Текст книги "Платина и шоколад (СИ)"

Автор книги: Настя Чацкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 52 страниц)

Это край.

– Херов край... – шёпот невесомый.

Просто выдох.

Он с силой вколачивает кулаки в ближайшую стену. Жмётся лбом к холодному камню. Едва сдерживает желание разбить себе голову.

Рычание отдаётся в затылке. Кожа елозит по неровной поверхности. Выметайся, выметайся, пожалуйста. У меня просто... просто поедет крыша, если ты не остановишь это.

Я превращусь в психа. Окончательно. Я просто... знаешь...

Чёрт.

Малфой дышит через рот. Рвано, пытается выдохнуть её из себя. Пытается сдержать скулёж. Резко разворачивается, запрокидывает голову. Ударяется затылком. Ещё раз, сильнее.

Жмурится.

Неужели ты хочешь этого, сука. Неужели именно этого? Видеть, как я помешаюсь. Соскочу. Хочешь сделать меня тем, кто не отрывает от тебя глаз? Тем, кто пялится тебе вслед? Тем, кто сжимает зубы, чтобы не позвать тебя, когда ты проходишь мимо.

Тем, кто прислушивается к каждому твоему шагу за стеной.

Тем, кто готов сесть и ждать, пока ты наиграешься в эти-свои-сучьи-игры.

И он снова лупит стену. Мерлин, в этом году он только и делает, что разбивает себе руки.

И это не больно. На этот раз даже без крови. Это раздражает. Раздирает раздражением.

Не собирается заканчиваться. Будет жрать изнутри, прогрызать чёртову дыру, разрывая всё, на что напорется, уничтожая, подчиняя. И это... просто рехнуться.

Невозможность взять себя в руки пугает. Дрожь в жилах не успокаивается. Его действительно колотит. Он отталкивается от стены, делает четыре лихорадочных шага, опираясь руками о каменные перила. Опускает голову, вслушиваясь в гремящую внизу музыку. Чувствуя, как лопатки натягивают ткань пиджака.

Это всё было так же пусто, как горящая канитель внутри него. Распухшее, ненормально огромное бессилие, скрывающееся время от времени под раскалёнными яростными волнами. И в эти моменты казалось, что что-то в нём всё ещё наполовину живо.

Что что-то Блейзу удалось спасти. Тогда, в совятне.

И это что-то беспрерывно заходится ужасом.

Даже сейчас.

А Малфой затаил дыхание, стоило гремящей музыке заполнить холл от того, что кто-то на мгновение открыл дверь в Большой зал. Секунда, достаточная для того, чтобы выскользнуть из помещения. Каменный пол прорезала длинная полоска света, дрожащего и избитого мелькающими тенями. Но тут же исчезла – и звуки снова будто из заколоченной коробки.

Только... теперь он здесь не один.

Малфой резко выпрямился. Слегка наклонился и замер, глядя вниз. Замечая медленно проходящую на середину холла фигуру.

И стало совершенно тихо. Это была та тишина, которую приносило только присутствие Грейнджер.

Её наряд блестел в темноте. С этого ракурса было видно открытую спину. Разрез спускался до самой поясницы, дразня, привлекая. И Драко вдруг осознал – на ней нет бюстгальтера.

А гриффиндорка молча стоит там, внизу, и смотрит по сторонам, сжимая перед собой руки. Словно ищет кого-то взглядом. Ткань невесомо стелется у стройных ног. Надо же. Практически освещает тёмный холл.

Хорошо бы тебе молчать, Малфой. Пусть уходит. Так будет лучше. Несмотря на то, как сильно ты хочешь...

Он кашлянул.

Совсем тихо, наверное – этот звук потерялся бы в любом другом, даже если бы у стены поскреблась мышь. Но мыши не было. И Гермиона вздрогнула, оборачиваясь. Поднимая голову.

Глядя прямо на него. Глаза влажно блестели в темноте.

Всё, баста, Грейнджер.

Ты чувствуешь всю необъятность краха? И у него, кажется, нет границ. Ни одной. Нет даже горизонта.

Чёртово фиаско. Словно кто-то бросил кусок мяса и – давитесь, жрите или сдохнете.

Это что-то замкнутое и подкожное. Это зуд мыслей. Это зуд кожи, требующей прикосновения.

Наверное, именно это удерживает твой взгляд на мне сейчас. Это заставляет сделать шаг. Сначала неуверенный, а потом – быстрый, торопливый. Вверх по лестнице. И я снова смотрю на твою спину, пока ты поднимаешься, придерживая платье. Ты почти бежишь. А я хочу сжаться. Исчезнуть. Вернуться... куда-то, где тебя не было.

Почему мы здесь одни? Почему вокруг нет той толпы, что всегда останавливала меня?

И почему, ради Салазара, я снова отталкиваюсь от перил и поворачиваюсь к тебе лицом?

Есть ли вообще ответы на эти вопросы – и должны ли они быть озвучены, – он не знал. Всё слишком запуталось. Потому что всё, что он сейчас замечал, это она.

Гермиона всё ещё сбито дышала после стремительного подъема.

Смотрела, глубоко.

Своими-слишком-распахнутыми, когда Малфой рванулся к ней, преодолевая оставшиеся несколько шагов, обхватывая руками, врезаясь своим телом так, что оба ударились о широкую колонну. А через мгновение столкнулись и их рты.

Просто. Нужно. Без слов.

И глотку отпустило.

Её рука зарылась в мягкие волосы на его затылке. Сильно, тоскующе, сжимаясь, так прекрасно-правильно. Будто там ей и место. Всегда. И ему кажется, Боже, пусть только кажется – что может быть правильнее движений этих пальцев? Таких горячих, почти злых, притягивающих.

Я знаю, что это, Грейнджер. Клянусь, я знаю вкус этой тоски... пряный, отдающий пуншем. Пьянящий.

Малфой провёл языком по её губам, не соображая, раздвигая их, проникая внутрь, горячо, мокро, почти не веря в то, что он здесь, с ней. Прижимает её к колонне. Вдыхает этот запах. Наконец-то.

Староста девочек. Староста мальчиков.

Сдвиг по фазе.

Скользящее встречное движение – и оба стонут как помешанные. Громко, глухо. Почему достаточно одного контакта ртов, одного столкновения языков – и они горят, превращаясь в уголь? Рассыпаются раскалённым пеплом, рвано дыша в губы друг друга. Почему?

Почему он до хруста распахивает её рот, надавливая на подбородок большим пальцем, а остальными обхватывая шею, впиваясь, притягивая ближе, чтобы врезаться языком ещё глубже? До самой души. Попробовать вкус этого сумасшествия.

Распробовать то, что терзает их обоих.

А она позволяет кусать, почти прокусывать свои губы, вылизывать этот сумасшедший рот изнутри. Малфой бы рехнулся, если бы она не позволила. Потому что он слишком долго хотел. А она так дрожала, словно ещё немного – и дрожь перерастёт в пляску.

Почему?..

Руки Драко скользят по тонкой талии, вверх, сминая прекрасную ткань платья, сжимая её в пальцах. Перебарывая желание разодрать его на части. Прямо здесь, в темноте. И к чёрту эту дорогую роскошь. К чёрту тех, кто внизу. Веселится и потеет на танцплощадке. Так банально – но единственные, кто был сейчас во всём Хогвартсе, это он и она. И – может быть – ожидание. Оно так вжилось под кожу, что стало почти материальным. Почти обзавелось душой. А иногда, видит Мерлин, управляло и разумом.

Он остановил свои руки, поглаживая большими пальцами грудь. Слегка надавливая, чувствуя твердеющие соски под подушечками пальцев сквозь нагретую её телом материю. Колотящее в его правую ладонь сердце. Влажный звук разорванного поцелуя, и он замирает, слегка касаясь кончиком носа её переносицы. В почти чёрных глазах на секунду появилось напряжение.

Словно она боялась, что его руки сейчас сделают больно.

Или оттолкнут.

Всё в порядке, Грейнджер.

Нихрена не в порядке.

Вместо того, чтобы что-то сказать, он снова, на этот раз мягко, прижался губами к её губам, тут же встречающих, с готовностью распахивающихся. От этой покорности по спине прокатила очередная горячая волна, рассыпая мурашки, выступая невесомой плёнкой испарины на висках.

Тонкие руки соскользнули с его волос. Сбежали вниз по груди, останавливаясь на несколько секунд, нащупывая прорехи в рубашке. Это совсем не руки Паркинсон. У Грейнджер пальцы приятно-прохладные, и эту прохладу он ощущает тут же, жгущим прикосновением, прямо к коже. Тихое рычание отдаётся вибрацией на языке Гермионы, кончик которого он тут же прихватывает зубами и прикусывает, что заставляет её вздрогнуть.

А в следующую секунду резко выгнуть спину.

Потрясающе-абсолютно-восхитительно.

Её красивое тело.

На мгновение отстранился, чтобы сделать глоток воздуха. И тут же.

– Малфой... я...

Она задыхалась. Он тоже задыхался, будто самим собой.

Наверное, именно это заставило его протянуть одну ладонь к горящему лицу Гермионы и мягко погладить костяшками до виска, обхватить, оглаживая скулу, не давая закончить.

– Ш-ш... Ты сегодня такая восхитительная.

Сказать это вслух. Испытание.

Но получилось... так искренне.

Наблюдать, как она всматривается в него, почти в ужасе. Но затем прикрывает глаза, слегка поворачивая голову к его запястью. Вслушиваясь в сбитый шёпот слизеринца. И бешеная, кипящая волна плавящей нежности, смешанной с желанием, затопила его. Погрузила, накрыла с головой.

– Я хотела... Малфой, пожалуйста, – просьба такая тихая, хриплая. Тягучая, как патока. Драко едва не рычит от мягкости голоса. Бля, этот голос... и стояк в штанах едва не разрывается пульсацией от задыхающегося звучания.

– Что?

– Прости меня.

Он замер. Растерянно моргнул.

– За что? – дыхание касается кожи.

Между ними всего несколько сантиметров. Влажных, пульсирующих нетерпением. А она... извиняется?

– Я должна была сказать... посоветоваться с тобой перед тем, как согласиться. Ведь отец Курта...

Миллер. Господи, о чём ты думаешь?

– Курта? – тупо переспросил Драко.

– Да, – она быстро облизала губы. – Ну, ты же знаешь. Так вот, у меня есть что-то вроде плана. Но для этого мне нужно проводить с ним много времени и...

Блять.

Что-то, отдалённо похожее на злость, начало жужжать где-то в третьем позвонке. Серые глаза прищурились.

Неужели даже сейчас, когда его язык минуту назад был почти на глубине гланд Грейнджер, она собирается говорить с ним об этом придурке? Или это... это появление, поцелуи – что, что-то вроде подготовки? Отвлекающего манёвра?

Малфой напрягся. В глазах Грейнджер вспыхнул страх.

– Нет, погоди...

– Это скоро станет твоей любимой темой для разговора, а? – он отстранился, опуская руку, которая недавно ещё гладила кожу грейнджерской щёки. – Тебе недостаточно того, что ты провела с этим мудилой вечер?

– Нет.

Драко уставился на неё. Растрёпанный, возбуждённый и злой. Грейнджер тут же спохватилась:

– То есть... я не это имела в виду.

– Что тогда?

– Что ты не прав. Я всего лишь хотела попросить прощения. Ты запретил мне общаться с ним, чтобы защитить мать, а я... Да, это было внезапно и несколько необдуманно, но в этом был резон, Малфой. Был и есть, – её голос дрожал, совсем немного. И, кажется, она всей душой верила в то, что городила.

– Отлично... – он сделал шаг назад, тяжело выдыхая и прикрывая глаза. Пытаясь взять под контроль. Слишком много всего сейчас разрывало изнутри. – Просто супер.

Отвернулся и несколько секунд стоял, не двигаясь. А затем снова вперился взглядом в лицо Гермионы. Выражение оного показалось ему... странным. Почему – он не понял. Поэтому просто процедил:

– Знаешь, когда в следующий раз соберёшься заговорить о нём при мне, лучше предупреди заранее.

– Чтобы ты успел убежать подальше?

Драко сощурился ещё сильнее.

Стиснул зубы и сделал один длинный, раздражённый шаг вперёд, который чуть не заставил девушку снова припечататься к колонне. Но она осталась стоять на месте.

И что-то в её глазах...

– Слушай меня, Грейнджер. Не переходи границы дозволенного. Никому нельзя переходить границы дозволенного, поняла? И ты не грёбаное исключение, чтобы...

Чтобы.

Губы с привкусом пунша закрыли ему рот.

Малфой оторопело замер. Моргнул. Что ещё за?..

Пару секунд – он резко отвернул голову, всё ещё не до конца осознавая – показалось ему или в самом деле Грейнджер только что использовала его способ окончить ссору.

– Какого хера ты...

Ты. Снова.

Рука скользнула на затылок, привлекая к себе.

И на этот раз язык прочертил быструю влажную полоску по контуру его губ, а затем исчез в горячем ротике, который тут же обхватил подбородок, заставляя резко выдохнуть.

Она с ума сошла? Что ещё за игры? Двинулась крышей на почве неудовлетворённого... ох, блять.

Зубы нежно прикусили кожу над кадыком.

Драко сжал челюсть. Не смей поддаваться этому, Малфой. Не смей, понял?

Старательно игнорируя терпкое возбуждение, текущее по животу в пах, он облизал губы, когда неровная дорожка поцелуев оставила за собой влажный след на шее, к воротнику, а руки нырнули глубоко под пиджак, оглаживая напряжённые плечи. Слегка скребя ногтями по материи. Возвращаясь к груди.

Что она делаетЧто она задумалаЧего она этим добьетсяЧто...

Вопросы вынеслись из головы, когда он ощутил, что руки мягко толкают его и тело бессильно приваливается спиной к стене.

Мерлин.

Пальцы уже расстёгивают первую пуговицу его рваной рубашки, а слюна отказывается проходить в раскалённое, как песок в пустыне, горло.

– Грейнджер, какого чёрта...

Она только целует его горячую кожу, часто дыша, разнося этими быстрыми прикосновениями жар по каждой вене, впитывающий и разрывающийся на кончиках пальцев.

Мерлин.

Она, кажется, возбуждалась не меньше, чем он сам.

Он следил взглядом, как горячий рот жмётся к нему сквозь рубашку. Словно пытается ощутить вкус кожи, пробиваясь для этого к самому его существу.

Пальцы нетерпеливо дёргают пуговицы.

И он... что?

Помогает. Так же нетерпеливо освобождая себя от одежды, заражённый этим безумием, чувствуя учащающуюся пульсацию в штанах. Чувствуя, как медленно едет крыша.

Сумасшедшая... блин... сумасшедшая девчонка.

Это было то, против чего нельзя было пойти. Тот самый обезоруживающий приём. Она хотела его. И это было сильнее чего-либо другого. Хоть и невыносимо нечестно.

Было почти больно смотреть, как губы Гермионы оттягивают ткань рубашки на уровне его пупка. Драко подавил стон, торопливо переводя взгляд. Не собирался он кончить в штаны, просто глядя на то, как Грейнджер блестит своими глазами, лихорадочно, возбуждённо, бросая на него взгляды снизу вверх.

И – да, ей пришлось почти сесть на корточки перед ним.

Так, что тонкий позвонок отчётливо проступил на хрупкой спине, не прикрытой платьем.

Блять. Она перед ним. У его ног. Господи, безумие...

– Нет... Грейнджер, встань...

– Тише, – сбитый очередным поцелуем шёпот достигает горящего мозга не сразу. – Пожалуйста, я очень хочу...

Она хочет.

Он не сдерживается: низкий стон пролетает жаркой пылающей птицей, отбиваясь от стен и постепенно умирая в огромном холле. Грейнджер вторит ему, но намного тише. Нежнее. И от этого.

В животе закручивается огромная, давящая, дрожащая пружина. Закручивается и набухает.

Он еле заставил себя отвести глаза. До боли вдавил затылок в стену. Бездумно смотрел перед собой, в полутьму альковов на другой стороне холла, где-то внизу, не соображая, чувствуя лишь, что рубашка распахивается под торопливыми пальцами, а любопытные губы скользят по животу, от чего каждая мышца напрягается.

Это похоже на лихорадку, самую невыносимо-жаркую и сильную, от которой спина уже покрыта потом, а ткань липнет к коже. И он почти не думает, не соображает, когда несколькими судорожными движениями стаскивает одежду с плеч, оставаясь в одной бабочке на голое тело. Блять, так нелепо... но эта мысль не задерживается в голове надолго: он чувствует прикосновение, от которого мутнеет в голове.

Взгляд опускается сам.

И глаза застилает туман, потому что Малфой видит, как рот Грейнджер осторожно, неумело скользит вверх прямо по бугру в его брюках, едва касаясь, заставляя задержать дыхание, смаргивая круги перед глазами, и стиснуть руки в кулаки.

Только бы не толкнуться к ней. Нет. Нельзя, нет. Она не должна.

– Грейнджер, – так тихо, что... что это вообще было?

Он забыл. Не понял, не обратил внимания, не... не...

Потому что влажные губы сильнее потираются о ткань. А затем приоткрываются, позволяя кончику языка выписать на ней несколько крохотных кругов.

Боже, блять.

– Боже... – вырывается почти рычанием.

Пружина.

Затягивается сильнее, отчего по спине прокатывает волна душащего озноба. И он не сдерживается – делает почти незаметное движение бёдрами вперёд, которое тут же ощущает Грейнджер.

Вздрагивает, на мгновение отстраняется, словно пугаясь его стона.

И Малфой чуть не стонет снова – от разочарования и ловит себя на том, что готов умолять её продолжить то, что она так бесчестно начала. И...

Он так хотел ощутить её.

Больше всего на свете. И сейчас, прижимаясь голой спиной к стене, он протягивает трясущуюся руку и гладит Гермиону по плечу, пытаясь подтянуть её к себе, наверх.

Её нужно было больше. Слишком жарко, чтобы вынести этот жар самому. Но она аккуратно отводит его ладонь, нежно целуя запястье. Глаза всё так же блестят.

– Погоди... – и руки тянутся к ремню на брюках.

– Нет! – хриплый выдох.

Да! вопль внутреннего голоса. Такой ликующий, как тогда, когда он поймал снитч в последней игре.

Она не должна этого делать. Он просто не выдержит, если его в таком состоянии коснутся эти губы. Коснётся она – кожа к коже. А если на секунду... нет, на мгновение представить, как он погружается...

Зубы заскрипели, стискиваясь, когда ремень поддался и со звоном пряжки расстегнулся.

Почти сразу же штаны оказались приспущенными вместе с бельём.

Член, твёрдый, как херов кол, стоит прямо перед ней, влажный и немного блестящий от этой влаги. Глаза Гермионы расширяются, и она закусывает губу.

Не притворяйся, Грейнджер, ты уже видела его, и не... ох!

Пальцы несмело сомкнулись у самого основания и аккуратно повели вверх, касаясь нежной кожи и еле сжимаясь, но от этого прикосновения у Драко создалось ощущения, что в обоих его ушах прозвучали синхронные оглушающие гудки экспресса.

– Скажи мне, – её голос едва слышен сквозь шум в голове.

Тонкие пальцы продолжают неторопливо двигаться, размазывая выделяющиеся капли смазки по всей его длине. Тёмные глаза неотрывно наблюдают за этими действиями.

– Скажи... как?

– Грейнджер... – его трясёт.

Снова пытается сухо сглотнуть.

– Просто скажи, – тихий шёпот. – Как?

Малфой почти ощутил, как едет его крыша.

– Медленно, – хрипит, выдавливая из себя одно единственное слово, после которого...

Господи. О, Господи.

Дыхание застревает в груди, а внутри, глубоко, там, где рассыпаются палящие искры, прожигая в коже дыры, разрывается пылающий котёл с огнем, зажигая всё, моментально.

Жар.

Тянущий, тугой, сосущий жар, от которого свело внутренности.

Глаза закатились под веками, а изо рта вырвался не приглушённый уже ничем стон.

Влажно, горячо. Она обхватила губами головку, осторожно опускаясь, вбирая глубже, помогая себе руками. А Драко чуть не начал читать молитву, набрав полную грудь воздуха и задержав дыхание, снова уткнувшись затылком в стену.

Мерлин. Он умрёт сейчас.

Просто умрёт или кончит. В первую же секунду. Чувствуя, как горячий и твёрдый язычок скользит по самому кончику, слизывая обильно выступающую смазку.

То, что чувствовал сейчас Драко, он затруднялся описать хотя бы одним примерно подходящим словом, поэтому выбрал самое нужное.

– Грейнджер...

Её руки сжались немного сильнее, а тугие движения, от которых головка плотно гладила скользкое нёбо Гермионы, стали немного смелее. Боже... да, да. Он даже не заметил, как начал толкаться к ней тазом. Не заметил, как быстро она приноровилась к этим движениям.

Он шумно дышал сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как по спине скатываются капли пота, одна за одной. А стоны Грейнджер, приглушённые, вибрирующие... подводили его к нужной черте.

– Быстрее... – хрип на быстром выдохе, и рука опустилась, чтобы обхватить тонкую шею, чтобы чувствовать, чтобы направлять.

Сильнее, глубже. Она снова стонет.

Вот так, давай, детка. Ещё. Сейчас...

Ослепляющий, сотрясающий оргазм на несколько секунд его уничтожил. Стёр с лица земли.

Он мог поклясться, что умер.

Задыхаясь, рыча, выгибая спину, толкаясь снова и снова. Кончая Грейнджер в рот. Умирая, оживая. Умирая, оживая... Каждой клеткой своего тела ощущая, как затянутая пружина разрывается на миллион частей, разносясь цветными пятнами перед глазами.

А потом только тяжёлое дыхание пересохшими губами и закрытые глаза. Потому что сил не было даже для того, чтобы убрать сжатую в её волосах руку. Ему... просто было нужно несколько секунд, чтобы прийти в себя.

– Ты... как?

И от этого голоса сжалось сердце.

Он заставил поднять веки, смаргивая туман, глядя на Грейнджер, которая всё ещё сидела перед ним. Глаза её светились таким восторгом, что Драко против воли залюбовался этой растрёпанной бестией, которая только что свела его с ума. Снова.

Он тяжело вздохнул, пытаясь выровнять дыхание. Опустил руки и натянул брюки, небрежно застегнув их только на пуговицу, оставив расстёгнутый ремень телепаться по обе стороны бёдер. А затем осторожно потянул девушку к себе, и на этот раз она подчинилась беспрекословно, всё ещё заглядывая в глаза, в ожидании ответа.

Малфой молча смотрел в сияющее лицо. Слегка припухший рот. И вот же он – румянец начал чётко проступать на нежных щеках.

Мерлин, Грейнджер, ты такая... Грейнджер.

Несколько поздно смущаться, не находишь?

Но подкалывать он не стал. Только, к собственному удивлению, улыбнулся. Провёл подушечкой большого пальца по её нижней губе. А потом.

Даже не ожидал. Вырвалось само, без участия мозгов.

– Спасибо.

Что?

Что ты сказал?

Она тоже удивлённо моргнула, вглядываясь в серые глаза. А он скользил мутным взглядом по её лицу. С каждой секундой становясь всё серьёзнее. Изо всех сил прислушиваясь к себе. К своему вечному шуму, своим вечным мыслям. К вечному... себе.

Но было тихо. Будто всё внутри спало.

И ещё... Боже, она такая красивая.

И прежде, чем Грейнджер успела что-то ответить, он повторил:

– Спасибо тебе.

И это получилось слишком серьезно. Потому что она, кажется, даже немного испугалась. Но торопливо кивнула.

– Я сама хотела.

Малфой снова улыбнулся, уже сдержанней, слегка сжимая губы. Убирая руку от лица девушки и медленно застёгивая ремень.

Удивлённо приподнимая брови, когда Гермиона сначала сдавленно хихикает, а потом смешки постепенно становятся громче, и в конце концов. Она смеётся.

По-настоящему смеётся, закрывая рот ладонью и указывая взглядом на дурацкую бабочку, которая до сих пор охватывала шею Драко, в то время как рубашка и пиджак валялись в ногах.

Действительно, нелепо и глупо.

Но.

Это показалось сейчас совсем неважным. И Малфой даже подумал о какой-то чуши, вроде: он мог бы надевать по несколько бабочек на шею, если они так веселят Грейнджер.

Но он не сказал ни слова вслух. Потому что впервые смотрел на её первую настоящую улыбку.

Настоящую-улыбку-для-него.