Текст книги "Догоняя Птицу (СИ)"

Автор книги: Надежда Беленькая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Annotation

Действие романа ╦Догоняя Птицу▌ происходит в начале 90-х. После распада СССР Россия, Украина, Крым остаются единой постсоветской вселенной, а герои книги странствуют по ее просторам в поисках чудесного*. Существует гипотеза, что в отдельные периоды времени небо подходит к земле особенно близко. Возможно, начало 90-х как раз и было таким временем. *Политика и оценочные суждения в книге не присутствуют. Все действующие лица – кроме главного – вымышлены.

Беленькая Надежда

Беленькая Надежда

Догоняя Птицу

Надежда Беленькая

Догоняя Птицу

Действие романа «Догоняя Птицу» происходит в начале 90-х. После распада СССР Россия, Украина, Крым остаются единой постсоветской вселенной, а герои книги странствуют по ее просторам в поисках чудесного*.

Существует гипотеза, что в отдельные периоды времени небо подходит к земле особенно близко. Возможно, начало 90-х как раз и было таким временем.

*Политика и оценочные суждения в книге не присутствуют. Все действующие лица – кроме главного – вымышлены.

...каждому по солнечному пёрышку

По огненному зёрнышку

По калёной косе

По сухой стрекозе

Егор Летов, год 1991-й

Пролог: два города, большой и малый

На карте области город Краснодорожный – кружок чуть левее Москвы. Его еще называют «сателлит». Сателлит – это бородавка на копчике у мегаполиса. Бородавка растет и с каждым годом все громче, все настойчивее заявляет: «Я Москва, Москва!» Но Москвой Краснодорожный не был и не будет никогда. Меняется у москвичей выражение лица, когда они про него слышат. Скажешь: «Краснодорожный», и лицо у человека теряет бодрость и тускнеет. А все из-за названия: хуже может быть только Лобня. Или Нахабино. Как будто кто-то выругался или харкнул на платформу.

Зато с точки зрения вечности родиться в Краснодорожном не так уж плохо. В нем много высокого, не загороженного домами неба и полным-полно зелени. И еще в этом городе свежий воздух. Клокочущая Москва не может дотянуться своим вредоносным дыханьем. Грешным своим, похмельным жаром.

Так что с точки зрения вечности Краснодорожный очень даже ничего. В нем хорошо рождаться, хорошо подрастать. А потом? А потом в нем хорошо доживать. В Краснодорожном благополучно и тихо доживается последнее, бесценное, то есть не имеющее рыночной стоимости время жизни – среди кирпичных пятиэтажек и развешенного для просушки белья. Но кроме вечности существуют и другие измерения. Мятежная юность, не уважающая высокую шкалу. Молодость, у которой свои запросы. И, наконец, зрелость. Зрелость мудрее молодости, она заботится о благополучии и ценит покой и уют. Зрелость уже вполне созрела для того, чтобы наслаждаться тишиной и вольным небом. Но и зрелости не сидится в Краснодорожном!.

Юность, молодость, даже зрелость – все рвутся в Москву!

И только детство и старость дышат в Краснодорожном привольно и счастливо.

Лота была исключением. Она рано затомилась и заскучала, и мать с отчимом отправили ее в Москву к бабушке, к папиной маме – Лотошиной Ольге Васильевне. Не так давно умер Лотин дед, и отчасти ее отправили в столицу для того, чтобы она как-нибудь заполнила бабушкино опустевшее существование.

Начался Великий Передел. Вся страна торговала, воровала, куда-то брела. Кликуши кричали про конец света. На Бронной стоял автобус с надписью "Ожидайте прихода Машиаха". Его ожидали, но он не приходил. Натуропаты из третьего подъезда уверяли, что вот-вот придет. А бабушка Лоте объяснила, что приходил две тысячи лет назад, это был Иисус Христос, а евреи из упрямства не хотят верить.

Мир оторвался от прежних якорей, но еще не встал на твердую коммерческую основу.

Великая кисельная река размывала молочные берега, расшатывала мостки, срывала купальни. Все тронулось с места и куда-то поплыло. Бурлящий поток подхватил и понес всю нашу злосчастную отчизну. Растерянной стаей двинулись вниз по течению ее верные приметы, сталкиваясь, размокая – химические карандаши, пластмассовые циферки в сыре, розетки для радио, лента для пишущих машинок, фетровые мужские шляпы, шапки-петушки, кепки-аэродромы, раскладушки на пружинах и зеркала-трюмо, проигрыватели и виниловые диски, тушь-плевательница для ресниц и купленная у цыганок в подземном переходе ядовитая губная помада, ручные швейные и пишущие машины, чеканки и пионерские галстуки, галоши, пресс-папье, стабильная зарплата и вера средствам массовой информации.

Это был величайший избыток, и многие пребывали в эйфории.

Но все это было неважно. Все это было второстепенно и одним махом отошло на задний план.

Главное – Лота переехала в Москву. Навсегда.

Глава первая

Гитландия

Гита появилась в Лотиной школе вскоре после того, как туда перешла учиться Лота.

Только Лота добиралась от дома до школы пешком, как все школьники, а Гиту в тот день привез шофер на черной казенной "волге".

И не первого сентября, а в конце ноября.

Так они оказались вместе в девятом "А".

Лота навсегда запомнила тот день.

Стояла сумрачная зима. По классу гуляли сквозняки: накануне появления Гиты ветром разбило форточку. (Со временем Лота узнала, что сквозняки, разбитые стекла, треснувшие на пустом месте зеркала, опрокинутые вазы с цветами, маленькие, тревожные полтергейсты были постоянными Гитиными спутниками).

–У нас новая ученица, – объявила классная и назвала Гиту по имени.

Гита стояла перед классом, выставленная на всеобщее обозрение.

Слабый зимний свет, разбавленный ранними сумерками, осторожно трогал ее бледную кожу и тонкие рыжие волосы. Новая ученица выглядела малолеткой. Как семиклассница, перескочившая экстерном через два класса и оказавшаяся в девятом. Зато на ногах у нее были дорогущие дутые кроссовки, каких не было ни у кого. А вместо обычной, как у всех, спортивной сумки через плечо она притащила с собой в школу набитый учебниками кожаный рюкзак.

Гита разглядывала класс, а класс разглядывали Гиту.

Класс находился в более выигрышном положении. Каждый прятался за всеми. Она одна стояла к окну лицом – маленькая девочка в модных кроссовках, о которых она не вспоминала каждую секунду, как делала бы любая девятиклассница на ее месте.

Она была вся на виду, ее лицо было обращено в зиму.

Это лицо Лоту поразило. Оно было сложнее, чем лицо самой Лоты, и сложнее всех других лиц, которые Лота видела в своей жизни. Оно принадлежала девушке из благополучной семьи, но одновременно было в нем что-то тяжелое, мрачное, как у гопницы. Хрупкость болезненного домашнего ребенка, над чьей родословной потрудилось не одно поколение благородных предков, сочеталось в нем с дворовой грубостью хулиганки. И все это Лота видела одновременно. Это потом уже она узнала, что лицо у Гиты способно меняться, как цветной переливающийся календарик: так повернешь – ангел с рождественской открытки, сяк – уличная шпана.

Девятый "А" превратился в одну пару стальных выжидающих глаз. Очертания его общего лица были расплывчаты. Коллектив не имел формы, он был хаотичен. Новая ученица не собиралась ни враждовать с ним, ни противопоставлять себя ему.

Хлипкая Гита смотрела в глаза девятого "А" внимательно, но бесстрашно.

Она мгновенно оценила моральную силу противника.

Оценка ее была невысока.

Затем, опустив глаза, прошла на свободное место.

Тут раздали листки для самостоятельной, и все принялись надписывать в верхнем углу число и фамилию. Придумывать ничего не требовалось, оценка от этого только снижалась. Надо было пересказать пройденную тему, вот и все. Чаще всего классная ни на шаг не отходила от школьной программы. Иногда Лота загадывала, какую фразу она сейчас произнесет. Лота редко ошибалась.

– Я не смогу ничего писать. К сожалению, – громко объявила Гита. – Мне в глаза лекарство закапали!

Глаза у нее были светлые, прозрачные, до самой глубины ясные и холодные, как стеклянные шарики из тех, что в ту пору валялись вдоль железной дороги. Несмотря на общую субтильность и болезненность, чуть опущенные наружные уголки ее глаз делали взгляд вызывающим, дерзким. Было очевидно, что никакие лекарства ей никуда не капали.

Класс оторопел. Так вели себя второгодники, которых отсеяли еще в конце восьмого. Классная тоже не верила Гите, но проглотила как миленькая. В этот миг Лоте показалось, что она боится новую ученицу. Или ее родителей.

И еще: голос. Можно было бы, наверное, сказать, что от звука ее голоса Лота проснулась. Но это было бы слишком. Слишком красиво. И все же именно глядя в ее глаза и услышав голос, она поняла, что скоро все изменится.

–Лотошина, занимайся своей работой, – сказала классная Лоте довольно резко.

Классная была права: Лота уставилась на новенькую, почти не моргая. Словно боялась, что та может развернуться и навсегда уйти туда, откуда явилась, и на всякий случай старалась все-все в ней разглядеть и запомнить. Черный кожаный браслет, утыканный заклепками-шипами. Длинную серебряную цепочку с пятиконечной звездой. Голубоватую губную помаду – эта помада была почти прозрачна, ее можно было бы запросто не заметить.

* * *

Лота подошла к Гите в коридоре сразу же после самостоятельной, которую Лота писала, а Гита нет. Обе появились в школе позже других. Лота проучилась три месяца, но до сих пор чувствовала себя не в своей тарелке, а Гита и вовсе была свежаком. Вот они и подружились. Это самое простое объяснение. Но позже, когда случилось все то, что случилось, Лоте казалось, что дело обстояло куда сложнее. Их подтолкнули друг к другу невидимые механизмы судьбы, которые пришли в движение. Вообще-то такие вещи обычно понимаешь потом, когда оглядываешься в прошлое, но Лота готова была поклясться: в тот миг, когда Гита вошла в класс, у нее возникло предчувствие.

Вблизи Гита оказалась еще более хрупкой, чем в дверях класса, зато гораздо более дружелюбной и совсем не жесткой, а наоборот, забавной и даже смешной.

–Пришлось написать, что Онегин и Печорин – лишние люди, – пожаловалась Лота, чтобы как-то завязать разговор. – А по-моему, они как раз ничего.

–Ой, да в книгах большинство героев лишние, – махнула рукой Гита. – Путаются под ногами, тормозят сюжет. Вот автору и приходится от них избавляться. То под поезд толкнет, то чем-нибудь их заразит. А то еще удобный был диагноз: нервная горячка. Ни в одном медицинском справочнике такой болезни не найдешь!

Лота удивилась. Похоже, новая ученица была не в курсе того, что и как изучают в школе.

–А если серьезно?

–Если серьезно, то у нас в стране вообще все люди лишние.

–Но можно зайти и с третьей стороны, – медленно добавила она, пристально глядя на Лоту и наблюдая за ее реакцией. – Каждый человек, которого мы встречаем на своем пути, отражает наши черты. А значит, лишним является тот, кто называет лишними других. Белинский и училка – лишние. А эти твои герои – нет.

–А ты раньше где-нибудь училась? – осторожно спросила Лота, не понимая, каким образом школьная программа прошла мимо сознания этой необычной девушки, не затронув его.

–Конечно, училась. Только это бесполезно.

–Что бесполезно?

–Меня бесполезно чему-нибудь учить. Я могу научиться сама. Если захочу.

–А почему?

–Потому что знания должны становиться частью меня самой. А если этого не происходит, они отваливаются. Думаю, это актуально для многих. А люди послушно зазубривают чужие слова, даже не вдумываясь в их содержание.

* * *

Так Гита появилась в Лотиной школе. А заодно и в жизни.

Она и стала для Лоты жизнью, которая заслонила собой школу, а потом и все остальное.

Вечерами Лота мыкалась в бабушкиной квартире, не зная, куда себя приткнуть. Все собрания сочинений, отдельные тома и старые "Новые миры" были прочитаны. Уроки кое-как выучены. Телевизор стоял в комнате бабушки, куда Лота старалась без надобности лишний раз не входить. Друзей в Москве у нее по-прежнему не было, она не подружилась даже с одноклассниками, сама не зная почему. Зато перед Гитой были распахнуты все двери. Выставки, квартиры с сомнительной репутацией, мастерские в аварийном состоянии, где рисовали голых натурщиц. Огромная, полная загадок и волнующих открытий студия ее отца, известного скульптора, где на полках и стеллажах выстроились ряды крынок, античных голов и торсов, алхимических колб и реторт, жестянок с тюбиками и засохшими кистями.

Главной же страстью Гиты были всякого рода мистические, таинственные и непознанные явления, которые она объединяла словом "магия". Точнее – Магия воздуха. Именно так, с большой буквы. Лота была уверена, что Гита сама же и выдумала эту Магию воздуха, с которой столько потом носилась. Выдумала, потому что в обычном мире жить ей было скучно, одиноко и очень непросто. В понимании Гиты, магия сводилась к нагнетанию особенной атмосферы, будоражащей и загадочной, преобразующей любой предмет и любого человека, который попадал в ее силовое поле: так море шлифует бутылочную стекляшку, превращая ее в драгоценный камень. Это была Гитландия – волшебная страна, дрейфующая по воле волн, ветра и Гитиного переменчивого настроения.

Единственным же пропуском в Гитландию была сама Гита.

Стоило Лоте встретиться с Гитой, и все преображалось, становясь волшебным. Камешки и птичьи перья, которые они подбирали на асфальте, приобретали свойства талисманов. Компот из яблок объявлялся приворотным зельем. Мусорные пустыри превращались в места магической силы. Каракули на заборах – в колдовские заклятья. Гаражи возле дома становились сказочным лесом. Мяукающие тени перебегали их маршруты, направляясь к своим норам и мискам. Нежные, сухие, как засохшие цветы, голубиные трупики похрустывали у них под ногами.

Наглухо запертый город, который упорно, день за днем игнорировал Лоту, послушно распахивался перед Гитой, как заколдованный замок перед наследной принцессой.

Даже вывески над магазинами, заурядные, столько раз виденные вывески, мимо которых ежедневно проходили, не оборачиваясь, рассказывали о чем-то новом. "Хлеб" являл собой образ дородного поджаристого хлеба, с помощью которого задабривают духов лесов и полей, а заодно городских улиц и перекрестков. "Овощи-фрукты" – о первобытных традициях агрикультуры и садоводства. При виде вывески "Продукты" становилась очевидна сокровенная сущность сахара, соли, мяса и молока, их бессмертная душа, о которой не задумываются и не вспоминают ни продавцы, взвешивающие эти продукты на весах и заворачивающие в бумагу, ни покупатели, укладывающие свертки в сумку. Даже при слове "Почта" у Лоты замирало сердце: ей представлялись тысячи невидимых линий, пересекавших во всех направлениях географическую карту планеты. Мир дышал, его многомудрое сердце билось. И чем дальше продвигались Лота и Гита внутрь города, минуя одну улицу за другой, тем отчетливее ощущалось его биение, сливаясь с чуть слышным трепетанием их собственных маленьких сердец. И мнилось Лоте, что уже за следующим поворотом, через несколько домов Гитландия перейдет в Зазеркалье – в зеленоватую сновидческую реальность, где можно понимать друг друга без слов и зарисовывать собственные мысли в виде диковинных четырехмерных обозначений.

–Понимаешь, в чем проблема, – рассуждала Гита, продвигаясь по очередной улице, в один миг переменившей привычные свойства.

–В чем?

–Мистику можно принимать на веру только из первых рук. А для этого требуется к этим рукам полное доверие. Вот, допустим, Карлос Кастанеда. Ты должна быть уверена, что все это действительно происходило с Кастанедой лично. Как только у тебя появляется сомнение, все: источник пересыхает. Кастанеда никого не устроит просто как литературное произведение. В таком виде он не интересен даже собственным фанатам.

–А если он писал свои книги не по опыту, а по наитию?

–Это несчитово. Чем, скажи, наитие отличается от вдохновения? Ценен личный опыт человека, которому доверяешь. Тогда любая мелочь – а настоящие чудеса как раз выглядят невзрачно, неприметно – любая мелочь воспринимается как откровение. Вот ты, допустим, мне доверяешь?

–Конечно, – убеждено кивнула Лота: она и правда доверяла Гите.

–А раз так, вот тебе мое личное свидетельство – из первых, как говорится, рук: в детстве я видела темного человека.

–Кого? – переспросила Лота.

–Темного человека. Его видят те, кому уготовлено особенное будущее, – важно пояснила Гита. – И скорее всего, это будущее связано с получением оккультных знаний.

–Как же он выглядел?

–Да ничего особенного. Стоял в оконном проеме и заслонял собой небо. Мне было три или четыре года. Я стояла внизу, и смотрела на него. А он смотрел на меня. То есть, он не стоял, а как бы завис в воздухе на уровне нашего второго этажа. Это был мужчина. В пальто и шляпе. Как герой Хичкока.

Лота не знала, кто такой Хичкок, но моментально представила себе его героя. Как показало время, она не ошиблась.

–Он был прямо передо мной. Как ты сейчас.

–Ты испугалась?

–В том-то и дело, что нет! Это значит, он пришел указать мне путь.

Как раз в тот день они с Гитой отправились на поиски воронова пера. Это перо понадобилось Гите для какого-то ритуала, про который она неизвестно где вычитала. А скорее всего, выдумала его сама. Первую половину дня моросил дождь, Лота боялась, что Гита отменит поход, и тогда ей придется весь вечер киснуть у бабушки. Но после обеда дождь перестал, и в окнах трамвая, куда Лота мимоходом поглядывала, стелилась мокрая взвесь, какая бывает осенью или ранней весной.

–Перо ворона, – наспех просвещала ее Гита, – если это действительно перо, найденное в лесу, то есть сброшенное живой птицей, а не оторванное у мертвой, символизирует стихию воздуха. Им хорошо пользоваться для привлечения в жизнь перемен или для получения знаний.

Сойдя на конечной, они зашагали в сторону небольшого парка, жиденького и преизрядно загаженного: бумажный сор, винно-водочные бутылки, пакеты, окурки. Однако в конце сентября всякая дрянь в глаза не бросалась. Наоборот, вела себя смирно, укрытая, как покрывалом, желтыми листьями. Листья шушукались, парили в воздухе, шлепались на асфальтовую дорожку, которая уводила в чащу леса – если можно так назвать глухую и нелюдимую часть парка, где в зарослях прятался общественный туалет. Ветреное небо висело у них над головами, сочась промозглой сыростью, и Лоте казалось, что Гите зябко в ее белой ветровке. Она всегда одевалась легковато. И не обращала на это внимания.

– Сейчас мы будем пробираться по лесу очень и очень тихо, – предупредила Гита. – И слушать, не каркнет ли где-нибудь ворон. Наша цель – найти его гнездо, прочитать специальное заклинание и попросить у него перо.

–Просить перо у ворона?! – Лота поверить не могла: все-таки Гита, несмотря ни на что, была человеком здравомыслящим. – Но птицы гнездятся весной, а не осенью. Давай дождемся весны, и тогда уже пойдем искать гнездо, а заодно и перо.

–Во-первых, – сухо заметила Гита, – мы с какой целью сюда пришли, ты не забыла? Верно: с магической. А раз так, все сложится, как надо, и нам рано или поздно повезет. Ты чего дрожишь, тебе холодно? Холодно, возвращайся. Магия – дело добровольное. А если нет, идем дальше.

–А второе?

–Что – второе?

–Ты же сказала "во-первых".

–Во-вторых, весной нас ожидают другие дела – не менее, а может, даже и более важные и интересные!

Они шагали молча, почти не шурша листьями, на расстоянии друг от друга. Несмотря на изморозь, передвигаться по лесу было почти приятно. Здесь не пахло ни бензином, ни выхлопными газами. Немного, правда, пованивало горелыми покрышками: Лота решила, что это ребятня с окраины где-то поблизости жжет костры. Белые в крапинку березы проносились мимо, и Лоте казалось, что она сама в своей болоньевой курточке с коротковатыми рукавами – невесомая птица, которая летит по воздуху. Она не верила в Гитину магию – эта магия представлялась ей чем-то вроде детской игры. Но лес вокруг выглядел все более дремучим, к тому же неожиданно большим. По ее прикидкам, они давным-давно должны были выйти за его пределы и достигнуть нового микрорайона, а навстречу по-прежнему неслись деревья – мягко, будто на воздушной подушке, да Гитина ветровка маячила в отдалении белым пятном на фоне темного подлеска. Наверно, так казалось оттого, что они то и дело меняли азимут.

–Может, хватит? – прошептала Лота, задыхаясь после одной из перебежек.

–Нет, – категорично ответила Гита. – Работаем до результата. Ты даже не представляешь, как важно все, что мы сейчас делаем! Без пера мы отсюда не уйдем.

Они крались под мокрыми ветками, прислушиваясь, не каркнет ли где-нибудь ворон. Иногда кто-то действительно подавал голос – вяло, неохотно, и тут же смолкал в желтых лиственных сумерках. Лота не была уверена, что это ворон: она бы не отличила его голос от вороньего. Она мало знала об этих птицах и вообще не была уверена, живут ли они в больших городах. Стоит ли говорить, что двигаться в гробовой тишине у них не получалось? Они не разговаривали, сообщаясь при помощи коротких фраз и жестов – там! туда! – но все равно, как только приближались к тому месту, где только что слышалось карканье, их встречало лишь удаляющееся хлопанье крыльев, а затем снова наступала тишина, и они крались дальше в золотистых сумерках, чтобы через минуту снова куда-то бежать со всех ног, треща сучьями. Заморосил дождь. Крылья хлопали все тяжелее и раздраженнее, а карканье раздавалось все реже. У Лоты вымокли не только кеды, но и джинсы. Золото листьев уже не сверкало торжественно, как в начале. Оно поблекло, выцвело: приближался вечер.

–Давай передохнем, – сказала запыхавшаяся Гита. – Посидим вот тут, на бревнышке.

–Держи, – она достала из рюкзака пакет, в котором лежали завернутые в промасленную салфетку бутерброды с колбасой. Лота расстегнула молнию на куртке и наконец-то отдышалась. Они уселись на поваленное дерево с торчащими во все стороны сучьями и осмотрелись. После пробежки по лесу слегка кружилась голова. Лота понятия не имела, где в этот момент находится конечная остановка трамвая, на котором они прибыли, прогулочные дорожки, выход из парка. Слева и справа, спереди и позади простирался глухой, седой, сверкающий мириадами холодных дождевых капель лес. Ни дорожек, ни людей, ни табличек "Не сорить" видно не было. Только бурелом и стволы, поросшие мхом и лишайником. Все это было похоже на сон. Лота откусила бутерброд. Холод и свежий воздух сделали свое дело: несмотря на возбуждение, она проголодалась. Гита тем временем отломила несколько сучьев, вытащила из-под бревна пригоршню сухой травы и сложила все это небольшим шалашиком. Порывшись в кармане, достала коробок спичек и довольно ловко разожгла крошечный костерик.

–Сейчас пошаманим, – сказала она.

Тут в руках у нее оказалась щепотка каких-то сушеных семян. Она бросила семена в костер, который радостно вспыхнул.

–Дух леса, не презри нас, сестер воздуха, – произнесла она голосом зловещим и жутким. – Помоги: укажи, где гнездо!

–Вот, глянь, – она разжала кулак и протянула Лоте: на ладони лежала белая косточка размером с фалангу пальца.

–Человеческая, – похвасталась Гита. – В обмен на перо.

–Гита, ты сатанистка? – спросила Лота просто и как можно мягче, но прозвучало все равно резковато, как и все слова на -ист или -истка.

– Я неоязычница, – загадочно проговорила Гита. – Сатанист, к твоему сведению, это все равно что христианин, который заходит через противоположную дверь. Или так: сатанист – это христианин-металлист!

Лота покосилась на Гиту. Слабые веснушки у нее на носу не подчеркивали, а гротескно искажали хрупкую юность – словно перед Лотой была не старшеклассница, а помолодевшая колдунья из "Сказки о потерянном времени".

–Но я совсем новая, – добавила Гита. – Принципиально. Новая неоязычница.

Они доели бутерброды, спрятали бумагу и пакет в Гитин рюкзак, встали и отряхнули руки.

Лоте показалось, что они торчат в этом лесу уже целую вечность и не выбирутся из него никогда. Но выхода у нее не было, и она покорно поплелась за Гитой.

А потом они увидели гнездо. Раньше Лота даже представить себе не могла, как выглядит гнездо ворона. Оно грузно темнело вверху, на ветвях старого тополя. Половина тополя была живой, зато вторая половина – мертвее мертвого. Это гнездо было больше всех гнезд, которые Лота встречала в своей жизни. Снизу оно напоминало автомобильную камеру, сплетенную из торчащих во все стороны веток. "Интересно, это заразно?" – мелькнуло в голове у Лоты. Она боялась, что это заразно. Она очень хотела, чтобы это было заразно. Если она проглотит волшебный вирус, Гитландия будет ее окружать все время. Она будет просыпаться и засыпать, не покидая пределов Гитландии, и целыми днями наслаждаться Магией воздуха. Но в этот момент Гита приметила какой-то маленький предмет, лежащий на земле, и торжественно произнесла: "Славься стихия воздуха!", после чего положила под дерево косточку.

В руке у нее было черное перо ворона – рулевое из хвоста или маховое, из крыла.

И вот, как только она подняла его с земли, все поменялось. Все соблазны мира утратили свою значимость и поблекли вместе с тусклыми красками дня, а перо наоборот выросло в цене просто невероятно.

В тот день Гита и Лота действительно нашли перо. Все еще не веря своим глазам, Лота подула на него, подержала в руках. Она не видела Темного Человека, до некоторых пор в ее жизни не происходило ничего особенного, однако в тот день в конце сентября в Москве они с Гитой нашли вороново гнездо и получили в подарок вороново перо для колдовского ритуала.

* * *

Но не только в увлечении магией был секрет обаяния Гиты. Мир, доступный Гите, коренным образом отличался от мира Лоты. Так парадная в ковровых дорожках отличается от черной лестницы, где можно подвернуть ногу, а при случае и по морде получить. Лотой мать занималась мало, целиком поглощенная построением новой ячейки общества с новым мужем. А потом и вовсе спихнула на бабушку – мать бывшего мужа. Карманных денег у Лоты не водилось. А больше всего на свете она боялась возвращения в Краснодорожный, в пятиэтажную тишину. Гиту же родители осыпали тряпками и деньгами, которые она толком не знала, на что потратить. Там, где у простых смертных висели комковатые шарфы и синтетические шубы, у Гиты красовались канадская дубленка, а заодно и норковый жакет, который она стеснялась надевать. Лота подозревала, что если б не родители, можно было бы выпросить у Гиты и дубленку, и жакет, и еще много чего. На время, поносить. Она же с возвратом. И Гита спокойно бы все отдала. Вот бы все удивились!

Надо заметить, что Гита всеми силами рвалась в Гитландию прочь из роскошного, но обыкновенного дома своих родителей. Лота Гитландию любила, но в доме Гитиных родителей все равно стремилась бывать как можно чаще. Видеть старинные стулья с капризно изогнутыми (а если приглядеться – трагически изломанными) спинками. И диван с подлокотниками, похожими на заплаканные рты, которые не в силах коснуться друг друга.

"Этот дом набит музейными сокровищами, – ворочалось у нее в голове. – Вот бы проникнуть сюда потихоньку в отсутствии хозяев и как следует порыться! Я бы не взяла ничего такого – я же не вор. Так, пару пустяков: колечко с сапфиром, бриллиантовые сережки. Хотя с другой стороны – кто поверит, что это бриллианты? На Гитиной матери даже дешевая бижутерия будет выглядеть, как фамильная драгоценность, а на мои брильянты никто и не посмотрит! Нет, брать я бы ничего не стала, но всё бы потрогала, подержала в руках".

Вот, но самое-самое главное, раз уж речь так подробно зашла о Гите – королева Гитландии Гита была рисковым человеком. Рисковым, экстремальным – это определение, вспоминала потом Лота, больше других соответствовало ее натуре. Такого рода рисковость – безрассудная и бессмысленная – свойственна двум типам людей: бродягам, которым уже все равно, и золотой молодежи с таким железобетонным тылом, что и бояться нечего и некого. Гита принадлежала ко второму типу, хотя вела себя так, будто принадлежит к первому. И конечно, дело не исчерпывалось таинственными чердаками, грохочущими крышами и покинутыми домами, откуда родители вытаскивали Гиту еще в детстве, как кто-то снимает с дерева убежавшую кошку. Со временем перед ней разверзлись иные бездны, более опасные и заманчивые. Она перепробывала на себе все наркотики и психотропные вещества, которые в то время могли попасться жителям наших географически широт. У нее было поразительное отсутствие инстинкта самосохранения, которое можно было бы считать талантом – то есть само отсутствие скрывало в себе некие потаенные возможности, как нечувствительность к боли делает человека неуязвимым. (Жаль, не каждый талант востребован и находит применение, многие так и остаются под спудом.)

Все детство Гита кочевала из школы в школу. Пребывание в каждой последующей не затягивалось: от соединения Гиты с советской школой рождался уродливый гибрид, который, как злой дух, начинал притягивать в учебное заведение несчастья и отрицательные события. Дисциплина падала. Портреты классиков, провисевшие на стене несколько десятков счастливых лет, тоже с грохотом падали и рассыпались. В обиход входили дерзкие и невиданные ранее моды. Слой косметики на лицах девочек утолщался, что обнажало, впрочем, не возросшую самооценку, а неуверенность в себе и внезапно обнаружившееся желание кому-то что-то доказать. Сквозняки распахивали окна, и те бились, усыпая пол осколками, которые попадали в туфли. И если бы не громоотводы, в одну из Гитиных школ непременно попала бы молния. С течением времени от соединения Гиты и школы у последней медленно, но неуклонно развивалось нечто воде анафилактического шока или, скорее, гнойного воспаления, в результате которого Гита извергалась, как извергается организмом враждебный и не прижившийся орган или инородное тело, и снова временно оказывалась в пустоте. Существовало, конечно, домашнее обучение, но родители – Лота это понимала – не имели энергии и душевных сил решиться на такую отчаянную меру для своего упрямого и строптивого ребенка. Скорее всего, они попросту боялись Гиту. Они боялись остаться один на один с ней и ее взрослением. И после непродолжительных поисков Гита перекочевывала в следующую школу, и так дело дошло до общего с Лотой девятого класса самой заурядной средней школы без какого-либо уклона, куда Лота подалась, переехав в Москву из Краснодорожного.

Стоит ли говорить, что мужиков вокруг Гиты вертелась уйма? Лоту они скорее озадачивали и пугали, а не привлекали. Это была специфическая публика: с гнильцой? с извилистым характером? Однако даже самые замшелые пни и отъявленные проходимцы улавливали в атмосфере Гитландии свежую нотку. Еще в последнем классе всю эту публику оттеснил художник: непризнанный гений. Лота ни разу его не видела. Он жил в подсобке или дворницкой, и подрабатывал дворником или сторожем. Из-за этого гения и началась в жизни Гиты нехорошая полоса.