Текст книги "Эпоха харафишей (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

– Другая женщина у него?

– Нет, – ответила она резко.

– Долго продлится его отсутствие?

– Годы, сударь!

– Ну и новость!

– Такова уж моя доля…

– Ты же что-то скрываешь.

Она вяло ответила:

– Нет, совсем нет.

Уже выходя, он сказал:

– Эти выходцы из Верхнего Египта такие ненадёжные.

39

Шейх распространил это известие, так что оно стало известно Мухаммаду Таваккулю, который как раз гостил у него. Вне ожиданий, гость заинтересовался этой новостью и переспросил:

– Этот житель Верхнего Египта с бородой?

Булакский шейх ответил положительно, а Мухаммад Таваккуль задумчиво прикрыл глаза.

40

Спустя час переулок содрогнулся из-за военного рейда. В дом Бадра Ас-Саиди ворвались штурмом во главе с офицером. А в лавку солдаты вломились во главе с детективом Хилми Абдульбаситом.

Местные жители роились вокруг, словно муравьи.

Хилми Абдульбасит грубо спросил у Махасин:

– Где Самаха Сулейман Ан-Наджи?

Она уверенно ответила:

– Я не знаю никого с таким именем.

– Правда?!.. А где Бадр Ас-Саиди?

– Я не знаю.

– Лжёшь.

– Не ругайтесь. Что вам нужно от этого благородного человека?

– Благородного?!.. Да тебе известно, что он скрывается от верёвки палача?

– Да прости меня Аллах!.. Всему переулку он известен…

Он закричал:

– Следуй за мной в участок!

Она воскликнула в ответ:

– У меня же трое детей, за ними некому присматривать! Что вы хотите от меня?

41

В лавке провели обыск, как и дома. Махасин тщательно допросили и отпустили. Новость облетела весь переулок, словно огонь. Люди были в замешательстве:

– Бадр Ас-Саиди!

– Это тот, с бородой…

– Благодетель…

– Убийца, сбежавший от виселицы!

– Одна лишь тёща раскусила его, хотя и была такой же дурной, как и он сам!

42

Постепенно привычка отняла дух новизны у всех этих необычайных событий. Махасин отдала сыновей в начальную кораническую школу, а после школы забирала их и отводила в лавку или отпускала играть где-нибудь рядом, под своим присмотром. Она очень грустила из-за мужа, как и из-за собственного невезения, но несмотря на приступы ярости, не забывала, что он покинул её обеспеченной, более того – богатой, имеющей приносящее прибыль дело. Начиная со дня налёта, детектив Хилми Абдулбасит не упускал случая прогуляться по переулку или посидеть время от времени в лавке местного шейха. Интересно, он всё-ещё следит за ней? Она чувствовала на себе его взгляды и испытывала неловкость от любого его шага, однако делала вид, что игнорирует его. Грубый, полный, высокий человек с крупной физиономией, маленькими глазками и большим носом, а усы у него словно резка для пажитника. Вот уж зловещий вид! Один вид его навлекал несчастье и приближал плохие воспоминания. Несомненно, он наблюдал за ней, вот только что было у него на уме? Он прохаживался мимо её лавки и кидал на неё какой-то странный взгляд, вызывающий одни только вопросы. Или садился у шейха, уставившись на неё без всякого снисхождения. Чего он хочет? Она расспрашивала и свой разум, и свою интуицию. Она была готова броситься с головой в борьбу, как, впрочем, и готова узнать что-то новое.

Однажды он остановился около лавки. Приблизился на шаг и вмешался в ход её мыслей:

– И впрямь ты веришь в невиновность мужа?

Не поднимая на него глаз, она ответила:

– Я ему верю.

Тоном проповедника, идя дальше своей дорогой, он произнёс:

– Пока верёвка не обовьётся вокруг шеи висельника, он продолжает твердить, что невиновен…

43

Однажды она встретила шейха Мухаммада Таваккуля, и пригласила его зайти в лавку. Вежливо приняв его, спросила:

– Вы наверняка знаете, какие проблемы меня тревожат…

Тот любезно ответил:

– Да будет Аллах вам в помощь…

– Однако вы единственный, кому известна вся правда…

– Правда?

– Правда об обвинении.

– Я знаю только то, что выявило следствие…

– Но он поклялся, что невиновен.

– Установлено, что он убил девушку и сбежал.

Махасин в отчаянии вздохнула и попросила:

– Расскажите мне о семье моего мужа.

Мухаммад Таваккуль улыбнулся:

– Род их ведёт начало из самого сердца лидеров клана прошлых времён. О них рассказывают прямо-таки чудеса, однако сам я не доверяю фантазии жителей нашего квартала, ибо они уверены, что началось всё с добра, которое так же и закончилось в неясном прошлом. Они не отличат правду от вымысла, думают, погружённые в свои эмоции, и судят обо всём, исходя из собственного бедственного положения. Они верят, что иногда ангел спускается с небес, чтобы защитить того или иного из числа их предков…

– Аль-Фулали один из них?

– Нет. Эпоха, когда они были лидерами клана, закончилась. Больше ни один из них об этом и не помышляет. Большинство из них сегодня либо бедняки, либо ремесленники. Ваш муж принадлежит к единственному богатому семейству среди них. Его дядя – мастер Хидр – один из крупнейших торговцев, как и его родной брат. Вы желаете передать им детей?

Она быстро ответила:

– Нет. Я не стану избавляться от своих детей. Мне никто не нужен. А вас я расспросила только ради того, чтобы знать о том, о чём следует…

– А если они однажды придут и потребуют ваших детей себе?

Махасин горячо возразила:

– Я буду охранять их, пока это в моих силах…

Шейх поднялся, и уходя, сказал ей:

– Да будет Аллах вам в помощь…

44

Со временем Хилми Абдулбасит стал клиентом лавки. Неужели наблюдение за ней было в его планах? Однако хватит уже обманывать себя: эти голодные взгляды не принадлежали шпиону. В жизни своей она не сделала ничего, что бы заслуживало такого пристального наблюдения. Он ходил вокруг неё, увлечённо поглядывая и любезно улыбаясь. Его смущение выдавало скрытые намерения. Интуитивно она уже знала, что это означает, но игнорировала его, испытывая отвращение, однако избегала окончательного решения. Меж тем, тревога за будущее росла день ото дня.

Однажды он заявил:

– Да простит его Аллах…

Она с любопытством посмотрела на него, несмотря на то, что и так знала, что у него на уме. Он сказал:

– Оставил тебя одну с тремя детьми…

Она ничего не ответила, и он добавил:

– Даже если бы ему было суждено спастись от виселицы, тебе всё равно придётся ждать ещё восемь лет…

Она нахмурилась, и он с уверенностью заявил:

– Но ему не суждено спастись…

Она с грустью ответила:

– Аллах на стороне угнетённых…

Он настойчиво повторил:

– В жизни своей не слышал, чтобы убийце удалось избежать верёвки палача.

45

Тянулись тяжёлые, похожие друг на друга дни, обременённые нескончаемыми усилиями и досадой. Бременем ей служило ещё и то, что не было на этот раз человека, что наполнил бы её жизнь. Сложно ей было заниматься поставкой товаров в магазин, так что выручка снизилась, хотя пока что её было более чем достаточно. И она стала винить Самаху, осуждать его за то горе, что свалилось на неё. Особенно сильно это проявлялось в те моменты, когда на неё наваливалось раздражение и муки одиночества. Большую часть времени Руммана, Курра и Вахид убивали на улице без всякого присмотра, пока однажды местный шейх не заявил ей:

– Ваши дети подвергаются дурному влиянию, госпожа Махасин…

Она с сожалением ответила:

– А что я могу поделать? Они ещё не достигли того возраста, когда годятся для работы в лавке.

– Разве не лучше было бы для них, чтобы они учились торговому ремеслу, хотя бы для того, чтобы удержать их от влияния улицы?

Она мрачно заявила:

– Я никогда не оставлю их на милость людей, которым не доверяю…

От всего этого её раздражение и тревога лишь удвоились.

46

Хилми Абдулбасит так и не перестал обхаживать её. И вот однажды он нежно сказал ей:

– Мне жаль вас, госпожа Махасин…

Она твёрдо заявила:

– Я сильная и преуспевающая женщина.

– Но вы не свободны.

– Что вы имеете в виду?

– Вы всё ещё связаны с верёвкой палача.

– Я и так вполне довольна, – сказала она, нахмурясь.

– Но вы должны стать свободной для вашего блага и блага ваших детей.

Что он хочет этим сказать?

– Женщина, что находится в таком положении, как ваше, требует от мужа развода.

Она язвительно засмеялась, а он сказал:

– А что, если вашей руки попросит один порядочный мужчина, ведь вы и впрямь настоящая жемчужина?

И с этими словами он покинул её лавку, дабы избежать ответа, который не понравился бы ему.

47

Спустя несколько минут после его исчезновения до ушей её донёсся вопль, потрясший её до самого сердца. Она словно обезумев, выскочила из лавки, и увидела Вахида, катающегося в пыли, с лицом, истекающим кровью, а вдали двух мальчишек, что улепётывали оттуда в ужасе. Вынужденно игнорируя этих малолетних преступников, она подняла сына на руки и завопила, едва только внимательно рассмотрела его лицо:

– Ребёнок лишился глаза!

48

Сгустились тревожные тучи и с неба полился дождь треволнений и уныния. Досада заполонила всё вокруг. Нашёптывания искушения словно радуга проявлялись в полном блеске.

49

Перед лавкой остановилась двуколка. Махасин поднялась со своего места с любопытством. Из двуколки вышли двое – мужчина средних лет и юноша, оба облачённые в плащи из верблюжьей шерсти. Они подошли к ней, и мужчина спросил:

– Госпожа Махасин?

Получив положительный ответ, мужчина продолжил:

– Я Хидр Сулейман Ан-Наджи, дядя вашего супруга Самахи, а это – его младший брат Ридван…

Сердце её застучало в бешеном ритме. С трепетом она предложила им сесть и пробормотала:

– Добро пожаловать, вы оказали мне честь.

Хидр сказал:

– Нам следовало познакомиться друг с другом раньше, однако новости дошли до нас лишь вчера.

– Я хорошо вас понимаю…

Ей хотелось сказать, что ей многое о них известно, но тут же отказалась от этой идеи.

Хидр добавил:

– Мы родственники вашего мужа, и почтём за честь познакомиться с вами и с его детьми и будем рады служить вам.

– Это заслуживает благодарности, мастер Хидр…

– Мы верим в Божью помощь. Несправедливость, творимая над угнетённым, прекратится, – сказал Ридван.

– Самаха всё мне рассказал. Но разве вы не можете доказать его невиновность?

– Мы рискуем своей жизнью ради этого безнадёжного дела.

– А где дети? – спросил Ридван.

– В школе.

Она сразу же изменилась в лице, добавив:

– Младший в драке с другими детьми потерял один глаз.

Хидр и Ридван прониклись эмоциями и расстроились, что стало заметно по их лицам. Хидр сказал:

– Тяжело вам нести такое бремя, госпожа Махасин.

Она осторожно ответила:

– Я не слабая, просто это всё невезение.

Хидр и без того читал её мысли, однако заметил:

– Как вы представляете своё будущее?

– Они будут трудиться в лавке.

Хидр обвёл глазами лавку:

– Хвала Аллаху, средств к существованию тут более чем достаточно…

И мягко добавил:

– Может быть, если они будут у нас, им предоставится лучший шанс?

Она пылко ответила:

– Я не хочу отказываться от них!

Он пояснил:

– Мы не навязываем вам то, что вам неприятно, однако разве это справедливо лишать их лучшей жизни?

Она принялась кусать свои ноги, сама того не ведая, а Хидр меж тем продолжил:

– Мы не навязываем вам то, что вам неприятно…

– Расценивайте наш визит к вам как повод познакомиться, а заодно выражение дружбы, – сказал Ридван.

Хидр добавил:

– И знайте, что вы не одиноки, мы тоже часть вашей семьи. У вас есть время неспеша обдумать то, что я предлагаю. Приходите к нам с детьми, если возникнет такое желание. Вы можете навещать их у нас в любое время, или держите их подле себя, в любом случае, дело за вами…

50

Как только вдали умолк звон от колокольчиков двуколки, Абдулбасит тут же появился в лавке и с интересом спросил её:

– Чего хотели эти господа?

Теперь уже не было ничего странного в том, что она разговаривала с ним без церемоний. Достаточно давно она перестала пытаться оттолкнуть его или вызывающе противостоять ему. Даже его неприятная внешность больше не отталкивала и не беспокоила её. И потому она доверилась ему, рассказав, что у неё на душе. Он поспешил заявить:

– Это и есть сам здравый смысл.

– Чтобы я оставила детей?

– Совсем нет, отправить их туда, где их ждёт счастливый шанс.

– Что вам известно о материнском сердце?

– Истинное материнство – это жертва.

Она хитрым тоном сказала:

– Возможно, самым здравым решением было бы мне самой уйти к ним вместе с детьми…

Он воскликнул:

– Упаси Боже!

– Но они часть моей семьи.

– Но вы для них чужая – вы ведь родом из Булака, а они – из квартала Хусейна. Здесь у вас есть почёт и уважение.

И пристально глядя ей в лицо своими маленькими, жадными глазами, он пробормотал:

– И здесь есть тот, кто любит вас больше всего на свете!

51

Нет ничего постоянного в этом мире, кроме самого движения по кругу. Это боль и радость. Когда листья снова зеленеют, цветы распускаются, плоды созревают, из памяти стираются зимние трескучие холода.

52

Всё, что происходит – обычные дела, не отрицаемые ни обычным правом, ни религиозным. За непроницаемостью и твёрдостью людей таится сострадание, словно сладостный сок кокосового ореха под жёсткой скорлупой. Так и переехали из Булака в дом к своему дяде Хидру Ан-Наджи Руммана, Курра и Вахид. Мальчики не осознавали, чего от них хотят. Они разразились слезами, и Махасин тоже горько плакала. Своё решение она оправдывала утверждением о том, что семейство Ан-Наджи пригрозило ей тем, что обратятся в суд. Она выдумала оправдание своему поведению, но при этом испытывала искреннюю и глубокую печаль. В сердце её пульсировали самые противоречивые эмоции, подобно плоду абрикоса со сладкой мякотью и горьким ядром. Это был и альтруизм ради блага своих детей, и одновременно с тем жертвование ими. Борьба между верностью Самахе и постоянным воспоминанием о том, что он обманул её, а потом оставил одну. И ещё более сильная борьба между терпением и лишениями с одной стороны, и капитуляцией перед самой жизнью, бьющей неистовым потоком, с другой. Как и между промахами и искушением и законным правом реализовать свой ненасытный инстинкт. Она убедила себя в том, что является слабой женщиной и потому должна действовать исходя из этой слабости и сохранения правильного поведения. Её поддержали шейх местной мечети, шейх переулка и большинство соседей.

– Нет ничего хорошего в том, чтобы хранить верность убийце…

– И нет ничего хорошего в том, чтобы оставаться красивой, молодой и незамужней.

Могла ли она позабыть о том, какие гадкие слухи преследовали её собственную покойную мать до самой её смерти? Посему её брак с детективом казался большинству жителей переулка желательным делом.

Так Махасин передала детей семейству Ан-Наджи и добилась развода с находящемся в бегах убийцей.

53

Её свадьба с детективом Халми Абдулбаситом состоялась в атмосфере радости и веселья. Она обновила интерьер, однако осталась в прежней квартире и по-прежнему работала в лавке, дабы сохранить свою независимость и честь, учитывая, что в жизни этого мужчины она была уже третьей женой. Нелегко ей было приспособиться жить с Абдулбаситом после совместной жизни с Самахой, но ведь правду говорят, что обычно новое затмевает старое, и покрывает воспоминания, особенно если у него есть и свои заметные достоинства. Поэтому с течением времени она привыкла к нему и полюбила, родив ему детей. Она регулярно навещала Румману, Курру и Вахида в доме их дяди Хидра, где её с почётом и гостеприимством встречали все обитатели дома, а дети дарили ей свою любовь. Она обнаружила, что они быстро акклиматизируются, и даже, казалось, меняются, однако не забывают свою мать, свои игры, своих товарищей и даже своего так долго отсутствующего отца. Но со временем, чем больше Махасин рожала детей, периоды между её визитами к детям всё более удлинялись. Они затянулись больше ожидаемого, а вскоре стали и вовсе редки. Однажды сами сыновья отправились на двуколке навестить мать, но Абдулбасит встретил их холодно, отчего они даже и помышлять перестали о том, чтобы наведаться туда повторно. Связь их стала ослабевать, угрожая и вовсе прерваться. Даже самые неприступные цитадели сердец покоряются то мягкому, то жёсткому натиску времени.

54

Абдулбасит тратил свои деньги лишь во время медового месяца. Затем с резкой откровенностью он сказал жене:

– Ты богатая; я же – бедный. Сотрудничество между супругами – религиозный долг.

Она выражала протест против такого отношения, считая, что он пренебрегает её любовью, однако такие протесты ни к чему не приводили. Оба они обладали упрямым и жёстким характером, и она и думать не думала о том, чтобы жертвовать своей новой семейной жизнью после всех перенесённых ею страданий.

Абдулбасит не довольствовался этим, и брал у неё в долг всякий раз, как испытывал потребность в деньгах. Долги накапливались, а надежда на их погашение не маячила совсем, вследствие чего между супругами разгорались ссоры; оба обменивались взаимными проклятиями и взбучками. Жестокость, да ещё какая, и всё горело синим пламенем! Вот только поток самой жизни не прерывался из-за этого, и волны его несли поочерёдно ласки, вздохи и желания, монотонно сменявшиеся проклятиями и ударами. Один ребёнок рождался у неё вслед за другим, пока их не стало шестеро. Единственное, что не изменилось, это её постоянная забота о своей женственности и красоте.

55

Проходили дни; жизнь шла своим чередом, прорастая и разветвляясь; судьба, словно куча облаков сгущалась на горизонте.

56

Самаха Бикр Ан-Наджи терпел эту жизнь, прислушиваясь к скрипу колеса времени позади себя. Человек мучается, ожидая даже один час, а как быть, если вообще вся жизнь – пустота, состоящая из постоянного ожидания? Он с самого начала решил не поселяться где-либо постоянно. Он работал бродячим торговцем, переходя из одной деревни в другую, отпустив бороду и усы и повязав левый глаз повязкой, как будто был слепым на один глаз. Ход времени он записывал в своём тайном дневнике, где также отмечал возраст своих сыновей: Румманы, Курры и Вахида. Когда у него бывало свободное время, он всецело отдавался воспоминаниям о своей семье: Махасин и детях. А после долгого и тяжёлого трудового дня, уже перед самым сном, он тешил себя мечтами о том самом дне – дне спасения от виселицы и возвращения к родным в свой переулок. Вытащив свою карающую палку, он возродит во мраке настоящего эпоху Ан-Наджи с её завидной справедливостью. Иногда, если от ностальгии учащалось биение его сердца, он беседовал сам с собой, желая переодеться в женский наряд и незаметно навестить своих родных, но тут же подавлял его, отказываясь от такого решения. Он отступал из-за боязни тяжёлых последствий, способных уничтожить плод его многолетнего терпения.

Он жил один. Точнее, он жил в окружении призраков, никогда не покидавших его, призраков несправедливости, нежности, лишений и непроходящего страха, что его обнаружат. Он привык вести диалог с самим собой и с этими призраками. Диалог этот он вёл либо про себя, либо так, что его слышало всё окружающее пространство, деревья и Нил. Однажды он обезумел, когда ему показалось, что он видел Махасин. Во сне он как-то раз увидел Мухаммада Таваккуля на рынке. Лучшим из его снов был тот, в котором он видел Пророка Хидра, правда, странным было то, что от того сна ничего не осталось, кроме тяжести на сердце, грусти и смутной надежды. Он сказал себе:

– Он приносит лишь благо…

И добавил:

– Нет бессмысленной боли. Однажды она принесёт свет…

На самом деле, хотя он и потерял всё, но отвага его не иссякла, а сил не убавилось. Возможно даже, они даже удвоились благодаря его упорству, и он стал более сильным и отважным. Но что же стало с Махасин? Что сделал этот мир с Румманой, Куррой и Вахидом? Он когда-нибудь вернётся и застанет их уже взрослыми, они будут работать в лавке. Поначалу они взглянут на него в замешательстве, но память о нём всё равно невозможно стереть. Каждый раз, как проходил ещё один год, он вздыхал и говорил себе:

– Теперь верёвка палача ещё немного дальше…

57

Последний год был самым тяжким. Как только проходил день, мучения его лишь усиливались. Он запасётся терпением, будет потакать ему и умолять не покидать его вплоть до последней минуты. Он отчаянно боролся с этим не знающим пощады мучением, занимал мысли всякими повседневными заботами, но они всё равно были прикованы к течению времени, сменявшим друг друга моментам, незаметно проникая в каждый из таких моментов, пока он не разбухал настолько, что становился целым веком, что будто воткнули в застывшую основу, начисто лишённую движения.

58

Оставался всего один день. Завтра утром всё кончится. Он примется за работу, чтобы забыть об этом. Но ему не работалось. Он не мог делать ничего, только следить за временем. Решимость его расплавилась и выпарилась. Громким голосом, в котором он словно черпал силы и брал на себя обязательства перед всей вселенной, он заявил:

– Я проведу ночь здесь, а утром отправлюсь домой.

Однако собственные нервы его взбунтовались против воображения, глумясь над его обязательством. Они послали приказы конечностям, и те перестали работать. Ни еды, ни питья, ни сна не пришлось ему отведать. Он наблюдал за тонким диском солнца на небе. Последняя капля терпения его иссякла.

Эту ночь он проведёт в объятиях родных. Он бросился навстречу надежде.

59

Махасин услышала слабый стук в дверь. Дети спали в гостиной на тонких матрасах; она же подкрасилась и готовилась ко сну.

Кто мог стучать в дверь, когда на дворе почти полночь?

Она приоткрыла дверь, увидела тень, и спросила:

– Кто это?

Он толкнул дверь и набросился на неё. Во всяком случае, так ей почудилось. Прежде чем она смогла закричать, он прикрыл ей рот рукой. При свете горящей в нише лампы они стали словно одним существом. Он поднял голову, по-прежнему зажимая ей рот ладонью, и сказал:

– Махасин, это Самаха. Самаха вернулся.

Затем он отвёл руку, и она в замешательстве уставилась на его заросшее лицо.

– Пусть сердце твоё успокоится теперь. Самаха вернулся. Страдания закончились.

Она всё ещё пребывала в оцепенении. Тогда он сказал:

– Срок давности подошёл к концу. Осталось всего несколько часов. Но терпение моё иссякло.

И тут в дверях комнаты появился Хилми Абдулбасит; в руках у него был валик для стирки белья.

– Ты явился как раз для свершения приговора. А теперь отдайся на волю правосудия!

Один вид его был для Самахи словно удар по темени… Он пробормотал:

– Кто это ещё такой?… Этот мужчина в комнате?… Что всё это значит, Махасин?!

Махасин укрылась за мужем, затем проглотила слюну и ответила:

– Это мой муж.

И указала на детей, которых Самаха видел впервые в жизни, со словами:

– И их отец…

Левая рука Самахи поднялась, но сразу же упала на голову. Земля зашаталась у него под ногами. Он заговорил:

– Это правда?… Он твой муж?… Я даже не мог себе представить этого!

Абдулбасит замахнулся валиком:

– Сдавайся. Я полицейский детектив.

– Правда?!

Он затрясся от неожиданно напавшего на него конвульсивного смеха. Абдулбасит закричал:

– Если ты будешь сопротивляться, я разобью тебе башку!

Махасин прошептала:

– Отпусти его…

Он скомандовал:

– Подойти к окну и зови на помощь!

Тут Самаха молниеносно схватил находившегося тут же ребёнка, поднял его одной рукой, а другую приложил к его горлу. Ребёнок принялся визжать.

– Берегитесь! Ни единого движения, ни звука! Иначе ребёнок погибнет, – сказал Самаха.

Махасин заорала:

– Оставь моего сына, преступник!

– Ни единого движения, ни звука! Не нападайте на раненую змею!

– Оставь ребёнка!

– С ним ничего не случится, пока ничего не случится со мной!

– Руммана, Курра и Вахид под опекой твоего дяди, – сказала Махасин.

Самаха кивнул:

– Это хорошо. Однако плохо придётся тому, кто захочет выдать меня палачу.

Махасин умоляла мужа:

– Отпусти его!

Тот пошёл на уступку и сказал:

– Он может убираться хоть в ад…

– Сначала положи валик…

Абдулбасит отшвырнул валик, а Махасин бросилась к Самахе и схватила ребёнка. Но Абдулбасит тут же подобрал валик и бросил его в Самаху; тот слегка задел его голову. Он не точно прицелился. Самаха в свою очередь также поднял валик и обрушил его на противника. И поразил его точным ударом, попав прямиком в шею. Он свалился наземь без сознания.

Подпрыгнув, Самаха выбежал из дома, преследуемый криками Махасин. Когда он выбежал на дорогу, несколько человек из тех, что обычно проводили время в кафе по ночам, направились в ту сторону, откуда исходили призывы на помощь. Изо всех сил, что имелись у него, он бросился к дороге, ведущей к Нилу… Вскоре вновь началось его изгнание. Он прыгнул в лодку и принялся грести, удаляясь от берега…

Когда он был примерно на середине реки, до него долетел звук знакомого голоса – голоса шейха переулка в Булаке. Тот кричал ему:

– Сдавайся, Самаха! Ты убил Хилми Абдулбасита, детектива полиции!

60

Взглянув на Самаху, Хидр Сулейман Ан-Наджи крикнул:

– Самаха, наконец-то!

Они горячо обнялись, и Хидр воскликнул:

– Хвала Аллаху, Господу миров! Позволь, я разбужу Ридвана!

Однако Самаха схватил его за руку и пробормотал:

– Где дети?

– Подожди до утра. Прежде всего тебе надо сбрить бороду…

Самаха настойчиво прошептал:

– Дети…

61

Он вошёл в соседнюю комнату и взглянул на лица, что блуждали по неизведанной долине сна. Полураскрытые рты, маски, освобождающиеся от движения времени, юношеские черты, выдающие пыл подростков. Поспевающие семена, в ядрах которых содержится будущее, богатое противоречиями. Страстная любовь потекла по излучинам этого горячего источника, так что все члены в теле его содрогнулись. Он застонал. Прижал рукой бороду и усы, чтобы высвободить губы. Хидр прошептал ему на ухо:

– Боюсь, ты можешь их испугать.

Однако Самаха легко и изящно поцеловал их в щёки, следя даже за малейшими, неясными их движениями, а затем тихо, осторожно и с сожалением отошёл.

62

– Тебе нужно поспать, – сказал ему Хидр.

Покачав головой, тот ответил:

– У меня нет времени для сна.

– Но ты очень устал, Самаха.

– У меня впереди бесконечная усталость.

Дядя принялся рассказывать ему о смерти Аль-Фулали два года назад, о сменившем его Аль-Фасхани, о смерти Даджлы и Хамуды, заключении в тюрьму Антара и Фарида. Однако Самаха слушал его без всякого интереса. Затем положил руку ему на плечо и сказал:

– Я всё ещё в бегах, дядя.

Хидр взволнованно спросил:

– Разве срок давности не истёк?

Вздохнув, Самаха ответил:

– Я был вынужден час назад убить одного подлеца!

63

Убегая во второй раз, он остановился на площади перед обителью дервишей. Наполнив ноздри ароматом родного переулка, он не почувствовал, однако, опьянения. Где же оно? Сколько же он мечтал о том, что будет стоять на этом месте – словно то была прелюдия к новой полосе света в жизни: проучить всех негодяев и воскресить дух прежней эпохи. Но эта ночь была для него лишь началом долгого пути по миру мучений и изгнанничества. Если ему и суждено сюда вернуться, то уже немощным стариком. Он подошёл к проходу. Голоса меж тем пели, славя величие ночи:

 
Дарде ма ра нист дарманоль гияс.
Хеджейе ма ра нист пайаянель гияс.