Текст книги "Урод (СИ)"

Автор книги: Наталья Светлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

– Почему ты не сделаешь так? – Дима несильно дернул белую резинку и высвободил каскад белокурых локонов.

Они рассыпались душистым облаком по ее плечам, мгновенно озаряя лицо, танцуя в тандеме с блеском на губах.

– А так? – развернул ее к себе, пользуясь временным замешательством Элины, и провел по губам стиком красной помады.

Элина вздрогнула, точно бы ее хлестали током без перерыва. Мужские руки редко были добры к ней и никогда не заботились о ее красоте.

– Я слышал, что скоро пройдет постановка «Чикаго», – губы Димы оказались на уровне ее шеи. – Приглашаю развеяться, а занятия продолжим позже. Память подождет. Распустишь волосы и воспользуешься красной помадой?

Зная наверняка, что после эмоциональной встряски от Стрельцовой, его ласка была контрастным душем для нее, он лишь увеличивал напор ледяной струи.

– Тебе очень идет. Ты такая красивая, и так упорно прячешь свою красоту. Неправильно.

Нервное волнение достигло пика, и Элина, схватив сумочку, вылетела за дверь. Пуля будет медленнее.

– Лина, ты чего?

– Прости, Дима, я не могу. Я как будто мужу изменяю… – стыдливо прошептала она, прижимаясь к стене.

– Я тебя даже пальцем не касался.

– Это самое страшное. – Она опустила глаза к пыльному полу. – Это самое страшное… – и след ее простыл, лишь на лестнице слышались торопливые шаги.

Это самое страшное, когда целый день, проведенный с родным мужем, не заставляет в ее душе цвести ароматные поля пышных цветов, а тут всего полчаса и… вся ее душа забросана благоухающими букетами роз и лилий.

Элина брела домой по одинокой улице, мысленно вдыхая аромат цветов и считая себя предательницей. Не всегда измена требует голого тела, порой достаточно и оголенной души, что чувствует уют вдали от дома. Ведь химия всегда побеждает над физикой?

Глава пятая

А в самом деле: вот я теперь уж от себя задаю один праздный вопрос: что лучше – дешевое ли счастие или возвышенные страдания? Hу-ка, что лучше?

Ф.М. Достоевский «Записки из подполья»

Паутина невидимых трещин разевает пасть над шестилетним мальчиком. На его голове красуется праздничный колпак, в руках извивается ужом воздушный шарик.

Happy birthday.

Этой мыслью Алекса окутывает багровый рассвет. Его взгляд равнодушными бликами скользит по интерьеру комнаты, залитому алым светом кряхтящего утра. Снег в аду. Так бы он охарактеризовал этот день.

Утро лениво переворачивается с бока на бок, превращая небо в исполосованное кровавое месиво. Портрет его души. Мальчик в колпаке, заточенный в пыльную рамку, отправляется обратно в самый дальний ящик комода. Ящик, в котором он бережно хранил сломанные кости того мальчика, лелеял воспоминания, что плесенью ползали по ним.

Рамка с фото вернулась к детским рисункам, которые он когда-то решил оставил на память. Почему же тогда, много лет назад, когда он был подростком, никто не сказал, что живая память не приносит приятной ностальгии или радости? Она из раза в раз бьет наотмашь по лицу и затягивается дорогой сигарой, получая удовольствие от твоих мучений.

– Редкие моменты лирики, – пробормотал он и, отойдя к окну, зажег сигарету. – Молодость уже не поет и не танцует, а только харкает сажей.

Ему нравилось быть ублюдком, этаким богатеньким отморозком. И пусть никто никогда не узнает про труп мальчика, что мирно покоится в этом ящике. Странное свойство человека: чувствуя нескончаемую боль, мы делаем все, чтобы и остальные прочувствовали ее тоже. Делиться деньгами и радостью нам жалко, а вот боли можем отсыпать каждому, не скупясь.

В дверь раздался стук. Должно быть, прислуга. Подготовка к мероприятию.

– Пошли все вон. В дверь не стучать, пока я сам не выйду.

Призрак домработницы упорхнул тенью, которую он даже и не увидел. Он вообще уже давно не видел людей. Когда начинаешь разбираться в людях, хочется выжечь себе зрачки, лишь бы никогда их больше не видеть. Ежедневный цирк уродов.

И он был одним из них. Единственная фотография с дня рождения, когда оба родителя были с ним. Когда они оба тянули его за уши и отсчитывали его не такой уж большой возраст.

– Двадцать восемь, – произнес Алекс, выпуская последнюю затяжку и затушил сигарету о пепельницу.

Больше совместных фото у них не было. Только вечные ссоры, ругань, бросание зеленых купюр в лицо, обвинения в жадности. Они несколько лет делили имущество, каждую пылинку в доме, сам воздух отмеряли по молекулам. За это время единственный сын Саша вырос, но его делить никто не собирался. Он был ничейный.

Быть сиротой при живых родителей, которым просто не до тебя – милейшее чувство в мире. Тогда и он стал так относиться к людям: как к игрушкам, которые в любой момент можно обезглавить и на помойку.

За этими воспоминаниями последовало вскрытие нарыва, очередного гнойного очага. Тонкий альбом, не пестревший фото, раскрыл свои внутренности перед мужчиной. Фотографии в нем располагались через две страницы. Его пальцы слегка касались пустых страниц, болью скользили по ним подушечки пальцев. Это пустота его жизни. Иметь в своем распоряжении лучшие виды этого мира, самую передовую технику, штат прислуги… и не иметь повода запечатлеть и кадра в этой жизни.

Он и не заметил, как за окном перестала сочиться кровь из раненого ночного неба. Утро полностью расправило крылья и заполыхало огненной прохладой. Еще одно одинокое утро. Еще один день. Утешало только то, что день начался, а значит он обязательно закончится. Алый рассвет сменится густой чернотой, смесью ночи и тьмы, и он позволит себе забыться до следующего кровавого утра, которому не даст свести себя с ума.

Ключ звякнул в двери, выражая свое несогласие с тем, как грубо его засовывают в замочную скважину, оставляя синяки по всему телу, и дверь комнаты Алекса Янга захлопнулась. Комната, в которую он не впускал уборщиц, шлюх, друзей, родственников. Только своих монстров и демонов, что водили там беззвучные хороводы под дым элитных сигарет.

– Мистер Янг, – кивнул ему головой мужчина – организатор праздника. – Подготовка продвигается по плану. Скоро все будет готово.

– Ясно, – безразлично ответил он, ненавидя присутствовать на этих псевдосемейных торжествах.

У бабушки день рождения. Сколько ей исполняется, он не знал. Да и было, мягко говоря, по хрен. Ее он тоже не знал. Неудивительно. Женщина, вырастившая его отца, не может быть лучше самого отца. Вот в такой моральной кунсткамере проходили его будни, а когда он вырывался на свободу, не оставалось ничего, кроме эгоизма, похоти и жестокости к людям.

– И никакой Франкенштейн не остановит творение рук своих, – неожиданно для себя вслух сказал он и двинулся к двери, раскричавшейся трезвоном – кто-то пожаловал. – Димон! Римма, – притворился кавалером Алекс и поцеловал ее руку.

Туманов скривился, не понимая, к чему эти почести. Таких как Риммка у них с Алексом каждый день как банкнот в пачке – неизмеримо много.

– Виновница торжества уже здесь? – осведомился Дмитрий.

– Бабка моя? Нет вроде.

– Зачем ты так про родную бабушку? – встряла Римма. – Тем более у нее такой важный праздник.

Глаза Туманова мысленно разрубили ее на части мясницким ножом. Девушка вздрогнула.

– Тебя не спра…

– Римма, можешь пока прогуляться по дому или по саду, – мягко намекнул на ее желательное отсутствие Алекс, и она незамедлительно ретировалась от этих двух чудовищ.

Она знала простую истину: чем галантнее и доброжелательнее принц снаружи, тем страшнее чудовище, которым он в итоге обернется.

– Отвяжись ты от нее, – Алекс дернул друга за рукав и провел к бару. – Чего ты ее третируешь? Коньяк?

– Стопку водки.

Прозрачная жидкость расплескалась в стопке и затем пронеслась огненным драконом по горлу Туманова.

– Я не буду. Сам понимаешь, бухой внучек Саша. Еще двинет кони тут, – усмехнулся он. – Хватит с меня трупов в этом доме.

Бровь Дмитрия приподнялась в вопросе, но друг махнул рукой, не считая бабку и трупы важной темой разговора.

– Риммка достала меня. Как будто я сам влез в петлю, и стул уже выбили из-под ног. Мы всю дорогу до твоего дома ругались из-за ребенка.

– Римма беременна?!

– В этом и причина конфликтов. Мне продолжение рода не нужно. Сейчас точно. От нее точно.

Алекс пожал плечами, не понимая, к чему такие сложности. Туманов явно привязался к этой девчонке, раз не вылезал из петли, а только ныл постоянно. Такая манера поведения была ему не по душе. Надоела или начала многого просить – за шкирку и прямиком на свалку бывших и больше не нужных. Вот проблема-то. Очередь из жадных до молодого миллионера никогда не иссякнет, можно бывших в употреблении и на склад утилизации отправлять.

Время до самого застолья прошло для всех по-разному. Алекс бродил по дому и звенел невидимыми кандалами, распинывал носком ботинка несуществующие осколки прошлого. Дмитрий неустанно сцеплялся с Риммой по любому поводу. К моменту начала Алекс был выжат скукой до предела, от него только душок гниения не исходил, а друг —взвинчен до предела, готовый насадить доставшую его Римму на нож и отправить в рот.

– Я реально готов тебя сожрать, – выплюнул он. – Как и ты поступила с моим мозгом. Ты понимаешь, где мы находимся? Это не место для истерик по поводу ребенка или, бл*ть, еще чего-то!

– Успокойся и не позорь нас, – прошипела она, когда на них стали задерживаться любопытные, длинноносые взгляды окружавших людей.

– Ты всего лишь жалкая баба, и не тебе мне указывать, уяснила? – прошептал он, сдавливая ее запястье. – Вы все, чертовы бабы, грязь под нашими ногами. Достанешь меня – буду топтать своим ботинком другую грязь.

Римма проглотила его оскорбление. Оно встало комом в горле, как горькая таблетка. И сколько не запивай – тянет засунуть два пальца в рот.

Зал огласился шумными приветствиями – и дверь отворилась, впуская пожилую даму в роскошном платье. Туманов, не раздумывая, поспешил подать ей руку.

– Спасибо, Димочка, ты само очарование, – искренне улыбнулась она и приняла его руку.

– Ну что вы, ведь женщины великолепнейшие из созданий!

Все снова зааплодировали, а лицо Риммы перекосило, как при смертельном ударе тока. Ее губы спазмом свела ухмылка.

– Урод.

***

По всей вероятности, сердце её было разбито, но это был лишь незначительный и недорогой продукт местного производства.

Ивлин Во «Незабвенная»

Торговый центр дышал легкими сотен людей, перебегавшими от одной витрины к другой, рассчитывавшимися наличными и картой то в одном бутике, то в другом. Девушка сделала шаг с эскалатора, поднимаясь на второй этаж. Прямо по центру ее встретило радужное кафе, вечно переполненное и смеющееся улыбками десятка потрясающе вкусных мороженых.

– Я хочу шоколадное с орехами! – ее глаза загорелись, набрасываясь со страстью голодного до позитивных эмоций человека, на стойку с мороженым. – Три шарика!

Элина проталкивалась сквозь людскую массу всех фасонов и расцветок к заветной витрине. Муж плелся сзади, неохотно протискиваясь в этом желе из людских тел. Подростки в сумасшедших принтах и кепках, пожилые люди в скромном стиле, официанты, маленькие дети, как пчелы, снующие вокруг сладостей. И все это чтобы купить какое-то мороженое!

Она знала, что он медленно переставляет ноги позади нее и дышит недовольством ей в спину. Мороженое осталось чем-то единственно светлым и прохладным в ее жизни на фоне вечно мрачного мужа и кипящих очагов невысказанных слов и не разразившихся скандалов их семейной жизни.

То ли дело Дима… Распускающий ее густые волосы, постоянно стянутые в тугой хвост, оживляющий ее пухлые губы яркой помадой, которые она всегда раздраженно или даже зло поджимает…

– Ты оглохла, Лина? – снова голос Миши, снова готов растерзать ее за что-то.

Элина очнулась от грез о Диме, и миражи красивой и желанной себя в зеркало его квартиры растаяли, оставляя после себя грязный осадок на стеклянном стакане. Продавец третий раз спрашивал ее, что она будет заказывать.

– Простите, ради бога. Шоколадное, с орехами, три шарика. – Она развернулась к мужу, который уже заглядывал под блузку молоденькой девушки, сидящей с подругой напротив. – А ты не мог сделать за меня заказ? Я же сказала, что хочу.

– Тебе надо, ты и заказывай, – донесся ответ откуда-то издалека. Пытаться представить очертания груди этой рыжей было куда боле интересным занятием. – В каких облаках ты витаешь, Лина?

Она молча забрала свое мороженое и двинулась дальше, не чувствуя такого желанного таяния шоколада во рту. Только холод и зубы сводит. Еще орехи колют десны. Вот во что любимый муж превращал даже самые мелкие радости в ее жизни.

Мысли о Диме были тем самым шоколадным ликером, что растекался по языку, играл с ним, дразнил, бросал вызов его скучной повседневности плоских утех. Он был острым, пряным, опьяняющим, дерзким. Она поняла, что уже точно изменила мужу – когда ее душа сделала ставку не на человека, с которым прожила несколько лет.

– О господи, какая ужасная жилетка, – воскликнула она, проходя мимо витрины с распродажей зимней одежды.

– Ну да, – Михаил всмотрелся в ценник, – восемьдесят тысяч.

– Не в этом дело! В такую сумму какая-то фифа оценит жизнь, возможно, не одного животного.

Вздох, которым наградил ее муж, был красноречивее слов. Настолько, что ее мороженое скисло, а орешки на нем почернили. Сам воздух, что он выдохнул, был пропитан презрением к ней.

– Твое презрение отравляет воздух, – прошептала Элина и зашагала дальше, уже ненавидя мороженое в своих руках.

Дошла до ближайшей урны и бросила его туда. Безжалостно. Метко. Словно бы навсегда выкинула доконавший вконец порядок вещей. Жаль, что зачастую мы способны выкинуть только вещи, а не остывшие чувства, стершиеся печати в паспорте, более не ценящих нас людей из своей жизни.

– Давай не будем ссориться. Ты же хотела провести этот день мирно, как семья.

– Твои слова звучат до неприличия смешно. Сам не слышишь? – Элина крутанулась в его сторону и впилась взглядом в лицо мужа, которое уже забыло о ней и выискивало новых красивых жертв в толпе. – Да тебе плевать на меня, на мир, на нашу якобы семью. Просто надо иногда делать вид, что у тебя есть жена и ты о ней заботишься. Как будто цветок, что стоит на подоконнике месяца и всем плевать на него, а в один момент понимаешь: надо бы разок полить. Все равно не получается – и ты льешь на него не воду, а яд.

– Только не начинай, я тебя умоляю. Давай устроим дома очередную баталию номер сто тысяч какая-то там. Или хотя бы зайдем в кафе, тут все так и ждут концерта твоей истерики.

Он затащил ее в ближайший ресторан японской кухни. Пришлось заказывать суши, хотя она их не любила. Еще один минус в анкету, как хорошо вы знаете свою жену, с которой спите в одной постели и завтракаете на одной кухне.

– Зеленый чай, – на автомате ответила Элина, когда официантка спрашивала про напитки.

Ее осенило. Это ведь были все их точки соприкосновения! Общая кровать, в которой редко что-то происходило, кроме короткого перед сменой в больнице сна или мучительной после тяжелого трудового дня бессонницы, и кухня, являвшаяся больше кафе с самообслуживанием: пришел, взял, съел, ушел.

– Никаких баталий. Я всего лишь высказала свое мнение о том, что ношение на себе трупов – ужасно. Что натуральный мех, что кожа. Тошнотворно видеть зимой этих медведей на улицах. А все ради чего? Ради понтов и желания погладить свое тщеславное эго по загривку.

– Боже мой! Лина! Ты когда-нибудь берешь перерыв? Несгибаемая мораль про натуральный мех, кожу, мясо. Возьми выходной, прошу тебя.

– Если все будут брать выходной и закрывать глаза на варварство в виде натуральных шуб и кожаных вещей в двадцать первом веке, в двадцать втором, вполне вероятно, человек будет ошкуривать живьем человека.

– Что за…

– Потому что животных не останется! С кого тогда вживую будут срывать кожу?

В этот момент к столику подошел официант с подносом и сделал (правда, не очень умело) вид, что его не удивили слова посетительницы.

– Люди всегда на тебя так смотрят: как на психопатку. То в очереди ты начнешь говорить, какая у впереди стоящей женщины страшная шуба и сколько боли в ней заточено. То в ресторане за едой. Сама, между прочим, мясо ешь, – думал, что смог осадить ее муж.

– Я ем только курицу, и то редко. В основном питаюсь полуфабрикатами и сосисками. А в них мяса даже на один процент не хватит. Моя совесть спит и не сопит.

Миша уплетал суши, не обращая внимания на то, что жена мелкими глотками цедит зеленый чай и не притрагивается к еде. Он не помнил, чтобы даже в начале их знакомства его интересовали ее желания и предпочтения. Есть Элина рядом и есть, у них как бы семья, все прилично, все как надо. Разве так важно знать, какие цветы она любит и какую еду бы выбрала в ресторане?

Штамп в паспорте не означает, что мужчина непременно захочет узнать вкусы женщины, на которой женился. Это значит только одно: он приложил все усилия, чтобы этого не сделали другие мужчины.

– Курица не живая, по-твоему?

– Ее, как и других домашних животных, вывели специально для пропитания. А норку создала природа, и не для того, чтобы женщины себя уродовали грузными шубами.

– Давай закончим с этой чушью, Элина, – в интонации мужа заплясали нестройным шагом нотки нетерпения.

– Конечно, давай. Что бы я не сказала – это всегда чушь. Неизменная константа наших отношений. Я твоя жена! Ты хоть когда-нибудь будешь на моей стороне?! – отчаянно, горько, в сердцах крикнула она, не имея больше сил в копилке женской мудрости, чтобы сносить его отношение к себе.

– Этот…. – мужчина осекся, в сомнениях насчет продолжения фразы, – факт не делает тебя всегда правой.

– Этот удручающий тебя факт, да? – правильно поняла его заминку Элину. Слишком много таких заминок бывало в их общении – уже целая пустота образовалась.

– Я этого не говорил.

Пришлось украсть у беспощадного времени пару секунд, чтобы отдышаться, встречаясь с его безудержной наглостью.

– А тебе и не надо. За несколько лет жизни, нет, выживания с тобой, я эволюционировала в проницательную серую мышку с дипломом по психологии. Ты научился оскорблять меня завуалированно, чтобы никто не мог обвинить тебя в недостойном поведении напрямую. Чтобы я не могла пожаловаться маме или подруге! Что я скажу? Ну… Миша… вроде и не сказал ничего плохого… но мне показалось.

– Что за ерунда? – осклабился он; фитиль его самообладание уже догорал.

– Самая настоящая правда! Ты теперь редко крепко выражаешься обо мне в моем присутствии. Зато какой красочной стала твоя интонация, красноречивыми твои вздохи и взгляды. Актер!

Девушка отодвинула от себя чашку с чаем. Наполовину пустая или наполовину полная. Так и с ее жизнью. Была ли ее жизнь наполовину пустой из-за неудачного союза с мужчиной, который выбрал ее вместо предмета интерьера, дав роль мебели, или наполовину полной, раз она имела хоть что-то? Пусть это были сплошь унижение и обиды. Порой иметь ничто лучше, чем страдать от чего-то.

– Интересно, каково женщине чувствовать себя за своим мужчиной как за каменной стеной? – откровения сами лились из ее рта, спрыгивали без парашюта с языка и неслись головой вниз в самую пропасть. – Для меня это выражение уже стало книжным. Знаешь, что-то вроде десяти оргазмов за ночь, о которых пишут в романах. Враки. Ложь. Не верю, что такое бывает!

– Интересно, каково мужчине жить с… – и снова продолжение повисло в воздухе и отпустило канат, срываясь в бездну молчания.

– С красивой женщиной? Тебе-то откуда знать? Приютил страхолюдину, теперь мучаешься!

– Ну так чего ты сама не уйдешь, а только горло срываешь на меня?!

Их конфликт уже затопил своей вибрирующей яростью весь ресторан. В глазах Элины дрожали слезы.

– Мне не хватает смелости любить себя. Не хватает мужества полюбить себя снова. И ты знаешь это. А тебе хватает душевной низменности втаптывать меня в грязь. Вот он секрет нашего идеального брака. Формула счастья. Только почему же никто из нас не счастлив?

Ее риторический вопрос слился с воздухом, найдя в нем компанию из многих других вопросов, что навсегда останутся без ответов.

***

В жизни каждого человека наступает время, когда он должен стряхнуть, сбросить с себя страдание, словно забрызганный грязью плащ.

Ирвинг Стоун «Жажда жизни»

Ночная смена скоро наступит и похоронит ее на некоторое время в стенах этой больницы. Пока еще здесь ходили люди, последние крупицы уходящего дня. Врачи, чей рабочий день закончился, снимали халаты, что готовы были выть от усталости. Усталости видеть ежедневную боль, впитывать в себя безнадежность и страдания.

Элина зашла в подсобку и бросила невидящий взгляд в маленькое зеркальце на стене. А у нее форма медсестры, которая ощущалась унижением. Словно уборщица вместо бизнес-вумен.

– Привет, друзья, – наигранно весело поздоровалась она с коробкой шприцев и вытащила их.

Полюби себя – и окружающие полюбят тебя тоже. Она прочувствовала это каждым миллиметром кожи, каждым ее кусочком, каждым редким волоском и каждой порой. Люби себя и другие полюбят. Но почему всегда обязательно должны быть условия? Даже, чтобы тебя любили.

– Может, я не хочу? Или не могу? – бубнила себе под нос Элина, копаясь в складированных вещах, выискивая нужное. – Или мне трудно. А никто не хочет помочь.

Она старалась любить себя, но уродливая голова комплексов из раза в раз затмевала ее собственную. Просто люби себя, ведь ты такой один! У тебя одного такой набор достоинств, и только у тебя уникальный, только твой набор недостатков и уродств. Уродство и красота – выбирать не приходится, все наше. Остается только полюбить.

– Что, Стриженова уже сама с собой говоришь? Я знала, что ты к этому придешь, – внезапно страшная голова ее комплексов стала головой с фирменными алыми губами и стальным блеском глаз.

– А я, Катя, никогда не знала, что ты станешь такой стервой. Что ревность и зависть сделали с тобой? Да они же изуродовали красивую девушку!

– Это ты мне будешь говорить про уродство и красоту? – фыркнула Стрельцова.

Она собиралась уходить, но встреча с Элиной, похоже, немного сдвинет планы в ее ежедневнике.

– Это какой-то невыносимый бесконечный сериал о самоубийстве, – вздохнула Элина и обхватила голову руками. – Мы ругаемся почти каждый день. К чему это?

– Я с тобой не ругаюсь. Много чести.

Дежавю. Карусель по кругу. Она слышит эти слова без перерыва на рекламную паузу. От Миши, от Катерины, от себя самой…

– Тогда удачного вечера, мисс начальница, – вырвалось у Элины, и она сдавила коробку со шприцами.

– И тебе того же, – раскатистый смех Катерины паучьими лапками пробежался по больничным стенам и вернулся к хозяйке в рот; неизменно алые губы закрылись. – Вам того же, – кивнула на коробку в руках.

– Постой! Ты не знаешь… главврач еще здесь?

– Вроде был у себя, когда я уходила. Тебе он зачем?

– Отпроситься хотела, – отчиталась перед ней Элина, ненавидя себя за это.

Все равно ведь узнает… Какая разница, когда секреты станут явью, если Штирлица все равно будут пытать до победного?

Катерина повела плечом, и уверенный цокот ее каблуков, вторя смеху, затих у выхода из клиники. Элина достала телефон и набрала Диму.

– Я согласна.

– Здорово! Я…

– Прости, мне некогда, надо идти.

Она боялась говорить с ним долго. Это словно долго смотреть на яркий свет – перед глазами начинают плавать цветные пятна.

– Элина, подожди секунду! Я выполнял упражнения, которые ты мне показала. Выучил стих наизусть.

– Ты молодец, – без энтузиазма ответила она, направляясь к кабинету главврача.

– Я тебе зачитаю начало. Слушай. – Мужчина откашлялся и начал читать по памяти. – Загадай меня… Хочу сегодня сбыться… Самым главным… Всем, чем ты захочешь… Летней нежностью, запутавшись в ресницах. Я тебя целую этой ночью.

– Хватит! – неожиданно грубо перебила его девушка; дыхание полыхало удушьем у нее в легких. – Где ты взял это?

– В сети. Ну ладно, созвонимся, Эля.

Голос Димы замолк, и она снова могла дышать. Элина провела языком по губам, чувствуя себя развратницей. Сладко. Словно был этот поцелуй…

– Извините, пожалуйста, – заглянула в кабинет начальства.

– Эля, проходи, – главврач уже был почти у дверей. – Что-то важное хотела?

– Взять за свой счет пятницу, если можно.

– Важное событие? – улыбнулся он.

– Хочу сходить на мюзикл, так давно не была, – смутилась Элина.

– Отпускаю тебя. Развейся.

Она тихонько закрыла за собой дверь и, выдохнув, подняла взгляд на дверную табличку.

Стрельцов В.Н.

Глава шестая

...Да умный человек не может быть не плутом…

«Горе от ума» Грибоедов А.С.

Зима расстилалась белым ковром кристального снега, искрящегося от каждого ласкового прикосновения солнца. Природа дышала изморозью и плевалась снежинками из своих промерзших насквозь легких.

– Зимние курорты мне нравятся больше, – пар дыхания Туманова на миг выпорхнул белокрылой птицей и слился с воздухом. – От солнца и пляжей уже тошнит. Да, Риммка?

– Наверное.

– Плохое настроение?

Она подняла уставший взгляд к небу. Серый небосвод свисал над ними недовольной дряблой кожей старческого лица. Мутная погода, холод, эти толстенные спортивные вещи, лыжи, на которых она не умела и не хотела уметь кататься.

– Под стать погоде, – буркнула девушка, распинывая очередные сугробы снега.

– Да ты всегда как скисшее пирожное. С виду все еще симпатичная, но уже веет душком…

– Видимо, кондитер такой заботливый, – скривилась Римма и, демонстративно оттолкнув его, прошла вперед, с еще большей злостью пиная снег.

В этом сыпучем, хрустящем под подошвами снеге она видела россыпь дурных поступков Туманова, его гнусность, которую выливал ушатом только на нее и только при закрытых дверях. Наступила на очередной сугроб со всей силы, буквально вдавливая ботинок в землю. Это его лицо. А это, вторая нога расплющила сугроб, его самомнение.

– Эй, ну ты как? – ее догнала Алиса, подруга Алекса.

– Скисшее пирожное?

Глаза подруги, выглядывающие из-под высокого ворота куртки, сообщили ей об ее удивлении.

– Выгляжу хорошо, но от меня уже начинает вонять.

– Это он опять придумал? Я не могу сказать этого при Алексе, но, – голос Алисы упал до температуры этого курорта, – твой Дима тот еще придурок. Алекс вечно его защищает.

– Будто твой Алекс не такой, – обиженно фыркнула Римма.

Он придурок. Урод. Гад последний. Но все это было ее, и она уверяла себя, что любит все оттенки его сволочности.

– Алекс? – девушка задумалась. – Да, он такой же. По пьяне, бывает, заводит какие-то идиотские тирады насчет ценности семьи и ее обесцененном статусе, о разводах, о том, какие люди, пардон, суки и так далее. Такое ощущение, что его уже бросали. Только нигде еще не было статьи о его разводе или болезненном расставании.

– А тебя он обижает? – Римма понимала, что этот вопрос сравнял ее достоинство с червями, что живут под землей, но больно уж хотелось уколоть себя этой толстой иголкой и выпустить каплю крови.

С кровью выйдет злость – и станет легче. Надо надавить на мозоль, закрыть глаза и ждать, когда отпустит.

– Нет, – пожала плечами Алиса. – Зачем ему меня обижать? Я его никак не стесняю. Пусть он делает что хочет: читает лекции о ценности института семьи, спит со шлюхами, дебоширит в ресторанах… Если бы я его любила, я бы хотела расспросить подробнее о его прошлом, вникнуть глубже в его рассуждения о жизни. Но мы просто спим – все на поверхности.

– Я хочу узнать больше о Диме, о его мыслях и намерениях. Как-то раз, когда он вернулся после гулянки с Алексом, я спросила его, почему он со мной не гуляет, редко зовет меня в ресторан или театр. Да хоть бы посидеть в парке!

– И он что ответил?

– Он сказал, что с телкой, которая дала ему на первом свидании, на второе он уже не пойдет. Другое дело с девушкой…

Снег падал черным пеплом, засыпая поле боя в ее душе. Мечи брошены, щиты погнуты, самообладание повержено.

– Ну-у, подруга… Ты либо даешь мужику на первом свидании, либо даешь себе надежды на светлое будущее. Не бывает так, что ты и шлюха, и монахиня одновременно. Придется выбрать личину в итоге.

– А сама-то! – сердито выкрикнула Римма и остановилась, сверля Алису ядовитым взглядом.

– А что я? Уже сказала: мы просто спим. Я себе одежку по размеру выбрала и не обмываю никого, себя в том числе. А ты пытаешься уместить свою задницу на двух стульях: и в его сердце, и в кошельке. Выбери уже, где тебе удобнее. Если все-таки в первом, то ищи другое сердце. В этом ты не нужна.

– Да идите вы все! – крик Риммы эхом облетел их городок и близлежащие горы.

– Что случилось? – Дмитрий оторвался от мужской компании и вгляделся в Римму издалека.

– Сам неси эти чертовы лыжи! Ненавижу!

Истерика побежала вслед за хозяйкой, покатилась ледяными слезами по щекам, протестующе заскрипела альпийским снегом под ее ботинками. Ведь люди отдают так много денег, чтобы по нему пройтись, но тем не менее каждый их шаг по такому дорогому снегу может сопровождаться слезами.

В стенах их уютного домика, запорошенного снегом, она почувствовала себя лучше. Дорогие курорты мира, пусть ее и брали не во все путешествия, абсолютный достаток, статус. А был ли этот статус?..

Завитки огня в камине отплясывали сложные па перед ней, опаляя руки своим жаром. Римма видела в них психоделические картины, размазанные по холсту чёрные кляксы. Их отношения. Любовь. Верность. Фальшь их совместной жизни. Права Алиса. Ставя на себя штрих-код, женщины часто забывают, что его нельзя сорвать с кожи в любой момент, как наклейку с банана. Если уж продаешься, то не кричи от обиды. Он покрыл и эти расходы – обиды, страдания, требования.

– Что это было, мать твою? Совсем взбесилась? Я уже боюсь к тебе подходить – вдруг укусишь. – Туманов зашел внутрь, стряхивая с себя снег.

На его лице бенгальскими огнями прыгала улыбка, от одного уголка губ до другого. Такой счастливый: и не очень-то важно, есть она рядом или нет. А она с ним чахнет и тускнеет, как столовое серебро, которое никогда не протирают и не выставляют на праздничный стол.

Женщина – отражение любви мужчины. Или его безразличия.

– Все хорошо, прости, – в который раз сдалась она, дрожащей рукой поднимая белый флаг. Изорван в клочья, выцвел, покрылся пятнами, но все еще белый.

– Мы с парнями в баню, – для галочки сообщил он, быстро собирая необходимые вещи. – Не скучай.

– Чего мне скучать? Ты всего лишь привез меня как пыльную вазу сюда. Я тебе к черту не нужна.

– Вот видишь, ты все понимаешь.

Римма задохнулась, в очередной раз поражаясь глубине его отвратительного характера.

– Как скажешь. Я тоже прогуляюсь по местному бару. Надеюсь, австрийские мужики не такие бесчувственные, как ты.

Девушка резко встала с кресла, и огоньки рассыпались в ее глазах калейдоскопом. Рука Дмитрия перехватила ее запястье и притянула к его мощному торсу.

– Риммуля, – обманчиво тихий голос пощекотал ее за ушком, – не дури, ведь пожалеешь потом.