Текст книги "Негасимое пламя (СИ)"

Автор книги: Наталья Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 66 страниц)

XXIV. Воля богов

– Ох, не могу больше! Твоя взяла!

Яр ослабил хватку. Вырвавшись на волю, Дранок набрал полные горсти снега и принялся тереть раскрасневшееся лицо. Рубаха на спине у малоумка вся насквозь мокрая; как бы не простыл после потешной драки… Сам Яр давно сбросил рубашку: было и жарко, и жалко. С себя грязь смыть проще, чем с грубого льна.

– То не дело, – недовольно протянул Влас. – Бросил кулаками махать – почитай, убит. Кабы то не Пройда был, а тать лесной, что б тогда?

Яр невольно поморщился. Влас, сам того не зная, заново придумал его детское прозвище, но в устах сокола оно казалось недобрым. Храмовый неторопливо приблизился, едва заметно увязая в неглубоком снегу; Яр поспешно отвернулся, делая вид, что оглядывает округу. Смотреть здесь не на что: сколько хватает глаз, тянется из ниоткуда в никуда бескрайняя плоская равнина, сливающаяся с низким серым небом. Совсем рядом – Журавлиные степи, чужая земля, куда ильгодчанам без особой грамоты ход заказан. Единственная дорога, столичный большак, грязно-бурой полосой прорезает сплошную белёсую пелену; мокрый снег превратил укатанную тележными колёсами землю в вязкую кашу. До Гориславля отсюда два-три дня пути, но, пока раскисшая грязь не схватится морозами, никак не вылезти из этой глуши. Если б не долг, не хотелось бы вовсе туда возвращаться. Новая столица Яру не полюбилась; может, потому, что он слишком хорошо помнил старые стены Белогорода, а может, потому, что Гориславль так и остался для него чужим и враждебным. Ну да где теперь по-другому?

– То что у тебя? – пытливо спросил Влас, указывая на связку оберегов у Яра на груди.

– Аринов знак, – невинно отозвался Яр. – Или ты про который спрашиваешь?

– Про Семарин, – хмыкнул сокол, щуря раскосые глаза. – Где ж ты такой добыл?

– Сестрица дала.

– Непроста, видать, у тебя сестрица, – Влас усмехнулся со значением. – Ну, поглядим, как боги о тебе пекутся… Давай-ка на кулаках.

Он сбросил с плеч меховую безрукавку, оставшись в одной рубахе, и сразу же ударил на пробу, обманчиво лениво. Яр бездумно перехватил его руку. Чужим мнением сокол, само собой, не интересовался; пришлось принимать бой. Влас больше демонстрировал превосходство, чем дрался всерьёз: гонял подмастерье по сырому снегу, дразнил уловками, вынуждал из глухой обороны перейти к нападению. Тяжёлому его натиску противопоставить можно было только ловкость и быстроту. Вывернувшись из захвата, Яр скользнул храмовому за спину, поймал его за запястья и заломил руки – точь-в-точь так же, как до того Дранку. Это было нечестно, но честного боя Влас и не признавал.

– Будет от тебя прок, – довольно протянул сокол, расправляя на груди рубаху. От этой похвалы стало мерзко, будто кто обругал последними словами. – Бороду-то едва видно, а хитёр, как старый лис. Вдругорядь на ножах спробуем.

Дранок уже спешил к нему с безрукавкой. Яр тыльной стороной ладони смахнул со лба испарину. Драться нетрудно – трудно сдерживать кипящую в крови силу и не выказывать гнев.

– Ты ведь перед богами клялся живых защищать, – бросил он, стараясь, чтобы голос звучал бесстрастно. – Как же ты решаешь, кого беречь, а на кого и с ножом можно?

– А просто, – Влас осклабился, обнажив острые желтоватые зубы. – Я – богам слуга. Кто им враг, тот мне враг, а кто мне враг – тот и им враг. Божьего врага проучить – дело доброе, ежли до смерти не губить.

Яр только хмыкнул в ответ. Безупречная логика. А самое паршивое – сокол, в общем-то, правильно делает. Это раньше можно было хоть самого злобного разбойника усовестить внушением, а теперь за такое собственные попутчики отволокут на костёр. Поглощённый невесёлыми размышлениями, Яр сдёрнул свою рубашку с обнажённых ветвей низкорослого кустарника и нехотя натянул на взмокшее тело. Это в пылу драки ему могло быть жарко, а сейчас уже пора начинать мёрзнуть. Как-никак, почти зима; ничейная – Стридарова – луна на носу…

Деревенька притулилась к единственной в окрестностях речушке, малому притоку Ивны. Здесь Влас изменил обыкновению останавливаться на постой у старост и выбрал пережидать распутицу в доме богатого коновода по прозванию Жукарь. Жилище и впрямь было добротное, а вот с его обитателями Яр старался встречаться пореже. Это было сложно: Жукарь сам за лошадьми не ходил и сыновей этим не утруждал, и сейчас, по дурной погоде, все трое мужиков целыми днями сидели дома. Работали за них батраки, числом с полдюжины, в большинстве – те, чьим семьям Жукарь на летнюю страду одалживал своих тяжеловозов. Завидев шагающего по двору Власа, одна из работниц проворно подбежала к соколу и, дождавшись от него разрешения говорить, залепетала:

– Хозяин повелел воды согреть на мытьё. Ежли дорогой гость захочет, так мы ему вперёд всех бадью нальём…

– То дело, – одобрил Влас и усмехнулся: – Поди, Дранок, спомоги воды натаскать. Кто в драке хил, тот пущай бабью работу делает.

Белобрысый разом поник: Власовы подначки всерьёз его ранили. Перечить не посмел, побрёл следом за девушкой к выставленным у забора вёдрам. Яр рывком развернулся и за пару шагов нагнал товарища.

– Чего тебе? – угрюмо буркнул Дранок.

– Ничего. Вдвоём скорее управимся.

Дранок глянул на него благодарно. Так и не заметил, что Яр взял в обычай за ним приглядывать, раз уж Власу всё равно. Кто всерьёз обрадовался, так это девчонка-работница: только что ей светило в одиночку таскать из реки воду на всё хозяйское семейство и на почтенных гостей вдобавок, а теперь разом появилось аж два помощника. Она резво бежала к речке и то и дело оглядывалась, словно проверяла, что добрые господа не передумали и по-прежнему идут за ней.

– Не ходи к воде, – распорядился Яр, отобрав у девушки увесистые бадейки. – Берег размыло, упадёшь ещё.

– Ой, да я ж привычная, – работница смущённо улыбнулась, но воевать за право спуститься к реке не захотела. Яру стало жаль её.

Дранок широкими неуклюжими шагами спустился по пологому склону, носком добротного сапога брезгливо потрогал перемешанную с илом грязь. Яр вручил ему ведро и, искоса наблюдая за белобрысым, сам зачерпнул мутноватую взвесь. У дальнего берега течение подёрнулось тонкой ледяной коркой, а здесь, в заводях, вода почти тёплая. Странно, что русалок нет. Деревня-то немаленькая; неужто ни одна девица не сиганула в омут от несчастной доли?

– Благодарствую, добрый господин! – работница ловко поддела коромыслом сразу две бадьи. – Ух, много принесём! Почитай, ещё разок сходим – и будет…

Дранок донёс вёдра до забора и там встал отдыхать. Яр отволок к печи сперва свою ношу, потом вернулся за его частью. В сенях столкнулся с хозяйским сынком; румяный широколицый Жила нарочно заступил ему дорогу и презрительно ухмыльнулся.

– А, соколёнок! Почто за вёдра-то ухватился? Думаешь, девка за то с тобой на сеновал пойдёт?

– Думаю, кто бы тебе задницу наконец отмыл. Вонь на весь двор, – огрызнулся Яр.

Из-за могучей спины недоросля боязливо выглянула работница, которой никак было не протиснуться мимо. Жила осклабился, показав дурные неровные зубы.

– Хошь – сам потрудись, раз уж взялся за бабье дело!

– Я никакого дела не боюсь. А тебе, видать, только коромысла и не хватает, чтоб за бабу приняли.

Яр нагло шагнул вперёд, щедро расплёскивая через край холодную мутную воду. Жила проворно отскочил с дороги, а потом задумался, зачем это он. Работница, испугавшаяся остаться наедине с хозяйским сынком, хвостиком побежала следом за Яром – сперва к печи, потом обратно на двор. Судя по умоляющему взгляду, хотела что-то сказать.

– Что такое? – осторожно спросил Яр, замедлив шаг.

– Правду Жила сказал? – выпалила она, заливаясь румянцем. – Ты мне для того помогаешь?..

– Нет, – Яр устало смахнул волосы со лба. – Я тебе помогаю, потому что тебе одной тяжело.

Она не поняла. Не так должен себя вести почтенный хозяйский гость. А как должен – так не хочется. Перепадёт ему от Власа, конечно… Ну и пускай. Можно подумать, они не найдут повода повздорить.

На пути от реки девушка вдруг охнула и остановилась, вытягивая укутанную в платок тонкую шею. Вдоль большака, увязая в неглубоком снегу, брели усталые лошади; их наездники, в кольчугах и при шлемах, казались ничуть не менее измотанными. Откуда это они в такую распутицу?.. Ехавший впереди отряда всадник, приблизившись к околице, с усилием поднял набрякшее влагой знамя. Зелёное. Под таким ездят посланцы владыки Агирлана.

– Чего им тут? – недовольно пробормотал Дранок. Он вслед за Власом слепо ненавидел завоевателей, сам не зная, за что.

Работница торопливо сотворила священный знак.

– Ох, боги-боженьки, на всё ваша воля…

– Пошли в дом, – негромко распорядился Яр. – С ними пусть староста разбирается.

К вечеру по всей деревне прокатилась молва о прибытии воинов. Никто не знал наверняка, держат ли они путь в Гориславль или в иные места; не было при них и мытарей. Должно, гонцы: кто б ещё вышел в путь по такой погоде? Судачили и о том, что все всадники – кахары, а значит, понимают, о чём при них говорят. Карать им здесь было некого: своего знахаря не водилось, колдовством никто тайно не промышлял, а сокола и его спутников защищал внушительный храмовый знак на Власовой груди. Яр понял наконец, зачем эта безделица такая громадная: чтоб всем в округе понятно было, что перед ними не проклятый всеми Стридаров выкормыш, но благословенный воин Арина. А то ведь немудрено и перепутать.

Наутро зарядил дождь. Он сплошным серым полотнищем затянул всю округу, смыл тонкий рыхлый снег и превратил землю в зыбкую грязь. Сокол не пожелал в такую хмарь куда-то идти и засел с хозяином в горнице; там же ошивался и Дранок. Яр, спасаясь от духоты и неприятного общества, устроился в одиночестве на ступенях крыльца. Капли дождя разбивались о край соломенной крыши, не долетая до приподнятого над землёй настила; здесь можно было бы даже зажечь лучину, не боясь, что она отсыреет. Ужасно не хватало оставленных в Гориславле книг. Чтобы не сидеть без дела, Яр взялся латать прохудившийся башмак. Необходимость проталкивать толстую иглу сквозь дублёную кожу и ровнять ножом истончившиеся кромки отлично занимала руки, но никак не развлекала изнывающий от скуки ум.

Через исхлёстанный дождевыми струями двор сновали работники. Ливень ливнем, а за лошадьми нужен уход; не Жукарю ведь этим заниматься… Из-за низкой дверцы сеновала вдруг показался Жила. Одежда сидела на нём неряшливо, словно нацепленная в спешке. Не обращая внимания на дождь, хозяйский сынок всласть потянулся, одёрнул кисти кое-как завязанного пояса и лениво побрёл к дому. Завидев Яра, он победоносно ухмыльнулся, будто существовало между ними какое-то неведомое соперничество, безоговорочно им выигранное.

– Что, соколёнок, мёрзнешь тут один? – ухмыляясь, бросил Жила. – Я б тебе сказал, как согреться, да, поди, девка уж устала.

– Ты беги скорей в дом, – не менее ласково ответил Яр. – Застудишься – чем потом перед работницами хвалиться станешь?

– Кто хвалится, а кто робеет.

– Твоя правда, смелых мало, – взвесив в руке рабочий ножик, Яр лениво замахнулся. Спустя мгновение лезвие на всю длину вонзилось в столбик коновязи, едва видимый среди дождя. Вот уж пригодилась Власова наука… – Боятся почём зря.

Жилу с крыльца как ветром сдуло. Из житья бок о бок с соколом Яр успел уже усвоить, что иной раз одна лишь угроза, пусть даже лживая, способна привести строптивого собеседника к нужной мысли. Наставница такого не одобрила бы, но ей навряд ли доводилось встречаться на узкой дорожке с лихими людьми. Или с такими вот непрошибаемыми болванами. Воровато оглядевшись по сторонам, Яр заставил ножик выскользнуть из дерева и вернуться на крыльцо. Со двора всё равно все разбежались при виде Жилы, а под дождь идти неохота.

Небо едва заметно светлело. Из сумрака бледными пятнами выступали соседние приземистые мазанки; крохотные окошки, теплившиеся неровным светом, казались вереницей болотных огней. Здесь, у кромки великих степей, живут по-другому, чем на севере или даже близ Гориславля. Нежить тут тоже своя, в основном дикая. В деревне водятся в изобилии домовые и их разномастные родичи, но на границе нет обширных пашен – только небольшие делянки, которых не будет жалко, вытопчи их вражья конница. И ещё есть пастбища. Стадо можно хотя бы отогнать при опасности. А земли здесь плодородные, и тепло всю весну и почти всю осень… Будь этот край мирным и спокойным, мог бы кормить целую Ильгоду, и ещё на продажу бы оставалось. Яр с удвоенным усердием вонзил иглу в кожаный лоскуток. До распутицы он в Гориславль так и не добрался; теперь или ждать первых морозов, или выдумывать что-то новое… Осталось ли ещё зерно на городских торжищах?

Жила снова выскочил на крыльцо, на сей раз нарядный, в меховой безрукавке. Боязливо зыркнул в сторону Яра, молча спустился с крыльца и, пригибая голову под дождевыми струями, побежал куда-то на улицу. Должно, с поручением от родителя: трудно поверить, что пошёл бы за плетень по иному делу, в такое-то ненастье. Яр зачем-то проводил его взглядом. Жила нёсся, глядя себе под ноги, оттого и не заметил шагающего ему навстречу кахара. Две размытые сумраком фигуры – одна коричнево-белёсая, вторая тёмно-зелёная – столкнулись и тут же расступились на полшага.

– Смотри, куда прёшь, пёсий хвост!..

Яр до боли сжал в пальцах иголку. Жила не лез бы на рожон, если б вовремя разобрал, на кого налетел с разбегу… А может, он и разобрал, леший его знает, батюшкина баловня. Должно, кахар без оружия, вот недоросль и расхрабрился сверх меры. Издали не было слышно их разговора – только приглушённый гул голосов. Затем воин отвесил Жиле оплеуху.

В шелест дождя ввинтился тоненький визг. Выглянувшая из сеновала молодая работница подхватила подол измявшейся юбки и стремглав бросилась в дом. Позовёт на подмогу или не станет выручать хозяйского сынка?.. Яр отложил иголку и башмак, поднялся, торопливо пересёк двор. Он не знал толком, что станет делать, но дурня во что бы то ни стало надо оттащить от опасного противника…

Жила, размахнувшись, ударил кахара в челюсть.

Где-то за спиной зашумели тревожные голоса. Яр рывком распахнул калитку, подбежал к Жиле, оскальзываясь на размытой чёрной земле. Попробовал оттеснить в сторону, однако бестолковый детина уже закусил удила; он легко вырвался из Яровых рук и опять ринулся на обидчика.

– Стой, дурак! Куда ты…

Жила глянул на него с подлинной ненавистью. Ох, не надо было дразнить болвана – не стал бы он теперь показывать удаль… Яр встал перед кахаром, заслоняя собой развоевавшегося недоросля. Примирительно поднял ладони. Тёмные глаза недобро сощурились на него сквозь прорези маски.

– Не гневайся! Он у нас… малоумный, – спасительное слово отыскалось само; должно, вспомнился Дранок. – Не хотел тебя обидеть. Прости его.

Кахар медленно опустил занесённую руку, потёр ладонью мозолистый кулак. Часто, поди, пускает в ход.

– Пусть просит пощады, – медленно проговорил он, неловко растягивая слова. Отвык от родного языка.

Яр обернулся – и тут же мир вокруг рассыпался звенящей болью. Тяжёлый, зараза, кулак у Жилы… Мысль эта мелькнула и растворилась в монотонном шуме дождя. Жила шагнул мимо Яра к неподвижно застывшему воину, снова занёс кулак. Мучительно медленно, таким очевидным и таким неостановимым жестом кахар вынул из складок богатого одеяния тонкий кинжал.

Виски ледяным остриём пронзила чужая смерть.

– …Всех. Каждого, – раскатистый низкий голос вырвал его из небытия. – Кто не пожелает, пусть никогда больше не выйдет из дому.

Яр упёрся ладонями в склизкую грязь, с трудом поднял голову. Среди серой хмари сновали люди в тёмно-зелёных одеждах. Вдоль плетней толпились деревенские – насквозь промокшие, напуганные, дрожащие не то от холода, не то от страха.

– Я хочу знать, кто так худо его научил, – кахар длинным кривым клинком указал на распростёртое в грязи тело Жилы. – Кто его отец? Пусть выйдет сюда.

Ответом ему было молчание. Жукарь, бледный как смерть, стоял у соседского забора, поодаль от родичей, от хмурого Власа. На коновода никто не глядел: все смотрели на мёртвого Жилу, на предводителя кахаров, на его подручных, выгонявших из домов тех, кто до сих пор сам не вышел на шум. Яр осторожно поднялся на ноги. Воин равнодушно чиркнул взглядом по его лицу.

– Пусть выйдет сюда тот презренный, что не научил своего сына почтению! – повысив голос, повторил кахар. – Иначе же пусть он видит, как от его трусости гибнут его сородичи!

Он сделал короткий знак ладонью, и один из воинов вытолкнул к нему попавшегося под руку мальчишку. Толпа взволнованно загудела, всколыхнулась. Тощий мужичок рухнул на колени в слякоть, молитвенно прижал ладони к груди:

– Пощади, добрый господин! Не тронь малого… Тебе вон Жукарь нужен…

– Пусть подойдёт, – непреклонно повторил кахар. Клинок в его руке тронул мальчишкину шею; на серую рубаху стекла блестящая алая струйка.

Нет, Жукарь не выйдет. Пусть хоть всю деревню вырежут – не выйдет.

– Постой, – Яр шагнул вперёд, силой заставляя себя сосредоточиться. Поймал в прорезях маски бесстрастный взгляд кахара. Вскинул руку, обжигаясь о собственные чары. Он сумел бы и незаметно, если бы голова не раскалывалась от боли. – Пощади их. Виновный наказан. Они ни при чём.

Шёпот за спиной – недобрый, враждебный. Сколько из них догадалось? Сколько без сомнений толкнёт его в спину, прямиком на клинок кахара? Сами воины медлят; может, не поняли, а может, не смеют шелохнуться без повеления…

– Ни ты, ни твои люди никого здесь не тронут, – раздельно произнёс Яр. Теперь предводитель не отдаст приказ, даже если поймёт… Даже если ему помогут понять… – Отпусти мальчика. Всех их отпусти. Отзови своих.

Кахар медленно опустил клинок. Дважды коротко свистнул; мельтешившие среди дождя тёмно-зелёные силуэты разом замерли. Освобождённый мальчишка, заливаясь плачем, кинулся к отцу. Яр не оглядывался. Ничего хорошего там не ждёт. Надо бы бежать, но сил на прыжок сейчас не хватит. Ни на что не хватит…

– Будь по-твоему, – холодно проговорил кахар и отвернулся. – Пусть все уходят.

Сам он первым пошёл прочь от дома Жукаря, брезгливо отряхивая сапоги от грязи. Проворно потянулись прочь пугливые селяне. Ничего не замечать, ни во что не вмешиваться, не лезть на рожон – разумно. Само собой, они выдадут Яра, как только кахары того потребуют, но пока всё тихо… Пока есть время уйти хотя бы на своих двоих…

– Вон оно как, – цепкие пальцы ухватили Яра за плечо. Влас без церемоний толкнул его к плетню, сгрёб в кулак тесёмки, стягивающие на горле воротник рубашки. – Экий ты, однако, хитрец. Откуда только взялся такой… А, Пройда?

Яр лишь мотнул головой в ответ. На кахара ушли последние силы.

– Кто учил тебя? Говори!

– Никто.

– Ишь ты, самородок, – Влас медленно вынул нож из-за пояса. – Кто б знал, что ещё ходит такая погань по нашей земле…

– Тебе запрещено убивать, – напомнил Яр. Страха не было; было лишь горькое, как степная полынь, сожаление. – Боги не велят.

Влас усмехнулся.

– Боги простят.

Короткий клинок промелькнул в густом воздухе серым всполохом. Сталь глухо звякнула о серебро, соскользнула. Удар, нацеленный в сердце, пришёлся ниже, под ребро. Не беда, второй раз не промахнётся… Боль вспыхнула как-то тускло, отстранённо: наверное, даже на неё не осталось сил. Сокол замахнулся снова. Яр опустил тяжёлые веки. Так и должно было кончиться, рано ли, поздно… Влас отчего-то не спешил его добивать; громкий его голос обжёг слух, но так и не распался на слова.

Всё вокруг снова заволокла непроглядная тьма. Теперь, наверное, навсегда.

XXV. Жребий

Надзорщик откровенно хандрил. Он вразвалку шлёпал по схваченной заморозками земле, укрытой тонким слоем слежавшегося снега; тяжёлые подошвы оставляли меж древесных стволов грязно-бурые, в цвет перегнившей листвы, следы. В редколесье царило безмолвие, изредка нарушаемое сухим потрескиванием мёрзнущего дерева. Пасмурное небо, исчерченное кривыми чёрными штрихами ветвей, низко нависало над макушками обнажённых осин.

– Андрюх, не отклонились? – осторожно спросил Верховский. Ему не нравилась равнодушная обречённость, с которой напарник брёл в глубь лысой по-зимнему чащи.

Надзорщик бросил взгляд на правое запястье и покачал головой.

– Не, правильно идём.

– Может, с картой сверимся?

– Да ну, тут плутать негде, – Андрей надрывно зевнул и потёр компас ладонью в перчатке. – Нам с тобой повезло. Ребят вон отправили торфяники прочёсывать. Там один шаг не туда – и бульк…

– Часто сюда мотаешься?

– Случается, – надзорщик втихомолку взял левее. Верховский дипломатично сделал вид, что ничего не заметил. – Места такие… Гиблые. Болото – оно и есть болото, а в здешних вдобавок нежить кишмя кишит. У нас полигон к югу отсюда, так он вечно переполненный. Отлавливать не успеваем.

– Ага, знаю, – Верховский рассеянно кивнул.

Второй водно-сухопутный полигон, или шатурский питомник, он помнил превосходно. Идеальное место ссылки для проштрафившихся младших специалистов. Питомником этот адский клочок земли прозвали потому, что поголовье тамошних неживых обитателей имело склонность самопроизвольно возрастать. Научники винили в том аномально холодный магфон, надзорщики – неудачно выбранное место в болотистой низине, и ни те, ни другие не могли и не желали ничего поделать с проблемой. В конце концов, шишигой больше, шишигой меньше – разницы никакой.

Загвоздка в том, что в округе водятся отнюдь не только шишиги.

– У местных всякие байки ходят, – Андрей уныло шмыгнул носом и понизил голос. – Мне понарассказывали, пока на полигоне куковал.

– Про то, что тут люди пропадают?

– Да это само собой. Здесь, говорят, одна дамочка нехорошей смертью померла, – надзорщик зябко передёрнул плечами. – Давно ещё, до революции. Из знатных была. Её сюда из Москвы услали, потому что малость того – крыша у барышни поехала. Чтоб, значит, семейство не позорила…

– Тут же глушь страшная.

– Ага. Санаторий для душевнобольных, – Андрей хихикнул, но как-то неуверенно. Мёртвый лес, пахнущий влагой и запустением, навевал мысли скорее о безвременной гибели, чем о покое. – Ну, за что купил, за то продаю. Дамочка эта жила себе на свежем воздухе, гуляла с сиделкой, в церковь ходила – вот в эту самую, – он неопределённо кивнул в сторону чащи. – А потом вроде как спуталась с каким-то мужиком из местных. То ли сиделка недоглядела, то ли чего…

– Так ведь больная же была барышня? – придирчиво уточнил Верховский. Байка эта нехорошо перекликалась с днём сегодняшним. Сумасшедшие люди, сумасшедшая нежить, сумасшедшая девица, погибшая больше века назад в здешних недобрых лесах…

– Может, у неё только с головой не в порядке было, а со всем остальным – очень даже ничего, – усмехнулся надзорщик. – Ну и вот, доложили в Москву её брату – так, мол, и так, сестричка ваша изволила проблем семейству принести. Решили её перевозить отсюда, к врачам поближе, от полюбовника подальше. Барышня, само собой, не хотела. Скандалила, ругалась, все дела… В ночь перед отъездом взяла да ушла в лес.

– Нашли утром бездыханную?

– Да нет, отыскали в относительно добром здравии. Ручку только где-то поранила, – Андрей вновь украдкой сверился с компасом. – Несколько дней отлёживалась здесь, в доме. На беду, непогода разыгралась, а тут в дожди опасно: сам понимаешь, болота… Застряли в деревне и местные, и братнин посыльный, который за мадам приехал. Барышня понемногу оклемалась. Тихая стала, покорная. К огню только садиться перестала.

– А потом порешила всю деревню?

Андрей мрачно кивнул.

– Первой сиделку нашли. Потом кухарку и посыльного. Тут уж забили тревогу, а деться-то некуда: распутица, из деревни не выехать, за помощью поди кого отправь… Одного какого-то шустрика снарядили бежать на своих двоих – он потом это всё уряднику и рассказывал. Остальных никого в живых не осталось. Местные, кто из здешних деревень перебрался, до сих пор, как в лесу неспокойно, говорят, мол, графиня буянит.

– Весело, – хмыкнул Верховский. – А по отчётам что? Водится кто-нибудь… кровожадный?

– Леший его пойми, – Андрей зло сплюнул в нетронутый снег. – За весь двадцатый век никого такого не видели. Так, болотники, туманницы…

– Тоже солидно.

– Ага. Ещё и шестое число сегодня…

Они ненадолго умолкли. Верховский мельком глянул на экран телефона: связь не ловила, оставалось надеяться на рацию и сигнальные амулеты. Дежурную группу оперативников раскидали для усиления к наздорским патрулям; когда лезешь в логово к нежити, да ещё и в день повышенной активности, лишние руки не помешают. Напарник прав: хуже всего приходится тем, кого отправили на болота. В заброшенных деревнях, по крайней мере, почва не норовит уйти из-под ног. Андрей – бывалый спец, да и у Верховского скопился солидный опыт по части утихомиривания нежити; начальство, наслышанное о новогоднем переполохе, рассудило, что их сил хватит, чтобы обойти небольшой участок. Скорее всего, не ошиблось. Лес выглядел покинутым: ни звука, ни движения, разве что изредка падали с веток тяжёлые снеговые шапки. Нежить не любит безлюдные места, ей голодно в подобных медвежьих углах…

– Работёнка, – пожаловался Андрей, отряхивая снег с высоких резиновых сапог. – У всех выходные, а мы тут гуляем… Так ещё и дрянь всякую про нас в «Зеркале» пишут. Мол, не соответствуем, не выполняем… Совсем там Потапов перестал смотреть, чего в тираж выпускает?

– Всегда будут недовольные, – сдержанно заметил Верховский.

– Будут. А мы терпи, – проворчал надзорщик. – Аккуратней, тут овражки. Вон, видишь, где каменюки торчат?

Каменюки ещё хранили на себе следы резьбы – ровные края, строгие узоры, кое-где обведённые плесенью. Надгробия. Рыжевато-белое здание старой церкви высилось за чёрной паутиной ветвей безмолвной давящей громадой. Кирпичные своды, покрытые облезлой извёсткой, не внушали доверия, но обойти их стороной патрульные не могли. Нежить равнодушна к человеческим верованиям; в действующие храмы, понятно, не суётся – слишком много внутри огня, а вот в заброшенных гнездится с удовольствием. Если в округе есть кого жрать, конечно же. На этот счёт Верховский серьёзно сомневался. Ну кому сюда надо, кроме редких туристов, истосковавшихся по острым ощущениям? И сотрудников надзора, само собой, но это добыча непростая.

– Малолетних идиотов недавно отсюда выволакивали, – вполголоса поделился Андрей. – Повадились… Стены все изрисовали. Хорошо хоть ума хватило костёр зажечь.

– Чего их сюда носит?

– А леший их пойми… Вот в десятом году спокойное было лето: торфяники горели, никто из цивилов сюда не совался, нежить всю как ветром сдуло. В питомник.

Верховский только хмыкнул в ответ. У надзора свои понятия о спокойном лете.

– Ты, Андрюха, давай технику безопасности соблюдай, – ворчливо напомнил он, проверяя, хорошо ли лежит в кобуре табельное. – Чего тут осматривать надо?

– Сань, сами руины и колокольню, – спохватился надзорщик. – Ты иди в башню, смотри только, чтоб на башку чего-нибудь не свалилось. Купол я уж сам…

Верховский проверил, работает ли сигнальный амулет – после случая с Феликсом никакое количество предосторожностей не казалось ему паранойей – и свернул к безголовой кирпичной башне. Зиявший в стене проём кто-то – может быть, всё те же надзорщики – перетянул красно-белой лентой, уже успевшей выцвести. Ушедший направо Андрюха, настороженно озираясь, нырнул в красноватую пустоту под ржавым скелетом полукруглого козырька; должно быть, там располагался главный вход. Верховский смахнул наметённый ветром снег, упёрся ладонями в шероховатый кирпич и, подтянувшись, забрался на относительно надёжный кусок кладки. Изнутри облгоданная временем башня походила на исполинский дымоход, в котором зачем-то кое-где прорезали окна. Потолка у колокольни, как и следовало ожидать, не было. В щели между обломками досок, сложившимися в неровную колючую звезду, медленно падали мелкие снежные хлопья. Стены здесь стояли чистыми: видимо, любители выражать творческую натуру при помощи баллончика с краской побаивались забираться в аварийное строение.

У подножия башни по кладке стремительно скользнул клочок сумрака. Верховский сначала зажёг в ладони пламя, а потом сообразил, что это всего лишь Андрюхина тень: он видел отсюда, как луч фонарика очерчивает тёмные закоулки соседнего с колокольней тесного закутка. Здесь, похоже, никого нет. Как бы ни любила нежить всё, во что вложен человеческий труд, ей не по душе годами куковать в лесной чаще в надежде залучить к себе случайного туриста или заплутавшего грибника. Верховский для порядка выудил из кармана амулет-детектор. Кварц едва заметно светился голубоватым светом. Всё в норме, аномалий в фоне нет. Стандартное гиблое место в лесной глуши.

– Сань, – недоумённо окликнул Андрей, – ты что там делаешь?

– Андрюх, ничего, – Верховский озадаченно вгляделся в полумрак за пустым проёмом. С занятой им высоты в свете чужого фонаря виднелись только исписанные граффити сводчатые стены. – Детектор проверил просто.

По утоптанной земле глухо прокатились торопливые шаги. Из темноты показался надзорщик; он прикрыл ладонью глаза от серого дневного света и уставился на напарника, как на привидение. Оглянулся. Снова высунул нос в разрушенную колокольню.

– Старший лейтенант Верховский? Это ты?

Верховский кивнул, на всякий случай показал жестами: «верно», «на боевом посту», «готов». Андрей открыл было рот, но вдруг в ужасе отшатнулся от проёма. Оскальзываясь на мёрзлой земле, надзорщик отбежал на пару шагов, присел на корточки и прикрыл голову руками. Верховский рывком задрал голову, ожидая увидеть сыплющиеся сверху обломки, однако всё по-прежнему было тихо. Он снова сжал кулак, готовясь, чуть что, высвободить силовой заряд.

Внутренность башни подёрнулась дымкой, словно порыв ветра взметнул укрывавший землю снег. Чёрный зев проёма дрогнул, будто кадр на некачественной плёнке, и пропал. На его месте виднелась теперь только покрытая белёсой штукатуркой кирпичная стена. Верховский с трудом сдержал просившееся на язык крепкое словцо. Торопливо нырнул под ленту, спрыгнул внутрь колокольни, повернулся так, чтобы стоять лицом к затянутому зыбким туманом проходу. Тесные стены устремились ввысь, на глазах светлея и зализывая нанесённые временем раны. Под ногами стелился теперь дощатый пол, а в центре проступавшей из небытия комнаты вилась вокруг столба узкая винтовая лестница. Верховский прикрыл глаза, не позволяя мороку себя обмануть. Этому учила его Лидия. Когда зрение лжёт, надо добывать информацию иными способами…

Шаг. Шаг. Если напрячь слух, можно различить, как снег похрустывает под подошвами. Протянутая вслепую рука наткнулась на щербатую кирпичную кладку, нашла её край. В лицо веет слабым сквозняком. Запнувшись о порожек, Верховский пробрался в затхлую пустоту за невидимым проёмом. Что дальше? Орать Андрюхино имя? Нежить, конечно, не получит над ним власти, но голос немедленно выдаст его местоположение. Хотя, леший побери, если эта дрянь умеет наводить морок, то с чутьём на магов у неё всё в порядке… Верховский осторожно огляделся из-под опущенных век, стараясь не менять положения тела. Вокруг соткалась чистенькая тесная каморка, освещённая призрачными свечами в напольных подсвечниках. За высокими распахнутыми дверями виднелся горящий золотом иконостас. Белую штукатурку на стенах украшали невнятные цветные пятна – то ли у нежити не хватило терпения на росписи, то ли она их попросту не помнила.