Текст книги "Урод (СИ)"
Автор книги: Наталья Светлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)
Название: Урод
Автор: Наталья Светлова
Аннотация: Красота и Уродство – злободневные темы с начала времен. Мы восхищаемся красотой и умоляем даровать ее нам. От уродства каждый отводит глаза, старается избежать прямого контакта. Но пусть каждый ответит себе на вопрос: "Что важнее: красота внешняя или внутренняя? И что страшнее: уродство лица или души?"
Рейтинг: нет (ну если только 16+, эротика и похабщина не предвидятся)
Жанр: СЛР, остросюжетный роман
Слоган: Уродство у каждого свое
Слоган 2: Не о чем мечтать – все можно купить, некого добиваться – всех можно купить, не к чему стремиться – все уже куплено. (от Nata G)
Пролог.
– Не вышло из тебя Деи для Гуинплена, – голос Элины растрескивался, как некачественный фарфор, после каждого произнесенного слова.
– Что за Гуплен? – не понял мужчина, которого меньше всего сейчас заботили какие-то выдумки в бреду.
– Гуинплен, – по слогам повторила она и всхлипнула, ощущая верхней губой соленую слезинку. – Так ничего и не прочитал.
Ее афалиновые глаза ярче, чем когда-либо, светились серебром в тусклом свете гаражной лампы.
– Кто же может быть виноват в том, что произошло? В том, что я добровольно встала на колени на коврике у твоих ног и позволила надеть на свою шею ошейник.
– Не городи чушь, – злобно бросил Дмитрий; его уже трясло от ярости за ее слабость. – Какого черта ты разнылась?! Твои рыдания не спасут нас, только убьют.
– Нас убил ты. Даже не дал нам родиться. А я тебе верила.
– Замолчи.
– А то что? Поглумишься над уродиной? Тыкнешь в меня пальцем? Валяй! Хуже уже быть не может!
Футболка Элины, когда-то бывшая цвета морских водорослей, покрылась пятнами грязи и влажными разводами от слез. Она подтянула к лицу, скованные наручниками руки, и вытерла о рукава слезы. Должно быть, брусьяная помада, на губах с которой она разводилась с мужем, размазалась по лицу. Ею она хотела нанести последний сокрушительный удар по Мише. Мол, смотри, что потерял. Однако удар с тройной силой вернулся ей в челюсть.
– Как я тебе, – снова заговорила девушка, – похожа я на Джокера? Ты же меня не можешь видеть, я забыла.
– Прекрати меня мучить.
Нервный, кашляющий, отрывистый смех девушки резал глубокими язвами его слух.
– Вот и не смотри на меня! – Отчаяние вырвалось из ее горла свистящими звуками. – Не смотри! Я не так прекрасна, как твоя Валери. И меня, а не ее держат в этом гараже (или где мы, черт возьми?!) на привязи. Ну точно, как бешеную собаку, – всхлипнула она. – А что я такого сделала? Поверила красивому и привлекательному хозяину, что он сделает мою жизнь лучше? Собака сама виновата – глупость наказуема.
– Ты не собака, Лина. – Голос Димы опустился до еле слышного шепота. В нем в данный момент гибли целые отряды смертников, рискнувших сделать этот роковой шаг. – Ты не уродина, – протолкнул, точно ком в горле, слова он. – Не уродина!
– Нравится мое лицо? Вот сейчас оно отражает мой внутренний мир! Благодаря тебе. Ты сделал меня калекой в душе, а никак не этот изъян.
– Прости меня, Лина…
– Уродство не бывает внешним. Оно только внутреннее, – продолжала говорить Элина в забытье. – Подумаешь, человеку не хватает красоты. Рано или поздно природа отберет у нас любую красоту, любой фантик будет отправлен в урну. А вот когда человеку не хватает души – это беда. Без нее конфетка быстро сгнивает, какой бы дорогой она не была.
– Что мне сделать, чтобы ты простила меня, Лина?
– Для начала, хотя бы не называй меня так. Линой меня зовут только ублюдки. Их всего два: ты и бывший муж.
– А Элей можно?
– Нет.
– Эля! Лина! Элина! – вскричал мужчина и звякнул наручниками, вырываясь из поганого железа. Быть так близко к любимой женщине, на расстоянии вытянутой руки, и так далеко, за сотни тысяч километров от ее души, – невыносимо. – Все будет хорошо. Мы выберемся.
– Даже если так. Наши дороги уже разошлись.
– Не говори…
– Не приказывай, что мне делать, а что нет! Не смей!
Дмитрий, словно зверь на цепи, метался из стороны в сторону. Что же он наделал со своей жизнью. Просто сжег ее, точно надоевшую книгу с дешевым сюжетом. Вырвал из нее лист за листом самые лучшие и светлые страницы. Вовремя же он забыл, что автор сей гадкой писанины – он сам.
– Лина…
– Дай мне насладиться последними минутами тишины в грязи этого места. Ты угадал: я всегда мечтала умереть именно так, – бессильно огрызнулась она, проигрывая страху, что щупальцами рыскал по ее липкому от пота телу, и в помещении застыла молекулами воздуха тишина. – Не вышло из тебя Деи для Гуинплена… Не вышло. Ведь ты зрячий, а глазам никогда не увидеть того, что видит сердце...
Глава первая
Если он желал женщину, ему приходилось добиваться ее, а чаще – покупать, тем или иным способом.
Джон Кутзее «Бесчестье»
Золотистые лучи георгиново-желтого сквозь стекла очков солнца пританцовывали на всех поверхностях роскошного особняка. Мужчина поднял взгляд к светлому, без единого темного пятнышка, синему небу. Оно бриллиантовой дымкой отражалось в его глазах. Достаток и обреченность на сытое, фешенебельное, даже люксовое проживание виделось ему чем-то данным по праву рождения, на что он имел все нужные документы с печатями и подписями.
– Быть Александром Янгом – сплошной кайф, – самодовольно пропел молодой человек и прошлепал босыми ногами к бассейну.
– Убери фамилию – и станешь просто Александром. Не факт, что жизнь продолжит быть таким кайфом, – ответил ему друг, потягивавший коктейль, расположившись в шезлонге.
– В этом вся и соль, Димитрос.
– Мы не на греческом острове, черт тебя дери. Кончай называть меня Димитрос, а то нахлобучу тебе прямо на твоей крутой вилле. И ничего мне не будет, Санек.
– Теперь ты кончай называть меня провинциальным Саньком. От такого Санька, в тулупе и с единственной буханкой хлеба на ужин, меня отделяют триллионы миль.
– И эти мили между вами проложила твоя фамилия?
Алекс кивнул с полным осознанием своей безупречности и неуязвимости. Он любил этот мир и боялся его одновременно. Родись с нужной фамилией, за которой шуршат зеленые бумажки с лицами выдающихся политиков, – и ты бог, на которого жалкие плебеи взирают с немым раболепием, с открытым в жадности до того, чтобы урвать глоток воздуха, каким он дышит, ртом. Однако есть и другой сценарий, по которому ты можешь родиться обычным человеком и всю жизнь быть не более пыли под ногами королей этого мира. Во избежание сего он возносил молитвы своему собственному золотому тельцу.
– Откуда в тебе столько этой неукротимой спеси? – хмыкнул друг. – Здесь только мы с тобой, нефиг воспевать свою надоевшую всем фамилию.
– Ты, Дмитрий Аркадьевич Туманов, не должен забывать, кто тут свет и тьма. Кто воплощает в себе все и вся!
Разбежавшись и взяв побольше воздуха в легкие, мужчина прыгнул в бассейн, оставляя за собой эхо смеха. Смеха, словно бы отражающегося от стен стеклянного лабиринта, летящего к трону своего хозяина. Смех надменный, барский, горделивый. Смех, от которого, любые другие троны трещат по швам и разваливаются кусками былого могущества.
Каштановые волосы Алекса, ставшие за лето оттенка выгоревшего оранжевого, скрылись под толщей чистейшей джинсово-синей с карибско-зелеными переливами воды, расплескивая каплями свою необузданность и безбашенность во все стороны.
Туманов взирал на лучшего друга с некоторой тоской. Тоской по чему – он и сам не знал. Люди их статуса всегда тоскуют по каким-то недостижимым им вещам. Они никогда их не имели ввиду того, что золотые горы скрывали обычную жизнь за тюремными решетками. Чертовски дорогими, инкрустированными алмазами, но все же решетками. Сколько он помнил себя и Алекса (а это, наверное, с пеленок), они всегда купались только в самых престижных водоемах мира. Речка или озеро в Питере? Слишком мелко. Но чего-то ему упорно не хватало, и это неизвестное, недостающее чувство грызло червяком его нутро.
– У тебя никогда не было ощущения, будто мы что-то упускаем? – прокричал Дмитрий.
– Деньги? Всех не заработаешь, хотя отец пытается. Он та еще акула бизнеса. Тебе повезло, что у твоего другая отрасль. А то бы его голова уже тоже была у нас на трофейной полочке.
Из воды высунулась камелопардовая голова Алекса, а глаза рассеянным взглядом обводили прилегающую к дому местность. Канареечная под ярким светом плитка, кварцевые своды особняка, киноварные шезлонги с кирпичного цвета зонтиками над ними. Всего и не охватить с первого взгляда. Он видел эту местность не в первый раз, но каждый его визит сюда грел душу осознанием неоспоримого успеха в жизни.
– Ты моего отца не трогай, акулёныш. А то уже я сам тебе красивую головку откушу.
– Давай, Туманов! Сразимся в воде, как в детстве! Я потоплю твою черную башку. Даю слово, летального исхода не будет.
Дмитрий показал ему средний палец и снова вернулся к коктейлю. Он точно такой же, как Алекс. Они не просто ягоды одного поля, они – одна ягода о двух головах. Почему же тогда поведение друга утомило его? Ведь он и сам любил покрутиться перед зеркалом в новом костюме от «Армани» или с пониманием своего могущества закрыть бутик этого самого Армани на спецобслуживание его величества Туманова.
– Ты никак не можешь привыкнуть к мысли, что детство кончилось, Сашка.
– Алекс, – поправил его мужчина, выходя из воды и оставляя за собой мокрую дорожку. – Где ты видишь, чтобы детство кончилось? Солнце, море, пляж, радость и счастье.
– Алкогольные коктейли, – усмехнулся друг и допил наконец свой «Platinum Passion», оставивший на языке мысли о маракуйе, диких ягодах и Бразилии.
– Мы взрослые мальчики, Димитриас, могущие позволить себе не выходить из детства никогда.
В руках Алекса блеснул лаймовый бокал, и он сделал глоток освежающего коктейля. Господи, задержаться бы тут на всю жизнь. Но даже он понимал, что вся жизнь в раю – это слишком изматывающе. Рутинный рай!
– А ты в курсе, что какой-нибудь простолюдин Сашка вообще о рае ничего не знает.
– Откуда растут ноги у твоей озабоченности бедняками? Ты находишься в таком потрясающем месте, у меня день рождения, наверху ждут девочки, а ты все пускаешься в пространные размышления-сопли о нищебродах. Мы к ним не имеем никакого отношения. Скажи мамке спасибо за то, что с папкой не прогадала, – рассмеялся молодой человек.
– Не знаю… Недавно заезжал от лица отца в вуз, где он меценатствует, и видел там простых людей… Алекс, многие из них дальше своих маленьких городов никогда не ездили. Питерский университет дал им возможность посетить вторую столицу. А для нас Питер уже скоро станет сараем, от которого тошнит.
– И что дальше? Нам какое дело до их Мухосранска? Подумать больше не о чем, кроме как о бедных и несчастных?
– У тебя вообще сердце есть?
– Какой от него толк, когда есть деньги?
Остроумного ответа на эту реплику у Туманова не нашлось. Действительно, лучше меньше бывать в местах скопления низости жизни: на рынках, в супермаркетах, в различных бюджетных учреждениях. Ему выпал счастливый билет, нет смысла тратить время на мысли о тех, кому повезло меньше или не повезло совсем. Кого, к черту, волнуют другие люди в наше время? И волновали ли когда-нибудь вообще?
– Ты прав, Алекс. Жалость к другим не доведет до добра. У любого проявления человечности должны быть границы. Насчет девочек наверху, не кажется ли тебе, именинник, что они уже заждались?
– Плевать я на них хотел.
– Может, будешь все-таки поласковей с девушками?
Алекс скривился и посмотрел на своего сердобольного друга, как на чокнутого. Таким он и был.
– Во-первых, где ты видишь девочек? Это шлюхи. И к кому быть поласковее? Они же животные.
– А ты к животным проявляешь только грубость и жестокость?
–Почему же. Я обожаю нашу белую овчарку. Но какое сходство ты видишь между прекрасной собакой и этими шавками? Димон, ты же знаешь расценки на этих элитных дев спальной любви. На ценнике не было написано, что я обязан их хотя бы уважать. Трахать – да, уважать – нет. Дмитрий Аркадьевич Фрейд, у меня есть теория относительно женщин.
– Нет-нет, не надо. Не заставляй меня убивать тебя в день твоего рождения. Иначе до тридцати не доживешь, а ты же хочешь?
– Силенок не хватит, Туманов. Я тебя рассею по небосводу одной левой, – сказал Алекс и показал ему бицепсы. – Слушай, короче. Все бабы в какой-то степени продаются. Понимаешь, в чем дело: продаваться не значит брать деньги. Деньги не единственная валюта. Ты можешь получить любую, имея классную морду лица и немного хитрости и умения спекулировать на слабостях и желаниях.
– Заинтересовал. Жду продолжения семинара по пикапу.
– Пикап – полная хрень в сравнении с правдой жизни. Зачем строить кому-то глазки и расписывать сложные схемы? У нее болеет бабушка, а ты можешь финансово помочь с операцией, но в обмен хочешь переспать с ней? Думаешь, многие смогут отказать? Валюта – взаимопомощь. Она мечтает стать певичкой, а ты можешь познакомить ее с продюсером, взамен опробовав новую кровать с ней? Валюта – тщеславие. Она тупо проститутка, пусть и из дорогого агентства? Валюта – доллары. Все людские страсти, как и сами люди, лишь игрушки на биржевом рынке.
Туманов выдохнул, поражаясь познаниям в психологии этого большого ребенка.
– А как быть с Алиской?
– Она мне до звезды. Я с ней встречаюсь только потому, что мы хорошо смотримся на таблоидах вместе. Валюта – взаимная выгода.
– Мне кажется, она тебя любит искренне.
– Но это же ее проблемы, правда? О любви я тебе расскажу как-нибудь потом.
– Она тоже продается и покупается?
– Ну конечно. Любовь – главный актив на рынке продажных людей и продаваемых эмоций.
– Жестоко, товарищ Янг, – ухмыльнулся Дмитрий, следя за пурпурно-синим из-за преломления света в очках горизонтом. – А как же Марьяна? С ней у тебя что?
– Марьянка? Не знаю я, что у меня с ней. Она создает между нами такое магнитное поле, что искры каждый раз могут меня убить. Она огонь, адский смерч, смертоносный торнадо. Я питаюсь ее горячей вспыльчивостью и диким темпераментом.
– И тем не менее готов изменить?
– Не только готов, а уже давно изменил! – бодро произнес Алекс. – Сам-то сколько рогов наставил за три года Риммке? Вот и помалкивай, ангел хренов с просроченным нимбом.
– Ладно, двигай задницей давай, Санек. Я хочу размять чресла, пока Риммка дома уверена в том, что мы молочные коктейли шоколадками заедаем. А вместо девочек у нас мультики по детскому каналу.
Мужчины направились в дом, шутливо толкая друг друга в бок и смеясь. Мысли Алекса прыгали, как заводные, вокруг того факта, что ему уже двадцать восемь. Казалось, что большая часть жизни позади, а он еще не все удовольствия успел вкусить, не всех женщин попробовать на ужин, не все спортивные машины обкатать. Жизнь так коротка, но слава справедливому богу, что деньги делают ее чуток дольше. И приятнее.
***
Всегда следует ждать подвоха.
Дэниел Киз «Таинственная история Билли Миллигана»
Равномерный гул медицинских аппаратов заполнял собой комнату, словно душный воздух. Казалось, вдохни – и сам начнешь жужжать на манер всех этих громоздких приспособлений.
Дверь приоткрылась, и в палату заглянула медсестра. Время вводить лекарство еще не пришло, но проверить состояние тяжелого пациента не помешает. Удостоверившись, что с ним все в порядке, она отправилась дальше.
На синевато-белой койке, которая почти сливалась со стенами, полом и потолком, создавая не самое приятное впечатление засасывания в черную дыру, лежал молодой человек. Минуты текут в таких палатах медленно, время, точно пластилин в печи, растекается по всем поверхностям. Грязновато-амиатовое небо (по всей видимости, было утро) не добавляло в эту картину красок.
Амарантовые розы были единственным ярким пятном в стерильной обстановке палаты интенсивной терапии. Внезапно раздался тихий, но упрямый, жаждущий жить вздох, и глаза мужчины раскрылись. Он в полусознательном состоянии обвел глазами помещение, понимая даже сквозь плотный туман в голове, что находится в больнице.
– Что за чертовщина, – прохрипел он, пытаясь пошевелить руками.
Ничего не выходит. Катетер держит намертво, будто морскими узлами его привязали к этой кровати. Он же приехал сюда по важному делу… Или нет? Что тогда он забыл в больнице, да еще и в виде разлагающегося овоща?
Мужчина снова предпринял попытку поднять руку, и снова ему пришлось лишь выругаться. Голова закружилась, точно он проходил испытания перед полетом в космос. Откинувшись обратно на подушку, он повернул голову в сторону. Цветы. Красивые. Но ведь он не женщина, чтобы дарить ему цветы. Рука потянулась в сторону вазы.
– Да чтоб тебя! – плюнул он в катетер и, собрав все силы, рванул второй рукой капельницу и другие провода.
Палата заверещала писком монитора. Пусть орет, ему хватит и минуты, чтобы посмотреть на эти цветы. Он не мог отделаться от надоедливого, клейкого ощущения подвоха в этих цветах, что репейником обложило его со всех сторон. Прицепилось – и не скинешь.
– Больной! Что вы делаете?! – в палату вбежала медсестра. – Немедленно вернитесь на место! Больной!
– Не кричите. Я просто хочу посмотреть цветы. Наверное, это моя жена прислала.
– Их принес курьер. От кого – он не сказал.
Девушка коснулась его горячего плеча (слишком горячего – очень похоже на повышенную температуру) и с силой надавила, чтобы вернуть его в лежачее положение.
– Не трогай меня, овца! – оскалился мужчина. – Имею право делать все, что захочу. Больно! – крикнул он, когда пальцы медсестры надавили чуть ниже – на перевязанные ребра. – Идиотка.
– Ну хорошо, – сдалась она. – Берите цветы.
Девушка сделала от него шаг назад, про себя окрестив безымянного пациента «придурком», и стала ждать. Он дотянулся, издавая непонятные звуки вроде кряканья и хрипа, до букета и осмотрел его. Дорогой. Конечно, его не удивляет стоимость букета. В этом нет ничего особенного, но есть нечто странное в том, что букет ожидает на тумбочке больничной палаты.
– Нашли смысл жизни в этом букете? Я могу продолжить спасать вашу жизнь?
– С чувством юмора вам надо потренироваться, милочка. Нельзя ли позвать другую медсестру? Мне с вами не комфортно.
Медсестра насупилась, но промолчала. Больше с ней скотское поведение не прокатит. Ни один пациент больше не посмеет показывать ей свой нрав. Устав ждать чуда от странного поведения мужчины, она со всей силы опрокинула его на постель и вставила катетер.
– Я тебя… – хотел пригрозить он, но не успел.
Пощечина сделала свое дело.
– Как ты смеешь! Я буду жаловаться!
– Начнем с того, что мы на «ты» не переходили, – прошептала она, наклоняясь к нему ближе. – А закончим тем, что я могу сейчас гораздо больше, чем вы. Например, подвергнуть вас насильственной эвтаназии, сообщив родственникам, что ваше состояние упало ниже предела выживаемости. Как идея?
Ее губы двигались, раскрывались и закрывались, завораживая его. Сочный абрикос. Спелый персик, истекающий нектаром. Ему нравится эта строптивая медсестра. Словно ролевая игра наяву. Такие красивые пухлые губы – и обещают ему насильственную эвтаназию. Что-то в этом есть.
– Боюсь, девочка, тебе не по силам справиться со мной. Силенок маловато, – огрызнулся мужчина, все же чувствуя больше злости и ярости к этой женщине, чем интереса и влечения.
Его глиняно-коричневые глаза скрестились в безмолвной битве с ее – цвета папируса. Они словно боролись на мате, играли без правил. Он взбесил ее так сильно, что рука бы не дрогнула всадить иглу с сильнодействующим препаратом прямо в сонную артерию. Она щекотала его эго тонким перышком, вызывая настолько различные эмоции, что определиться в них пока было невозможно.
– Что с твоим лицом? – спросил мужчина, оторвавшись от ее воинственного взгляда, что всаживал в него копья и выпускал стрелы. – Что с твоей кожей?
Его рука почти дотронулась до ее щеки, но девушка вовремя отошла от него. Такая странная кожа. Издалека красивая и сияющая, а вблизи рыхлая, неровная, словно по ней прошлись слоем тяжелой строительной штукатурки, как по стене с выбоинами и трещинами.
– На нем написано презрение к таким, как ты, – бросила медсестра и отошла к столику с лекарствами. Пальцы разрывала на части дрожь волнения. – Как вас зовут? Мы не нашли никаких документов в ваших вещах. И к вам еще из полиции зайдут скоро, раз вы пришли в себя.
Тут же забыв о ее лице и вообще обо всем на свете, он сунул руку под одеяло, куда успел бросить маленькую записку из цветов. Пока медсестра была занята лекарствами, он прочитал:
«Пора уходить со сцены. Либо ты забываешь, кто ты есть, либо все узнают правду. Кодовое слово «Достоевский». Дороги назад нет, не пытайся вернуться. Это не шутка».
– Я не помню, как меня точно зовут. Вроде Дима. А фамилию точно не вспомню.
– Не мудрено. С вашими-то травмами.
– Что случилось?
– Тоже не помните?
– Нет.
– Вас обнаружили случайные прохожие на улице. Множественные гематомы, переломы, ножевые ранения. Вы любимчик судьбы. Можно сказать, вас по кусочкам собрали.
– Меня избили? – его глаза округлились. Этого он действительного не помнил.
– Похоже на то, если вы сами в приступе психоза не нанесли себе все эти увечья.
– Очень смешно.
Она ввела ему в капельницу нужные лекарства и двинулась к выходу.
– Я помню, что у меня плохо с чувством юмора, – ответила у дверей. – Вы лучше подумайте, что делать с вашей не самой лучшей памятью. Быть просто Димой как-то не солидно.
Девушка вышла, а вслед ей полетели оскорбления и проклятия. Гадкая медсестра. Не привык он к такому обращению в больницах. Привык строить всех на свой лад, отдавать собственные приказы, а не получать по пальцам указкой от возомнившей себя богиней училки. Мужчина коснулся щеки. Представится шанс – она ответит за эту пощечину.
А пока что нужно вспомнить, кто он, и что делать с запиской.
***
Быть живой женской плотью и быть женщиной – две разные вещи.
Виктор Гюго «Человек, который смеется»
Звонок в дверь прервал какофонию бесед из телевизора, напевания песенки мимо нот и кошачьего мяуканья.
– Элька! Привет, дорогая, – девушки расцеловались у входа. – Какими судьбами? Почему без предупреждения? У нас даже ничего вкусного нет.
– Ничего и не надо. Валерьянку и чай с коньяком если найдешь, цены тебе не будет, – устало ответила Элина и прошла в кухню.
Там плюхнулась на диван и закрыла глаза. Планета кружилась внутри ее головы со скоростью космического шаттла. Рано или поздно она просто взорвется молекулами усталости, переутомления и разбитости.
– Еще молоко, если есть, Жень, – обратилась к подруге.
– Это все смешать в одной чашке? – усмехнулась та. – Решила из работника больницы превратиться в ее пациента?
– Нет, молоко отнесу котенку, который у вас в подъезде живет. Такой крошечный – и обречен на ужасную жизнь.
– Забрала бы себе, ведь ты любишь котиков. У меня уже есть, – Женя погладила, ластящуюся к ногам кошку, – мне хватит.
– Миша не разрешит. Даже не хочу заикаться насчет домашних животных. Не хочу даже знать, как он пройдется по мне скальпелем из слов.
Чай был готов, осталось достать коньяк. Женя капнула подруге несколько капель, но Элина выхватила у нее бутылку и заполнила чашку коньяком до краев.
– Слушай, я понимаю, что дело не мое. Но почему ты терпишь этого мужлана? Я от тебя постоянно слышу только одно: Миша не разрешит, Миша не поймет, Миша наорет. Миша, Миша, Миша… Голова кругом от него! А где Эля?! Где в вашей паре Эля? Почему я не слышу ее голоса вообще?
Девушка вздохнула, выслушивая тираду подруги. Она, как и большинство замужних женщин, не знала ответа на вопрос, почему терпит это все. Наверное, такова роль женщины: быть в прямом смысле тенью мужчины, его подушкой, ковриком, скатертью-самобранкой. Многие женщины до сих пор, дожив до двадцать первого века, так и не поняли, что их окна выходят не на древние пейзажи пещер и прерий, а на современную жизнь, где женщина не обязана быть вещью.
– Здесь твоя Эля, здесь. Ты знаешь ответы на все свои вопросы, Женя.
– Как же ты не поймешь, Элечка, что ты прекрасна! – она сжала ее ладонь. – Ты заслуживаешь большего, нежели идти после работы к подруге, так как не хочется идти домой; нежели бояться спросить, можно ли принести в дом котенка; нежели напиваться коньяком, маскируя его под чай!
– Хватит, Женя, умоляю. Не надо. Я и так устала, сейчас развалюсь на части у тебя за столом. Я замужем, меня все устраивает.
– Да, да, ты выполнила заказ общества, как и многие женщины: вышла замуж, типа счастлива, типа все хорошо. Стандартная схема.
Элина не ответила ей. Она предпочитала убегать от проблемы, прятаться от нее, как от чудища, за большим камнем и подглядывать одним глазком, что будет дальше. Так уже и три года брака прошло, а она все пряталась за валуном. Порой страх гордо поднять голову и заявить о себе всему миру пересиливает страх остаться навсегда с позорно опущенной головой и немым ртом. Так может, стоит рисковать и пить шампанское, чем оставаться трусливым трезвенником?
– На работе полный кавардак. Ненавижу эту больницу, хотя, конечно, дело не в ней.
– Дело в тебе, да? Ты во всем виновата всегда? Что произошло?
– Ничего особенного, только боюсь, что на меня опять пожалуются. Поступил недавно мужчина, ну как мужчина – на момент поступления это было кровавое месиво из человека. Пришел в себя сегодня, оскорблял меня, хамил…
– И ты дала ему затрещину? – Элина кивнула. – Ай да молодец! – Она наклонилась ближе к подруге, чтобы дать «пять». – Почему бы не врезать своему Мишане так же?
– Миша мне ничего плохого не сделал. А эти пациенты… эти… Из-за них я такая! – чуть ли не ударилась в слезы девушка и принялась усиленно допивать остатки коньячного чая.
– Тише, тише, моя хорошая. – Когда Элина остыла, Женя выхватила у нее чашку и набросилась на нее с негодующим видом. – Люби себя, черт возьми! Люди приходят и уходят. Люди любят и ненавидят. Они указывают, как тебе жить, а завтра им плевать на тебя – нашлась другая мишень. Ты не имеешь никакого права любить себя, только когда кто-то тебе позволяет это делать.
– Знаешь, как сложно…
– Отставить нытье! Порой приходится жить вопреки мнениям толпы. Любить себя вопреки собственной ненависти. Вся наша жизнь – это жизнь вопреки и наперекор чему-то. Поэтому прекращай уже делать вид, что ты слепа, и бери жизнь в свои руки. Пока не поздно, Эля.
Глава вторая
Всякому приятно чувствовать свое превосходство.
Но неплохо бы для этого иметь хоть какие-нибудь основания.
Трумен Капоте «Завтрак у Тиффани»
– Слушаю, – голос Туманова отрекошетил от светлых стен сонной клиники, в которой редкими тенями прогуливались медсестры и врачи. – Я помню, что у нас встреча через час. Сейчас не могу. Сказал же, помню!
Раздраженно выдохнув, он отключился. Дела не ждут, а он вынужден просиживать свои дорогие брюки здесь в надежде услышать отрицательный ответ. Пожалуй, женская консультация – одно из самых страшных мест (наравне с адом) для инфантильных мужчин.
Первые дни сентября вели себя как суматошная мадам: метались от солнца к дождю, от штиля к бурному ветру, от сухого асфальта к локальным океанам на дорогах. Ему не нравилась такая погода. Он мог купить себе любую. Мог быть сейчас в любом уголке этого не такого уж и большого мира. Наличность сужает необъятные рамки мира, открывает доступ к любым ресурсам и возможностям, делает планету пластилиновым шариком для тех, у кого есть возможность его купить.
– Сколько можно торчать в этом долбанном кабинете, – прошипел себе под нос мужчина и стал вертеть в руках телефон.
Его колотило от дурного предчувствия. Если она сейчас выйдет и скажет, что… Нет, этому не бывать. Он же не дурак, не идиот-школьник, чтобы так оплошать. Бросив недовольный взгляд на часы и решив, что Римма наверняка устроила с врачом задушевные беседы о жизни, Дмитрий постучал.
– Войдите.
– Прошу прощения, но скоро ли закончится прием?
– Мужчина, что вы себе позволяете? – доктор – женщина кавказской национальности лет сорока со строгими карими глазами – поправила очки. – Вы не в очереди за колбасой. Уж извольте подождать. – Она сделала паузу, ожидая, что он покинет кабинет. – За дверью.
– А ты не указывай мне, где я, тетенька, – осклабился Туманов, на дух не переносивший неподчинения. – Я могу твое место главного гинеколога и кому-нибудь другому отдать. Вообще, всю вашу больничку могу по кирпичу разнести!
Врач уже начала вставать, чтобы осадить хама, но в дело вмешалась Римма, вышедшая из соседнего помещения, где проводился осмотр. Ее лицо выражало смесь разношерстных, толкающих друг друга в бок эмоций: тоска от того, что Дима не меняется; злость на то, что он не видит границ своего дерзкого поведения; смиренность от того, что ей не по силам взять власть над этим мужчиной.
– Дима, выйди немедленно. Как ты смеешь врываться в кабинет гинеколога? – отчитала его она. – Это верх неприличия.
– Мы не в восемнадцатом веке, милая, чтобы ты учила меня приличиям. Я сам решу, что для меня приемлемо, а что нет. Поторопись, пожалуйста.
– Сейчас выйду.
Он развернулся к двери, но затем снова повернулся к своей девушке. Она перестала застегивать кофту и посмотрела на него вопрошающим взглядом, в котором он увидел железную метлу, выметающую его из кабинета.
– Ты беременна? – выдохнул он, и вся его жизнь была поставлена на «стоп».
– Я скажу тебе об этом в коридоре. Выйди, Дима.
Туманов подчинился, но по играющим на челюсти желвакам было видно, чего ему стоило это подчинение. Римма смотрела на захлопнувшуюся палевую дверь с горечью и думала о том, что она не смогла и уже не сможет стать той самой женщиной для этого мужчины. Женщину и мужчину можно сравнить с алкогольным коктейлем. Он бокал, сосуд для своей женщины, вместилище ее любви и капризов. Она вовсе не кусочек лайма или зонтик, украшающие бокал, она – алкоголь, щекочущий стенки бокала своей огненной страстью, дурманящий своим острым послевкусием.
Римма вздохнула: она для Туманова не больше, чем почти выжатый лайм на его очередном бокале, который он в итоге выкинет без тени сожаления. Возможно, разобьет в приступе ярости об пол, сметет осколки и похоронит в урне.
– Неужели тебе не стыдно за свое поведение? – накинулась на него девушка, отрывая от телефонного разговора. – Я не знала, как краснеть перед врачом!
– Замолчи, – осадил ее он. – И не позорь меня при людях. Я тебе не позволял орать на меня.
– А тебе меня позорить можно?
– Прости, дорогая, но так исторически сложилось. Мужчина – небо, которое может посылать дожди и грозы, штормы и ураганы, а женщина – земля, которой ничего не остается, кроме как латать шрамы в виде луж и ям, поваленных деревьев и разорванных линий электропередач. Иными словами, сначала появился Адам, а потом уже его ребро.
