Текст книги "Урод (СИ)"
Автор книги: Наталья Светлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
– Эля, – потрясла ее за плечо подруга, но не получила никакого ответа.
– Никого нет. Закрыто, – прошептала Элина, свернувшись в позе ребенка на диване Жени.
Ставни были наглухо заколочены в ее душе ржавыми гвоздями, жалюзи опущены на все мечты и надежды.
– Ты же говоришь со мной, значит, ты тут, – произнесла Женя, тихонько поглаживая ее по плечу.
– Не я тут, – отчаянно замотала головой девушка. – Лгунья. Предательница. Изменница.
– Ты бубнишь эту чушь уже несколько часов подряд. У тебя что-то было с этим мужчиной?
– Ничего у нас не было. Но мне хотелось держать его за руку и целовать. Для измены вполне достаточно.
– Ну знаешь, многие люди делят постель годами с любовниками и любовницами и ничего.
Женя надвинула тонкое одеяльце ближе к лицу Элины, которую била мелкая дрожь. Ее сердце тревожно стучало в груди от одного взгляда на эту тень с запутавшимися волосами и серым лицом, которая была ее подругой Элей.
– Каждый сам выбирает, сколько грязи сможет уместить его душа. Моя не смогла даже этого вынести.
Элина вздрогнула от мысли о физической измене. Она настолько привыкла к тому, что муж постоянно одной ногой в другой квартире, одной рукой обнимает другую женщину, одной половиной сердца любит другую, что собственная мысль о Диме казалась ей вероломным блудом. Постоянные измены, выбившие себе абонемент на прощение, превращают женщину в собачонку, которая терпит любые пинки под ребра, лишь бы хозяин продолжал ее пинать и дальше. Зато хозяин знакомый. Это лучше, чем жить на улице в одиночестве.
– Элечка, скажи честно, почему ты плачешь? Потому что твоя интрижка, хотя это сильно сказано, с Димой разрушила ваш якобы брак? Или потому что и брака-то у вас не было, но с синяками осталась ты? О чем ты горюешь?
Губы Элины потрескались от того, что она не переставала их кусать от нервов. Она задумалась над вопросом подруги. Неяркий свет гостиной еще больше выбеливал бледное лицо девушки, делая синяки заметнее. Они растекались по ее лицу, словно мазки влажной кисти Ван Гога. Синие пятна на белом холсте. Великий мастер увидел бы в этих пятнах гордость, размазанную порывом лютого гнева по женскому лицу.
– Не знаю, Женя. Теперь мне некуда возвращаться. У меня нет дома.
– Не обманывай себя. У тебя и не было никогда дома. Эля, – Женя ее встряхнула за плечи, – дом – это не то место, где тебя таскают за волосы и бьют по лицу. Кто, какой идиот привил тебе мысль, что дом выглядит так?!
Элина заплакала. Дом – это место, в котором всегда горит очаг, даже если ты изо всех сил пытаешься его потушить. Это место, в котором всегда включен свет, даже когда ты отчаянно бьешь по выключателю. Дом – это люди, которые всегда с тобой, даже если ты отворачиваешься от них. Дом – это незыблемая константа.
Миша же всегда стремился сжечь ее в этом ласковом домашнем огне, превращая его в адское кострище, будто бы она что-то сделала ему плохое. Наступила на горло его свободе, испортила его жизнь.
Она чувствовала назревающую беду, знала, что все тайное становится явным. И вот ее накрыл девятый вал: части тела разбросаны по океану, а сердце не заштопаешь иголкой.
– Нет, Женя, виновата я. Может, он тоже. Но я никогда не видела его любовниц. Только чеки на покупку белья и иногда звонки на телефон. Не пойман – не вор.
– Ну ты и дуся, Эля. Прости, но мне хочется назвать тебя по-другому. Однако я не твой скотина-муж, я не буду этого делать. Заварю нам чая.
Женя ретировалась на кухню, чтобы остыть. Ее тоже трясло. Апатия Элины и какое-то нечеловеческое желание быть униженной выбивали почву из-под ее ног. Ну зачем терпеть измены?! А у них даже детей нет! Даже если бы и были, нет такого повода, чтобы не любить себя. Она вздохнула. Как известно, себя надо любить. А женщина, согласившаяся терпеть измены, априори себя не любит. Может, и к черту этих баб (а иначе и не назовешь людей без самоуважения), пусть сами вычищают выгребную яму своей жизни?
Но ведь это Эля. Ее лучшая подруга. Как бы она не была готова плевать на других, а смотреть, как лучшая подруга пилит горло своей судьбе тупой пилкой, она не будет!
– Эля-я! Держи свой чай. Мне надо сбегать в магазин, иначе из нашего холодильника даже мышь сбежит, – улыбнулась Женя, – с веревкой на шее. Ей станет стыдно вешаться в настолько пустом холодильнике. Ты не натворишь тут ничего без меня?
– Беги спокойно. Мы с мышью будем ждать тебя здесь. Только я без веревки на шее, – слабо улыбнулась Элина, но ее улыбка была похожа на тщетную попытку завядшего цветка поднять головку.
– Очень надеюсь на это. Я скоро!
Подруга чмокнула Элину в щеку и убежала. Элина дотронулась до щеки. Самый искренний поцелуй в ее жизни, когда за ее спиной не громоздились горы лжи и грязного белья (причем, в прямом смысле – белья Мишиных любовниц). Мужчины так целовать не умеют. По крайней мере, те, которые ей встречались.
Правда, почему он не бросил ее, когда у него появилась любовница? Чашка чая душевно согревала ее ладони, на которых сейчас проступали все костяшки. Мы всегда бежим к крепкому горячему чаю, когда нас снова предают, снова окунают в грязь, стаптывают на нас ботинки своего лицемерия. Чай, как и подушка, все выслушает и сохранит навеки в тайне.
Любовница… Почему женщины соглашаются стать второсортным мусором в жизни женатого мужчины? Этаким мусорным мешком, который все стоит у порога, стоит, а потом его все равно выкидывают. Любая грязная интрижка длится ровно столько, сколько нужно мусору, чтобы стухнуть. И в итоге все несчастны: каждый задохнулся от смердящей вони. А как хорошо устроились эти гады! Одних женщин держат в качестве прислуги в официальном статусе, других – в качестве мимолетных десертов. Потребители! Элина не могла иначе относиться к любовницам. Ей было жаль этих женщин еще больше, чем бесхребетную себя. Ведь они вылизывают стол после трапезы мужчины с его женой, догрызают косточки несъеденной ими любви, вылакивают из бокалов недопитую ими страсть. Любовницы – лишь жалкие падальщики. Быть любовницей еще хуже, чем женой.
И почему у мужчины не может быть любимой женщины? Просто любимой женщины. Не жены. Они к этому слову с юношеских лет относятся как к синониму слов «раб», «крепостная», «невольница». Не любовницы. Данное слово может вызывать только ассоциации «урны», «унитазного слива», «грязи». И только любимая женщина получает сполна уважения и любви, свободы и равенства. И не получает ножей в спину. На спине любимой женщины мужчина никогда не нарисует мишень. А на спине жены можно. Бесплатный тир с живыми жертвами. Или иначе говоря – брак.
Пучина мыслей дыбилась волнами, пенилась яростью и взрывалась тоннами мутной воды. Такой сейчас была ее душа. Элина прижала ноги к себе сильнее, чтобы согреться. Чай начал остывать, пока она размышляла на глобальные темы любви и брака. Все же некоторые институты общества рухнули без следа. Или их никогда не было? Люди никогда не умели любить других людей. Только сжигать на кострах, топить в реках, стрелять в голову, пускать стрелы в сердце. Мы родились с жестокостью в крови, с агрессией, прописанной в генах, с жаждой предавать, закодированной в мозгу. И вся эта гадость ждет всего лишь щелчка, который ее активирует.
– Элечка, как ты? Помоги мне, пожалуйста! – крикнула Женя, открывая входную дверь.
Расплескав на себя чай, Элина выбежала в коридор. Что случилось?!
– Женя, что это? – Она почти онемела. – Что с ним?
На руках подруги брыкался и жалобно мяукал тот самый малыш, которого она поила молоком и подкармливала, заходя в гости к Жене. Только выглядел он не так, как раньше. Котенок был грязным, дрожащим, чихающим и с глазиком, заплывшим гноем.
– Смотри, мелкий, это Эля, – Женя поднесла котенка к Элине.
Котенок громко замяукал и протянул крохотные лапки к девушке. Сердце Элины сжалось, застыло, замерло. Она взяла его к себе, а он, малютка, прижался к ней и мяукал.
– О чем он говорит, Женя? – теряющимся в дрожи и всхлипах спросила Элина.
– Просит не гнать его, Эля. У него, как и у тебя, нет дома. И он, как и ты, очень хочет его обрести.
По щекам Элины заструились слезы, пока она прижимала этот грязный комочек, полный желания жить, к себе. Не так важно, кто ты: человек или котенок – каждый хочет жить, и каждый имеет на это право.
– Нет… я… не могу его взять… Мне же некуда, Женя…
Говоря это, она сжимала его все сильнее. Маленькие, но цепкие коготки котенка скреблись по ее футболке, видимо, поняв, что и она его предаст.
– Поживи пока у меня, – пожала плечами подруга, не видя в этом никакой трагедии.
– Нет… унеси его… Унеси!
Элина оторвала котенка от себя и отдала его Жене, а он кричал, скулил, молил не бросать его на произвол собачьих клыков, голода, подвальных инфекций и самое страшное – людской жестокости. Ведь для многих людей, даже с виду приличных, стало нормой пнуть котенка на улице и неприязненно скривить лицо. Отчего-то они не кривятся так, видя каждый день в зеркале дрянь с лицом человека.
– Как хочешь, Эля.
Женя поставила пакет с покупками и, взяв котенка, ушла к подъезду. Элина провожала ее взглядом и готова была разрыдаться. Несчастный малыш умрет в таком состоянии на улице! Он… он такой же урод, как и она. Несчастный, преданный людьми маленький уродец. И что же, у уродов нет шанса на жизнь?! У них столько общего. Элина увидела в этом котенке себя. Заливаясь слезами, девушка пустилась во весь опор по ступенькам вниз.
– Стой! Женя, стой! Отдай мне его!
Подруга улыбнулась и вручила ей котенка.
– Кажется, он не верит, что я вернулась, – прошептала Элина, наглаживая кроху.
– А ты бы поверила, если бы тебя только пинали отовсюду?
– Сейчас найду вам коробку – и марш в ветеринарку. Обязательно надо обработать его от блох, иначе Анька (кошка Жени) заразится.
Котенок перестал вопить и мирно засопел у нее на груди, перепачкав всю футболку, иногда чихая. По лицу Элины беспрерывно текли слезы; она никак не могла выплакаться. У нее заплыл глаз от синяка; у котейки – от гноя. Его трясло от простуды, ее – от хандры. Оба были выпачканы в грязи, только разного происхождения. Да они идеальная пара!
Глава десятая
Оба понимали это и сегодня просто решили убрать фасад, за которым была пустота.
Артур Хэйли “Аэропорт”
Подъездная дорожка к дому Дмитрия Туманова разразилась семейной драмой, в которой главные герои выясняли отношения на ножах. Кристальная синева облаков перекатывалась по небу лучами солнца, словно валик маляра, оставляя голубые разводы то тут, то там.
Римма подняла взгляд к небу. Солнце – истинный бриллиант, сияющий над их вечно ругающимися головами. Они уже оба забыли, что такое солнечный свет! Постоянный гнев, поднимающийся ядовитыми парами от озера Натрон, в которое превратилась их совместная жизнь, застилал собой все вокруг.
– Да остановись ты, черт возьми, – зарычал Дмитрий, ощущая в горле клокочущую нецензурными словами ярость. – Я сказал, остановись!
– А то что?! Что ты сделаешь?
Римма уставилась на него в безмолвной злости. Ее жизнь стала одним из испытаний великого и ужасного Конструктора. Каждый новый поворот в этом лабиринте оставлял на ее теле все новые раны. Ее гордость кровоточила и изливалась желчью в грудную полость, в которой иссохшими в пыль костями было разбросано ее сердце.
– Долго думаешь. Может, ударишь? – подалась ближе к нему она, ненавидя и любя (или это самообман?) этого мужчину одновременно.
– Я ничего не сделаю тебе. Времена, когда я был так неосторожен, чтобы бить женщин на людях, прошли, – мрачно усмехнулся он, и по коже Риммы протопали мурашки размером со слона.
– Ты так шутишь?
Ее губы дрожали, и голос выдавал с головой всю ее нервозность и суетливость. Ее страх.
– Ну конечно, я шучу, малыш.
Легче не стало. Римма сделала к нему шаг и позволила взять себя за руки, только чтобы не испытать на себе, каково это – стать жертвой домашнего насилия. Ведь в саду никого не было. Никто не увидит.
– Ты же не опозоришь меня перед родителями, Риммуля? – ласково спросил Туманов, хотя его ласка гладила ее по лицу шершавой рукой с оспинами. – Они уже ждут нас в доме.
– Как ты мог подумать такое, Димочка, – так же притворно улыбнулась она, понимая, что в одной комнате с маньяком нужно играть по его правилам. – Я уже успокоилась. Прости меня.
– Вот и отлично.
Он притянул ее к себе за затылок и поцеловал в губы. Римма скривилась про себя. Так целуют проституток: холодно, отрабатывая оплаченные деньги, когда поцелуи являются лишь товарно-денежными отношениями.
Он вернулся в машину за чем-то, оставленным там. Девушка глянула на него через плечо. Наверное, он оставил где-то между сиденьями свою человечность.
– Риммочка! – всплеснула руками Мария Аркадьевна, мать Дмитрия. – Наконец-то вы приехали!
– Где же мой сын? – тяжелым басом поинтересовался его отец.
Римма от души обняла мать Туманова, чувствуя некоторое родство с этой женщиной. Отец Димы был точно таким же, как и сам Дима. Точнее, сын был копией отца. Такой же чванливый, отстраненный, сосредоточенный только на себе эгоист. Женщины в этой семье были предметами далеко не первой, да и не такой уж необходимости. Для мужчин в семье Тумановых женщина была не более, чем инкубатором для продолжения рода, которая впоследствии становилась пылесборником. И мусора, и вечного недовольства мужа.
– А вот и я. – В доме показался Дмитрий. – Матушка, – поцеловал руку матери, но мать его мало интересовала. Его идейным вдохновителем всегда был отец. – Отец, – обнял его и похлопал по спине.
– Ну что, дамы, на стол накрывать будете? – спросил барин-старший, желая выгнать крепостных побыстрее на их законное место – на кухню.
– Да, да, Риммуль, пойдем на кухню.
Мария Аркадьевна слегла наклонилась, чтобы расправить платье, и девушке показалось, будто она кланяется. Римма вздрогнула. Мать Димы была одета в длинное, струящееся шелковое платье. Именно одета, а не облачена, хотя платье явно стоило баснословных сумм, и его точно нельзя было просто носить, как рыночный сарафан. Это платье заставляло его обладательницу расправить плечи, выпрямиться и твердой походкой нести его в свет. Мать Туманова подавала это платье, этот шедевр под таким кислым соусом, что уже начинаешь сомневаться, а стоит ли оно дороже того самого рыночного сарафана. Вот что неподходящий мужчина делает с женщиной: не позволяет ей даже платье правильно носить!
На кухне все смешалось в какой-то оглушающий гул в ее голове. Но он принес ей прозрение. Миски, кастрюльки, нарезка, мясо, кондитерские изделия… и мысли, мысли, которым не было конца. Она предала все постулаты Ошо о любви.
– Римма, подай сырную нарезку, – голос Марии Аркадьевны словно издалека достиг ее сознания.
Люби себя, и эта любовь притянет любовь другого человека. Любовь искать не нужно, она живет в тебе самом. Любила ли она себя? Судя по успокоительным в сумочке – нет. Жизнь с мужчиной ради денег и прочих благ приравнивает любовь к проституции, а путаны, как известно, жрицы любви.
– Достанешь мясо из духовки, Риммочка? – снова в ее мысленный поток вторглась эта женщина, которая уже осталась где-то очень далеко, в прошлом, как и ее сын.
Не создавай оков, не души любовь. Любовь – это не тюрьма строгого режима, но вся их жизнь стала ремейком фильма «Побег из Шоушенка». Она так задушила его ревностью, что он только и делал, что искал способы сбежать. Ревность порождается нелюбовью к себе. Замкнутый круг.
Господи, да они совсем чокнутые… Просто люди с улицы, заточенные под одну крышу над головой. Более ошибочного решения она не могла никогда принять в своей жизни.
– Римма… помоги… подай… глазурь… коньяк…
– Хватит! – крикнула Римма, отшвыривая от себя кухонную утварь так, будто до нее касались руки прокаженного. – Я… я ухожу, простите.
Девушка выбежала из кухни, следуя по двоящемуся и кружащемуся лабиринту.
– Римма! – звала ее мать Туманова.
– Римма? – удивленный голос самого Дмитрия. – Что происходит?
– Я ухожу от тебя, прости.
Она вылетела в дверь, но ему почудилось, что в окно, разбив его вдребезги. Качнув головой, Туманов нахмурился. Пусть идет, куда хочет. Все равно вернется. И еще ответит за это представление. Истеричка! Он ведь убеждал родителей, что у них все прекрасно.
Отец негодующе сощурился. Дмитрий вздохнул. Да, он нарушил первую священную заповедь, которую отец вбивал в его тупую (со слов учителя) голову с детства.
«Не совершай дерьмовых поступков, когда кто-то может стать их свидетелем», – процитировал у себя в голове Туманов и осушил бокал коньяка разом.
***
Я не хочу больше ни о чем узнавать. Теперь я хочу быть только счастливой.
Эрих Мария Ремарк “Три товарища”
Элина расчесывала котенка, устроившегося у нее на коленях, и умиленно вздыхала. Впервые она почувствовала себя дома. В чужой квартире, не имея в ней ничего собственного, она была в родном месте.
Кажется, наш дом совсем не там, где оформлена ипотека на наше имя, где оплачены стены, которые становятся нашей тюрьмой. Дом – это вообще не физическое пространство, это люди, которые его расширяют, делая даже самую маленькую квартирку богатейшим особняком.
Взгляд девушки задержался на стенах. Ну конечно, она была самой богатой на свете, хоть и не держала счетов в банке, не колесила по миру и не рассекала по дорогам Москвы на дорогой машине. Сколько помнили эти стены радости, слез, жалоб на жизнь и воодушевляющих тостов? И сколько жизни она оставила зря в стенах своей квартиры, которую они делили с Мишей?
– Он будет судиться за эту квартиру, ты тоже так думаешь? – спросила она у кошки, больше обращаясь к себе.
Малышка мяукнула, соглашаясь со всем, что скажет ее хозяйка. Ведь у нее теперь есть дом! Собственная миска и даже игрушка! Хозяйка протирает и капает ей глазик три раза в день, искупала ее и избавила от кусачих блох. Элина стала богом для этого животного. И так есть: мы, люди – боги для братьев наших меньших, но считаем, что мы настолько всемогущи, что можем предавать их веру в нас своей жестокостью.
Но когда предают нас те, кого мы боготворили, тут же меняемся ролями с несчастными, залазим в их шкуру и стонем, как побитые собаки, задыхаемся, как котята-утопленники в мешке. У бумеранга два конца, и он обязательно долетит до каждого.
– Я ему все отдам, все! – продолжала Элина. – Не буду ни за что бороться, лишь бы он только дал развод. Пусть забирает любое имущество, это уже не имеет значения. Не после того, как он забрал у меня жизнь.
– Говоришь сама с собой? – домой вернулась Женя.
– Женька, привет! А мы тут наводим красоту. Смотри, какая Виски красивая, – осторожно покрутила котенка Элина.
– Виски?
– Да, – улыбка смочила все еще сухие губы девушки. – У одинокой женщины, потенциальной разведенки, дома всегда есть виски.
Смех подруг раскрасил эту тесную однушку не в самом лучшем районе Москвы всеми цветами радуги. Солнце, бесцельно бродившее по небу, слоняющееся от скуки по поверхности этой планеты, единственной в его системе имевшей жизнь, подмигнуло подругам, взметнув свои крылья-лучи и осветив их лица.
– Погода радует, – сказала Женя и села рядом с Элиной. – А это тебе, – протянула миниатюрный букетик.
Семь небольших розочек головокружительного бело-сиреневого окраса, словно упаковка элитного парфюма, благоухали в крафтовой бумаге с розовыми узорами. Котенок тут же потянулся цепкими коготками к цветам, считая, будто все приносят в дом для нее. Все коты думают, что жизнь человека вертится вокруг них, но никак иначе!
– Мне никогда не дарили цветов, – вздохнула Элина, – не считая праздников в больнице. Но там букеты всегда были одинаковыми для всех медсестер. Чего не скажешь о хирурге…
– Опять ты про эту змеюку Катьку?
Элина не ответила. Змеюка Катька… А ведь Стрельцова любит дорогие вещи. Сумки из настоящей змеиной кожи, например. И не жаль же ей собственных родственников?
– Не будем о ней. Мы тут с Виски обсуждали мой предстоящий развод…
– На который ты до сих пор не подала заявление.
– Жень, я сделаю это. Честно, сделаю! Сейчас есть дела поважнее, и я не знаю, как подойти вообще к Мише, чтобы он меня не убил.
– Полицейского с собой захвати.
Фантомное касание того полицая (иначе не назовешь!) к ее лицу на секунду вырвало девушку из реальности. Больше она в полицию ни ногой. Даже если будут покушаться на жизнь.
– Знаешь, Эля, тебе просто до жути идет слово «разведенка». Не поверишь, но оно тебе к лицу.
– Иногда развод – это самое правильное, что могут сделать два человека. Отпустить друг друга и больше не мучить. Все мы где-то глубоко в душе делимся на садистов и мазохистов, правда? Одни бьют, другие терпят.
– Надеюсь, что этот козлина даст тебе развод сразу, а не будет упрямиться. Иначе мы его через суд вообще упечем за решетку за побои!
Гнев подруги имел до того заразительную силу, что перекинулся на кроткую Элину. И в ее душе тоже закопался, заворошился вирус враждебности. Отныне она не будет преклонять перед ним голову, а пойдет напролом.
– Врач сказал, когда лучше стерелизовать кошечку? – сменила тему, как закладку в браузере, Женя, чтобы лишний раз не травмировать и без того порванную на лоскуты душу Элины.
– Да, не раньше шести месяцев.
– Это обязательно надо сделать, Эля.
– Я понимаю, Жень. Уж я точно не стану одной из этих ненормальных разведенцев, которые отпускают своих животных гулять, а потом в коробке выкидывают котят на улицу или топят их. Это же дети твоей любимой питомицы! Или еще лучше: кошка рожает на улице целый выводок и ее забирают домой, а котята пускай дохнут под колесами машин с гнойными глазами и торчащими ребрами. – Элина перевела дыхание. – Как они могут спать потом ночами?
– Мрази спят и не сопят, – отмахнулась Женя. – Вопрос в том, как спать нам, людям разумным и адекватным, когда мы видим этот ад постоянно во дворах? У меня есть объяснения данному феномену. Первый: у таких людей нет головного мозга, а значит, их поведение совершенно не подается человеческим меркам. Потому что я не вижу ничего сложного в стерилизации. Второе: они идиоты.
– Тебе не кажется, что первое и второе очень похожие объяснения? – хихикнула Элина.
– Нет, небольшая разница все же есть. – Женя покачала указательным пальцем. – Второе объяснение относится к откровенно паскудным личностям, которые твердят о том, что у кошки единственная радость трахаться и плодиться, ты уж прости меня, Эля, за грубость. С чего бы им брать на себя роль господа и лишать животинку этой радости?
Элина знала, почему Женя так сердится. Она ведь уже очень долгое время является волонтером, на собственные деньги спасая и выживая животных. Чем больше единицы стремятся сделать этот мир лучше, тем больше им противостоит толпа.
– И их совсем не заботит судьба несчастных котят и щенят, которых ждет самая незавидная из возможных судеб. Главное, чтобы кошечка потрахалась, – вскинула руки к потолку она и изобразила гримасу на лице. – Идиоты, Эля, ну как еще таких людей назовешь?
– Жень, у нас и люди так живут. Лишь бы спариваться и плодиться. Точнее, плодиться – это уже нежеланное следствие первого. А ума на защиту не хватает. Я помню, как-то ухаживала за девочкой в больнице, – вспомнила Элина, – она очень любила животных, у нее своя кошка была. И она сказала мне, что хоть ей и очень жалко, но она бы постреляла всех бездомных животных, чтобы прекратить их несчастную жизнь.
Воспоминание этого разговора больно кольнуло где-то под сердцем. Даже у детей присутствует понимание происходящего ужаса. Нет осознания способов решения проблемы, но есть понимание самой проблемы. Уже неплохо.
– А толку? Пострелять нужно людей в первую очередь. Ну истребим мы всех дворняжек, но ведь какая-нибудь дура опять выкинет свою кошку на улицу, и мы снова забегаем по кругу!
– Все так, Жень. Все так, – пробормотала Элина, рвавшаяся из плена грустных мыслей. – Не подашь телефон? На тумбочке лежит. Несколько дней не брала его в руки.
Экран ожил сотней пропущенных. У Элины даже глаза разбежались. Это же просто какое-то нашествие людского внимания к ее жизни! Пропущенные от Миши, Димы, медсестер и главврача. Ей хватило духу сделать звонок пока только последнему человеку из этого списка.
– Владимир Николаевич, это Стриженова вас беспокоит.
– Элина, почему ты не появляешься на работе и не отвечаешь на звонки? Захотела выговор? – в этот момент она слышала не добродушного главврача, а его дочь.
Он говорил с ней тоном, достойным насекомого под подошвой ботинка. А ведь она никогда не опаздывала на работу, не допускала никаких ошибок, все исполняла вовремя! Она никогда не доставляла ему проблем. И стоило ей всего единожды оступиться, как он готов вынести ей приговор.
– Нет, я не хочу выговор.
– Вот и хорошо. Тогда…
– Я хочу уволиться по собственному желанию, – перебила, на что никогда не решилась бы раньше, его Элина. – Завтра заявление будет лежать на вашем столе. Спасибо за все и до свидания.
Спасибо за то, что протолкнули свою дочь на мое место. Спасибо за то, что всегда по-отцовски тепло улыбались мне, отобрав у меня карьеру. Спасибо за все.
Эти слова Элина договорила уже у себя в голове, но ее душа фонтанировала восторгом от того, что ей хватило смелости хотя бы на те слова, что она произнесла. Это первый маленький шаг, первая крохотная победа на великой дороге к ее новой счастливой жизни.
Глава одиннадцатая
Часть силы той, что без числа
Творит добро, всему желая зла.
Иоганн Вольфганг Гёте «Фауст»
Все его умозрительные заключения, все, что он знал и умел – вся его жизнь плескалась от одного края бокала до другого. Туманов проглотил остатки коньяка и отбросил пустую бутылку.
– Не зря ты, бутылка, – обращался пьяным голосом к бутылке, – бабского рода. Тоже ненадолго тебя хватило. Но ты хотя бы была вкусной.
Он рассмеялся, отравляя пылинки хмелем своего дыхания и снова посмотрел на несчастную бутылку, которая стала квинтэссенцией всех его печалей и неудач.
– И дорогой, – икнул Дмитрий. – Риммка тоже была недешевой, но не такой вкусной.
Его одинокий смех воздушным змеем с подбитым крылом парил по стенам кабинета. В одночасье смех сменился кашлем. Туманов устало огляделся вокруг. Все это: бумаги, деньги, золотые стены, женщины, продающие себя за деньги, но не стоящие на трассе вручили ему в подарок при рождении.
Ключ от рая. Но почему же тогда в этом раю вечно смердело попойкой? Разве обитателям рая нужно накачиваться коньяком до потери памяти?
– Или нет никакого рая, а попы эти, как и обычно, только языками чешут, – пробурчал мужчина, предпринимая попытку встать.
Стены стали съезжаться прямо на него, и Туманов снова упал мешком в кресло. Отец преподал ему столько уроков жизни, слепил из него монстра по образу и подобию своему. Искусно выточил из камня чудовище. Так почему же сейчас, когда его так заедало собственное скотство, отец не предлагал ему спасительной пилюли?
А потому что нет пилюли от дурного воспитания. Есть только шишки, набитые ответным ударом жизни, и потери, которые сыплются градом. Он топтал эти градины, безжалостно расплющивая их, но каждая потеря оттяпывала от него по куску и, пережевав, сплевывала в грязь.
Дмитрий расфокусировал взгляд и, кажется, его душа пребывала сейчас где-то в другом измерении, том, где можно подумать, побыть мазохистым и погоревать о том, чтобы все изменить. Как же это место называется? Вспомнил! Дешевая уборная на заправке, пропитанная выхлопными газами и смрадом, или иначе – мечты. И всегда на двери висит табличка «Занято».
Время сократилось до пульсации в его голове. Черная точка, бьющаяся сердечным ритмом и вибрирующая стремительной кровью в венах, разрослась до состояния эйфории, открывающей двери сознания и распахивающей окна восприятия.
В школе ему всегда нравилось. Нравилась эта безраздельная власть над учителями, поварами, слугами и даже одноклассниками. Дима всегда знал, что эти люди – лишь обслуга, челядь. Его родители платят деньги за то, чтобы он мог обращаться с ними, как ему вздумается.
– Сашка, как ты ешь эту гадость? – спросил он и выплюнул прямо на стол омлет. – Дерьмо какое-то. Эй, женщина, уберите тут немедленно!
К столу тут же подбежала крупная женщина лет сорока и стала усердно натирать стол, боясь поднять взгляд на виновника грязи. У нее дома двое детей и муж ушел, и квартира съемная, и родителей нет… Она должна тереть усерднее, чтобы этот мальчик, Дима Туманов, не пожаловался отцу. Все-таки платят хорошие деньги за эти унижения.
Рядом с Димой стоял его лучший друг Саша Янг. Его всегда удивляла фамилия друга, но он чувствовал, что эта фамилия из разряда тех, которые не помешало бы заиметь в списке друзей. Он был в каком-то смысле клептоманом – тащил в свое гнездо все, что блестит, все, что выглядит не так, как остальные предметы.
– Нормальный омлет, – шепнул ему Саша на ухо, наблюдая за жалкой возней этой женщины, которая была лишь пожелтевшей травинкой под ногами богатых этого мира. – Наша кухарка такой же делает по утрам. Мне нравится.
– Значит, гнать надо вашу кухарку в три шеи, – громко крикнул Туманов, наслаждаясь пьяным вкусом мнимой власти. Все глаза и уши столовой были обращены к нему. – Моя мать готовит настоящий омлет, а это, – с презрением ткнул в тарелку пальцем, – помои какие-то! Идем, Санек.
Дмитрий развернулся и, точно Моисей, прошел сквозь столовую. Перед ним расступались люди, словно стены воды. Он, кажется, чувствовал в ладонях эту энергию. Взмахни рукой и направь ее на кого-нибудь – убьешь тут же.
– Классно тебе, – тихий шелест голоса друга достиг слуха Туманова, – у тебя мама есть.
– Да, мамка – это хорошо. Всегда прикроет перед отцом, даст денег, приготовит еду. Короче, сочувствую тебе. А где твоя мама? Умерла?
– Почти.
Тогда, много лет назад, ему не было интересно ничто, касающееся этого парня Саши Янга. Его мать, семья, переживания… Главное, что у него все отлично. Ну не всем везет в этой жизни, на кого ж теперь злиться?
Теперь Туманов знал, что в те дни, когда он упивался иллюзией своей всесильной могущественности, купленной отцом и выражающейся в моральном доминировании над более бедными людьми, его друг жил в клетке с железными прутьями, как звереныш. Родители были в разводе и время от времени развязывали кровавые войны друг против друга, деля недвижимость, машины, ювелирные изделия, даже аукционное столовое серебро (об этом он позже узнал) и никогда не интересуясь судьбой сына.
– Знаешь, Саня, – Дмитрий вышел за здание школы и потянул за собой друга, – на мой взгляд, мамка безусловно нужна, но не так чтобы без нее было невозможно жить. У тебя же кухарка есть? Есть. Полы моют у вас? Моют. Отец бабки дает? По твоим костюму и часам вижу, что дает. Ну и на кой черт тебе мамка?
