Текст книги "Урод (СИ)"
Автор книги: Наталья Светлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
– Мне не нужна мамка, – робко ответил Саша, стараясь не прикасаться дорогой белой рубашкой к стене школы. Папа постоянно на работе, а он еще будет рубашки портить! Тогда вообще отца не увидит. – А вот от мамы бы не отказался.
– Чудак ты, – покачал головой Туманов и достал пачку кубинских сигар. – Будешь? У отца стащил, у него целый ящик таких.
– Нет, я не хочу. И в школе нельзя курить.
Хохот Дмитрия разнесся по округе и забрался в кирпичи и трещины на здании школы.
– Ты знаешь, сколько стоит год обучения здесь? – Друг помотал головой. – И я не знаю. Но думаю, что в эту стоимость включено даже убийство на территории школы.
Саша отшатнулся от Димы. Он почти не с кем не общался в виду все больше выедающей его социальную жизнь замкнутости. Ему было некомфортно в окружении полноценных семей. Непроизвольно он стал задаваться вопросом, в чем же причина такой плачевной ситуации в семье? По всей видимости, этой причиной был он.
– Да расслабься, – Туманов толкнул этого странного парнишку в бок, – все хорошо.
Кольца дыма вились пепельно-серыми ящерицами вокруг Дмитрия. Саша кашлял, ощущая жжение в горле от этого удушливого дыма. К ним подбежала какая-то девчонка, похожая на старшеклассницу.
– Вы что творите? – закричала она, активно жестикулируя.
– Свали отсюда, – все, что ответил ей Туманов.
– Ты оглох? Меня директор к тебе отправила! Ты куришь почти под ее окнами.
Саша опасливо поднял взгляд наверх. Дима даже не вынул сигару изо рта.
– Иди, или хуже будет, – с нажимом произнес тот, сверля наглую девчонку неадекватным взглядом.
Его глаза покраснели и слезились. Пальцы немного дрожали, но осознание всей крутости ситуации не позволяло изменить модель поведения. На улице было сыро, лужи разъели асфальт своей мокрой грязью, птицы восседали темными силуэтами на уже начавших лысеть деревьях.
– Ну давай! Что ты можешь? Ты хоть знаешь, кто мой отец?
Слова этой выскочки с хвостиком бросили ему вызов, который он не мог не принять. Словно весь мир стал красной тряпкой, а он – быком. Не понимая, что делает, Туманов дернул девушку за хвост и толкнул на землю.
– Еще добавить? – высился над ней, все еще дымя сигарой, но уже ощущая горечь.
Очертания кабинета стали явственнее проступать. Ангелы и демоны бьются в бесконечном сражении, у которого не может быть никакого финала. В нем они боролись недолго. Крылья ангелов кровавыми перьями разметало по всем сторонам света, а демоны, напившись сполна его отравленной богатством крови, вооружились жезлами и скипетрами, заявляя свою безграничную власть над его существом.
Дмитрий смял в руках бумаги, валяющиеся на столе. Просто чтобы знать, что он реален сейчас. Отец тогда преподал ему самый жестокий урок жизни, который навсегда сделал его тем, кто он есть. Тем, кем он всегда будет.
– Ты, кусок идиота! – орал отец, кружа вокруг него, точно грифон. – Придурок! – пощечина откинула его голову влево. – Я же говорил, – сгреб его за воротник рубашки, – говорил совершать любые гадости так, чтобы тебя не видели!
Он оттолкнул от себя сына и в раздражении пнул резную ножку кресла. Не ребенок, а идиот!
– Ты в курсе, кто папаша этой девки?!
– Нет.
– Плевать на девку! – кричал мужчина, захваченный собственной тирадой и смерчем эмоций. – Ее папаша самый влиятельный адвокат Питера! Он может сгноить нас к черту, затаскает по судам и похоронит там же!
– Прости, пап.
Дима отвечал ему, как робот, не чувствуя за собой вины. Если на девку плевать, то в чем проблема? Он же ее обидел, а не папашу.
– Прости! – плевался от сочащегося из глотки гнева отец. – Прости! Дима, я тебе уже это говорил. Скажу последний раз. И если ты меня не услышишь – пеняй на себя. Тебя никто здесь не держит. Садись в машину и катись в город. Иди в обычный двор и можешь сколько угодно пинать тамошнюю малышню. Их родители ничто, даже пикнуть не смогут. Та ситуация с собаками тебя ничему не научила?
– Прости, папа.
– Ну хочешь ты стрелять в этих собак из своей пугалки – стреляй. Плевать на пушистых зверин, но, Дима, черт возьми, делай это так, чтобы потом вся желтая пресса не обсасывала это на первых полосах своих вонючих газетенок! Делай это так, чтобы собаки были бездомные, на которых никто и не посмотрит, а не какой-нибудь фифы, которая раструбит потом по всей округе, какой у меня жестокий сын.
– Я тебя понял, пап.
– Ты же можешь отличить дворового уродца от этой мелкой крысоподобной собачонки в костюме? Вот и делай выводы.
– Сделаю.
Отец с красным от напряжения лицом опустился в кресло. Ох уж это воспитание! Эти дети!
– Перед девкой завтра же извинишься. – Бросил перед ним карту. – Купишь самый дорогой букет, какой будет в продаже. Прикупи ей что-нибудь из ювелирки. И, Дима, – злые бусинки-глаза отца прошили его до холодного пота в ладонях, – ты будешь валяться в ее ногах столько, сколько понадобится для прощения. Ты меня понял сейчас?
Стянув карту со стола, Дмитрий кивнул.
Тот день стал переломным в судьбе Дмитрия Туманова. Он сделал необходимые выводы. И больше его отец никогда не знал, сколько мрака клубится в его голове, сколько скелетов своей необузданной жестокости он спрятал в анналах истории. Никто не увидел. Все было сделано в лучшем виде.
***
Разве все мы не брошены на свет затем только, чтобы ненавидеть друг друга и потому мучать себя и других?
Л.Н. Толстой «Анна Каренина»
Жидкими каплями бриллиантов по ее черному зонту стекал дождь. А затем на нем расцветали едва заметные узоры. Кажется, такой стала и ее жизнь. Лил беспрерывный дождь, но только сейчас стали появляться узоры.
Черные лодочки Элины шагали по летнему мокрому асфальту, отбивая ритм новых свершений, неизбежных изменений, что уже танцевали вальс на кострище ее прежней жизни. Они извивались в безумном танце с бубнами, призывая духов уверенности в себе, решительности и любви.
Слишком рано закрыв зонтик, Элина поймала на лоб пару крупных капель, съехавших на своих жидких спинах с крыши больницы. Она улыбнулась, промакивая лоб бумажной салфеткой.
– Эля, привет! – поздоровалась медсестра за стойкой регистратуры. – Возвращаешься на работу?
– Возвращаюсь в жизнь, Алин, – еще шире улыбнулась энергией тысячи солнц Элина.
Когда мы чувствуем готовность сделать шаг вперед, ветер жизни сам бьет нас в спину, не давая нам ни секунды на промедление. Ее ноги бежали к кабинету главврача так, словно она вчера научилась ходить. Почти тридцать лет ее жизни прошли, и они потрясающе прекрасны. В них было все: и радость, и любовь к себе, и вдохновение совершать новые победы, а после мелодия ее жизни упала до ля-минора, и она испытала горечь утрат, ненависть к себе, неверие в лучшее.
У кабинета Стрельцова в очереди находились три человека. Элина впервые почувствовала наглость, чтобы быть бестактной и дерзкой настолько, чтобы ворваться в его кабинет без стука и соблюдения очереди.
– Владимир Николаевич, заявление. – Оставила на его столе лист бумаги, заполненный с истинной душевностью, на котором каждая буква была выведена с любовью. – Две недели отрабатывать не буду. – Он хотел открыть рот, но напор Элины был сокрушительным. – Любые санкции и взыскания на ваш вкус.
– Элина…
– Думаю, найдутся еще несчастные, карьеру которых вы загубите ради эго вашей дочери. А оно ненасытное, вы знаете. Сколько ни корми, а Катя требует все больше.
Слова вылетали саранчой, инфицированной неукротимой злобой, изо рта Элины и расползались по лицу главврача. Их укусы оставляли на нем язвы. Девушка ликовала. Реванш спустя годы. Никогда не поздно нанести ответный удар тем, кто бил тебя слишком долго.
Дверь в кабинет Стрельцова закрылась, словно бы опустилась крышка музыкальной шкатулки, и все злосчастные мелодии стихли. Навсегда. Отныне она настроит инструменты заново, и никакой фальши, заунывной музыки или оглушающего пения нестройных голосов ее комплексов.
– Элина! – голос Катерины набросил ей на шею удавку.
Сильным движением рук она скинула ее с себя. Больше эти гладкие, но на самом деле костлявые ручки с маникюром не будут ее душить. Довольно.
– Как всегда, Катя, встречу и тебя обязательно. Хотя не поминала вроде черта.
– Какая ты стала смелая. – Неизменные каблуки Стрельцовой вмиг сократили расстояние между девушками. Лицо Катерины парализовало шоковым состоянием. – Что с тобой?
– Ничего. Я просто больше не прячусь. – Элина покрутила лицом в разные стороны. – Стесняться себя – первый признак клинической смерти души. Да, я больше не красавица. Да, у меня шрам на половину лица! И да, теперь у меня синяки на другой половине. А я не стесняюсь. Мне не стыдно.
Душа Элины была закидана дымовыми шашками, дым застилал собою прежние робость и боязливое преклонение перед каждым, кто казался ей выше нее самой. И ростом, и социальным статусом. Она пришла в больницу полностью без макияжа. Без тонального крема и пудры. Со шрамом и синяками. Со своим лицом, а не с маской. За руку с Элиной, а не с какой-то притворщицей, для которой играть стало профессией.
– Скажите, Катерина Владимировна, вы счастливы? – задала свой главный вопрос она, приближаясь максимально близко к бывшей подруге. – Скажи, ты получала моральное удовольствие, когда он бил меня? Ничего особенного не чувствовала в тот вечер, наверняка проводя его с новым мужиком? Ах, прости, с новым богатым и красивым мужиком. Я-то могу о таких только мечтать, а ты спец.
– Что ты хочешь всей этой своей жалкой тирадой? – не стушевалась Катерина. Железную леди ножом не поранишь. – Что я показала видео твоему мужу или что я шлюха?!
Стрельцова осеклась. Ее макияж выдавал крайнее удивление. Очерченные бронзером скулы вытянулись, следуя за мимикой лица девушки. Удлиненные стрелки чуть приподнялись, повторяя контур теперь расширившихся глаз.
– Да, Катюша, ты знаешь про видео, ведь именно ты его прислала Мише. – Элина не злилась; ее сердце танцевало на летнем фестивале, разодетое в лиф из ракушек и цветное парео. – И я так тебе благодарна. Синяки стали смертью наших отношений, которые мы построили словно в одолжение кому-то, самим себе. Спасибо, Катя.
Смерть считается последней болью. Эти синяки стали ее смертью. Муж последний раз ударил ее, и она готова сказать ему спасибо. Моральное уничижение она могла бы терпеть еще очень долго, но его кулаки вынести не смогла.
– А насчет шлюхи, как ты выразилась, – продолжила Элина, не ощущая страха и тянущего к земле желания склонить голову, – решать тебе. Задай себе этот вопрос, когда будешь ложиться в койку, дорогую постель, прости, с очередным люксовым мужчиной. А мне тебя не понять, так и есть.
Стрельцова молчала. Парировать нечем. Оружие опущено. Магазины автоматов пусты. Весь заряд выпущен себе же в голову. Элина не стала дожидаться, пока оппонент по интеллектуальным коридорным играм найдет следующее острое оскорбление и направилась к выходу из больницы.
– Остановись, – спокойно попросила Катерина. – Элина, остановись.
– Нет времени, извини. Я тебя уже достаточно слушала. Много лет. Уши вянут.
– Элина! – Стрельцовой пришлось добежать на цыпочках (каблуки-то совсем не для бега!) до Элины.
– Кстати, я уволилась. Больше тебе никто не будет мозолить глаза.
– Думаешь, сможешь начать все сначала? – фыркнула подруга.
– Начать никогда не поздно. Не поздно встать с колен, в какой бы грязи ты не валялся. Наконец-то я это поняла. А ты зайди к папочке и скажи ему за все спасибо.
– Перестань уже винить меня во всем. Никто не виноват, что тебе не повезло с родителями.
– Заткнись, стерва продажная, – прошипела Элина. – Тебе-то повезло с родителями! Ты получила место хирурга, а меня твой папаша отправил работать на скорую с увещеваниями о скорых карьерных перспективах, а пока поработай, Эля, на холоде и в жаре, почти всегда голодная и уставшая, подбирай бомжей на улицах и неадекватных алкоголиков! Пока я пыталась выжить на этой адской скорой, вытаскивая с того света буйных наркоманов, которые, как окурки, валяются на дорогах, ты в красивом платье принимала клиентов в своем кабинете! Это из-за тебя мое лицо в таком неприглядном виде. Каждый раз смотря в зеркало, рисуй этот шрам на своем личике. Тебе понравится, поверь мне.
Воспоминания о том дне, который навсегда поставил печать уродства на страницах ее жизни, осыпались сажей в душе. Она аккуратно смела ее в заржавевший совок и без сожаления выкинула.
– Как бы там ни было, все неважно. – Невозмутимая безмятежность разлилась по нервным клеткам Элины. – Настоящее таково, что наша война закончилась, Катя. Ты победила по-своему. И я при победе, я счастлива. Так пусть каждый упивается своим триумфом, пока не станет горько пить из этого кубка.
Следующий шаг Элина сделала уже из здания больницы. Полная сил. Сияющая сильнее солнца. И оно дружелюбно согласилось уступить ей первенство сегодня, выставив вперед своих легионеров цвета морской пены – пушистых облачков.
Только вперед. Только к счастью по этой скоростной дороге жизни. Она начет все заново, оторвет от листа клочок и напишет на нем новую историю успеха и любви. А может, возьмет целый ватман – и никто не сможет остановить ее.
Глава двенадцатая
Не может быть привидений в мире, который никогда не знал жизни.
Артур Кларк «Лунная пыль»
Мысли, все цвета и оттенки его намерений, янтарными отблесками плавали в бутылке арманьяка. Мезон Желас Арманьяк Миллезим – как же он обожал все виды элитного алкоголя… Особенно, если подумать, что у кого-то зарплата меньше, чем стоимость этой бутылки, которую он может, даже и не выпив до конца, отправить в урну.
Так и с жизнью: он не выпивал до конца все чувства, не побеждал, отступая при первой же трудности, не сражался, сложив мечи слишком рано в угоду своему трусливому альтер-эго.
– За жизнь, – воскликнул Туманов, играя в пустом театре, стараясь воодушевить и вдохновить на блистательную рецензию лишь одного критика – себя самого.
– Ты уверен, что такое количество бухла с утра и жизнь – совместимые понятия? – разрушил всю магию пьянства Алекс. – Пьянство вообще мало похоже на жизнь.
– Это не пьянство. Ты что, Санек? Как у тебя язык поворачивается обозвать распитие сего великолепного напитка пьянством?
Алекс ухмыльнулся, наблюдая из-за кулис уже не первое выступление этого артиста двух ролей: пьяницы и жертвы. Туманов был искусным лжецом самим себе: похоть, подкрепленную следованию общественным традициям, он называл любовью к Римме; беспробудное пьянство, пусть и за кругленькую сумму – распитием великолепного напитка.
Дьявол тоже называет убийство лишь избавлением.
– Дим, все зависит от того, как ты обзовешь то или иное понятие. Для кого-то аборт – это убийство, а для других – решение проблемы.
– Ну пьяница я и что? И разве убийство не может быть решением проблемы?
Язык Туманова одеревенел, и каждое новое слово оставляло занозы на небе. Ему было так все равно, так безразлично, так неважно все, что сейчас скажет друг. Скажет отец. Общество.
– Вечно вы все что-то говорите, говорите, – он сделал соответствующий жест руками, изображая незакрывающийся клюв, – а сказать ничего толкового не можете!
– О чем ты? – не понял его Алекс; вроде говорил пока без умолку только сам Туманов, и ничего вразумительного еще не получалось. – Твои слова можно собирать, как пазлы из разных упаковок.
– Я о том, – икнул он, расширяя границы сознания, за которые уже просачивались хмельные ручейки, – что папаша постоянно учил меня жизни. Но почему же я не живу тогда, а существую?! Он говорил, говорил, говорил, у него было столько теорий и постулатов, но что вышло в итоге?
Алекс пожал плечами, так и оставаясь в неведении, о чем болела душа Туманова. Что за конфликт с отцом? Он вообще мало распространялся о своей жизни. Все, что Алекс знал о лучшем друге, это то, какой он идеальный, но несчастный в личной жизни. Единственные неудачи Туманова, которые он видел, были связаны с Риммой.
– Туманыч, тебе надо проспаться.
– Утро на дворе! – махнул в сторону окна тот. – Я бодрствую.
За окном действительно постепенно рассеивалась бледная пелена. Небо умывалось, примеряя на щечки румяные лучи солнца и поправляя прическу из растрепанных белокурых облаков.
– Но в голове у тебя, похоже, ночь.
– Отвали, Сашка, – огрызнулся Дмитрий, вытряхивая из кряхтящей от возмущения пустой бутылки остатки арманьяка. – Хотя нет, прости, дружище, – почти слезно пропел он. – Спасибо тебе.
– За что? – задал вопрос только для поддержания видимости беседы Алекс.
Разве можно понять эту бессвязную болтовню, словно алкоголь запустил некую химическую реакцию в голове друга? Алексу казалось, что где-то глубоко в душе Димы живут саблезубые тигры, что рвут его на части, когда никто не видит. С их клыков свисают кровавые ошметки, а шерсть багрится от пролитой крови, но стоит только кулисам разъехаться – и актер начинает отдавать реверансы и усиленно кланяться.
– За то, что спонсируешь пойлом по себестоимости. Классно, – Туманов сглотнул, хватая за шкирку свои бегущие в разных направлениях мысли, – когда у лучшего друга сеть лучших магазинов алкоголя. Заметил, ты просто лучший?
Хриплый смех мужчины прорезал воздух колючими звуковыми волнами так, что тот весь съежился и зажал нос пальцами, только бы не вдыхать перегар.
– По-моему, в случае с тобой – это явный минус.
– Каким был занудой в школе, таким и остался.
Двери восприятия стали воротами, в которые он отчаянно бился, но они безмолвными стражами стояли на пути к его памяти. Постоянный бег от себя, и тьма, улыбающаяся улыбкой девственницы, которая знает, что непорочное зачатие – лишь уловка. И вот в ее чреве уже созрел монстр, и имя ему Дмитрий Туманов.
Сашка всегда был занудой и неким скучным дополнением к его буйству. Если Туманов был неоновой палитрой, то Янг – всеми оттенками серости, коррозийными пятнами на их рисунках жизни. Но однажды пробил час изменений. Они закончили школу, и, казалось бы, все уже понятно, роли розданы, сценарии заучены наизусть. Туманов продолжал исполнять главные роли в детективе, где он сам был преступником и Эркюлем Пуаро в то же самое время. Игра в кошки-мышки, где кошка преследовала собственный хвост не прекращалась никогда.
– Кажется, я все же изменился, – пробормотал Янг и отвел взгляд от разложения друга к погоде, что кокетничала с ним из-за штор.
Сашу Янга ждала революция взглядов, бойня мировоззрений. Катализатором фатальных событий, сделавших его человеком, с которым теперь всеми миру приходится иметь дело, стал день, когда отец привел в дом его новую «маму» – девчонку на пару лет старше его. Девчонку, которая в кружевных шортиках скрывалась за дверью отцовской спальни, и потом его, юношу с играющим в крови максимализмом, мучили эти извращенные сцены любви похотливого старика, разбившего их семью, и этой безнравственной малолетки.
Варфоломеевская ночь в тот день унесла жизни десятков тысяч чувств мальчика. В ту ночь головы на эшафот сложили вера в любовь, добро, семью. Были казнены через повешение надежда и сострадание, четвертованы человечность и чувство меры. Он стал безмерно жесток к себе и окружающим людям.
И никаких масок, притворств, маскарадных костюмов. Он надел свою главную маску – истинное лицо. И только злоба, затаенная на отца, оставалась тайной за семью печатями в его темном подземелье, куда он спускался только один в сопровождении остро наточенных ножей подлой злости, бьющей из-за спины, и отливающих кровью жертвы, которая пока еще мирно спит, топоров.
Алекс тряхнул головой. Опилки и прочий мусор воспоминаний невидимым хламом вывалился у него из головы. Не имеет значения, кто или что стоит во главе его нового «я».
– А в чем собственно причина твоего распития сего напитка, Туманыч? – одумался Алекс и решил все-таки узнать, в честь чего накрыт стол.
– Риммка ушла. Да еще и как эффектно, – кривлялся он, – подставив меня перед родителями.
– Этого можно было ожидать. У вас все к этому шло.
– Пусть катится, куда хочет. Она мне не нужна.
Сказав это, он приложился к горлу новоиспеченной невесты – новой бутылки, на которой бы он женился – до того хороша чертовка! Она ему не нужна. Римма не нужна ему! Так не нужна, что он даже выпьет за это.
– Что тебя больше расстраивает: тот факт, что она ушла, или тот факт, что подставила тебя перед родителями?
Туманов задумался, но мыслительные процессы, точно забитый грязью слив в душевой, стопорились и булькали отчаянием в тухлой мыльной воде. Задуматься о чем-то сейчас он был неспособен.
– Не парься, – видя, как друг пытается нащупать еще живую извилину, сказал Алекс. – Я тоже расстался с Алиской. И тоже не жаль.
Они подняли бокалы, и реальность растворилась в утонченном позвякивании стекла, унося с собой разочарования трезвости.
***
Нельзя стать кем-то, никем не пытаясь стать.
Павел Санаев «Хроники Раздолбая. Похороните меня за плинтусом-2»
Прохлада безразличного утра забиралась под ее тоненький кардиган, нагло лапала тело и в мгновение ока улетучивалась при мысли о том, что снова придется переступить порог этого здания.
Элина направлялась к больнице в последний раз – забрать документы после увольнения. Чувствуя, что новая дорога уже открыта для нас, мы не спешим ступать на нее. Нужно обязательно дать страхам и сомнениям потешить себя напоследок.
Ее голову не покидали мысли о том, что она взяла слишком крутой поворот и не сдюжит управление этой гоночной машиной. Слишком дохлой старой рухлядью была ее жизнь, чтобы в один момент стать спорткаром. После радости победы над Катериной и ее отцом, неизбежно пришла грусть со своей вязаной шалью, которую она так уютно набрасывает нам на плечи.
Не было уверенности, что она поступает правильно. Ее дерзость в разговоре с Катей быстро потухла, стоило пройти часу после их встречи. Это был заряд в пустоту, пуля прорезала воздух и не достигла цели, только выпотрошила ее душу. Быть серой мышкой проще: спрятался в свой уголок и нет тебя. Львица же никогда не будет прятать даже кончик своего хвоста в норе. Именно этого сейчас хотелось Элине: найти свое скромное дупло в самом старом и никому не нужном дереве и укрыться там с головой.
Слава богу, общаться со Стрельцовым не придется. Просто подойти к секретарю и забрать документы. Очень простой алгоритм действий, на который у нее должно хватить духу.
Она почувствовала легкий удар и шум, которые вывели ее из ступора мыслей.
– Разуй глаза, овца! – на нее обрушился шквал ледяной воды с примесью обломков чьей-то злости и грязными комьями чьего-то негодования.
– П-простите, – выдавила из себя она, шокировано взирая на пирожные, зверски размазанные по полу и похороненные под пластиковой упаковкой, в которой, по всей видимости, сюда прибыли. – Я не понимаю, как это вышло.
– Еще бы ты понимала, – пыл мужчины не остывал ни на градус. – Когда пить-то перестала, алкоголичка несчастная?
– Я… я не пью…
– И говорить уже разучилась. Дома и сиди тогда, ясно тебе? Раз не можешь на людях себя вести нормально.
Элина спиной попятилась от места преступления, не отрывая взгляда от жертв ее жестоких действий – пирожных. Картошка. Господи, за такую мелочь этот мужчина готов был ее растерзать. Мужчины, похоже, не то чтобы обмельчали в их век – вовсе перевелись. Только и остались что внешние признаки маскулинности, однако нормой стало сидеть, когда старушка с тяжелым вздохом хватается за поручни автобуса, повышать на женщину голос из-за любого пустяка и так далее по списку.
На глаза попался туалет, и девушка юркнула туда. Похоже, это стало ее любимым местом в больнице. Воздух не успевал попадать в ее легкие, как она тут же его выгоняла оттуда, подталкивая сзади метелкой. В итоге Элине потребовалось около пяти минут, чтобы прийти в себя.
– Ну почему алкоголичка? – тихо, но в то же время истошно громко прошептала она своему взлохмаченному отражению в зеркале.
На нее смотрела самая обычная женщина тридцати лет в чистой строгой одежде. Аккуратная летняя сумочка. Украшения на шее и запястьях, какое-то милое колечко на пальце. Волосы заколоты в формальную прическу, но пара прядей выбилась. Лицо было слегка припудрено, чтобы хоть немного скрыть начавший желтеть синяк и шрам. Ногти без покрытия лаком, но подстриженные и подравненные.
Все как надо. Все прилично. Но в этой восковой кукле, заточенной под всевозможные стереотипы о серьезной роли женщины в этом мире, не было жизни. Словно напечатанная раскраска на дешевых сероватых листах. Всего тридцать, а уже безжизненная. Всего тридцать, а уже заказала и оплатила собственные похороны. И ведь не надо взаправду умирать, чтобы быть погребенным!
– Что бы ты сделала, Эля, если бы любила себя? – спросила она, обращаясь к своей душе, которая боялась быть смелой, боялась выходить из тени на свет.
Проживая всю жизнь в тени собственных страхов, не стоит удивляться, что в итоге и дневной свет тоже пугает.
Сжав руки в кулаки, девушка вышла из уборной. Охлажденный кондиционерами воздух стал азартным ветерком, который похлопывал ее по плечу и шептал, что она на верном пути. Надо любить себя больше всех остальных людей на свете. Надо стоять за себя всегда и перед всеми.
– Возьмите, пожалуйста. – Она нашла того мужчину на прежнем месте и оставила перед ним деньги.
– Что это? – в его голосе все так же непристойно кривлялось презрение.
– Стоимость вашей человечности. Ну или пирожных, которые я случайно смахнула на пол. Желаю вам удачного дня.
Быстрой походкой Элина удалилась от места происшествия под смущенный взгляд мужчины. Все эти ее отчаянные жесты были лишь паллиативами, не более. Временный укол морфия, но пациент все равно умирает от рака. И она умирала, загнивала в этой жизни. Нужно что-то менять, срочно, кардинально, навсегда.
Она скользила взглядом по светлым стенам и номерам кабинетов. Это здание было вторым ее мнимым домом. Какой же непроходимой ложью она заставила свою жизнь, точно коробками с хламом после переезда. Понимаешь, что все эти вещи тебе не нужны, от них можно избавиться, но ты все равно громоздишь коробки друг на друга с мыслями, что еще пригодятся. Данное занятие, что езда на велосипеде без колес – бессмысленно и травмоопасно.
Интересно, о чем сейчас думает тот мужчина? Да и мужчина ли он вообще? Кто есть мужчина в их век? Добытчик? Кормилец семьи? В ее голове вырисовывался лишь образ неудачника с маленькой зарплатой, готового за любую копейку удавиться самому и удавить любого и не способного к свершениям и лидерству. Мужчина двадцать первого века – это все тот же властитель, считающий женщину своей вещью, но значительно потерявший хватку и амбициозность.
Образ ее мужа. Бывшего. Который скоро станет бывшим. Вот уволится она с работы и тогда подаст заявление в ЗАГС. Сейчас бы с одной проблемой разделаться.
Как оказалось, работа в больнице больше не ее проблема. Порвать эту нить было очень легко: ей просто отдали документы и отпустили на все четыре стороны, пожелав едким тоном удачи в работе в сфере медицины.
– Спасибо большое. Еще встретимся, когда я стану главврачом, – зачем-то выпалила она и закрыла дверь, отрезая от себя ухмыляющуюся секретаршу.
Это именно секретарша. Наглая, бестактная баба, любящая обсуждать свой новый вульгарный маникюр с кучей страз и цветочков под чай с печеньем в рабочее время. Ерунда, конечно. Навряд ли она вернется в медицину вообще, не говоря уже о том, чтобы стать главврачом.
На улице распогодилось, и солнце бегало от одного прохожего к другому, радостно пожимая руку то тому, то этому, заключая каждого в дружеские объятия. На душе заскребли кошки. Те самые подвальные, несчастные, о которых они недавно говорили с Женей. Буквально раздирали ее душу своими острыми грязными когтями.
Не светит ей работа в медицине. Поздно уже. Навык потерян, остались только книжные знания. Кто ж ее с ножом подпустит к человеку? Не светит и новое замужество. Какой мужчина захочет обременять себя такими проблемами, связываясь с неудачницей? Под черными очками заблестели слезы.
– Лина? – кто-то остановил ее, удерживая за локоть.
Элина сняла очки и проморгалась. Кого она опять не заметила?
– Дима? Это ты?
– Не веришь своим глазам? – усмехнулся он. – Что с твоим лицом? Ты плачешь?
– Остановись, – устало отмахнулась она, не желая выслушивать всю эту жалость. – Убери от меня свои руки.
Мужчина отпустил ее и отошел на шаг назад. Не будет провоцировать. Он пришел сюда не за этим. Честно признаться, он и сам не знал, зачем ходил к этой больнице каждый день. Она была нужна ему. За эти дни вынужденной разлуки, когда в его черепе десертной ложкой ковырялась память, а за тем облизывала ее с видом истинного удовольствия, он сходил с ума от одиночества в полупустой квартире. Она была единственным человеком в его новой жизни. Может, эгоистично, но он просто желал видеть ее рядом.
– Мы можем поговорить? Пожалуйста.
Элина не чувствовала сил сопротивляться, как одинокое дерево, застигнутое врасплох ураганом. Все равно ведь сила ветра повалит на землю, ну и зачем тогда бороться? Девушка кивнула, понимая, что их разговор просто формальность.
Они прошли к скамейкам на территории больницы и устроились на разных концах друг от друга. Мужчина вздохнул, но принял правила игры. Он ублюдок. Она имеет право сторониться его, как чумного.
– Говори, я тороплюсь, – соврала Элина, ведь торопиться ей было некуда.
– Я уже недели две хожу к больнице в ожидании тебя. Мне сказали, что ты уволилась, но должна прийти за документами… Точное число никто не знает.
– Неинтересно. Еще что-нибудь? – оборвала его девушка, но на деле была поражена тем, что он ходил к больнице каждый день, чтобы встретить ее.
Дмитрий внутренне подобрался. Ему было сложно не смотреть на ее лицо, по которому расползся уродец-синяк и гоготал шрам. Он догадывался, что у нее есть какие-то дефекты на лице, но чтобы настолько… Еще можно уйти и бросить эту женщину навсегда. Тем не менее он продолжал сидеть.
– Я хочу извиниться перед тобой за тот инцидент с письмом. Я не знал, что так будет. В цветах содержалась инструкция, и я, как идиот, начал ей следовать.
– Все верно.
– Что именно?
– Как идиот. Впервые ты сказал правду.
Он перевел взгляд на детей, играющих неподалеку. Все в его жизни было неправильно. Он упустил так много шансов стать человеком, задушил своими руками все хорошие чувства, причинил боль стольким женщинам и не только им… Черт! Он не хочет отпускать Элину! Ее внешнее несовершенство ерунда по сравнению с его душевным уродством.
– Прости меня, – еще раз повторил он, искренне прося у нее прощения.
Дмитрий точно знал, что делал это искренне. Ведь просить прощения ему приходилось первый раз в жизни.
– У тебя все? Я могу идти?
– Лина! – Не выдержав, он притянул ее к себе. – Почему ты так холодна со мной? Я могу встать на колени перед тобой.
