Текст книги "Урод (СИ)"

Автор книги: Наталья Светлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Попросили документы, пристально на нее посмотрели и пропустили. Сердце уже билось громче и где-то у самого неба. Еще чуть-чуть поднимется давление – и она выплюнет сердце на асфальт.

– Мне к начальнику следствия, – с запинками сказала Элина дежурному. – Нужно. Мне нужно к начальнику следствия, – страх заговорил ее голосом.

– Вы записаны?

– Нет. Я… я думала, можно просто прийти.

– Вы в полиции, девушка. Просто здесь ничего не бывает. – Она уже собралась дать деру, когда дежурный продолжил. – Имя, фамилия, по какому вопросу.

– Элина Стриженова, по личному.

Вопросительный взгляд мужчины добрался до нее даже через оградительное стекло. Вот же дура! Личное в полиции.

– Девушка, с вами все в порядке? Вы бледная. И вам точно нужно именно к начальнику следствия? Может, вы что-то перепутали?

Она мотнула головой, затем кивнула. Долгий выдох. Надо собраться.

– Да, мне точно к нему. Но называть свою проблему я не хочу. Это для личной беседы.

– Ладно, проходите. Второй этаж, налево, двадцать третий кабинет.

– С-спасибо.

Элина уже дошла до лестницы, когда поняла, что не знает имени этого самого начальнику. Будет не очень хорошо начать разговор с ним со слов: «Представьтесь, пожалуйста, и вы мне тоже».

– Не подскажете, как зовут начальника следствия? – снова оказалась у окна дежурного.

– Николай Дмитриевич.

Дежурный провожал ее сочувствующим взглядом. Наверняка очередная жертва домашнего насилия. Все они такие: бледные и молчащие в тряпочку, пока не станет поздно.

Дверь с номером двадцать три виделась ей страшной дверью в подземелье. Господи, прийти со взяткой в полицию. Вот так просто. Но Алекс был уверен, когда давал ей конверт. Ведь если что, виноват он. Он дал ей конверт.

Мысли окончательно перепутались в голове Элины и, точно кегли, падали друг на друга, сбивая соседа, не давая ему высказаться. Когда терпеть этот балаган стало невыносимо, она постучала в дверь.

– Войдите.

– Николай Дмитриевич?

– Да. Что вы хотели?

Смелости как и не бывало. Грузный мужчина в погонах, пистолет в кобуре. Ей конец, если она сейчас же не убежит.

– Уважаемая, что вы хотели? – повторил вопрос он.

– Поговорить… насчет одного дела, которое вы ведете.

– Проходите, садитесь, нечего в дверях мяться.

Начальник следствия разговаривал командами, как военный. Не подчиниться было нельзя. Элина села на стул и очутилась лицом к лицу к нему. Своему голосу рассудка в полицейской форме. Еще можно ничего противозаконного не делать.

Но вдруг все получится?.. Тогда Дима поймет, что она стоит того, чтобы обратить на нее свое внимание. А внимания ей так хотелось. Тем более от такого мужчины. Видимо, любовь к унижениям рождается вместе с женщиной, и общественные догмы тут совсем не причем. Общество лишь эксплуатирует то, что ему преподносят на блюдечке.

– Ну так что за дело, Элина?

От звучания своего имени в устах этого человека Элина чуть не подпрыгнула на стуле.

– Откуда вы знаете мое имя? – судорожно спросила она.

– Дежурный передал. С вами все хорошо? Вы меня пугаете.

Она сама себя пугает.

– Какое дело вас интересует?

– Нападение на мужчину в конце апреля. У него еще частичная амнезия.

Лицо мужчины вмиг изменилось. Какая-то неуловимая хищническая тень пробежала по нему.

– Припоминаю.

– Что-то известно по этому делу?

Элину начали мучить вопросы, о которых она почему-то не подумала ранее. Зачем Диме передавать конверт? Какая взятка, ей богу? На него же напали, а не он хочет откупиться от суда!

Ну конечно, там ничего страшного и быть не может!

– Это вам, – смело протянула ему конверт Элина.

Николай Дмитриевич с опаской взял конверт, но нащупав в нем вероятно всего банкноты, успокоился. Глаза его были неподвижны, когда он просматривал содержимое. Начальника следствия этим не удивишь.

– Девочка, и что же это такое? Взятка?

– Я… я не девочка, – все, что пришло ей на ум.

– Милая, по сравнению с тем, сколько мне лет и что я видел в своей жизни – ты младенец. Ты хоть представляешь, сколько вот таких вот взяточников я съел на завтрак?

– Но… зачем ему давать вам взятку? Его пытались убить!

Кулак мужчины припечатал лежавшие на столе документы. В комнате умерли все до единого звуки.

– Значит, у него есть подружка, которая выполнит любую прихоть, так?

Он встал и обошел стол. От Элины остался уже только мокрый след из пота и подступающих слез.

– Хочешь узнать, кто на него напал?

Она смущенно кивнула, понимания, что это игра. Но не понимания, какой ход оставит ее в живых, а какой убьет.

– Снимай блузку.

– Что?! Как вы смеете?

Николай Дмитриевич схватил ее за подбородок и сильно сжал челюсть пальцами.

– А ты как смеешь приносить сюда деньги в конверте? Верная собачка своего хозяина? Так и передай ему: зря он не прислушался к посланию в цветах.

Что… Какое послание… Что происходит в этой выдуманной реальности. Элина затрясла головой и заплакала.

– Отпустите меня. Вы же полицейский!

– Как будто я господь бог. А, даже он закрывает глаза на многое. Вспомни хоть Гитлера и его концлагеря. А тут всего лишь полицейский.

Он убрал конверт в ящик и уселся за стул, будто ничего не произошло. Скривился, рассматривая желтые пальцы.

– Что за хрень у тебя на лице? Это вообще отмывается? Да не плачь ты. Сама выбрала такую роль.

– Какую роль?! Ничего я не выбирала. Меня попросили и…

– Конечно. Так все и было. Все у него продумано, и поверь, не он один такой умный. Другие будут поумнее.

Элина схватила сумку и бросилась к двери, таща за собой камнем на шее унижения. Вслед ей летели колкие смешки человека в форме. Который всего-то полицейский.

Глава восьмая

Слишком близкое знакомство порождает презрение.

Олдос Хаксли «Двери восприятия. Рай и Ад»

Казнить себя за удовольствия – то, что мы любим больше всего. Заточать себя в стереотипные рамки и оковы – наша вторая великая страсть.

Она не имела права идти на поводу у своих желаний и влюбляться в собственного пациента, тем более будучи замужем! Элина, точно сумасшедший ученый, Тесла от психологии, ставила опыты над своей душой, пыталась нащупать ту самую причину, по которой все в ее жизни были вверх дном, шиворот-навыворот. Ей казалось, что причина всех неудач обязательно кроется в прошлом. Но еще ни разу ей в голову не пришла мысль о том, что бездействие в настоящем в итоге станет ошибкой прошлого, когда оно перетечет в будущее.

Вот такая сложная головоломка эта жизнь, но, если разобраться – она гораздо понятней, чем хочет нам всегда казаться.

В столовой было малолюдно. Не время обеда. Просто ей осточертело носиться по всей больнице и то измерять температуру, то приносить таблетку, то просто исполнять роль мусорки для выбрасывания в нее личных проблем пациентов. Кажется, что порой людям не хватает обычного душевного общения, а совсем не уколов витаминов и лекарств для сердца. Но лекарства достать проще.

– О чем думаешь, Эля? Ты в последние дни такая грустная, – спросила уборщица Валя.

– Хочу попасть на Всемирную выставку в Чикаго 1893 года, – отрешенно ответила та, ковыряясь вилкой в чем-то, что заполняло ее тарелку.

Что же это было? Эта тарелка то же самое, что и ее жизнь. Что-то в ней есть, а вот что?.. Она настолько потеряла этот волшебный, чарующий вкус к жизни, что уже перестала обращать внимание на то, из чего она состояла. Уж не это ли называют старостью?

Каждая новая мысль все углубляла и углубляла могилу, в которую она сама себя загоняла.

– Что за выставка такая?

Первым порывом Элины было удивиться, что кто-то может не знать таких вещей, но через секунду ее пыл остыл. Указание на чужое невежество равносильно обнаружению собственного.

– Самая масштабная выставка изобретений в истории. Это было нечто потрясающее, чего нам уже никогда не повторить.

– Хотела бы что-то купить там? – наивно спросила собеседница.

Элина беззлобно ухмыльнулась. Ну почему люди приходят домой, пусть даже после тяжелого трудового дня, и принимают расслабляющую ванну, заботясь о теле, но не читают книги и не смотрят документальное кино, заботясь о мозге? Телешоу с постановочными скандалами и высосанными из грязного пальца проблемами вполне достаточно.

– Нет. Хотела бы поучаствовать в экспериментах великого Теслы с током. Он делал так, чтобы ток, напряжением в несколько миллионов вольт, проходил через его тело, не причиняя вреда.

А про себя добавила: «Может, меня бы он убил по счастливой случайности».

– Ох, Эля, какие чудаковатые у тебя желания! Нам бы с мужем за квартиру было чем платить в этом месяце, а тебе выставки подавай странные.

Валя прикончила своей ланч, иначе ее манеру трапезничать и не назовешь, и оставила Элину в одиночестве.

– Обмельчал народ, – пробубнила она, запивая слова крепким кофе. – Зачем ему выставки – за квартиру бы заплатить, чтобы было где гнить от недалекости ума.

Солнце отчаянно билось в окно, протягивало свои обжигающие руки сквозь плотные жалюзи, так яростно желая коснуться заледеневших человеческих сердец. Элина вздохнула и отпила холодного вишневого морса. Смяла стаканчик и распрощалась с ним, как и со своими желаниями, отправляя его в урну.

– Элина, тебя вызывают в триста пятую палату! По-моему, тамошней бабуле надо измерить давление.

– Я поняла.

Стены больницы не кончались, а тянулись молчаливыми похоронными столпами ее жизни, пока она шла к этой палате. Подающий надежды, гремящий на всю Россию студент хирургического, измеряет давление и взбивает подушки пациентам.

Закончив с этой бабулей, потратив еще минут двадцать на выслушивание историй о внуках, она скрылась ото всех в зоне для курения.

– Да что же не так с тобой, Элина? – спрашивала сама себя она, обхватив голову руками.

После того происшествия в полиции ее одолевала головная боль, которая словно молотом Тора дробила ее череп. И девушка даже слышала, как отколовшиеся куски летели в бездну ее сознания. Она окончательно замкнулась в себе: не общалась с мужем вообще, не отвечала на звонки Диме, перестала реагировать на Стрельцову так, что та потеряла к ней интерес.

Сделать бы себе эксцизию сердца, чтобы не хотеть, не чувствовать, не мечтать! Но ведь мысли, чувства и желания сосредоточены в голове, а не в этой мышце. А может, все дело в сексуальном влечении? Поэтому она так остро воспринимает все, связанное с Димой. Тогда больше подойдет инфибуляция.

От этих мыслей ей стало тошно, аж до приступа нервного смеха. Элина сгибалась пополам, исторгая из себя кашляющий, болезненный смех.

– Элина, с тобой все хорошо? – поинтересовался зашедший офтальмолог.

– Нет, – прокашлялась она, продолжая истерично посмеиваться. – Разве по мне не видно, что я, черт возьми, в полном непорядке?!

Мужчина растерянно пожал плечами и, спрятав сигарету обратно в пачку, быстро ретировался. Так делают все люди: видя проблемы другого, быстренько сматывают удочки и убегают. Опять же, идем по пути наименьшего сопротивления. Вся наша жизнь – позорный поиск самого легкого из возможных путей.

Когда в курилку стали подтягиваться люди, Элина прозрачной тенью выскользнула оттуда. Такой она стала – тенью. Может идти рядом, а человек ее и не заметит.

Ноги привели ее в раздевалку. Весь мир смешался в бурлящем котле из злых слепящих молний разочарования и льющихся с неба проливных дождей обид. Шатающуюся ее встретило большое зеркало, передающее истинную картину миру.

Тощий скелет. Безжизненные волосы. Лицо узника Бухенвальда. Ей было невыносимо стыдно от этого гнусного зрелища. Ведь ей дана целая жизнь с ее морем возможностей и бесконечными солнечными утрами, которым когда-нибудь придет конец. У нее просто была эта самая жизнь, которую никогда не увидели узники Бухенвальда, а глаза запали у нее, руки дрожали у нее, жить не хотела она.

Как же стыдно… Стыд рвал ее на части. На кусочки. Ломал кости. Дробил их в пыль.

– Ну что же с тобой не так, Эля? Элина?! – в сердцах выкрикнула она, опираясь о стену с двух сторон от зеркала. – Что с тобой не так?..

Может, дело в том, что она эктоморф? Элина всегда была довольно худой, а сейчас стала сплошь кожа и нервы. Какому мужчине понравится этот чертов эктоморф? Кому захочется быть с женщиной, которая вечно находится на грани церебротонии?

А может, Шелдон был неправ? И вся его теория – бред сивой кобылы?

Или неправа она сама? И никому нет никакого дела до того, какой тип телосложения и темперамента у нее? Просто она делает все, чтобы каждый новый день приближал ее к духовной смерти.

Ведь нам людям так это нравится – смаковать свою собственную смерть. Притворяться жертвой. Подыгрывать своим низменным слабостям. Мы сами создаем театр одного актера, одного зрителя, одного режиссера и одного великого критика – для себя самих же.

Черные приливные волны депрессии скалились и шипели, разливаясь белой пеной по ее душе. Элина знала, что жизнь – это поле боя, и каждый день тысячи людей проигрывают самим себе в этом единственном сражении. И она проиграла. Страх ползал черными жуками где-то внутри ее головы, забирался в вены, отравлял кровь. Этот хамоватый, беспринципный полицейский снился ей в кошмарах. Ложь Димы стала предательством, которого она не ожидала даже в самом страшном сне.

– Действительно, не ожидала предательства от совершенно незнакомого человека, о котором знаешь только его имя! – причитала Элина, держась за голову, чувствуя, как все меньше плоти на ней остается.

Ей казалось, что все это снится. Головная боль, страх – все это галлюцинации. Перед взором девушки водили хороводы своих странных танцев цветные пятна, мир окрасился в мутные тона пелены, что пала на ее глаза.

Пора домой! Однозначно пора вернуться к Мише. Он самый родной ее человек. С ним безопасно. И вот же как получается: только она решила оступиться, выйти из зоны комфорта, ей тут же сделали невыносимо больно. Этот урок она запомнит навсегда.

Мудрость стоит дорого. Порой, чтобы уяснить простую истину, нам приходится подставлять щеку для ударов судьбы нескончаемое количество раз.

– Эля, вот ты где! Я везде тебя ищу, – запыхавшаяся медсестра, ее напарница в смене, влетела в раздевалку. – Вызывают в двести пятую. Срочно.

– Плевать! Я ухожу домой.

Ирина удивленно посмотрела на Элину. Она еще ни разу не была свидетелем вспышек эмоций у этой тихони, забитой серой мышки с облезлым хвостиком. Оказывается, она умеет говорить. И даже громко.

– Решай это с главврачом, а пока что приказ явиться в двести пятую.

Дверь оглушающе захлопнулась, прищемив голову всем ее голосящим страхам. Элина тряхнула головой, сбрасывая наваждение. Она никогда не была экспансивной натурой, за ней не водились приступы бешенства и вспыльчивости.

Эта вспышка ярости не стала единственным бойцом в ее эксадроне смерти. Пришла пора дать бой своей тени: жалкой, трусливой, боящейся всех и вся тени. Это не вспышка – это пандемия, захватившая все ее существо.

Пока она твердой походкой приближалась к этажу главврача, уверенность в собственных силах росла по экспоненте. Когда-нибудь жизнь закончится, и бояться станет поздно. Действительно поздно.

– Элина! – смачно протянула ее имя своим длинным языком Стрельцова, перекатила его между острыми белоснежными зубами и выплюнула прямо на пол, перед ногами Элины. – Кого я вижу!

– Почему тебя это так удивляет? – вяло ответила Элина, не имея сил на грызню с Катериной.

Она так и видела их в дикой природе. Стрельцовой там самое место. Она же дикарка! Варвар. Кнут – единственный способ общения, которым она владеет.

– Думала, ты после своего адюльтера стыдливо сбежишь из страны.

Эти слова хлестнули Элину плеткой по лицу. И еще раз. Она даже ощутила на губах металлический привкус крови.

– Но я понимаю тебя, дорогая. Понимаю, что ты чувствуешь. Для тебя романы с такими мужчинами редкость, а мне-то не привыкать к вниманию, – рассмеялась Катерина, ловко пряча плеть в новые колкие слова.

Элина стояла перед начальницей в белом халате, на котором, похоже, остались пятна от лекарств, которые сегодня не хотели дружить с ее дрожащими руками. Свинья. Глаза Элины затравленно бегали от перламутровых пуговиц на кардигане Катерины до шелковых колготок с провокационными черными стрелками сзади. А она никогда не носила таких дерзких вещей. Ей незачем. Мише плевать.

– Понимаешь, – губы Элины треснули, точно некачественная пластмасса, в ухмылке, – если только в пиквиковском смысле.

– Что, прости? – нахмурилась собеседница, что сделало ее безупречный макияж не таким идеальным.

– Как ты можешь меня понимать? Ведь Дима тебя отшил! – специально использовала грубое слово она, чтобы выстрел попал прямо в цель, и ни миллиметром ниже.

Лицо Стрельцовой представляло собой истинную бойню эмоций, кровавую резню душевных порывов. Сейчас в ней разум боролся с фонтанирующей злостью на эту несчастную выскочку Элину.

– Ты сама сделала свой выбор, подруга. Сама, – шепотом отчеканила Катерина, словно пощекотав ее лезвием ножа по сонной артерии.

Ее шаги уверенным цокотом давали понять, что эту женщину не сломить. У нее всегда есть запасной план. План, который повергнет врага раз и навсегда. Голова Элины уже украшала стену ее кабинета, стала почетным трофеем на полке ее тщеславия.

– Помни, Эля, ты сама сделала свой выбор, – отголоски высокомерия Стрельцовой цеплялись за стены, но упорный ветер перемен нес их прямо к Элине.

Перемены уже стучали в ее дверь. Готовили таран для большей эффектности. Петли болезненно трещали, зная, что им не вынести такой сокрушительный удар.

– Иди ты к черту, противная сука, – выплюнула Элина вместе со слезами и стекла по стенке на пол.

Университет, прогулки по теплым московским улочкам, аромат будущих побед и свершений, уверенность в завтрашнем дне, непоколебимость духа. Вот что разрушила зависть лучшей подруги. Она разорвала в клочья все, что они имели. Готова была приставить дуло к ее виску, только бы избавиться от вечного напоминания о былом в виде бывшей подруги. Катя Стрельцова отныне Катерина Владимировна и только на «вы».

Кабинет главврача так и остался нетронутым. Рука Элины не коснулась дверной ручки, а голос не произнес твердо и решительно заветные слова об увольнении. Вместо этого ноги дотащили слабое тело девушки до туалета, где она закрылась в одной из кабинок и дала волю слезам.

Карман с правой стороны завибрировал, отвлекая ее от купания в водопаде слез. Дима. Испытанный шок отрезвил Элину.

– Как ты смеешь звонить мне, подонок?!

Ей казалось, что она истошно кричит, вопит на всю больницу. Но на деле ее голос шептал сорванными связками что-то похожее на свирепство и непреклонность.

– Лина…

– Не хочу слышать твой голос. Ты лгун! Ложь – твое имя. Теперь ты точно знаешь, как тебя зовут.

Он что-то лепетал в трубку, но до нее не доходил смысл сказанного. Пространство сжималось и разжималось вокруг Элины, став предзнаменованием головокружения. Время текло по секунде в час в ее мозгу, создавая иллюзию бесконечной боли.

Нажав отбой, она прекратила разговор с ним. Навсегда. Без права вернуться. Приползти к нему обратно со своими никому не нужными мечтами на протянутой ладони.

Хвала небесам, что в туалете никого не было. Только эта затемнившаяся от времени плитка и ржавые трубы станут свидетелями ее падения. На смену горьким рыданиям пришло анестетическое безразличие. Мир потух. Не было больше ярких вывесок, манящих стать лучшей версией себя, превзойти себя вчерашнего. Остался только холод, что выжигал своими ледяными объятиями внутренности.

Элина плохо различала местность. И уж точно она не знала, сколько просидела в этом туалете. Долго. Очень долго. Коридор, палаты, ближе к выходу… Чья-то рука схватила ее слишком небрежно для Миши и уж чересчур нежно для грабителя или убийцы и рванула на себя.

– Кто вы… Дима?!

Огонь ярости снова воспламенил ее кровь. Один его вид вселял в ее душу паранойю, страх, желание убежать и скрыться в бункере, под землей, да где угодно, лишь бы не нашли.

– Заметил, какая погода классная? – на удивление бодро спросила девушка, поднимая опухшие глаза к небу.

Длинноносые белобрысые облачка передвигались по небосводу, тяжело пошатываясь и украдкой заглядывая в мир людей. Что они снова творят со своими жизнями? Как они вновь и вновь их ломают без тени сожаления и раскаяния?

– Что? Погода? Лина…

– Заткнись, Иуда, – прошипела она, так и не восстановив голос от долгих рыданий.

– Я не лгал тебе и не…

– Какое жалкое бормотание! Ты же так крут. Подобное поведение рушит твой образ крутого парня. Ты не мужчина, – покачала головой Элина, став смелой как никогда в жизни, – ты просто тряпка. Тряпка, которая готова скинуть свою грязь на других людей, потому что ей страшно валяться в ней одной.

– Да о чем ты говоришь?! И перестань меня оскорблять!

Элина закашлялась, желая рассмеяться. Совсем устала. Усталость ощущалась стальными тросами, что вот-вот отпустят груз весом в миллионы тонн.

– Отнеси это письмо в полицию. Ничего страшного! —кривлялась она так, что прохожие молчаливо крутили пальцем у виска. – Знаешь, я испытываю идиосинкразию к твоему вранью.

Он скривился, явно ее не поняв.

– Не понял меня, да? Я не удивлена. Книги-то ты явно не читаешь. Таким придуркам, как ты, книги не нужны. На вас с рождения стоит крест; книги вам не помогут стать людьми.

– Ты сама это сделала, – его тон в миг стал ледяным; осколки льда резали ее кожу. – Это был твой выбор. Никто тебя не пинал в сторону полицейского участка.

– Ну да, конечно, мой выбор! – крикнула она, вспоминая Стрельцову. – И сейчас это тоже мой выбор, – со всей дури влепила ему пощечину, чувствуя, как горит ладонь.

Впервые она сделала нечто подобное…. Впервые. Не описать словами, какая легкость разлилась во всем теле. Словно бы с этой пощечиной она отправила в прожорливую пустоту вселенной весь скопившийся негатив.

– Дура чокнутая! Голову сначала вылечи! – орал ей вслед он, но разве его истеричные крики имели значение?

Она двигалась уверенно, шаг в шаг с облаками, которые точно знали, что они делают и зачем. Элина теперь тоже знала. У нее есть дом. Муж. Она должна быть там, с ним. Может, ребенок их объединит? Нужно предложить ему. Да, ребенок навсегда свяжет их. И тогда она точно всегда будет возвращаться домой. Всегда.

По пути к якобы дому (она с таким рвением убеждала себя, что дом у нее есть!) ей попалась скамейка. Сил нести это мертвое тело не было, поэтому она позволила себе небольшую передышку.

– Почему же ощущение такое, будто я смертница? – бурчала себе под нос Элина, срывая росшие у бордюра цветочки.

Ребенок это же хорошо. А ей кажется, словно его рождение станет выстрелом в висок. Но ведь Миша уже точно не бросит ее? Вдруг он оставит любовницу ради их ребенка? Она не нужна ему, но ребенок?..

Вечное заблуждение женщин, что привязанность к ребенку станет сильнее равнодушия к ней самой и удержит мужчину рядом, толкало Элину на необдуманные поступки, которые потом нельзя будет обнулить и переиграть.

Зачем она пошла в хирургию? Взгляд девушки задержался на муравьях – изучала бы мирмекологию себе спокойно или – теперь она следила за назойливыми комарами – подалась бы в энтомологию. Да мало ли наук, где не приходится делить свое время с неблагодарными, завистливыми, несправедливыми людьми?

Через какое-то время Элина все же доплелась до дома, дотащилась, выжатая до предела. С нее если только пот ручьями не катился. Сил не было ни на что. Миша ее не встретил и не открыл дверь, когда она позвонила, но оказался дома.

– Дорогой, ты дома?

– Дома.

Почему его тон такой сухой, точно они сейчас в зале суда? Дурное предчувствие заставило ее сердце колотить во все двери, просясь наружу, сбежать подальше отсюда. Ерунда. Это все стресс пережитого дня.

– Ми-иш, я так скучала по тебе… И хотела кое-что спросить, – неуверенно начала она, готовя и себя саму к вопросу о ребенке.

Он резко встал, отшвыривая стул. Глаза мужа неистово прожигали ее погребальными кострами. Которые он разжег для нее.

Неожиданный удар на долю секунды погасил свет в ее голове. Вернув голову на прежнее место, Элина посмотрела на человека, когда-то бывшего ее мужем. Зверь. Перед ней часто дышал зверь, и рука у него была тяжелая.

– По мне ты скучала, тварь? – прорычал он, сгребая ее волосы в кулак. – И скучала ли вообще?

В лицо Элины уткнулся экран его телефона. На видео без звука можно было увидеть нежную парочку, пожимающую друг другу руки в летнем кафе. Она и Дима.

Глава девятая

Любая ошибка, которую признал человек, становится творческим выбором.

Бернар Вербер «Третье человечество».

Землетрясения магнитудой, превышающей все допустимые пределы, сотрясали его мозг. Казалось, его выворачивали наружу с искусностью и изощренностью мясника, который потрошит свою жертву в угоду прожорливым желудкам разумных существ. Мясник любит кровь. А значит, будет усердствовать над трупом своей жертвы.

Широко распахнув обезумевшие от боли глаза, Дмитрий схватился за прикроватную тумбочку. Пальцы были липкими от пота и скользили по дереву.

– Где этот чертов выключатель, – слова вылетали из его измученного, пересохшего от ночных кошмаров горла уже потухшими искрами.

Вся его жизнь была такой: потухшей искрой, хотя спичку еще даже не поднесли к коробку. Он умер, не успев родиться.

Лампа пролилась на ночную тень мужчины пьяным светом, что заполнял собой помещение, но не согревал и уж точно не освещал. Так и он накануне пил и пил, заполняя организм водкой под завязку, а легче не ставилось. Он даже не пьянел. По крайней мере, так ему казалось. А потом погас свет, и пасть разинула темнота.

– Пусть это все прекратится, – молил пустоту он, но она только показывала ему неприличные жесты в ответ.

Он мог пересчитать у темноты зубы. Все до единого сгнившие. Ими она хотела отрывать от него по куску медленно, растягивая удовольствие, словно виртуозную игру на скрипке. Последняя струна всхлипнула, и Паганини закончил свой каприс. Скрипач от дьявола играл на его одиноком балу исступленной ярости и сквозящей в каждом вдохе боли.

Не чувствуя собственного тела и не ориентируясь в пространстве, наугад переставляя ноги во мраке квартиры, он добрался до кухни. Коробка с лекарствами распласталась на столе брюхом кверху, а его дрожащие руки копались в ее нутре в поисках таблеток.

Две капсулы болеутоляющего. Еще две. Стакан ледяной воды обрушился на горящее в неистовой жажде горло Дмитрия. Он громко выдохнул, почувствовав, как кандалы и цепи по одному слетают с его тела и разума.

Кажется, он вспомнил все. До самого конца. Выковырял эту многолетнюю грязь из-под ногтей. И теперь его организм отторгал всю эту мерзость, что копил в себе всю жизнь.

Зачем мы это делаем? Зачем копим в себе отходы в виде обид, мести, предательств, чтобы однажды они нас задушили своим ядом?

Гонимый ужасом открывшихся ему откровений о себе самом же, мужчина вылетел на ночной балкон. Вожделение до свежего воздуха достигло апогея, когда на него подул еще прохладный предутренний ветерок. Небо металось в сомнениях: пора сбрасывать с себя темное одеяние, ночь заканчивается, но так не хочется облачаться в светлую мантию. Люди не достойны встречать утро под сонеты солнца и симфонии кузнечиков. Их утро должно быть наполнено черной кровью, что сочится из сердец других людей, которым они причинили зло.

– Господи, ну хоть выжил, – испуганно пробубнил себе под нос Дмитрий, ощущая скачки напряжения в сердце. Оно то застывало в припадке страха, то, подгоняемая боязнью не пережить следующую минуту, срывалось в стремительный бег.

Он никогда не мог себе даже представить, что память вернется так неожиданно, сорвет двери с петель и выбьет стекла всех его окон. Он не мог подумать, что эта стерва с алыми когтями будет полосовать его лицо, хлестать по щекам в порыве ожесточенной злобы.

Звезды начали таять, уступая место предрассветным лучам солнца, еще с холодком взирающим на равнины и горы, города и деревушки, моря и океаны, которые через каких-то пару-тройку часов будут нежиться в его щедрости и тепле. Мужчина силился разобраться в том, что видит, но звезды двоились и, казалось, отворачивали свои лица от него.

Урод.

Демоницы, кружащиеся в вальсе с собственной тенью, хохотали, даже не прикрывая свои уродливые лица вуалями и веерами. Они делали шаг друг к другу, но расстояние все равно оставалось непреодолимым. Эти демоны – его лица. Его черное амплуа, мрачная роль злодея всей его жизни. Эти уродливые лица сливались в одно – в его ипостась дьявола.

– Мерзкий выродок, – прошептал он, до боли сжимая край балкона.

Он всегда чувствовал, знал, что он не ангел. На скрижалях его судьбы был начертан мрак, вечное бесовское метание от огня к огню. Но он не мог представить, что пал настолько низко. Его падение нельзя было измерить, у его низости не было дна.

Римма, семья, друзья… Он предал всех, кого только мог предать. Элина… Он наплевал в душу всем, кто был для него хоть сколько-нибудь дорог.

Женские лица сменялись, как картинки в мультике. Только мультик был для взрослых, потерявших себя в столпотворении темных дней, где правят злоба и ненависть. Он так сильно ненавидел все вокруг себя, не мог ни простить, ни забыть, что не оставил шанса сам себе. Ведь разрушая чужие жизни, мы по капле забираем от своей тоже. В одночасье, как это часто бывает, капля может стать океаном, а мы не умеем плавать…

Достоевский… Голову стянуло жгутом, останавливая кровотечение мыслей. Теперь он понял, какое отношение к нему имеет имя великого писателя. Жаль, он не почитатель классической литературы. И литературы вообще. И кто-то собирается использовать эту информацию, чтобы потопить его навсегда под обломками разваливающегося суденышка его прошлой жизни.

Мужчина вернулся в комнату, тут же ощущая, как на шею набросили душный канат спертого воздуха и потянули изо всех сил. Он пытался сообразить, как набрать Элину. Однако звонок так и не прозвучал. Ему не хватило смелости позвонить ей после всего, что он сделал. Или он просто не хотел унижаться и выглядеть идиотом. В любом случае, какими бы ни были его отговорки, он был не готов стать закиданным камнями.

– Вот же дебил, – простонал Дмитрий, сминая в кулаках простынь.

Как он мог быть таким неосторожным? Как дворовой пацан, решивший поиграть в бандита? Менты все куплены. Ими же. И вот теперь дула их пистолетов были направлены против него. Кто-то заплатил больше.

Кажется, для него настала новая эра. Средневековье. Дубль два.

Костры полыхают жаром возмездия. Реки вскипают голодным до нового утопленника возмущением. Вороны почесывают в ожидании клювы.

***

Его душа и тело шли рядом, и все же порознь – такой тонкой стала нить, связывающая их.

Джек Лондон «Любовь к жизни»

Дима стал ее Призраком Оперы. Он пел ей душераздирающие баллады, одаривал истинным счастьем слушать эту божественную музыку. Но на деле он оказался просто уродом, прячущим свое уродство за маской. Иллюзионист, ловкач, умело сыгравший партию на ее сердце. Маски сорваны. И то, что она увидела за ними, потрясло ее до глубины души.