Текст книги "Урод (СИ)"
Автор книги: Наталья Светлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
Когда через руки мужчины проходит слишком много женщин, он перестает относиться к ним, как к чему-то сокровенному. Они становятся дешевыми рыночными стразами.
– Что именно нужно узнать?
– Любые подробности этого дела. Возможно, нашли нападавших. Кто-то же должен возместить мне причиненный ущерб и сказать, кто я такой, черт побери!
– Даже не представляю, как ты чувствуешь себя. Не знать, кто ты, откуда ты, почему с тобой так жестоко поступили… Мрак.
Мужчина не успевал про себя закатывать глаза и фыркать. Эта милая девочка с претензией на роковую женщину даже не имела представления, с кем сейчас делит обшарпанный стол из светлого дерева, с кем дышит душным воздухом в этой квартире, в которой ему раньше даже сфотографироваться было бы стыдно. Он и сам не имеет представления, но ему не дает покоя навязчивая мысль о том, что раньше он не жил в подобных картонных ящиках с окнами и дверью. Память, словно стесняющийся залетный гость, стояла за дверью его подсознания, не решаясь постучать. Он ощущал щекотку в извилинах, почти удавалось нащупать эту нить, за которую можно было бы вытянуть истину, но как только он начинал прилагать больше усилий, голова буквально разваливалась осколками на части.
И навряд ли дерзость Элины сошла бы ей с рук в его прошлом. И наказание не было бы отсрочено. Мужчина чуть ли не сжимал пальцами воздух, пытаясь нащупать этот нарост памяти, что таит в себе всю его жизнь. Он помнил женщин, много женщин, помнил, что они никогда не значили для него много. Просто куклы в ящике, и иногда он открывал дверцы и доставал одну поиграться.
– Надо расслабиться, – находясь на своей волне, произнес он. Мысли о прошлом, о мести, об Элине его достали.
– Еще чая?
Дима беззлобно улыбнулся. Травки бы. Лежа в гамаке на частном острове. Но ладно, сойдет и чай в квартирке номер пять по улочке «Безызвестной», в городе, где ты никто, в жизни, откуда тебя за шкирку выкинули, как шкодливого щенка.
– Нет. Расскажи о себе. Обо мне ты все знаешь. Жду от тебя такое же полное досье.
Элина усмехнулась, снова положив руки на стол. Уже меньше дрожат. Редко ей приходится бывать в компании таких мужчин. Слишком он хорош для обычного работяги.
– Да у меня ничего особенного в жизни нет… – начала она, но ее прервал звонок мобильного. – Я буду через час. Не позже. Приду я скоро!
– Проблемы?
– Ничего серьезного, все по плану. Но мне нужно идти. Меня ждут.
– Парень?
Дмитрий вальяжно раскачивался на стуле, так что тот заунывно скрипел и жаловался на свою старость. Он и не ждал от медсестрички никаких откровений, достойных первых полос мировых журналов. Что в ее жизни может быть выдающегося?
– Муж, – твердо ответила Элина, но отчего-то стало так невыносимо стыдно от того, что у нее есть муж.
Глаза мужчины сузились, затем быстро пришли в норму. Хм, он ставил на то, что дурнушка с нереализованным потенциалом кукует одна. Так даже интереснее.
– Я позвоню завтра. Пока!
Дверь за девушкой закрылась, и в квартире на пару градусов упала температура. Он заметил, что она унесла, нет, украла из его нового вынужденного жилья тепло! Прихватила его, как ценную статуэтку, и умыкнула, а ему оставила эти советские обои, холодное солнце и неразговорчивые батареи.
А в голове легким шепотом напевала свою песнь стерва – память. Он мог помнить духи десятков женщин, их стоны, их касания, но одно имя непрерывно крутилось в его голове, заставляя мурашки перескакивать через друг друга дабы спастись бегством. Римма. Но кто это и почему именно ее имя?
Он опустился на стул и потер веки. Предстоит тяжелый бой за право вернуться в строй. Предстоит закрывать глаза на жертвы и кидать милых девушек под колеса этой машины мести. Дмитрий перевел взгляд на входную дверь. Элина Стриженова. Чем-то, каким-то легким, ароматным шармом, она точно обладала. Жаль ее так нагло использовать. Но кукловоды редко говорят своим марионеткам, что они их куклы.
***
Его скорбящее величество страдал, ибо кто других терзает, тот сам покоя не знает.
Шарль де Костер «Легенда об Уленшпигеле…»
Элина возвращалась домой, попинывая попадающиеся под ноги камешки и заодно свои ленивые мысли. А были они все об одном – о нем. И нет, не о муже, как ни прискорбно. Небо окончательно разозлилось на что-то и взирало на людей недовольно, ему вторили карканьем вороны.
Дмитрий точно был не лучшей для нее компанией. Самая правильная компания для нее – книжки по медицине, бинты, физраствор, сплетни с медсестрами. Это ее потолок в обширном, многокомнатном особняке жизни. Жизнь всегда такая: кому-то незаслуженно дарит хоромы, а кого-то вопреки всем достижениям запихивает в каморку и забирает ключ от двери.
Девушка глянула вниз и заметила, как возле нее важно ходят небольшой стайкой пузатые голуби. Вспомнив о завалявшемся в сумке хлебе, она достала его и прекратила свой путь, чтобы накормить птиц.
– Кушайте, мои хорошие. А я заодно задержусь и выслушаю о том, какая я плохая, на десять минут позже.
Если бы не врачебная стрессоустойчивость, без которой не допускали к лечению людей, она бы уже давно треснула от попытки улыбнуться, как застывшая глиняная маска на угрюмом лице. Эмоциональный интеллект был выдрессирован в ней, закален, избит палками до обильной кровопотери, но больше она не была нюней с виду. Хотя так и тянуло разреветься у всех на глазах и проситься назад. В детство. Под бок к маме. И не знать ничего о взрослой жизни.
О муже. О том, как родной дом может быть родным только на словах. О холоде, когда тебе в лицо бьет солнце.
– Эля? – резкий голос Миши ошпарил ее кипятком, заставляя нервно сжаться.
– Я!
Муж появился в коридоре с лицом, напоминавшим гримасу человека, заказавшего в дорогущем ресторане суп и нашедшем в нем таракана. Она и была для него тараканом.
– Почему ты опять так поздно? Я знаю, во сколько у тебя закончилась смена.
– Я просто гуляла. Что мне здесь делать? Детей у нас нет, возиться не с кем.
– А муж уже не в счет? В холодильнике мышь повесилась и для верности еще себе глотку консервным ножом перерезала.
Элина вздохнула, зная, что холодильник полон. Всегда. Вещи постираны. Рубашки выглажены. На мебельной поверхности ни пылинки. Но он должен находить эти формальные поводы, чтобы прицепить ее поводок к кухонному столу и не выпускать из дома. Только зачем она нужна ему тут?
– Сейчас я приготовлю что-нибудь, не злись, Миш.
– Никто и не злится. Я не понимаю, что с тобой происходит в последнее время. Ты явно носишь в себе какие-то тайны. Я хочу знать о них.
– На то они и тайны, чтобы ты о них не знал, – монотонно отчеканила она, предвидя запланированный скандал и надевая фартук. – Я всего-то домой не хочу идти сразу после работы.
– Перестала уставать, как раньше?
– Перестала.
– А может, что-то еще, а?
Он смотрел на нее с притворным удивлением. Он знал, что вся ее жизнь – это он и работа.
– Неужели ты ревнуешь?
Глаза мужа скривились в ухмылке так, как это делает рот. И стало больно, по-женски, в груди, в самой душе. Ну конечно, как он может ее ревновать. Он же знает, что она без косметики даже мусор не выбрасывает. Знает, что вблизи невозможно не понять, сколько всего нанесено на ее лицо.
– Давай побыстрее с ужином. И вообще, Эля, ты не даешь мне никакого покоя! Вечно я должен тебе обо всем напоминать, следить за тобой! – пробормотал Михаил и отправился досматривать сериал.
Глаза Элины защипало от слез, словно она яростно нарезала килограммы невидимого лука. Он не знает покоя! Он устал от нее! Как она ненавидела эту непроглядно черную жизнь. Жизнь с армейским уставом, жизнь в постоянной ложной благодарности за то, что ее подобрали, как облезшего котенка, у которого был шанс стать породистым красавчиком. Но тот день навсегда поставил крест на ее лице и жизни.
Девушка тихо плакала и глотала соленые слезы, которые заменили ей этим вечером ужин. Она и думать забыла про своего беспамятного пациента. Если родной муж между строк называет ее уродиной и буквально убивает женщину в ней, то как она может понравиться незнакомому мужчине?
Дико жаль, что она не смогла быть сильной, что стала одной из типичных женщин. Женщины сами заточают себе в кухне, выбирают компанию из грязных тарелок и сплетен с подружкой по телефону. Женщины сами делают выбор в пользу угнетающего замужества и роли поломойки, вместо того чтобы покорять этот бескрайний мир, осваивать новые области и доказывать всем и каждому, что мир не сосредоточен в мытье полов и приготовлении котлет. Женщины сами делают выбор в пользу мужского господства, становясь на колени сразу же, как только господин поманит заветным штампом.
Глава четвертая
Душа – тяжелое заболевание.
Евгений Замятин «Мы»
Постоянные отношения были не его стихией. Не его призванием и не его предназначением. Алекс обводил скучающим взглядом ресторан, изредка задерживаясь видавшими виды глазами на посетительницах.
Длительные отношения с женщиной – это же как проживание в одной и той же квартире годами! Непременно захочется сделать ремонт, обновить, так сказать, ощущения от опостылевших стен и однообразных пейзажей за окном. Сначала косметический – легкий флирт, заигрывания с другими женщинами, дабы потешить застывшее в одной точке эго. А затем обязательно потянет на капитальный…
– Я не понимаю, – внезапно озвучил свои мысли мужчина, – почему бабам так хочется всю жизнь смотреть на одну и ту же рожу? Каждое утро, каждый вечер. Это как будто тебя запирают в крошечной клетке и уходят. Пила восемь, черт возьми. Вечное испытание.
Несколько пар глаз обратили свое внимание на него. Обсуждение спорта, новых автомобилей, смелых шагов в бизнесе разом смолкли.
– Ты поэтому столько молчал? Мы думали, ты разучился говорить, – ответил ему один из друзей.
– А он, наоборот, научился думать и молчать, – громко выкрикнул Туманов, и их небольшая компания взорвалась смехом.
Искры веселья разлетелись во все стороны, подчеркивая отсутствующий уют этого, без сомнения, пафосного местечка. Строгие костюмы, элегантно рассевшиеся за столиками цвета слоновой кости, изящно держали тонкие ножки бокалов с искристыми переливами пузырьков шампанского. Изысканные платья, словно влитые в дорогие стулья, не шевелились, лишь изредка посматривая по сторонам, дабы убедиться, что краше них на небосклоне богатства и роскоши нет.
– Туманов, заткнись, – огрызнулся Алекс и поправил галстук. – Достала меня эта петля! – сорвал его и со злостью кинул на пол.
Костюмы тревожно переглянулись, не узнавая друга.
– Со мной все хорошо, – ощетинился он. – Надоели эти рестораны и старперские посиделки в них, как будто мы уже одной ногой в могиле, и только и осталось, что просиживать задницу в Дольче в окружении этих истуканов.
– Твои предложения?
– Заказать девочек и снять сауну. Можно к Вадику в клуб, но тогда, – глаза Алекса блеснули в сторону приятеля, – стриптизерши тоже наши.
– Угомони свои гениталии, которые отвечают за умственные процессы, – осадил его Вадик. – Мои девочки не шлюхи, они работают абсолютно легально танцовщицами.
– Ага, конечно. Тебе самому не смешно? Твои девочки не шлюхи. Нет таких девочек, которые были бы не шлюхами. Существовали бы сканеры штрих кода для людей, ты бы увидел стоимость каждой.
– Я с тобой спорить не собираюсь. Ты живешь по каким-то диким законам. Брат, мы не в девяностых, откуда вышли наши отцы. У тебя не малиновый пиджак, и мои девочки не мясо тебе на растерзание.
– Как знаешь, – пожал плечами Алекс и сделал пару глотков «Камю Экстра Элеганс», – но идея была неплохой.
– Мой клуб всегда для тебя открыт, но я не позволю ставить на колени девчонок, которые просто танцуют на моей сцене. Покупай тех, кто продает себя официально.
– Димон, – непонятый друзьями Алекс повернулся к лучшему другу, – ты-то со мной согласен? Все они продажные, неверные, лживые… короче, бабы.
– Откуда в тебе столько желчи? – подался вперед Антон. – Что случилось? Ты же с Алиской начал жить.
– Вот именно – начал жить, а ощущение будто похоронили заживо. Семейная жизнь – это преисподняя, понимаешь? Вход есть, а выхода нет. И прежде чем туда входить, надо сто раз подумать, а то убьет.
– Семейная, – смешок прошел по компании. – Что ты называешь семьей? Себя, таскающегося по проституткам? Или ее, болтающуюся днями со светскими львицами от скуки?
– А у меня свое понятие семьи. Это просто два человека, которым некуда идти, и они сбиваются в стайки, чтобы общество их не заклевало. Затем потомство, кабала все больше пускает в них корни, и в итоге это среднестатистическая несчастная ячейка общества с борщом на ужин, пакетом мусора у порога с утра и со скрежетом зубов разделенным бюджетом.
– И зачем тогда тебе сбиваться в эти стайки? Мне кажется, что ты обществу ничего не должен. Похоже, кто-то перепил, – хмыкнул Туманов.
– А ты на кой черт с Риммкой играешь в этой дешевой сценке? Как будто мы не видели тебя в одном полотенце (а то и без) со всякими Сильвами, Марианнами и Эльвирами.
Алекс не чувствовал себя пьяным. Даже захмелевшим. Он сам не знал, откуда, из какой дырки стала сочиться эта спесь, в каком месте его крепкую бочку пофигизма прорвало. Но хлестало так, что грозило потопить и его самого.
– Ты напоминаешь Печкина. И злой ты такой потому, что некому тебя на велосипеде прокатить. На велосипеде любви.
Со стороны Алекса раздался громкий смех, словно бы смеялся человек, шагающий по стеклу. Больно. Слишком громко. Резко. Неправдоподобно. От такого смеха даже мертвым креветкам в их салатах отчаянно захотелось повеситься.
– Папаша мой тоже вечно катался на разных великах: и двухколесных, и трех, и вообще без колес. А мать вечно закидывалась мартини и обсуждала с подругами своих новых любовников. Накачанный Лукас – стриптизер, или его друг Марио – вообще какой-то хлыщ по вызову, – язык Алекса танцевал сам с собой, не поспевая за дирижером – мозгом, а тот кричал ему, чтобы он остановился. – Деньги – это как игрушки из секс-шопа: они не заменяют реальные чувства, а лишь имитируют их жалким образом.
– Эй, успокойся, – прошептал Туманов и накрыл очередной стакан чего-то мутно-коричневого и, очевидно, отдающего высоким градусом ладонью.
– Да я могу на любом прокатиться! Вот смотри!
Стул с протестующим кряхтеньем отъехал от стола, вопя от досады, что даже с ним, таким дорогим и даже сделанным из редкого вида дерева, могу обращаться подобным образом. Никакого уважения.
Однако стул стал лишь первой жертвой в этой цепочке вырвавшихся наружу и сметающих все на своем пути эмоций. Может же он хоть раз в жизни не прятаться, а плюнуть этому миру в лицо? В его лживое, лицемерное, грязное лицо.
– Что вы делаете?! – испуганно воскликнула официантка, когда Алекс схватил ее за руку и папка меню упала на пол.
– Прокатишь меня? Сколько стоит поездка любви конкретно у тебя? Видите, – заорал на весь ресторан он, обращаясь к друзьям, – я могу купить любую! И тебя тоже! – дернул спинку стула, сидящей рядом девушки – посетительницы ресторана. – И тебя! – ткнул пальцем куда-то в пространство, словно указывая сразу на всех.
Туманов подоспел к другу как раз в тот момент, когда рука администратора дрогнула и потянулась к телефону. В местах повышенного скопления высокопоставленных шишек и детишек золотых родителей было непринято улаживать конфликты законно. Клиент, какой бы мразью он не был, всегда оставался прав. Деньги могут стереть отпечатки пальцев, отмыть кровь с одежды, заткнуть уши и завязать лентой глаза. Деньги – вот он, истинный венец творения.
– Алекс, остынь. Выскажешь все претензии на семейном ужине. А сейчас, – тихо увещевал он, – отпусти руку девушки.
– Претензии сдохли вместе с маленьким мальчиком. Там им место, – огрызнулся он и зашагал к выходу.
Тихая утонченная музыка стихла, резко покончив с собой, когда тяжелая дверь ресторана захлопнулась за мужчиной.
***
... с вами разговаривать – что брести по лабиринту, лишённому выхода.
Жозе Сарамаго «Перебои в смерти»
Весна, исполняя роль дирижера, наполняла очередное утомительное утро среды звучными напевами летних мотивов. В воздухе висели капельки разноцветного дождя, которые видны лишь тем, кто хочет их увидеть. Элина хотела.
Она медленно кружилась по палате Валентины Игоревны, сделав весь окружающий мир своим партнером по танцу. И если не наступать ему на пальцы умышленно, можно сорвать кубок, не будучи профессиональным танцором.
Элина знала это правило жизни: люби ее – и у нее не останется другого выбора, кроме как полюбить тебя в ответ.
– Милая, какой чудесный сегодня день, – всплеснула руками пожилая женщина. – Ты светишься изнутри.
– Сама не знаю, в чем причина. Но сегодняшнее утро первое, когда я вышла из дома с тяжелым чувством тоски по нему. По мужу, – удивленно добавила она.
Последние дни, словно бросая вызов жесткой, заматерелой системе ее жизни, выдались насыщенными, в лучших традициях Сальвадора Дали. Яркие краски, брызги акварели, хаотичные, но всегда предельно точные мазки гуаши. Радость от встречи нового дня растекалась по ворсу тонкой кисти, чтобы в итоге закончить картину этого прелестного дня. Ее красное солнце раскрыло свои лепестки.
– Я тоже помню то славное время, когда Павлик был жив. Мы многое вместе прошли, а без него я уже и не хожу. Как видишь, доченька, и в прямом смысле тоже, – грустный вздох женщины окутал прозрачным горьким шлейфом ее картину.
– Ну что вы, все еще впереди. У всех нас. Дорога вперед никогда не заканчивается, покуда мы не закроем глаза.
– Правильно говоришь, Элечка, правильно. Твоя дорога точно цветет у тебя под ногами головками ярких маков. Павлик любил дарить мне маки, их много цвело у нас в поле, – мягкая улыбка морщинистых губ вмиг омолодила лицо, испещренное морщинками лет и усталости.
Что-то солидарно пробормотав, девушка отошла к окну, пока пациентка измеряла температуру. Столько раз она хотела опустить руки, даже не попытавшись их поднять. Так часто говорила, что этот мир погряз в темноте, хотя даже не пыталась разлепить веки. Что нам стоит хоть на секунду полюбить мир вокруг нас, себя самих, небо и солнце, что порой мы совершенно не заслужили встречать?
– Температуры нет, состояние стабильное, – констатировала Элина, проведя все необходимые манипуляции.
Она не горела своей работой, не тонула в ней с головой, не задыхалась, не жила ей. Это просто устав больницы и список обязанностей медсестры, за которые в конце месяца она получит конкретную сумму в российских рублях. Однако Элина не могла не признать, что улыбка пациентов, которые идут на поправку и которых она сопровождала в этом пути, стоит гораздо дороже месячной зарплаты – она бесценна.
Наверное, это и есть формула успеха, Грааль, который доступен не каждому: полыхай пожаром своего любимого дела – и оно будет опалять тебя самым нежным огнем. Ненавидь свое дело – и оно оставит от тебя лишь дымящиеся черенки.
– Это все твоя забота, Элечка. Не все у вас такие же вдохновляющие, как ты.
Элина вздохнула. Хоть последние дни и не капали ей на темечко каплями ядовитого дождя, разъедая плоть до мяса, вдохновением она бы себя не назвала. Взгляд девушки, словно кузнечик, перескочил с яркого солнца на изумрудные блики мелких травинок. Вдохновение так близко: у нас под ногами, над нашей головой, в нашей душе, но все, что мы делаем с ним – это топчем, сбиваем острыми стрелами, убиваем успокоительными. Элина глянула на свои руки, чувствуя себя убийцей, видя на линиях судьбы кровь. Пассивное прожигание жизни равняется умышленному убийству в сговоре с совестью и разумом.
Грехи не прописаны ни в каких Библиях и Коранах, никакой дядька не давал нам листок с перечнем правонарушений. Злость клубится и вьется свет в душе по мановению нашей и только нашей руки.
– Стриженова, – голос Катерины автоматной очередью разорвал тишину эфира в ее голове.
Радио помехи жалобно застонали и заискрились. Судя по голосу начальницы, намечается война.
– Слушаю вас, – холодно отозвалась Элина, хотя в душе окурки скуренных от нервов сигарет жгли сухую почву ее бунтарства.
– Жду вас в ординаторской через минуту.
Слова Стрельцовой растворились, точно аромат жгучих духов. Пронеслись в воздухе за секунду и умерли, но успели вызвать аллергическую реакцию.
– Валентина Игоревна, поправляйтесь, – улыбнулась пациентке медсестра и сжала ее руку. – Я еще к вам зайду.
У ординаторской она была примерно через полторы минуты, еще десять секунд стаптывала балетки, чтобы сделать шаг вперед. Шаг вперед он всегда такой – трудный. Но если сам его не сделаешь, кто-нибудь обязательно толкнет, и тогда будет больно. Лучше уж самой.
– Заходи, – небрежно крикнула Катерина, будто велела лакею отворить дверь перед Ее величеством.
– У меня нет времени, Катя, на разговоры. У меня там пациенты…
– Эля, – зашипела Стрельцова, точно змея, вырвавшаяся из-под маски нюд мейк-апа и стиля кэжул. – Все твои пациенты – только моя прихоть. Я бросила тебе эти объедки со своего стола, но я могу и вернуть свою щедрость обратно.
– Не смей. Ты все знаешь не хуже меня. Это все мое! Было бы мое…
– Как будто тебя нужно учить, что плевать история хотела на "бы" и прочие смешные словечки. Это свое «бы» ты можешь уже похоронить во дворе: выкопай ямку, сложи туда ворох своих мечтаний и засыпь землей. Все.
Элину била мелкая дрожь, точно морось в лицо. Вроде и не дождь, а неприятно колет щеки. Вот и ей казалось, что вроде и не бьют, а синяки останутся.
– Посмотри, – резко повысила голос Катерина, – что твоя мечта сделала с тобой, с твоей жизнью! Прежде чем выбирать мечту, посмотри внимательно прейскурант. Потянешь ли ты ту или иную мечту? Может, проще сразу от нее отказаться, чем дать ей потом отпилить от тебя по кусочку?
– Прекрати…
– Дать тебе зеркало? Напомнить, что именно твоя мечтала сделала с тобой? – безжалостно давила Стрельцова, словно бы орудуя медицинским лезвием в мягких тканях. – Зачитать тебе условия твоего трудового договора? Напомнить твою должность и зарплату?
Дождь превратился в град и в кровь изрезал ее лицо. Слезы кусали глаза и заставляли часто моргать, чтобы не ударить в грязь лицом окончательно. Пусть ноги подкосились, но лучше стоять согнувшись, чем упасть на колени.
– Лучше себе напомни об интернатуре, – рявкнула Элина, чувствуя себя дворняжкой, из последних сил огрызающейся на породистого пса. Но кем бы ты ни был в этой жизни – не позволяй никому наступать себе на хвост. – И о гранте Песчанского, и о конкурсе, и… Да обо всем!
Пухлые малиновые губы Стрельцовой недовольно поджались, но затем снова зацвели алым рассветом высокомерной улыбки.
– Когда это было, дорогая моя бывшая лучшая подруга. – Малина была раздавлена сапогом и растеклась кровью по гладким губам Катерины. – Теперь я хозяйка этого бала, и все слуги здесь подчиняются мне. Ты – одна из них.
– Что случилось? – всхлипнула Элина. Силы были не равны. – Чего ты взъелась на меня?
– Дима сказал, что ты с ним занимаешься, помогаешь восстановить память.
Упоминание о Диме чуть ли не стало для нее сквозным ранением. Как эта женщина узнала об их занятиях? Насколько далеко простираются ее загребущие пальцы с идеальным маникюром?
– Ты общаешься с ним? Я думала, он живет в изоляции, окруженный призраками прошлого.
– Тебе бы книги писать, – едко усмехнулась Стрельцова; ее усмешка прожгла бы даже металл. – Ставлю все на то, что они бы не продались, даже тираж в три экземпляра себя бы не окупил. Один тебе, другой маме, а третий… Отчего я так убеждена, что Миша бы его не купил?
Пространство в ординаторской сжалось до пульсирующей обиды Элины, которая чувствовала себя пленницей захлопнувшейся мышеловки. Лязг старого железа больно бил ее уставшую душу. А Катерина, в свою очередь, наматывала на кулак железную цепь, изъеденную ржавчиной. Кот и мышка сцепились в углу – и мышка знала, что это ее последний день.
– Мой муж тебя не касается.
– О да, меня он не касается. И слава богу! Он мне никогда не нравился, – вкрадчиво произнесла Катерина и приблизилась к девушке, воздух вокруг которой трещал по швам, делая натужный выдох и вдох, чтобы не взорваться.
– Конечно, все же должны тебе нравиться в первую очередь. Подумай о том, нравишься ли ты кому-нибудь вообще. Или все лебезят перед тобой благодаря трону твоего папочки?
Стрельцова так резко крутанулась, что у Элины закружилась голова. Черный френч указательного пальца Катерины коснулся щеки бывшей подруги. Бывают ли друзья бывшими? Наверное, как и наркоманы – нет. Всегда тянет вернуться к этой дури, наступить заново на те же вековые грабли, поранить себя снова.
– Лучше уж быть принцессой по блату, чем никем, зато при своих принципах, – хохотнула она и надавила на кожу Элины совсем чуть-чуть.
Для нее принципы были не более, чем мелкими камешками на дороге. Есть и есть, пока идти не мешают, пусть будут. А если что – всегда можно переступить через них.
– В общем, подводя итог нашей беседы. Вот, что я хотела тебе сказать, – Катерина отняла палец от лица Элины и показала ей подушечку, всю перепачканную тональным кремом.
Начальница мягко развернулась на черных шпильках, что были не толще шпилек для волос, и прошествовала к выходу. Беззвучно открывшаяся дверь на секунду наполнила комнату шумом битком набитого людьми коридора – и все тут же стихло. Только частое дыхание Элины, которая пыталась задушить, затоптать, убить любым способом слезы.
И в этой битве она тоже проиграла.
***
Но каждый душевный порыв следует проверять разумом.
Джейн Остин «Гордость и предубеждение»
Весенние сумерки обдавали ее хмелем цветущих на каждом углу растений, ноги увязали в тротуаре, как в пене. Все дело в том, что Элина не шла, а плелась, как безногая улитка, взятая в плен своими мыслями.
Домой она вернулась к семи часам в состоянии скисшего месива из эмоций. Миша, с которым в последние дни они наконец-то смогли найти хоть какой-то общий язык, устроил допрос насчет разводов слез на ее лице.
– Это косметика, понимаешь? Чертов толстый слой базы под макияж, разных корректоров и консилеров, основы, пудры… – бормотала она, откладывая в сторону уже десятый ватный диск, строя ватную башенку.
– И? – рявкнул он.
– Если на это все попадет капля воды, закрасить образовавшуюся на лице дырку невозможно, – тараторила она, мечтая, чтобы на город обрушилось цунами и смыло мужа из ванной комнаты.
– Почему ты плакала? Спрашиваю уже в третий раз.
– Порезалась.
Михаил схватил ее за запястье одной руки и повертел его, за второе – руки целые. Мутные от попавшего в них средства для снятия макияжа и слез глаза Элины не бросали вызов твердому взгляду мужа, а просто жалобно просили оставить униженного и проигравшего в покое.
Прохладный ветерок взметнул выбившуюся из конского хвоста прядку, что подействовало отрезвляюще на девушку. А затем он вышел из ванной, и тема была закрыта. Как всегда. Ее муж не был крепостью и могучей стеной между миром и ней самой. Максимум чем он был для нее – хлипким мостиком над бурлящей рекой, то и дело проседающим вниз.
– Эй, привет! – до Элины донесся голос Димы, который уже махал ей с балкона. – Давай быстрей, а то твоя старость дойдет до этой квартиры быстрее. Ну или я умру в пыли и паутине.
– Устала просто.
Девушка пошла быстрее, не забыв достать зеркальце. Пришлось заново наносить макияж, когда позвонил Дима. Макияж для нее как маска, и карнавал никогда не заканчивался.
– Выглядишь неважно. Что-то случилось? – с порога взял ее в оборот мужчина.
– На работе проблемы. А так все хорошо.
Все всегда хорошо, пока не надоедает улыбаться.
– У меня для тебя сюрприз, – загадочно прошептал он и протянул ей черную повязку. – Завяжи глаза. Не парься из-за макияжа, он не имеет значения.
Элина боролась с собой недолго. Ей настолько было плевать, что будет дальше, пусть хоть стукнет ее по голове и потом придушит. Так даже будет предпочтительнее.
Дима смотрел на нее оценивающим взглядом. Если его расчеты правильные, сегодняшний день может здорово поколебать ее душевное равновесие. И ему не надо соблазнять Элину телом или прикасаться к ее. Физика всегда проигрывала химии и в этот раз проиграет.
– Что это? Это…
– Пицца и кола. Ну еще свечи, – пожал плечами Дима и погасил свет в кухне. – Я тут умираю со скуки. Повеселимся? И в основном – поедим?
Элина села за противоположный край стола с изумленными глазами. Убийство было бы менее удивительным, чем все это.
– Расскажи про свой день, что у тебя произошло, – попросил ее мужчина и начал отрезать пиццу.
Пока она пыталась накрутить на вилку скользкую лапшу лжи о том, что пациенты выпивают из нее все силы, Дима гадал, оказал ли его звонок Стрельцовой нужный эффект. В том, что Катерина (он откровенно тащился от ее имени, ибо все в главном хирурге было сексуальным и властным, но навряд ли бы он отважился покорить такую вершину – можно здорово переломать ноги) выпустила когти и приставила их максимально близко к горлу Элины он был уверен. А всего-то и стоило сказать, что он выбрал общество скромной мышки Элечки, а не опасной тигрицы Катерины.
– Бывает, не бери в голову. Пациенты, коллеги… У всех бывают проблемы на работе.
– Я понимаю. Я не знаю, как сбежать из этого заколдованного круга.
Как ни странно, но кола и сырная пицца оказали расслабляющий эффект получше массажа и эфирных масел. Всем нам порой нужны не гибкие пальцы массажиста и таблетки, а всего лишь пицца и общение по душам.
– Начальница у тебя, конечно, зверь. Львица. Дикая, – ухмыльнулся Дима, уверенно нажимая на кнопки на пульте.
– Как бы ей однажды не стать газелью, – не подумав, выпалила Элина, подчиняясь эмоциональному порыву.
Мужчина покрутил пульт в руках и нажал на следующую кнопку.
– Может, проще тебе стать львицей? – Он придвинулся ближе к ней и взял ее руку в свою. – Когда ты разорвешь этот кокон?
– О чем ты? – заикалась она.
А руки-то у него теплые, в то время как у Миши всегда противно ледяные.
– Когда отрастишь ногти и покрасишь их в черный цвет? Когда сделаешь квадратную форму, а не эти милые круглые ноготки телесного цвета? У тебя вообще есть яркая помада? И этот вечный хвост…
Элина отпрянула от него, словно бы он ее ударил. Это он так оскорблял ее, чтобы она сама читала текст между строк?
– Зачем ты так со мной? Да я не самая…
– Дай мне руку.
Дима протянул ей ладонь. Девушка смотрела на нее, как уличная собака, которая не знает, задушит ли ее эта рука или приласкает. Вот до чего мы дошли: стали затравленными животными, не знающими, чего ждать от другого человека – удара или поглаживания по голове.
Робко вложив ладонь в его, она позволила подвести ее к большому зеркалу в ванной. Элина старалась отводить взгляд от неровного рельефа лица, неумело скрытого плотным тональным кремом. Легкие касания туши не сделали из ее ресниц пышных вееров – лишь склеили имевшиеся волосинки. Губы слегла блестели прозрачным блеском, добавляя лишь скуки ее без того нерадостному виду. Румян она избегала.
