Текст книги "Эпоха харафишей (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

– Я тоже не могу его увидеть, хоть мы и живём под одной крышей…

Зейнат жила в муках. Ей хватало денег, но она потеряла венец всей своей жизни, а её уверенность в себе была повержена. Мрачным представлялось ей собственное неясное будущее.

56

Весь клан испытывал тревогу и замешательство. Мунис Аль-Ал не устраивал никого, однако они вынуждены были подчиняться ему. Они задавались вопросом, какой такой обет принёс Джалаль, и почему передал руководство кланом другому, а свои торговые дела и имущество – брату Ради?

Опасные новости докатились до глав соперничающих кланов, и со временем они объявили, что снова бросают вызов. Мунис Аль-Ал потерпел своё первое поражение от рук людей из клана Атуф, затем уже второе – от клана Кафр Аз-Загара, потом – от клана Хусейнийи, и остальных. И вот в конце-концов Мунис Аль-Ал был вынужден платить за мир и безопасность в собственном переулке отчисления другим кланам. Люди Джалаля хотели поведать ему о том, что произошло, но что-то разъединило их, как-будто сама смерть вырвала его у них и погребла в том отсеке дома, плотно запечатав его.

57

Люди с ошеломлением наблюдали за строительством невиданного минарета. Он рос вверх до бесконечности – от фундамента, твёрдо стоящего на земле, но без всякой мечети – ни пятничной, ни большой-соборной, и никто не знал, каково его предназначение и какая у него функция. Не знал этого даже тот, кто возводил его. Люди спрашивали друг у друга:

– Неужели он сошёл с ума?

А харафиши сказали, что его постигло проклятие за предательство завета его великого предка, игнорирование нужд его собственных, реальных людей и ненасытную алчность.

58

Шли дни, и он всё больше погружался в свою изоляцию. С каждым днём он вырывал из своего сердца корни, что связывали его с окружающим миром – клан, имущество, прекрасная любимая женщина. Он предался молчанию, сознанию и терпению. Его пленяла надежда достичь такого триума, о котором не мечтал доселе ни один человек. Каждый день он смотрел в лицо самому времени: один, без всего того, что бы могло отвлечь его, без наркотиков. Он противостоял ему в своей неподвижности, оцепенении и тяжести. Это было что-то упрямое, твёрдое, густое, в глубинах которого он передвигался как будто спящий, которому снится кошмар. Это толстая стена, угнетающая, хмурая. Время невыносимо, если оно отрезает тебя от людей и от работы, словно мы трудимся, заводим друзей, влюбляемся, развлекаемся только за тем, чтобы убежать от времени. Жаловаться на его недостаток лучше, чем жаловаться на его быстротечность. Когда он достигнет бессмертия, то попробует тысячи работ, не страшась, и не ленясь. Он бросится в бой без размышлений и будет насмехаться над мудростью, как насмехался над глупостью. Однажды он окажется облечённым властью над всей человеческой расой. Сейчас же он ползает на брюхе перед счётом секунд и простирает руки, прося о милосердии… Он задавался вопросом, когда же к нему явится джинн, и как он с ним побратается. Увидит ли он его воочию, услышит ли его голос? Соединится ли с ним, подобно воздуху, которым дышит? Его это обременяло и вызывало досаду. Но он никогда не уступит изнеможению и никогда не проиграет битву, пусть он страдает и плачет. Он верил в то, что делает. Он не отступит. Вечности не напугать его. Он не узнает смерти. Мир будет подчиняться смене времён года, у него же будет вечная весна. Он будет в авангарде новой жизни, первооткрывателем существования, не знающего смерти, первым, кто отверг вечный покой, проявителем тайной силы. Жизни боятся лишь слабаки. Однако жить лицом к лицу со временем – это мука, невообразимая мука…

59

Джалаль стоял голый перед раскрытым окном. Был последний день назначенного года. Он подставлял тело лучам солнца, очистившись зимней влагой и холодным дуновением неспешного ветерка. Столь долго терпевшему пришло, наконец, время пожать плоды своего терпения. Конец изнурительной ночи, конец гнетущему одиночеству. Джалаль Абдуррабих больше не эфемерное существо. Он охмелел от нового духа, наполнившего его чувства, опьянившего его вдохновением и подарившим силу и уверенность в себе. Он мог говорить с собой, и поговорит с собой и с другими, когда придёт время, и твёрдо поверит голосу совести. Своей непоколебимостью он победил время, стоя перед ним лицом к лицу без всякой помощи извне. Начиная с этого дня ему нечего бояться. Оно будет угрожать другим своим зловещим ходом: его же не поразят морщины, седина и импотенция. Его дух не предаст его, его не положат в гроб, его не укроет могила. Это твёрдое тело никогда не разложится и не станет прахом. Он никогда не вкусит скорби расставания. Он гулял голым по комнате и уверенно говорил себе:

– Эта вечная жизнь благословенна.

60

Дверь нервно открылась, и в комнату влетела Зейнат-блондинка. Безумно соскучившись, она подлетела к нему, и оба растаяли в долгих, жарких объятиях. Она разрыдалась и со страстной укоризной спросила:

– Что ты сделал?

Он поцеловал её щёки и губы, и она снова спросила:

– Как ты провёл это время?!

Его захлестнула тоска по ней. Она была прелестной, но эфемерной драгоценностью. Он видел её молодой красавицей, а теперь безобразной старухой. Сладкий обман. Словно сама верность и искренность стали чем-то невозможным. Он сказал ей:

– Давай забудем то, что было…

– Но я желаю знать…

– Это было словно болезнь, что уже прошла.

– Какой же ты предатель!

– А какая же ты хорошенькая!

– Знаешь ли ты, что случилось в мире за время твоего отсутствия?

– Давай отложим разговор об этом…

Она отступила назад и с изумлением сказала:

– Как ты красив!

Сердце его сжалось, и с чувством острого сожаления он пробормотал:

– Сожалею о том, что тебе пришлось перенести.

Однако она была настойчива:

– Хорошее самочувствие вернётся ко мне через несколько часов… Но в чём твой секрет?

– Я был болен, и вот уже исцелился.

– Мне следовало быть рядом с тобой.

– Лечением было одиночество!

Она прижала его к груди и страстно прошептала:

– Покажи мне, осталась ли наша любовь прежней… А о своих болях и печалях я расскажу тебе потом.

61

Он сел в вестибюле и тёплыми объятиями встретил отца Абдуррабиха и брата Ради. Вскоре к нему явились Мунис Аль-Ал и члены клана. Они уважительно облобызали его, и Мунис грустно сказал:

– Всё потеряно, я ничего не мог поделать…

Во главе процессии, состоящей из его людей, Джалаль вышел в переулок и направился в кафе. Весь переулок собрался на дороге, чтобы поприветствовать его: тут перемешались и его поклонники, и ненавистники, и восхищающиеся им, и завистники. Он склонился к Мунису Аль-Алу и спросил его:

– Не считает ли меня кто-нибудь безумцем?

Тот лишь воскликнул:

– Упаси боже, учитель!

Пренебрежительно рассматривая публику, Джалаль сказал:

– Пусть они возвращаются к своей работе, да ещё благодарны будут…

Потом он пробормотал:

– Как же много ненависти и мало любви!

62

Сопровождаемый Абдуррабихом и Ради, он посетил минарет. Он твёрдо стоял посреди развалин. Земля вокруг него была очищена от камней и грязи. Основание его было квадратным, размером с большой вестибюль, и имело гладко отполированную арочную дверь из дерева. Его твёрдая масса поднималась так высоко, что верхушки было не видать, он в разы возвышался над всеми другими строениями. Рёбра его внушали мощь, а алый цвет – странный ужас.

Абдуррабих спросил Джалаля:

– Если согласимся с тем, что это – минарет, то где же тогда мечеть?

Он не ответил, а Ради сказал:

– Он стоил нам огромной суммы.

Отец снова спросил:

– Что он означает, сынок?

Джалаль рассмеялся:

– Одному богу известно.

– С тех пор, как окончилось его строительства, все люди только и говорят, что о нём…

Джалаль презрительно отреагировал:

– Не обращайте внимания на людей, отец. Это часть данного мной обета. Человек может натворить множество глупостей, чтобы в итоге обрести редкостную мудрость.

Отец собирался уже задать свой вопрос заново, однако он резким тоном оборвал его:

– Посмотрите: вот он – минарет. Он останется стоять в этом переулке, когда тут больше ничего не останется. Задайте ему свои вопросы, и он ответит вам, если захочет…

63

Когда он остался наедине с аптекарем Абдулхаликом, то с ужасающей серьёзностью спросил:

– Что вы думали о моей изоляции?

С трепещущим от страха сердцем тот искренне ответил:

– Я принял ваши слова за чистую монеты.

– А как насчёт минарета?

Немного нерешительно тот ответил:

– Видимо, это часть вашего обета, мастер.

Джалаль мрачно сказал:

– Разве вы не разумный человек, Абдулхалик?

– Можете считать меня преступником, если я выдам хоть слово из нашего разговора! – поспешил он заверить его.

64

Глубокой ночью он прокрался в минарет и ступень за ступенью поднялся наверх, пока не достиг балкона на вершине. Он бросил вызов студёному, щиплющему зимнему воздуху своим всеобщим господством над бытиём. Он тянул голову к слёту неспящих звёзд, рассыпанных над ним, словно навес из тысячи глаз, что сверкали высоко на небе. Всё под ним было погружено во тьму. Наверное, это не он поднялся сюда, на вершину, а рост его стал таким, как следует. Он должен расти, расти постоянно, ведь иного пути к чистоте, кроме как возвыситься, нет. Здесь, на вершине, он слышал, как говорят планеты, как шепчет что-то вселенная, мечтая о силе и бессмертии вдали от жалоб, усталости и запахов гниения. Теперь в обители поют гимны бессмертия, а истина открывает десятки своих скрытых обликов. Срываются покровы с разных судеб. С этого балкона он может наблюдать за целыми поколениями, последовательно сменяющими друг друга, играть свою роль для каждого из этих поколений, и в конце концов присоединиться к семейству небесных тел…

65

Он повёл своих людей преподать урок врагам и вернуть переулку его былой статус. И за короткий промежуток времени он одержал блистательные победы над кланами Атуф, Хусейнийя, Булак, Кафр Аз-Загари и Дарраса. Он набросился на своих врагов, и те разбежались, раздавленные поражением и униженностью. Он знал, что этой силе невозможно противостоять, и никакая другая сила или смелость здесь не помогут.

66

Сам образ жизни его изменился. Он начал не только есть, но и чревоугодничать, то же самое касалось выпивки и курения. Всякий раз, как какая-нибудь красотка заигрывала с ним, он не оставлял это без ответа, прибегая к завесе тайны. Вскоре он освободится от чар Зейнат, что доминировали над ним, и она стала не более чем одной из роз в его прекрасном цветнике. Вести о его приключениях доходили до неё, и зажгли в душе её пламя безумной ревности и утраты. Она видела своё лицо в зерцале будущего – оно постепенно исчезало во мраке забвения и потерь. Доселе она считала его всего лишь невинным ребёнком, взгляды которого отличались от нормы. Его невинность раскрыла перед ней двери в далёкую надежду: она была уверена в любви и жаждала выйти замуж за него. Было бы легче, наверное, забыть о самой жизни, чем о нём, ведь в нём воплощались сила, красота, молодость и беспредельное величие. Однако из своей изоляции он вышел другим существом: блистающим своей силой и красотой, но испытывающим страх перед переменами, безумием, необходимостью приобрести жизненный опыт и презрением. Она чувствовала, что становится меньше, тоньше, слабее, и вовсе исчезает перед лицом его ужасного, неведомого господства над ней. Единственное, чем она могла вооружиться против него, так это своей слабостью, мольбой, поражением. Он же встречал её своей высокомерной нежностью, в горделивом, холодно-вежливом, хотя и мягком тоне, вооружённый своим бездонным превосходством, говоря:

– Довольствуйся тем, что у тебя есть – даже этому многие завидуют.

Она видела, что увядает настолько же, насколько он – расцветал, и что оба они идут противоположными путями. Сердце её обливалось кровью от любви и отчаяния.

67

Абдуррабиху, его отцу, небеса подарили ещё одного сына, которого он назвал Халид. Вскоре он порвал с баром навсегда, найдя для себя радость и покой в молитвах и поклонении богу. В шейхе Халиле Ад-Дахшане он нашёл себе лучшего друга и товарища…

Беспокойство обуяло его из-за Джалаля с одной стороны, и ещё большее – с другой стороны – из-за того страшного минарета. Ему казалось, его что отношения с ним как отца с сыном разрушаются, и что Джалаль стал совсем иным человеком, чужаком, с которым его ничего не связывало. Более того, он стал чужим и для людей – наподобие того минарета среди всех остальных зданий – таким же прекрасным, сильным, бесплодным и непонятным. Он сказал ему:

– Не успокоится моё сердце до тех пор, пока ты не женишься и не станешь отцом…

На что Джалаль ответил:

– Есть ещё уйма времени, отец…

Но отец стал умолять:

– Или возродишь великую эпоху Ан-Наджи…

Но сын лишь улыбнулся, ничего не ответив.

– И пока ты не покаешься и не последуешь праведным путём божьим.

Он вспомнил прошлое отца – как близкое, так и далёкое, и захохотал, так что хохот его напоминал барабанную дробь.

68

Проходило время, и он не опасался смены дней и ночей. Времена года сменяли друг друга так же, без всякого страха с его стороны. Его твёрдая воля возвышалась над противоборствующими силами природы. В неизвестности больше не было ничего такого, что пугало бы его. В пропасти отчаяния и грусти Зейнат-блондинка получила любовное послание. Она уже давно ждала, даже жаждала его, готовила к нему своё страдающее сердце.

И вот он щедро подарил ей одну из своих ночей, и она подошла к его дому, с внешним довольством и смирением. Открыла окна и отдёрнула шторы, чтобы впустить свежий ветерок. Она встретила его радостью и весельем, спрятав подальше свою грусть, ибо уже научилась обходиться с ним с боязливой осторожностью, и принялась готовить выпивку и бокалы. Она прошептала ему на ухо:

– Выпей, любимой мой…

Отпив глоток напитка, он сказал:

– Как ты добра!

Она отметила про себя, что он потерял своё сердце вместе с невинностью, и гордясь собой, даже не ведал о своей жестокости, подобной зиме. Также Зейнат сказала себе, что добровольно и осознанно она лишает себя жизни… Уже будучи полностью пьяным, он пристально поглядел на неё и пробормотал:

– Если меня не подводят мои глаза, ты какая-то не такая, как всегда…

Она мягко ответила:

– Это всё величие любви.

Он засмеялся:

– Величия нет нигде и ни в чём…

Поигрывая с её золотистым локоном, он сказал:

– Ты всё ещё на высоте, однако уж очень ты тщеславная женщина!

Она бурно воскликнула:

– Я всего лишь грустная женщина!

– Тогда вспомни тот ценный совет, который сама же дала мне: жизнь коротка!

– То было во времена нашей любви!

– Вот я и следую твоему совету, и так благодарен тебе!

Она сказала себе, что он даже не знает, о чём сам говорит; ей же известны тайны жизни гораздо лучше, чем ему. Зло поднимает человека вопреки его воле до ранга ангелов. Оно долго страстно смотрела на него, борясь с желанием заплакать. Она покорилась дуновению ветерка и сказала себе, что это месяц измен, и вскоре подует жаркий ветер-хамсин, и превратит его в дьявола, что разрушит весну.

Он заключил её в объятия, а она прижала его к своей груди с безумной силой…

69

Он высвободился из неё рук и снял с себя одежду, пока не стал похожим на статую из света. Он поднялся и принялся ходить по комнате, пошатываясь, пока наконец не расхохотался. Она сказала:

– Ты выпил целое море…

– Но я по-прежнему хочу пить…

Словно обращаясь сама к себе, она пробормотала:

– Прошло время любви.

Он пошатнулся, ступая вперёд, и рухнул на диван, громко хохоча. Она сказала:

– Это всё хмель…

Он нахмурился:

– Нет, это нечто большее, нечто более тяжёлое. Как сон.

Он попытался подняться на ноги, но безуспешно, и пробормотал:

– Сон приходит, когда его не зовёшь…

Она прикусила губу. Однажды вот так придёт конец этому миру. Самые несчастные из людей те, которые поют триумфальные гимны во время поражения.

Хриплым голосом она сказала ему:

– Постарайся встать.

С томным достоинством он ответил:

– Нет необходимости.

– Ты не можешь, любимый?

– Нет. Это какой-то адский огонь во мне, и я засыпаю.

Она встряхнулась и поднялась. Отступила в центр комнаты, смотря на него каким-то диким взглядом, что сменил грустную нежность. Она была приведёна в полную готовность, но горечь и скорбь перемешивались в ней. Он поглядел на неё затуманенными глазами, перевёл взгляд как будто в никуда, и тяжело дыша, спросил:

– Почему мне хочется спать?

Тоном, больше похожим на священное признание, она заявила:

– Это не сон, любимый мой…

– Тогда наверное, бык, что несёт на своих рогах весь шар земной?

– И не бык, любимый…

– Почему ты смеёшься, Зейнат?

– Я кончаю с жизнью.

– А?

– Это смерть, любимый мой.

– Смерть?

– Это такая доля яда, что её хватит на то, чтобы свалить целого слона…

– Ты умираешь?

– Нет, ты, любимый мой…

Он засмеялся, но вскоре прервал смех из-за боли. Она же заплакала:

– Я убила тебя, чтобы положить конец моим страданиям.

Он попытался рассмеяться снова, но не смог, и пробормотал:

– Джалаль не может умереть…

– Смерть уже глядит из твоих прекрасных глаз…

– Сама смерть умерла, невежественная женщина.

Он собрал все свои силы, пока не встал, доминируя над пространством всей комнаты. В ужасе она отступила назад, а затем бросилась бежать из дома, словно безумная.

70

Он словно нёс на своих плечах весь тот ужасающе-страшный минарет. Смерть напала на него, бодаясь рогами, словно слепая от ярости скотина, или твёрдая скала. Не ощущая страха, он закричал:

– Какая сильная боль!

Пошатываясь, он побрёл к выходу, полностью обнажённый. Покидая дом и выходя в тёмный переулок, он бормотал:

– Джалаль может испытывать боль, но он не может умереть!

Необычайно медленно, он направился в кромешную тьму, еле внятно бормоча:

– Огонь… Я хочу воды…

Он ступал во мраке очень и очень медленно, сетуя и бормоча что-то, полагая, что наполняет своими криками весь мир. Он спрашивал себя: «Где все люди?… Где его последователи?… Где вода?… Где Зейнат-преступница?..» И ответил, что, должно быть, это просто ночной кошмар со всей своей тяжестью и безобразием, но никак не смерть… Все неизвестные ему силы прямо сейчас со всей своей мощью боролись ради того, чтобы вернуть ему жизнь. Ирония… И… какая сильная боль… и жажда.

В поисках воды он натолкнулся на какой-то холодный предмет. Ах, это же поилка для скота! Радость спасения захлестнула его, и он нагнулся над краем поилки и рухнул на землю. Потом вытянул обе руки для равновесия и погрузил их в воду. Губы его коснулись воды, полной сена. Он с жадностью отпил. Затем ещё, и ещё. Он безумно пил и пил. И тут издал громкий, болезненный вопль, своей дикостью терзающий весь переулок. Верхняя часть его туловища погрузилась в мутную воду, а нижняя рухнула на землю, покрытая экскрементами. Кромешная тьма накрыла его своим саваном той волнительной, ужасной весенней ночью.

Часть 8. Призраки

1

Очень много потребовалось времени, прежде чем переулок смог забыть, как труп Джалаля распластался на краю поилки для скота: гигантский белый труп, валявшийся промеж сена и экскрементов. Его могучая фигура внушала мысли о бессмертии. Её негативный обессиленный образ свидетельствовал о гибели, а воздух над ней, освещённый факелами, был наполнен ужасной иронией.

Пришёл конец этой гордой силе в самом расцвете молодости. Исчезла тень её с сотен глаз и тысячи кулаков. Его отец Абдуррабих и брат Ради перенесли его в цитадель. Величественная похоронная процессия проводила его до могилы Шамс Ад-Дина. Память о нём была увековечена, а имя его вписано в историю как одного их самых великих вождей кланов, несмотря на его демонические качества.

Человек со всеми своими добрыми и злыми поступками ушёл, однако легенда осталась.

2

После него руководство кланом взял в свои руки Мунис Аль-Ал. Несмотря на последующее за смертью Джалала облегчение для простого народа, переулок утратил своё равновесие, и новые страхи неожиданно обрушились на него. Вскоре его высокий статус упал, и во всём квартале он был одним из других таких же переулков, а его глава стал одним из многих глав кланов. Мунис Аль-Ал заключал перемирия, скрепляя их узами дружбы, или пускался в битвы, оканчивавшиеся его поражением, а иногда даже был вынужден платить за мир и безопасность из собственных отчислений и подарков. В самом же переулке никто и не мог себе представить, что Мунис Аль-Ал сохранит верность завету династии Ан-Наджи, который предал сам его потомок, Джалаль, слывший чудом триумфа и силы.

3

Огромное наследство его досталось двоим – отцу, Абдуррабиху, и брату – Ради. Смерть Джалаля приписывали его злоупотреблению алкоголем и наркотиками. А то, что нашли его распластавшегося голым посреди сена и навоза, объясняли божественным наказанием ему за заносчивость, гордость и высокомерие перед остальными людьми. Минарет же оставался без наследника – он по-прежнему был таким же колоссальным, высоким и бесплодным символом чванства и безумия.

4

Через некоторое время травник Абдулхалик наконец раскрыл рот и поведал о странной авантюре Джалаля и его братании с джиннами, а также о роли того таинственного Шавира. Так и раскрылась его тайна, которую передавали друг другу люди. Зейнат-блондинка подтвердила опасения людей – те рассказывали, будто он был убеждён в собственном бессмертии. Шавир и его невольница исчезли, избегнув народного гнева. Многие предложили снести минарет, однако большинство опасалось, что там и впрямь могли обитать джинны, и снос его приведёт к гибели всего переулка – за этим могло последовать невообразимое зло для всех его обитателей. Таким образом, он остался стоять на своём месте, брошенный и никому не нужный – люди обходили его стороной, все, кому не лень, слали проклятия. Все закоулки его наполнились гадюками, летучими мышами и злыми духами.

5

Харафиши сказали, что участь, постигшая Джалаля, было справедливым возмездием тому, кто предал завет великого семейства Ан-Наджи, забыл вечную мольбу о даровании силы ради служения людям во благо. Всякий раз, как потомки Ан-Наджи предают этот завет, на них падает проклятие, и безумие губит их. Презрения харафишей хлебнули и Абдуррабих с Ради. Им не помогло даже их обильное богатство.

6

Блондинка-Зейнат какое-то время жила в ужасе и предвкушении чего-то жуткого, однако никто и не думал обвинять её, даже те, у кого закрадывалось сомнение насчёт её роли – они просто закрыли на это глаза, благодарные ей за такое безымянное действие. Женщина не вкусила плодов своей мести. Она так и жила аскетично, в одиночестве, не чувствуя эмоций в сердце, не зная покоя. После смерти Джалаля она обнаружила, что их любовь дала плод в её чреве. Этот плод она охраняла из всех сил своей бессмертной любви. Она была преисполнена чувством гордости, несмотря на то, что плод этот будет незаконнорожденным. Она породила на свет мальчика, которого назвала Джалалем, своей дерзостью и откровенностью бросив вызов всем устоявшимся традициям.

7

Она подарила ему любовь вдвойне: как его мать и как женщина, вечно любящая его покойного отца. Джалаль рос под опекой матери в скромной обстановке – его мать предпочла это вместо возвращения к зажиточной жизни. При том она ни на миг не забывала, что он и есть истинный наследник фантастического наследства Джалаля. Она хлопотала за него перед Абдуррабихом, а затем и перед Ради, чтобы они уступили ребёнку хоть что-то из того богатства, однако они резко оборвали её, что намекало на то, что в смерти Джалаля они усматривали её решающую роль. Мастер Ради сказал:

– Да кто такая эта женщина? Как такие, как она, могут знать отца своего ребёнка?

8

Так Джалаль и рос – как и все другие мальчишки в переулке, что не знали, кто их отец. На него указывали пальцем, считая ублюдком, как когда-то и его отца, прозванного «сыном Захиры». Его непрерывное развитие доказало всем, у кого имелись глаза, что он был сыном Джалаля, и больше никого. Да, пусть у него не было ни силы, ни красоты своего отца, ни даже его гигантского тела, однако никто не мог ошибиться, приписывая родство между этим скромным личиком и его сгинувшим родом.

9

Джалаль пошёл учиться в начальную кораническую школу, где пробыл два года. Затем он работал возницей у Джады, владельца повозок-двуколок. Зейнат уже потратила свои сбережения, и не смогла найти мальчику более подходящей работы. Она гордилась своим сыном, равно как и своим терпением и тем, что он ведёт порядочную жизнь. Несмотря на то, что ей уже было за сорок, она всё-ещё оставалась красивой, что вызывало у мастера Джады желание добавить её в свой гарем. Зейнат не приветствовала такого желания, но в то же время опасалась, что из-за её отказа он будет плохо обращаться с ребёнком. Однако он отступил от этого желания, когда Муджахид Ибрахим, шейх переулка, что сменил на посту Халиля Аль-Фаса после кончины того, спросил его:

– Как можно доверять женщине, что однажды убила своего любовника?!

Джалаль со временем узнал, что он сын Джалаля, построившего минарет, и внук Захиры, что Абдуррабих приходится его дедом, а знатный Ради – дядей. Он познакомился с этой грустной историей, как и с историей всего рода Ан-Наджи. Самой судьбой суждено было ему носить кличку «ублюдок»: того не избежать, и не оспорить. Мастер Джада однажды предупредил его:

– Смотри, не прибегай к насилию. Лучше потерпи, и надейся на Аллаха, а иначе – можешь искать себе работу где-нибудь ещё…

Шейх местной мечети – Сейид Усман, (который сменил покойного шейха Халила Ад-Дахшана), – сказал ему:

– Мунис Аль-Ал смотрит на тебя с интересом, так как ты из рода Ан-Наджи, но будь осмотрителен, не используй свою силу, или тебя погубят…

Джалаль терпел, отдав предпочтение миру, и своим трудолюбием и честностью заслужил высокой оценки Джады.

10

Время шло, и надежды выросли снова. Зейнат приободрилась благодаря симпатии Джады к Джалалю, и посватала сына к его дочери, Афифе. Однако Джада был неотёсанным и грубым, и выдал ей с ходу такой ответ:

– Джалаль хороший парень, но не стану выдавать свою дочь за ублюдка…

От переживаний Зейнат расплакалась, однако сам Джалаль стойко перенёс этот удар…

11

Джада умер, отведав целое блюдо варёных бобов, а также поднос с десертом-кунафой со взбитыми сливками. Ему уже перевалило за семьдесят. Зейнат прождала год, пока не окончится траур, а потом снова посватала его дочь Афифу за Джалаля, попросив руки девушки у её матери-вдовы. И та согласилась из-за склонности самой Афифы к молодому человеку.

Так и сыграли свадьбу Афифы бинт Джады с Джалалем ибн Абдуллой.

12

Благодаря этому браку Джалаль Абдулла вырос от простого возницы двуколки до владельца повозки, хотя, по правде говоря, Афифа и не была её законной хозяйкой. Он был хорошим управляющим, и дела его пошли в гору, а жизнь стала налаживаться. Позже судьба увенчала его счастьем отцовства. Время принесло ему облегчение: Афифа родила ему дочерей, а после и сына, которого он поспешил назвать Шамс Ад-Дином Джалалем Ан-Наджи. Этим поступком он как бы сознавался в своём тщеславии, что было погребено в нём, подобно огню в кремне. Все искренне смирились с этим именем, кроме непосредственно самих Ан-Наджи – старшего поколения, – вроде знатного Ради, – их оно возмутило. Зато харафиши и остальные люди не забыли, что Джалаль был незаконнорожденным сыном безумца, построившего тот дьявольский минарет. Анба Аль-Фаваль, ставший новым владельцем бара после кончины Санкара Аш-Шаммама, сказал:

– Как же много в нашем переулке людей, которых зовут Ашур и Шамс Ад-Дин!

Да уж, от бессмертного наследия семейства Ан-Наджи только и осталось, что имена. Что же до их завета и добродетельных поступков, то они жили разве что только в фантазиях, да в мифах и легендах о чудесах, облачённых тоской.

13

Жизнь Джалаля Абдуллы и его семьи шла размеренно и спокойно – его знали как доброго, честного, высоконравственного и набожного человека. Он много зарабатывал и обожал поклоняться богу, став одним из ближайших друзей шейха Сейида Усмана, имама местной мечети. Его любовь к жене, Афифе, лишь укрепилась со временем. Он был доволен своей жизнью и проявлял усердие, воспитывая Шамс Ад-Дина, и оставаясь верным и послушным сыном Зейнат, несмотря на плохую репутацию и муку, оставленные ему в наследство. Все признаки указывали на то, что путь этой семьи будет лёгким и ничем не примечательным, а потом не войдёт в анналы истории.

14

Когда мастеру Джалалю Абдулле стукнуло пятьдесят, состояние его изменилось. С ним неожиданно начали происходить странные события, появившиеся словно из ниоткуда. Сначала умерла его мать: Зейнат было уже восемьдесят. Самое необычное заключалось тут в том, что для Джалаля, несмотря на свой солидный возраст и ещё более солидный возраст матери, это событие стало настоящим ударом, полностью пошатнувшим его равновесие. На похоронах он рыдал, заливаясь слезами, а затем на него накатила тяжёлая депрессия, что душила его в течение трёх месяцев, так что некоторые люди считали, что он пришёл в самый настоящий упадок. Многие и вовсе не понимали его горе и насмехались над ним. Он и сам говорил, что уже давно любил мать такой сильной, всепоглощающей любовью, что даже и представить себе не мог, что сотворит с ним её смерть. Но ещё более удивительным было то, что случилось после того, как прошла депрессия: в нём родился совершенно новый человек неизвестного происхождения, словно выброшенный наружу из-под старинной арки, где обитали злые духи. Любовь к матери теперь казалась ему чем-то из ряда вон странным и ошибочным, будто наваждения чёрной магии. Она испарилась в воздухе, оставив после себя холодный, твёрдый камень. Воспоминания о ней стали раздражать его, и он принялся проклинать свою мать. В сердце его не осталось ни следа печали или даже верности ей. Какой-то голос теперь нашёптывал ему, приводя в замешательство, что именно она и была источником враждебности и неприязни, с которыми он сталкивался в своей жизни, что он её вечная жертва. И вот однажды он задался таким вопросом:

– Был ли я и впрямь опечален её смертью?… Может быть, это просто безумный порыв перед лицом смерти?

Он сидел как-то рядом с шейхом Муджахидом Ибрахимом, которому заявил:

– У моей матери была отвратительные черты, дурная репутация и ужасные намерения…

На что шейх переулка очень удивился и ответил:

– Я с трудом верю своим ушам…

– Сейчас я и впрямь поверил в то, что она убила моего отца… Она вела разгульную жизнь, буянила и была законченной наркоманкой. Меня аж тошнит от воспоминаний о ней.

– Вспоминайте лучше о добрых качествах своих покойников…

Но Джалаль вдруг воскликнул с неизвестным дотоле с его стороны озлоблением:

– В ней не было ни единого хорошего свойства!

Затем добавил с ещё большей яростью:

– Она прожила долгую приятную жизнь, которую отнюдь не заслужила!