Текст книги "Урод (СИ)"
Автор книги: Наталья Светлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
– Уже жалею, – ей казалось, что она крикнула это громко и гордо, но на деле ее голос лишь еле слышно прожужжал над его ухом.
Туманов отпустил ее, немного более небрежно, чем хотел, и продолжил одеваться.
– Какая же ты бедная! Все вы, телки, бедные и несчастные. Мечтаете о любви и принцах, становитесь феминистками и идете на марши. А что на деле? – Улыбка, ставшая оскалом, была направлена на нее. – Где ваши независимость и крутость? Какого хрена вы все ищете кошелек, чтобы на него запрыгнуть и тянуть бабки до конца жизни? Я не против нашего сотрудничества: я тебя трахаю, ты сидишь на моей шее. Обменялись важными частями тела. Что еще ты хочешь?
Ее ответом было не поднимающее взгляда молчание.
– Вранье это, что женщин интересует сердце мужчины, ну или его член. Шея – вот, что вас волнует. Вы сначала проверяете, насколько крепкая у него шея, чтобы удобно разместиться на ней и свесить ноги. За толстую шею вы стерпите и черствое сердце, и маленький член.
Этими словами он поставил точку в сегодняшнем разговоре между ними. Так было всегда: точку ставил он. Стирал ее вечные запятые и знаки вопроса. У Дмитрия Туманова не было неопределенности в жизни.
– Твои друзья знают, какой ты урод? – Лицо Риммы было изрезано морщинами отвращения к нему. – Или ты такой только дома?
– Милая, я же умный человек. Конечно, я такой только дома.
– Знаешь, Димочка, у меня тоже есть некоторые наблюдения из мужской психологии.
– Поделись.
– Мужики становятся тиранами и деспотами дома, только со своими близкими потому, что не хватает смелости быть такими на виду у публики. Домашнее насилие – проявление слабости и лицемерия, но никак не силы. Ты жалкий слабак, Туманов. – Он открыл рот, приготовив разнос века, но она не дала ему выиграть этот бой. – Например, Алекс. Я еще ни разу не слышала от Алиски жалоб, о том, что он ее обижает. Хотя в газетах и журналах постоянно появляются новости о его хамстве, пьяных инцидентах, разборках и прочем. Но он не вымещает свое скотство на ней, раз уж сам впустил ее в свою постель. Ты вечно светлый, гладкий, прилизанный во всех статьях. Ангел Дмитрий Туманов. Хоть прямо сейчас памятник возводи. Знали бы они все, какой ты урод, когда закрываются двери нашего дома. И открывается дверь в тайную комнату твоей жалкой душонки. Слабак!
У нее кончилось дыхание, когда последнее слово спрыгнуло с трамплина в бассейн с акулами. Столько силы у нее никогда не было. Если он плевал в нее, она подставляла правую щеку, но не плевала в ответ. Пришло время научиться стоять за себя.
– Грамотно построенный имидж. Рукоплещу, – не унималась Римма, пока он еще не пришел в себя и не взял в руки топор.
В дверь постучали и заглянули друзья во главе с Алексом. Дмитрий неподвижно стоял в центре комнаты и испускал взглядом радиацию. На него злобно пялилась Римма, уперев руки в бока. Застывшая кинолента ожила, когда Туманов подхватил сумку и двинулся к двери.
– Мы не закончили, – его слова пулями пронзили ее тело.
– Я закончила, – улыбнулась Римма и, подтолкнув его к выходу, закрыла дверь.
Великолепное чувство победы. Несущее горечь осознания его реванша, когда она не сможет быть сильнее.
Но хоть раз. Пусть даже он будет единственным. Довольная, Римма подкинула дров в камин, и уселась в кресло. Огонь принял форму чувственного вальса, и она закрыла глаза.
***
Чем примитивнее человек, тем более высокого он о себе мнения.
Э. М. Ремарк «Возлюби ближнего своего»
Алый шелк нежными вспышками страсти разрезал сырой полумрак московских улиц. Никогда еще эти улицы, просыпанные камешками по земле, не были так чарующе красивы, не завораживали своими прозрачными глазами, а после дождя никогда еще так легко не дышалось.
Запретная страсть. Наперекор всем устоям и вопреки собственной совести. Духота тут же нахлынула обратно в подворотни и щелки, залезла в каждую дыру и выбоину на дороге, сметая свежесть дождя тонкой ручкой.
– Тебе понравился мюзикл? – мужской голос тихим эхом ступил в безмолвный танец.
Элина молчала. Честный ответ казался ей предательством мужа, но тот факт, что она кружилась по уже почти ночной улочке за руку с чужим мужчиной, делал явным обстоятельство ее измены. Она следила за тем, как платье воздушным потоком следует за ней по пятам, и видела в его темно-красном окрасе кровь, что сочилась из спины Миши. После удара ее ножа.
– Да. А вот это мне уже не так нравится, – вздохнула она, и ее ладонь выскользнула из ладони Димы.
– Почему же? Искусство – это прекрасно! Ты сама сегодня, как лучшая постановка пьесы о женщине.
Румянец бутоном розы робко пробился на щеках Элины, невзирая на количество макияжа. Он говорил так сладко и так верно давил на все эрогенные точки ее души, словно был мастером со стажем. Но ей не хотелось так думать, даже допускать мысль о том, что сладостные речи этого мужчины оборвали лепестки не с одного цветка. Что если у него хранятся целые засохшие букеты таких как она?
Она чувствовала себя героиней романтического французского спектакля, итальянской драмы… Скинуть бы лодочки и пошлепать босиком по теплому влажному асфальту! А потом напороться на шипящие угли, когда дойдет до дома.
– Лина, – Дмитрий развернул ее к себе, опаляя кожу плеч касаниями, – мы ничего предосудительного не делаем. Ни единого движения или даже разговора. Ты ведь можешь завести себе друга?
Девушка неуверенно кивнула. Дружба между мужчиной и женщиной всегда казалась ей ускользающим солнечным зайчиком. С ней либо спали, либо ее терпели. Первое было правдой в ее жизни, пока еще не наступил тот роковой день. Второе стало данностью после замужества.
– Да, я могу, – больше убеждала себя она. – Между нами нет ничего серьезного.
– И быть не может.
Обманчивое успокоение, словно лед, приложенный к ожогу, утешил Элину. Временное успокоение, а ожог-то пылает. Миша до того загнал ее в клетку, выдрессировал своим безразличием, что она стала думать, будто обязана ему хотя бы за то, что он чувствует это самое безразличие. Когда женщина не нужна мужчине, она готова благодарить его даже за безразличие – тоже чувства.
Дмитрий взял ее за руку, заклеивая изолентой рот писклявому голосу, говорившему, что ему нравится держать ее за руку. И гулять по влажным, машущим носовым платком уходящей весне улицам Москвы. Такие простые радости, а в душе ощущение пустоты, будто не было в его жизни пахнущего цветами дождя, щекочущего пятки даже через обувь влажного асфальта и женской ладошки в руке, которая бы приносила столько умиротворения. Не было в его жизни ничего настоящего.
– Между нами ничего серьезного, – снова повторила Элина, – но все кажется серьезным до жути.
– Тебе кажется, – усмехнулся мужчина. – Не переживай.
На миг его уколола совесть, давно взявшая пожизненный отпуск, когда он еще был в утробе матери. Элина явно себя накручивала, как перед походом к врачу: «Это будет не больно, совсем нет, ну если только чуть-чуть…. Нет, я умру от боли!» И она точно знала, что верный ответ где-то в конце цепочки. А он говорил ей, ничего не подозревающей, попавшейся на крючок рыбке, правду. Ничего серьезного.
– Зайдем в кафе? – невинный вопрос вытянул его из болота мыслей.
– Ага. Самое то выпить холодного сока.
Может быть, удастся затащить ее в постель. Опять же, он не мог применить к ней стандартную схему. Рыбка была диковинной. Возможно, они сходят еще на парочку свиданий. Но он уже знал, что случится наверняка: рано или поздно он оставит ее на далекой затертой странице этого альбома забытых фотографий памяти.
– На работе в последние дни кавардак творится. – Элина что-то говорит, но он не может сконцентрироваться на ее словах. – Моя напарница разбила коробку с дорогим лекарством. Это такие огромные деньги! – Перед глазами стояли розы и это слово «Достоевский». Какое же отношение имеет к нему фамилия великого классика? И почему это должно его вообще волновать? Память копошилась своими грязными руками в его нейронных соединениях, однако никак не получалось вытянуть эту ниточку. – Господи, она никогда не…
– Я не хочу, чтобы не было никогда, – выпалил Дмитрий, которого уже укачало от каруселей мыслей.
– Ты о чем? О Тамарке? Надеюсь, найдет деньги…
Какого-то неведомого черта жизнь привела его сюда, в это кафе, к этой женщине, от которой исходят флюиды горечи, хотя она была невероятно мила и притягательна своей собственной привлекательностью. Жизненные пути сходятся и расходятся по не известному никому расписанию, может, стоит иногда не задаваться вопросом "Почему?", а просто брать от жизни все, что ты сможешь унести?
Элина снова открыла рот, собираясь рассказать очередную больничную байку, чтобы заполнить неловкую паузу его молчания. Губы мужчины накрыли ее в пугающем даже его самого поцелуе. Девушка громко вдохнула, сжимая руки в кулаки от неожиданности и желания сопротивляться. Но ее сопротивления хватило лишь на то, чтобы углубить поцелуй.
– Ты… – светлая прядь упала на ее пылающее стыдом лицо, – ты… Невозможно…
Грудная клетка Элины вздымалась и опускалась. Ее душили слезы обиды и не оттого, что она позволила чужому мужчине поцеловать себя, а потому, что хотела позволять и впредь.
– Господи… боже мой… Это конец.
– Почему не начало? – осторожно спросил Дмитрий, ощущая карамельный запах ее помады на своих губах. Он, по всей видимости, извращенец, но впервые запах женской помады после поцелуя не захотелось стереть с губ. – Почему все хорошее, что с тобой случается, ты считаешь концом?
Девушка закрыла лицо руками, мечтая стать чашкой с остатками кофе в руках официантки, чтобы ее вымыли сейчас с гелем и очистили от дурных мыслей. Или… повторить это снова. Порой грехи приводят не в ад, а как раз-таки в рай.
– Как же мой муж? Вдруг кто-то видел нас? – со страхом спросила Элина и даже побоялась оглянуться.
И зачем он это сделал? А почему бы и нет? Захотел поцеловать и поцеловал. Со своим мужем пусть сама разбирается.
– Никого тут нет, – ответил он, и ей померещилось колебание в его голосе.
Паранойя. Отлепив руки от лица, мужественно встречаясь со взглядом Димы, в котором не было и толики волнения от поцелуя с замужней женщиной, будто адюльтер был для него в порядке вещей, она задержала взгляд на свежем маникюре. Роковое ало-черное омбре. Пальцы коснулись упругих локонов. Эластичные блестящие волосы в красивой укладке. Слегка коснулась языком нижней губы изнутри. Поцелуй, каких у нее не было никогда в жизни. Миша сам толкнул ее в объятия другого человека.
Изменяющая женщина подобно путнику в пустыне. Если воды с собой нет, приходится пить то, что есть. Если нет любви у мужа, приходится искать ее в другом мужчине.
– Какие люди не на работе! – голос, который она никак не ожидала услышать, буквально выбил из-под нее стул. – Так вот зачем тебе понадобился отгул.
– Здравствуй, Катя, – пробормотала Элина, уже догорая окончательно от стыда. Скоро на столе задымятся черенки.
– Катерина Владимировна, – с напором произнесла та. – Прошу вас соблюдать субординацию, ибо я не перестала быть вашим начальником, даже если на мне такое шикарное платье.
Глаза Элины виновато и несколько воровато пробежались легкой завистью по кружевному черному платью-футляру, отлично сочетающемуся с отливающим тьмой каре и, как обычно, броскому макияжу, на грани дерзкой сексуальности и строгости. Ее восхищение самой собой резко померкло, потускнело, слилось с пылью на каблуках Стрельцовой.
– Да, Катерина Владимировна, извините, – ее унижение плескалось под ногами начальницы, как ненароком разлитый чай, по которому королева сейчас безжалостно пройдется своими головокружительными шпильками.
– У Элины платье сегодня тоже волшебное, не находите, Катерина Владимировна? – сам не понимая зачем, встрял Дмитрий. – Ей до одури идет темно-красный.
Глаза Стрельцовой превратились в щелки, в которых клубился мрак негодования. Она бы разорвала его на части и, полив острым соусом, съела по кусочку. Да вот нельзя. Элину же его слова еще больше вогнали в яму стеснения, она была готова посыпать голову землей и помереть, лишь бы все это закончилось.
– Идет, согласен, милый? – Катерина повернулась к своему спутнику, но ее руки била мелкая дрожь от желания впиться в лицо Дмитрия ногтями и затем поцеловать.
Кавалер слегка качнул головой, искренне сочувствуя блондинке, которая была не так уж и плоха, но в то же время не имея намерений потратить вечер в пустую, когда эта фурия развернется и уйдет. Не зря же он поменял постельное белье.
Дмитрий про себя проклинал свои тупость, идиотизм, недальновидность. И нет, не за то, что общался с Катериной накануне, когда она звала его на мюзикл, а он отказался, предварительно выпытав у нее любимое летнее кафе. А за то, что дал слабину с Элиной. В противном случае ему бы не было ее жалко.
– Выпьем чай в другом кафе, дорогой. Здесь слишком людно, – рассмеялась Стрельцова, заплевывая бывшую подругу взглядом, и походкой от бедра направилась к выходу.
– Она всегда такая сучка? Когда-нибудь берет выходной? – спросил Дима, действительно находясь в шоке от этой женщины.
Сколько раз он с ней уже сталкивался, а она не прекращает проявлять силу и эффектно выглядеть. Мужчина про себя алчно оскалился. Дико жаль, что он сейчас не в том положении, чтобы присмирить пантеру, сломать ее стержень, продавить под себя. И дело не в сексе. Уложить в постель можно и самую ярую из стерв и феминисток, а заставить склонить голову… тут нужно мастерство истинного ублюдка. Без денег и памяти, в полупустой квартирке с чаем и баранками на обед он не чувствовал себя готовым к покорению слишком высокой и острой скалы, зато на холмик – он посмотрел на все еще бледную и трясущуюся Элину – его сил хватит.
– Все хорошо? – снова обратился к ней и взял ее ледяные пальцы в свои. – Лина, посмотри на меня. Мне за тебя страшно.
– Мне тоже страшно за себя. Дима…. прости меня.
– За что?
– За то, что это наша последняя встреча.
– Успокойся, Элина. Все хорошо. Твоей начальнице не помешает пройти курс успокоительных внутривенно.
– Не в ней дело. Во мне. Если кто-то изменяет своей второй половинке, линчевать нужно его в первую очередь. Если кто-то терпит унижения, нужно продолжать вытирать об него ноги. Каждый сам выбирает, кем ему быть: личностью или тенью этого слова. Я тень.
– Лина…
– Прекрати. Я не буду ничего слушать.
Элина попыталась открыть ридикюль, чтобы заплатить за свой скромный ужин, но руки напоминали ей намокший картон – вообще не двигались вслед за сигналами мозга. Она вернется к мужу и забудет это алое платье и распущенные волосы. Он продолжит стирать подошву своей обуви об нее – и хорошо, так привычнее. Она придет утром на работу, и начальница продолжит макать ее головой в нечистоты – и правильно, так тоже привычнее.
– Ладно, хорошо. Пусть будет по-твоему. Но ты можешь мне оказать самую последнюю услугу?
– Да, – ответила девушка и замолчала.
– Тебя это несколько удивит…
– Говори уже.
– Можешь еще раз сходить в полицию? К начальнику следствия.
Он сомневался, нужно ли ему это делать. Может, оставить ее в покое? Но кто, если не она? Стрельцова точно не будет бегать по его поручениям, причем, не самым безопасным.
– Зачем? Мне ясно объяснили, что ничем помочь не смогут, и вообще мне лучше не появляться с подобными вопросами.
– Просто передай это начальнику следствия и все. Он поймет. Скажешь, что от меня, и уйдешь, – протянул ей конверт.
– Что там?
– Письмо от меня, – нагло сорвал он.
– Ладно. Но почему бы самому это не сделать?
Где-то внутри ее кусал червячок (если не огромный слизень) сомнений, все, связанное с этим мужчиной казалось вывернутым наизнанку, неправильным, ложным. Он вселял в нее лишь недоверие крайней степени.
– Сама же видишь, не рады мне в полиции.
– Передам, – бросила Элина и, схватив письмо, быстро ушла.
Ветер бил ее в спину, пока она понурой походкой плелась по мостовой. Весна сбросила личину душистого вечера, окунув ее в холодную ночь. Муж думает, что она на дежурстве. Значит, пути ведут к Женьке, где она выкинет это платье, затянет волосы в хвост и смоет с себя макияж. Выкинет эту Элину в урну, навсегда оставаясь собой, просто Элей.
Видимо, погода не всегда зависит от природы, а даже чаще от людей, окружающих нас. Если мы их любим, и они делают счастливыми, майские вечера благоухают, а если за руку с нами идет одиночество, то май становится по-декабрьски холодным…
Глава седьмая
Чтобы стать добрым, мне не хватало лишь, чтобы кто-то полюбил меня.
Гастон Леру «Призрак Оперы»
Темно-лиловый блеск атласа мягко отражался от бронзово-медовой кожи женщины, свечи добавляли легкого мерцания потным телам. Ароматические палочки и свежие розы создавали неповторимый душистый коктейль, к которому хотелось прикоснуться кожей, впитать в себя.
– Это было не как всегда, – выдохнула женщина и упала на атласный шелк. – Ты был таким нежным.
– Это все постельное белье. Шелк высочайшего качества.
Она улыбнулась и приспустила тонкую ткань одеяла, оголяя искусственную, но красивую и аккуратную грудь. Сначала голое тело, потом просьбы. Первый закон получения подарков. А ее тело больше не хотело знать синтетику и нищих мужчин. Довольно с нее. Бедностью пресыщаешься быстро, а богатством не можешь насытиться никогда.
– Помнишь те золотые часы, которые я тебе показывала?
Мужчина зажег сигару и отпустил мысли в вольное плавание. Помнил ли он часы? Нет, конечно. Эти фифы вечно что-то ему показывают с намеком купить. Еще он будет запоминать лица, имена, их желания. Много чести.
– Ага.
Ему было совсем не до ее побрякушек… Алекс вгрызался агрессивным взглядом в натяжной расписанный узорами потолок, а зубы то и дело смыкались на сигаре, желая ее прокусить.
– Детка, напомни мне, пожалуйста, кто был в этой постели вчера?
– Ты и сам знаешь.
– Нет, я хочу, чтобы ты сказала мне это, – прорычал он.
Казалось, от следующих произнесенных ею слов он получит еще один оргазм. И да, он был болен. Ненормален. Безумен ко всем чертям! Но именно это безумие стало его костылями, его инвалидной коляской. Это помутнение рассудка поставило его на ноги.
– Скажи!
От его рычания и пульсирующих нездоровой злобой зрачков по ее коже проскакали мурашки, цепляя своими когтями волоски. Ей не хотелось произносить это вслух. Когда делаешь грязные делишки и молчишь, кажется, что все пристойно. Мы кажемся себе ангелами лишь до тех пор, пока окружающие нам подыгрывают.
– Твой отец, – заикаясь, ответила девушка. – В этой постели был твой отец.
– Это лучшие слова, которые я слышал в своей жизни.
Темная энергия трансформировалась в черную и клубилась, вилась, вздымалась в его крови. Алекс впился в губы своей спутницы звериным поцелуем. В такие моменты он боялся сам себя.
– Ты… ты знаешь, что этот дом тоже он мне купил?
– Марьянка, Марьянка, мне плевать. Он и тебя купил. Все мы вас покупаем! Только не все отдаются задорого, – еще пуще расхохотался он. – Всего-то дом и золотые часы. – Махнул рукой и встал с кровати.
Мужчина начал одеваться. Стало неинтересно. Ему нужно было услышать слова про отца. И вот оно логическое завершение секса.
– Я не понимаю, зачем ты все это делаешь?
– А тебе так надо что-то понимать?
Достав из кармана мятого пиджака портмоне, он кинул на кровать пачку долларовых купюр.
– Считай сама. Может, еще на один дом хватит.
Как только купюры уместились в ее ладошках, ногти с черным френчем забегали от одной к другой. Да и правда, не все ли равно, что у него там в голове творится? Не приставать к мужику с расспросами – второй закон укомплектованной жизни.
Алекс даже не удосужился попрощаться. Никто и не ждал его прощаний. Как всегда. Заведя мотор своего джипа, он ударил по рулю и уткнулся в него лбом. Порой, совсем редко, боль вырывала из него вены, рассыпалась солью по воспаленной душе, но он не мог ничего сделать. Слишком поздно. Месть нельзя отменить назад.
Я не понимаю, зачем ты все это делаешь?
Я не понимаю…
Не понимаю…
Руки еще раз ударили по рулю в бессильной злости на себя, мир, на всех!
– Он отобрал у меня мать. Я отниму у него всех его шлюх, все его деньги – всю его жизнь.
Шины заскрипели под натиском большой скорости – и джип вынесло на шоссе. Попугает прохожих. Ведь выдался такой хороший день.
***
Священник может совершить обряд, но это еще не значит, что состоялся брак. Душою я не твой.
Томас Харди «Вдали от обезумевшей толпы»
Гудки прибывающих и отходящих судов, удушливый запах копоти и жара, что несется лавиной по оголенной коже рук матросов. Окленд. Пот обычного работяги промачивает майку насквозь, солнце жалит георгиновыми лучами все сильнее.
Аромат свободы, стиснутый тисками общественных устоев, медленно, но верно поглощался запахом гниения, что исходит от человеческой души. Души высшего общества.
Элина резко распахнула веки, и мир не потрудился встретить ее дружелюбно. Он нагло поплыл перед глазами пятнами и заструился в голове туманом.
– Ох уж это чтение на ночь глядя, – пробормотала она, выключая ночник и спуская ноги с кресла – прямиком в уютные тапочки.
История Мартина Идена закончилась. Закладка бережно уложена на полку в ожидании новых героев с их перипетиями судьбы, их глупостью и надменностью, их заплесневелыми взглядами на жизнь. С их комедиями и трагедиями.
Посмотрев на часы и поняв, что скоро муж вернется домой, она поплелась на кухню – выполнять, как многие думали, предписанную самим творцом женскую работу. К чему весь этот технический прогресс, роботы и машины? Если рабство до сих здесь, в головах людей. И женщина стоит дешевле той же посудомойки.
Мартин Иден мертв. Его любовь к Руфь Морз тоже. Асфиксия, как бы сказал судмедэксперт. Их «любовь» с Мишей тоже ждала асфиксия и кровоизлияние в мозг, уж больно долго эта старая кляча тащит свои отбитые ноги.
– Ты скоро? Ставить чайник? – набрала мужа. Не любит он, когда его у порога не ждут тапки, а на столе чай. Если есть жена, прислуга не нужна. – Я помню, что ты просил на ужин. Все готово. Жду тебя.
Элина со вздохом убрала телефон в карман домашних штанов и оглядела кухню. Никогда она не заканчивала разговор словами «Целую», «Люблю тебя», «Приезжай скорее». Всегда хотелось умолять его задержаться, пробыть на работе дольше, целовать любовницу больше, только бы не страдать от того, что в щеку тебя небрежно целует чужой человек, рассыпается в холодных комплиментах твоему горячему жаркому и, делая одолжение, благодарит за теплый чай. Печать в паспорте не сделала их родными. Она сделала их вынужденными заключенными. И даже тюрьму строить не пришлось – квартиру подарили родители.
Мартин Иден не позволял себе падать на протяжении целой кучи страниц. И она верила в него. Верила, что этот самородок, эта бабочка из кокона сможет расправить крылья, но и он тоже упал. Сдался под гнетом дурных капризов общества, его настойчивого жужжания в ухо о том, как должно быть и как делать не стоит. Каждый проходимец, глупец и просто моральный разложенец, не читавший ни одной стоящей книги в жизни, с охотой скажет тебе, кем ты должен быть.
Их с Мишей брак был ни чем иным, как заказом общества. Дурнушка по воле случая Элина и комплексы, свившие вокруг ее головы свой колючий венок насмешек, стали лучшими друзьями. А Миша просто подобрал их и решил, что этого хватит. Бросил у себя в прихожей и разрешил пользоваться в доме всем, кроме его сердца и души. Их он приберег для лучшей женщины.
– Вот бы все переиграть. Лучше быть одиноким в четырех стенах, чем тяготиться одиночеством с человеком, который преумножает эти стены одним только своим присутствием, – размышляла вслух девушка, снова вернувшись в кресло.
Она любила это кресло. В нем она проводила свое свободное от мужа и каторжной жизни замужней женщины время с томиком Войнич и болезненными порывами категоричной молодости Артура Овода, с жизненной прозой Прилепина или почти погружалась в транс с Вирджинией Вулф, замечая вдалеке уснувшего сознания маяк. Это кресло стало проводником в иной мир – мир литературы и проникновенного искусства.
Ключ в дверном замке повернулся, захлопывая дверь в мир чарующих литературных героев, их счастья и глупых смертей и открывая дверь в душную кухню с котлетами и макаронами, кетчупом в холодильнике и миской, полной презрительности мужа, всегда подающейся свежей и горячей.
– Лина, я дома, – эхо разнесло этот приказ к услужению в каждый угол их небольшой квартирки.
Все мы мечтаем нажать невидимую комбинацию клавиш в этой огромной операционной системе жизни: никогда не вступать в брак, не доверять свою судьбу искусным лжецам, не входить в одну и ту же реку дважды, трижды… бесконечное количество раз. Но жизнь – это билет в один конец. И либо распахивай крылья и лети, либо разбивай голову об асфальт.
– Привет. Как дела на работе? – заученный диалог в их сценке под названием «Семейный ужин».
– Все хорошо.
Элина села за другой край стола, чувствуя себя лишней на этом гастрономическом празднике. Наверное, мужу неловко при ней есть… Хотя нет, ему плевать, кто или что перед ним: жена или голая стена. Когда мужчина голоден, он стерпит все – даже нелюбимую женщину напротив.
– Как прошел твой выходной? – после некоторой паузы спросил Михаил; так бывало всегда, когда ему становилось неуютно под ее взглядом.
– Отлично. Читала и… читала. Потом вот, ужин приготовила. И день закончился.
– Молодец. Отдыхать тоже надо.
Брови Элины почти сблизились друг с другом. Она провела свой выходной за уборкой и стиркой, готовкой и покупками очередного куска мяса для ужина, и только вечером удалось почитать. Перспектива умереть с тряпкой и поварешкой в руках ее не радовала.
– Ми-иш.
– Что, Лина?
– Ты заметил, как жизнь быстро проходит? Вроде просто день, но это тот день, о котором мы и подумать не могли пять лет назад. Но он настал.
– Дальше что?
– А то, что таких дней образуется в итоге целая Вселенная – они и составляют всю нашу жизнь.
– Не пойму, к чему ты ведешь. Конец света скоро? Вселенная исчезнет? – он довольно ухмыльнулся своей шутке и продолжил ужинать, занятый другими мыслями.
– Я к тому веду, что мы сгораем, как кометы, в суете и пыли, даже не долетев до пункта назначения.
Взгляд мужа, полный непонимания и неодобрении всей этой чепухи, вполне прозрачно высказался насчет ее умозаключений. Девушка вздохнула и убрала уже пустую тарелку. Еще одна тарелка в крышку ее гроба. Уж ее-то гроб точно будут заколачивать не гвоздями, а тем, чем она убила свою единственную жизнь – губками, тряпками, ложками, вечными книжками с рецептами. Уборщица, кухарка и еще бог знает кто – лишь бы муж был доволен. А добиться его довольного вида – задачка не из простых.
– Мне не приходила почта? – голос мужа слишком неожиданно ворвался в ее паутину самоотречения и метаний между белым и черным.
– Точно! Было что-то. Сейчас принесу.
Элину убежала в комнату, даже с некоторой радостью спасаясь бегством из кухни. От мужа. Однажды даже самому отчаянному спринтеру надоест бегать от собственной судьбы. Тогда настанет время перемен.
Куда же она засунула почтовое извещение? Пришлось вывернуть сумку, чтобы найти эту бумажку. Взгляд девушки зацепился за сумму на квитке. Десять тысяч рублей? Интересные покупки у ее мужа, о которых она не в курсе. Мысли о деньгах вытянули за шкирку другие ее тревоги.
Белый конверт тяжело давил на ладонь, прожигал ее до кости. Письмо там, конечно. Тяжеловато для письма. Элина все понимала. Это взрослые игры, и она не ребенок. Не пойдет она в полицию. А конверт этот нужно вернуть.
– Именно так, – для пущей верности наказала она себе и засунула его поглубже в сумку. Руки дрожали.
Возвращалась в кухню Элина уже с совершенно другим настроем. Мутировавший в чудовище червячок буквально тряс ее за шиворот и орал: «Сомневайся! Сомневайся в своем решении!»
Но ведь взятка не может быть хорошим решением?..
Элину безмерно напугал тот факт, что она вообще задумывается, а плохо ли давать взятку. Не заметив, она смяла в руке извещение и мятый листок положила перед мужем.
– Что это, Элина? Тебе обязательно нужно все портить, к чему прикоснешься? – пробурчал он.
Его слова пришлись оглушительным ударом по лицу, разбив ей губу. Это она все портит?! Пусть он коснется хотя бы свежего молока – тут же скиснет!
– Прости. Я не хотела его мять. Случайно вышло, – не понимая почему, но тем не менее начала оправдываться она. Иногда оправдания становятся манерой вести диалог. – А что это за посылка?
– Тебе какое дело? – рявкнул он и моментально остыл, заметив испуганный взгляд Элины. – Прости. – Быстро убрал извещение в карман.
Девушка выдохнула. Ничего. Нормально. Как обычно. Странно обижаться, что в тебя плюют, если сам подставляешь лицо.
– Я… я хочу совершить преступление! – выпалила она, захваченная эмоциями. Приливные волны смелости грозили смыть трусливые городишки ее души.
– И какое же? Украсть батон в продуктовом? Или шприцы домой утащить?
– Нет. Дать взятку полицейскому!
Смех мужа впился в ее кожу десятками игл, точно в подушечку для иголок. Изрешетил полностью. Ему смешно?
– Думаешь, я не могу сделать что-то предосудительное?
Так и хотелось выкрикнуть: «Кроме как выйти замуж за ублюдка!»
– Можешь, Элечка, можешь – в своих снах. Держи сегодня подушку крепче, ладно? Вдруг тебя придут вязать менты.
Он взял чашку с чаем и удалился в гостиную – к своему любимому ноутбуку. А его смех и болезненные слова продолжали рвать от нее по куску и сплевывать кровь на пол. Элина сморгнула слезы и сжала кулаки. А вот и посмотрят они, кто и на что способен!
Влетев в коридор, она выдернула сумку из шкафа и яростно достала из нее тот самый конверт. Глаза девушки отливали сталью решимости и непоколебимости, а руки все так же были сжаты в кулаки. Она докажет ему!
И не надо нам делать шаг с обрыва. Достаточно лишь дождаться толчка в спину от близкого и родного человека. Всего лишь дождаться.
***
Такие дела.
Курт Воннегут «Бойня номер пять»
Здание полиции навевало панический ужас. Она даже за новым паспортом боялась сюда идти. Полиция вселяет страх любому законопослушному человеку, но почему-то не убийце и не вору.
Солнце следовало за ней по пятам, прячась за шикарными кронами деревьев. Эти ярко-зеленые головы природы кивали в такт ее мыслям, как бы соглашаясь с ней, что отдавать этот конверт начальнику следствия – плохая затея, жутко плохая затея.
Еще можно было повернуть назад. Просто развернуться и зашагать назад, к дому. К тому дому, где над ней посмеется муж и скажет, что она слабачка. Даже на преступление не способна!
– Я не слабачка, – процедила Элина и двинулась вперед.
В ее душе происходила активная подмена понятий. То, что раньше считалось глупостью, теперь считается смелостью. И почему для самоутверждения люди выбирают самые из идиотских способов? Как будто оценивают свою личность в гроши.
