Текст книги "Жизнеописание султана Джалал ад-Дина Манкбурны"
Автор книги: Мухаммад ан-Насави
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
Глава 102
Рассказ об аресте султаном Шараф ал-Мулка в крепости Джарбирд и его убийстве через месяц или больше
Когда султан приблизился к крепости Джарбирд, из числа присоединившихся к Аррану, он решил заточить в ней Шараф ал-Мулка. Султан направился к крепости, чтобы рассмотреть ее состояние, и узнал, что Шараф ал-Мулк не отлучился от него. Когда он поднялся в крепость, вместе с ним поднялся Шараф ал-Мулк. Затем султан встретился с вали крепости Сахланом Салук-беком, стариком-тюрком, жестоким и злым. Султан тайно приказал ему, что, когда он выйдет из крепости, вали должен преградить путь Шараф ал-Мулку и заточить его в крепость, заковав в цепи.
Султан боялся, что, если он не схватит его, тот, заподозрив недоброе, отправится в какую-либо сторону и возбудит смуту. Султан часто говорил: «Пусть находится под стражей до тех пор, пока не будет спокойствия со стороны татар. Затем его освободят и ему будет поручено дело вазирата, но без выделения ему десятины ('ушра) страны. Ему будет назначена ежемесячно тысяча динаров как халифскому вазиру, и он не будет свободен в расходовании [средств]».
Он был заточен в крепость, а через несколько дней после этого вали спустился из крепости к месту сбора жалоб. Люди кричали, словно взбудораженные птицы в воздухе или как караван паломников [целой] страны. Было подано множество жалоб. А султан молчал и не спрашивал об их положении, так как хотел сохранить на это время этого старика-тирана. Но старик подумал, что султан решил сместить его и заменить другим, и поэтому вернулся в крепость без разрешения.
Султан после ареста Шараф ал-Мулка приказал передать мамлюков, находившихся в его распоряжении, Утур-хану, Старшим среди мамлюков был Насир ад-Дин Куш-Темир. Однажды он вошел к Утур-хану с перстнем Шараф ал-Мулка, посланным стариком-вали, и передал, что вали сказал следующее: «Я договорился с твоим господином, что освобожу его, и мы заключили мир с грузинами, которые готовы к бунту и возобновили скрытое зло. Кто из вас хочет служить ему (Шараф ал-Мулку), пусть явится в крепость».
/258/ Когда султан узнал об этом, у него опустились руки, он растерялся и не решался что-либо предпринять.
Сын этого старика-[вали] находился в числе султанских пахлаванов и джамакдаров[818]818
Джамчкдар (перс.) – служитель султанского диван ал-хасс, ведавший распределением жалованья султанским мамлюкам (или пахлаванам, т. е. личной гвардии). См.: ал-Макризи, 1/3, с. 699.
[Закрыть]. Султан вызвал его к себе и послал к отцу с порицанием за его поступок и с упреком за недомыслие. Он перечислил отцу оказанные ему милости, исправившие его дело и осуществившие его надежду. То, что он задумал, – это неблагодарность за добро, вероломство в [ответ на] доверие, и непонятно, есть ли серьезная причина этого.
Гулям вернулся и сообщил, что его отец отказался от задуманного, понял [истинный смысл того], что он ему показал, и узнал, что это приведет его к гибели. И если султан выслушает жалобу обиженного и не отставит его от [должности] вали, то он найдет в нем покорного раба, выполняющего султанские приказы. Он просит прощения за совершенные им проступки и покрывает свое лицо пылью унижения. Султан сказал: «Подтвердить эти слова может то, что он пришлет мне голову Шараф ал-Мулка» – и направил в крепость вместе с сыном вали пять своих сипахсаларов.
Они погубили его, и, поистине, его гибель была смертью, [достойной] знатного человека. Постельничий Шараф ал-Мулка, известный по имени Мухаммад Ахи, который прислуживал ему в дни заточения, рассказал мне: «Когда они вошли к нему и он узнал, что они палачи, он попросил их повременить, пока он совершит омовение и прочтет молитву в два рак'ата».
Фарраш продолжал: «Затем я согрел ему воду, так как ему было неприятно мыться холодной водой, даже зная, что через час он погибнет. Затем он совершил омовение и молитву в два рак'ата. Потом прочел главу из Корана, после этого разрешил им войти и сказал: “Это возмездие тому, кто полагается на слова нечестивых”. Они спросили у него: “Что же ты предпочитаешь – удушение или меч?” Он ответил: “Меч лучше!” Они сказали: “Владык не убивают мечами, и удушение для тебя легче!” Тогда он сказал: “Делайте, что хотите!”»
И они задушили его и вышли, чтобы [тело его] остыло, и они потом вошли отрезать ему голову и отнести султану. Но когда они вошли, то увидели, что он сидит и пришел в себя. Тогда они отрубили ему голову. Он переселился к своему господу, а меч стер [его] грехи и соскоблил ошибки в написанном. И поистине, гора державы низверглась после его исчезновения и сошла с места из-за потрясения. И как будто Му'аййид ад-Дин Абу Исма'ил ат-Тугра'и[819]819
Му'аййид ад-Дин Абу Исма'ил ат-Тугра'и (1061 —1121) – арабский поэт и видный чиновник при сельджукских султанах Малик-шахе и Мухаммаде.
[Закрыть] имел в виду именно его, когда сказал:
Троны славы грозят разрушиться и пасть,
и стала щедрость шествовать устало, прихрамывая.
/259/ Обладающие милостью Аллаха! Разве вас могут сберечь
ваши руки от превратностей судьбы, доставляющих страдания?
Разве род Бармекидов[820]820
Бармекиды – персидский род, представители которого были вазирами аббасидских халифов ас-Саффаха, ал-Мансура и Харуна ар-Рашида, при котором почти весь этот род был истреблен.
[Закрыть] не является для вас примером?
Их сломали превратности судьбы, так, что раздался треск.
Вижу, что после вас взор благородства стал смиренным
и серая щека ночей становится еще мертвеннее.
И если [ночи] сжалились бы, окутали бы вас и отвели бы
удары врагов от вас, насколько это возможно,
То вы превзошли бы щедрость во всем мире и затопили бы
[мир] славными делами, не встречая никогда помех.
Вы оставили бы след вашего блага в людях, и этот след
стал бы как русло потока и [оросил] бы пастбище.
Однако время губит [то], что содержит в себе,
оно уменьшает то, что взяло на хранение, и пренебрегает тем, что взрастило.
Оно подобно лишь тому, кто рубит одну свою руку
своей же другой рукой и остается калекой.
Память о вас становится добрее с тех пор, как [вас постигла] беда,
так и ладан: когда его коснется огонь – благоухает[821]821
Ал-Джувайни (2, с. 454) и Рашид ад-Дин (пер., 2, с. 30) в связи с отстранением и казнью вазира Шараф ал-Мулка приводят слова Джалал ад-Дина: «Я поднял Билдирчина из бездны ничтожества до зенита величия, а он заплатил мне неблагодарностью за благодеяния».
[Закрыть].
Глава 103
Кое-что об образе жизни Шараф ал-Мулка
Он был великодушен и щедр. Деньги для него ничего не значили. Он часто брал там, где не следовало, и давал тем, кто этого не заслуживал. Он уважал ученых и отшельников и щедро их вознаграждал, назначая им пенсии (идрарат), и [раздавал] подарки. Он был мягкосердечен и плакал навзрыд, когда слышал проповеди или чтение Корана. В его время умножились регулярные пенсии (идрарат), и, если бы султан не сдерживал его узду в последние дни его правления, они поглотили бы доходы дивана почти полностью.
В обычаях их (хорезмшахов) было подтверждать пенсии (идрарат), [назначенные до них], и другие старые выплаты, вплоть до того, что выплачивали пенсии, [назначенные] врагами. Они считали прекращение выплат вредным новшеством. Пенсии, назначенные Махмудом ибн Себюк-Тегином и правившими после него [государями] рода Сельджука, сохранились в правление султана, и люди наследовали эти [суммы] и строили на том, что они основали, поливая то, что они посадили, шли по проторенному пути и следуя прежнему [опыту].
Поэтому вновь назначенные пенсии (идрарат) Шараф ал-Мулка в период его вазирата едва не превысили прежние подобные выплаты всех времен.
/260/ Однажды к нему за подарками пришел шейх факих Зайн ад-Дин Абу Хамид ал-Казвини. Это было в Байлакане, и я привел шейха к нему во время одного собрания его друзей. Ал-Казвини стал проповедовать, произнося слова, от которых Шараф ал-Мулк заплакал. Затем шейх сказал: «Моя жена – дочь имама, известного по имени Раф'ан[822]822
'Имад ад-Дин Абу-л-Касим 'Абд ал-Карим ибн Мухаммад Раф'ан ал-Казвини (1160—1227) – известный факих шафиитского толка. Ему принадлежит комментарий к сочинению ал-Газали – Китаб фатх ал-'азиз фи шарх ал-ваджиз в 16-ти томах.
[Закрыть], который был самым знающим факихом Ирака. Ему принадлежит известное сочинение Шарх ал-ваджиз («Краткий комментарий»). Она родила мне троих дочерей и двух сыновей. Они достигли совершеннолетия, а у меня нет денег, чтобы снабдить их при вступлении в брак».
Тогда Шараф ал-Мулк выдал каждой дочери за счет денег казвинского дивана по двести динаров и издал грамоту о выдаче сыновьям по сто динаров. Они получали их ежегодно в виде идрара.
Когда шейх увидел, что у него широкая натура и легкая рука, он добавил: «А чем же виноваты старики – отец и мать?» И тот выписал обоим им сто динаров также в качестве идрара.
Так-то! Поистине, хотя это было пагубно для упорядочения средств дивана и недальновидно с его стороны, так как на него было возложено руководство эмирами державы, но щедрость сама по себе прекрасное дело, а таких и подобных поступков он совершил много. Однако он был малосведущ в ведении переписки, не обладал достаточной воспитанностью, был лишен познаний в счете и во всем, что было необходимо вазирам и катибам. Если он писал хоть одну строку по-персидски, то в ней бывало несколько ошибок.
Его настроение быстро изменялось, и он не был тверд ни по отношению к другу, ни по отношению к врагу, проявляя непостоянство и во вражде, и в дружбе. Он был очень благосклонен к тюркам и красноречиво говорил на тюркском языке. Он никогда не проявлял высокомерия, никогда никого не упрекал.
Текст его знака на султанских грамотах был таков: «Хвала великому Аллаху!», а его знак на диванских указах, издаваемых Верховным диваном: «Верьте этому!» На его указах для своих личных владений помечалось: «Верьте!» – по-персидски, а его монограмма на них была: «Абу-л-Макарим 'Али ибн Абу-л-Касим, искренний [раб] Эмира верующих!» Его знак на расписках был: «Так правильно!»
Вначале султан полагался на его мнение, выслушивал его слова и делал только то, что он ему советовал. Никто не был его соперником в [деле] управления. Долгое время [султан] находился /261/ под его влиянием, и он внушал ему, что хотел. Если бы он оставил свою легковесность во мнениях и целях, к которым стремился, а свою энергию направил на то, к чему его обязывала власть и к чему его вело счастье, – а у него был для этого капитал, который сделал бы его могучим львом и цепким орлом, – то дело обстояло бы совершенно иначе. Но предначертание Аллаха оказалось сильнее и дело Его крепче! «Поистине, милость – в руках Аллаха: Он дарует ее тем, кому пожелает![823]823
Коран III, 66 (73); LVII, 29 (29) и др.
[Закрыть] Он исполнитель того, что Он желает!»[824]824
Коран XI, 109 (107)
[Закрыть]
Глава 104
Рассказ о поездке султана в Гянджу и вторичном овладении ею
Когда подонки Гянджи убили находившихся в городе хорезмийцев, они затеяли смуту и проявили неповиновение. Ими руководил человек, известный по имени Бандар, и скопище черни слушалось его. Он протянул руки [к чужому добру], назначая штрафы, и зло его обернулось против тех, кто не был их соучастником в жестокости и заносчивости и не слушал голоса души, которая «побуждает ко злу»[825]825
Коран XII, 53 (53)
[Закрыть].
Султан направил меня и хаджиба ал-хасса Ханберди к ним и приказал, чтобы мы остановились в селении Шутур, которое находилось поблизости от них, и призвали их к повиновению, предостерегая от последствий непослушания. Несколько дней мы находились в окрестностях Гянджи, писали им и вели переговоры с ними, предупреждая их и объясняя им, что стук в двери несправедливости приближает их к беде и скверному исходу. И поистине, борьбу терпит тот, кто не находит пути к миру, а тот, у кого есть возможность обдумать и простор для выбора, удержит свою душу от соблазна прежде, чем начать сражение и столкновение с трудностями. Поэтому пусть они представят себе те тяжелые грехи, которые последуют за этим упрямством. Это они отнимут сон у глаз и душу у тел и [нарушат] должный порядок в имуществе. Поэтому не нужно соприкасаться с опасностями бедствий и стремиться к нежелательным последствиям.
Когда их стали увещевать, «они вкладывали свои пальцы в уши, и закрывались платьем, и упорствовали, и гордо /262/ превозносились»[826]826
Коран LXXI, 6 (7)
[Закрыть].
К нам вышел ра'ис Джамал ад-Дин ал-Куми со своими детьми, и мы потеряли надежду [договориться] с чернью. Прибыл султан и остановился в одном из садов [Гянджи]. От нас к ним стали идти посланцы, даруя им пощаду и обещая прощение и милость. Даже скала смягчилась бы от того, что им обещали, но на их души это не повлияло, так как на уме у них [было другое]. А их Бандар продолжал упорствовать в своем невежестве «превознесением на земле и ухищрением зла. Но злое ухищрение окружает только обладателей его»[827]827
Коран XXXV, 41 (43)
[Закрыть].
Затем они не ограничились этим и в один из дней даже вышли, чтобы сразиться, и стали против [нас], задираясь. Они добрались к ограде сада и выпустили несколько стрел по султанскому шатру. Султан тотчас же вскочил на коня вместе со своими приближенными. Он убедился, что их не отвратить от упрямства ни проповедью, ни справедливостью, так как для проповеди есть другие, [достойные] люди.
Затем султан бросился на них с отрядом из своих личных слуг. Этот отряд был как край чаши, где приютились дьяволы-всадники, молодые и сильные демоны-тюрки, которые защищали свои тела щитами, а из-за них виднелись сердца, жаждавшие мщения. Они отважно вступили в бой, побуждая смерть покинуть свое логово, атаковали напавших, и за наваленными телами и головами [вскоре] стало видно, как те отступают. Они бежали куда глаза глядят, будто стадо овец, испуганных волками, или как пичужки, разлетающиеся от напавшего на них орла. Всадники смешались с пешими и нападающие с защищающимися.
Султан ворвался вместе с ними в город, так как чернь скучилась и толкотня у ворот [была такая], что султан сумел воспрепятствовать им закрыть их. Войска хотели грабить город, но им запретили [это].
Затем султан вызвал к себе знатных и именитых людей города. Он приказал им, чтобы переписали имена главарей черни и зачинщиков смуты. Они указали ему имена тридцати человек из них, хотя в смуте участвовали добрый и злой и она объединила тех, кто терпел ущерб /263/ от государства, и тех, кто имел [от него] пользу. Ведь толпа подобна стаду, в котором следуют друг за другом и один может возглавить тысячи.
Султан приказал отрубить голову тем тридцати у ворот цитадели, и их тащили за ноги к воротам города и главным местам кварталов.
Что касается Бандара, который особенно усилил смуту и разбил султанский трон, установленный здесь еще Мухаммадом ибн Малик-шахом[829]829
Речь идет о Гийас ад-Дине Мухаммаде Тапаре ибн Малик-шахе (1105—1118) – седьмом великом сельджукском султане.
[Закрыть], то он был жестоко казнен и его тело было изрублено в куски.
Султан находился в Гяндже семнадцать дней, ожидая, что покажут [события], пока не было принято решение выехать. Согласились на том, что нужно просить у ал-Малика ал-Ашрафа Мусы помощи против татар. Султану это посоветовали Утур-хан и группа трусливых [ханов и эмиров]. Султан внешне был согласен, но в душе был против них. Он направился в Хилат по дороге через Килакун, и набеги [снова] перевернули вверх дном страну грузин там, где еще что-то оставалось.
Султан продолжал посылать своих послов к ал-Малику ал-Ашрафу, призывая [его] на помощь, хотя здравый смысл отвергал это как нечто невероятное. Увы! Поистине, ненависть, если овладевает душами, остается [навсегда], а иногда передается по наследству. Ведь тот, кто просит у разгневанного помощи против врага, подобен ищущему убежища от палящего зноя в огне!
Когда ал-Малик ал-Ашраф узнал, что к нему посланы послы с просьбой о подкреплении и о выступлении против врагов, он отправился в Египет[830]830
Ал-Малик ал-Ашраф выехал из Дамаска в Каир 10 джумада первого 628 г. х. (16. III 1231 г.). См.: ал-Макризи, 1/1, с. 241.
[Закрыть] и оставался там. А послы султана не могли идти дальше и собрались в Дамаске. К ним поступали письма ал-Малика ал-Ашрафа, который сообщал, что «мы скоро прибудем из Египта с его войском на службу к султану».
Обещания сияют, как мираж в пустыне безлюдной!
И так изо дня в день и из месяца в месяц!
Да! Когда султан на своем пути достиг крепости Бджни, где находился Авак, сын Иване ал-Курджи, он остановился напротив крепости на час. В это время из крепости вышел Авак и издали поцеловал землю. Затем он ушел [в крепость] и прислал султану подарки.
Когда они достигли Валашджирда, /264/ люди стали жаловаться на сильную жару и отсутствие дождей и на вред, который приносили мухи людям и животным, и они решили вызвать дождь с помощью имевшихся у них камней, [вызывающих дождь][831]831
О камне, вызывающем дождь, см.: ал-Джувайни, 1, с. 193, примеч. 6; Рашид ад-Дин, пер., 1/2, с. 121 —122.
[Закрыть]. Поистине, мы не признавали этого совершенно, но потом мы несколько раз видели, как судьба помогла их действию. И может быть, это соблазн и заблуждение, но так же заблуждались и те, кто был очевидцем до них.
Султан сам проводил действие с камнями в дни пребывания перед Валашджирдом. Затем пошли дожди и стали идти ночью и днем, так, что людям это надоело и они стали раскаиваться в совершенном колдовстве. К султанскому шатру стало трудно добраться из-за непролазной грязи. Я слышал, как Дайа-хатун говорила: «Я сказала султану: “Ты как будто властелин мира (худаванд-и 'алам)! – а люди обращались к нему только так, – но в вызывании дождя ты не искусен, ведь ты уже навредил людям обилием твоих дождей. Другие, кроме тебя, вызывали дождь только в необходимом количестве”.
Султан ответил: “Дело обстоит не так, как ты думаешь. Это действие – результат старания, а мое усердие не может сравниться с усердием кого-либо из моих гулямов”».
Затем к нему прибыло письмо от Мухтасс ад-Дина – главного посла из отправленных к ал-Малику ал-Ашрафу. Это письмо лишило султана надежды на содействие [ал-Малика ал-Ашрафа] и прекратило ожидания его помощи. [Посол писал], что ал-Малик ал-Ашраф вернется из Египта только тогда, когда решится дело султана с татарами в ту или другую сторону: или [султанская] держава будет мощной и почитаемой, или сражение закончится крахом всех надежд. Пусть султан заботится о своих делах, не ожидая ответов от своих послов.
Султан после этого послал меня к ал-Малику ал-Музаффару Шихаб ад-Дину Гази ибн ал-Малику ал-'Адилу Абу Бакру ибн Аййубу, чтобы я призвал его самого с войсками и с правителями [областей] вокруг него, такими, как правители Амида и Мардииа. Он сказал: «Если они явятся, то не нужна будет помощь ал-Малика ал-Ашрафа» – и добавил: «Передай ал-Малику ал-Музаффару следующее: “Спеши ко мне на помощь и пособи мне при нападении татар. И поистине, если Аллах, да возвысится Его имя, дарует мне победу над ними, я отдам тебе во владение такие земли, что Хилат с его окрестностями, на которые позарился твой брат, покажутся незначительными и у него не будет [таких] по размерам”».
/265/ Такую миссию он [возложил на меня] в присутствии всех ханов и эмиров. А когда собрание опустело, султан сказал мне: «Мы никогда не сомневались в том, что они не помогут нам и не предпочтут нашей победы над врагом. И не надо жаловаться тому, кто немилосерден. Что же касается этих – он имел в виду тюрок из его эмиров, предводителей его войск и вельмож, – то они питают себя тем, чем нельзя соблазняться, – ложными надеждами, что они избегнут тяжелой войны. Этим своим желанием они внесли путаницу в наши цели. Поэтому мы и избрали тебя послом, чтобы ты вернулся от того, к кому ты был послан, в отчаянии, после которого нет надежды. После [этого] мы направимся в Исфахан, ведь только там мы сможем усилиться и опериться».
До моего отъезда [султан] послал шесть тысяч всадников, которые напали на города Хартберт, Арзинджан и Малатию и в результате вернулись, отягощенные добычей, после чего два десятка овец продавали за динар. Он сделал это потому, что был разгневан на 'Ала' ад-Дина Кай-Кубада за его постоянные требования в письмах в отношении Хилата и за то, что он склонился к ал-Малику ал-Ашрафу, оставив султана. Султан не знал, как обращался вазир [Шараф ал-Мулк] с послами ['Ала' ад-Дина], что привело к утрате доверия и злу в глубине души[832]832
См. гл. 85.
[Закрыть].
После того как я передал послание ал-Малику ал-Музаффару, тот сказал: «Поистине, клятва, которую я дал султану, подобна клятве, которую я дал 'Ала' ад-Дину Кай-Кубаду. Я узнал о нападении на его страну и о том, что было доставлено к султанскому шатру из награбленного. Что предохраняет нас от подобного нападения? Ведь обе клятвы одинаковы! Но при всех обстоятельствах я не могу высказать свое мнение независимо, так как считаюсь одним из наместников (на'иб) своих братьев. Как я могу помочь султану без их разрешения? И еще скажу, что количество моих войск по сравнению с войском султана подобно заливу по сравнению с морем или одинокому всаднику рядом с бесчисленной массой. Что касается правителей Амида и Мардина, то они не [станут] слушать меня и не последуют моему приказу. Для нас не тайна, что они вели переписку с султаном, поэтому пусть султан испытает их намерения присоединиться к нему и их искренность в деле помощи султану против /266/ татар. Пусть он узнает, что их обещание – лицемерие, не заслуживающее веры, и пустая бессмыслица. А ал-Малик ал-Ашраф заботится о том, чтобы служить султану, он стоит на своем слове и отправился в Египет лишь для того, чтобы доставить [египетские] войска на султанскую службу».
Глава 105
Рассказ о записке, попавшей из Хилата в Майафарикин [833]833
Майафарикин (совр. Сильвам в Турции) – название города и округа в области Дийар-Бакр. См.: Йакут, 8, с. 214—218.
[Закрыть] , сообщающей о том, что татары переправились в Беркри в поисках султана, и о моем возвращении от ал-Малика ал-Музаффара
Когда я прощался с ал-Маликом ал-Музаффаром, из Беркри пришла записка, в которой упоминалось, что татары переправились к городу, разузнавая вести о султане, следуя за ним по пятам. Ал-Малик ал-Музаффар отослал эту записку мне и сказал: «Люди уже переправились к окрестностям Хилата и разыскивают султана, и в эти дни встреча между ними неизбежна. Как ты думаешь, не остаться ли тебе у меня, и мы увидим, что произойдет».
Я прочел: «“Не равняются сидящие из верующих, не испытывающие вреда, и усердствующие на пути Аллаха”[834]834
Коран IV, 97 (95)
[Закрыть]. Я не дороже, чем султан, и не из числа тех, которые избрали [жребием] жизнь после него».
Когда я пришел к нему для прощания, я сказал ему: «Возможно лишь одно из двух положений – [дело обернется] либо в пользу султана, либо против него. И безразлично – любое из них обернется для вас раскаянием и будет иметь следствием порицание». Он спросил: «Как это так?» Я ответил: «Если [победа] будет за султаном, то вы, отказавшись помогать ему, можете расходовать все сокровища земли, чтобы удовлетворить его, но это будет бесполезно. А если [обстоятельства] окажутся против него, то вы вспомните о нем, когда испытаете соседство татар, но сожаление уже не поможет». Он сказал: «Я не сомневаюсь в правоте этих слов, однако сам я подвластен».
Затем я расстался с ним и поскакал в сторону Хани[835]835
Хани – город к востоку от Харпута (Турция). См.: Йакут, 3, с. 202—203.
[Закрыть], потому что непрерывно поступающие сведения говорили о появлении султанских знамен на границах Джабахджура[836]836
Джабахджур – область к с-з от области Дийар-Бакр. См.: Йакут, 3, с. 49 (у него – Джабал Джур).
[Закрыть]. На закате солнца я остановился в селении под названием Магара («пещера») покормить лошадей, чтобы затем продолжать путь всю ночь. [Здесь] я задремал и увидел сон, как будто моя голова лежит у меня на коленях, а волосы на голове и борода исчезли, как будто /267/ сгорели. Затем я во сне же истолковал свой сон и сказал самому себе: «Голова – это султан: он погибнет и не спасется. Борода означает султанских жен: они станут невольницами в плену, а волосы – это имущество, которое будет уничтожено». То, что я увидел, привело меня в ужас, и я проснулся в испуге. Я продолжал ехать, и печаль овладела мной так, что я всю ночь молчал, пока не прибыл в Хани. Там, в долине, я застал войсковой обоз и жен воинов. Я узнал, что султан находится в засаде в Джабахджуре и что ему сообщили о прибытии татар. А Кокэ Беджкем (?) – один из татарских эмиров, предводитель тысячи всадников, – покинул татар и перешел к султану, опасаясь за свою жизнь из-за совершенного им проступка, и сообщил ему (султану), что татары подковали лошадей, чтобы преследовать султана, где бы он ни был. Он посоветовал султану оставить добычу на пути татар, а самому скрыться в засаде, пока они займутся [этой] приманкой, и руками мщения напоить их из чаши смерти. Его совет был здравым, и султан снарядил Утур-хана – а он его всегда отличал и приближал, считая, что его верность и храбрость не требуют испытания и не нуждаются в доказательстве, – во главе четырех тысяч всадников в качестве авангарда. Он приказал Утур-хану увлечь за собой татар, когда они приблизятся, чтобы они потянулись к логову смерти и пришли к месту раскаяния. Но упомянутый (Утур-хан) возвратился и сообщил, что татары отошли от границ Маназджирда. Это была ложь, продиктованная ему его слабостью, трусостью и страхом перед предстоящим концом. Да!
Когда пришла весть о султане и о его засаде в Джабахджуре, я направился на службу к нему. Я встретил его по дороге, когда он возвращался к обозам. Он первый заговорил со мной, спросив, каков ответ на [его] послание. Я повторил ему все, что услышал от ал-Малика ал-Музаффара, а затем упомянул о записке и переправе татар к Беркри.
Он рассказал мне о прибытии Кокэ Беджкема и о том, как тот сообщил ему об их готовности напасть на него, рассказал мне и всю историю о засаде и о том, как возвратился авангард, сообщив об отходе татар от Маназджирда. Я ответил: «То, что они возвратились после того, как выступили с намерением встретиться в бою, очень странно!» Султан сказал: «Это не удивительно потому, что татары выехали, чтобы сразиться с нами в области Хилата, а когда узнали, что мы находимся в центре страны аш-Шам, то подумали, что [ее правители] вступили в союз с нами и присоединились к нам, поэтому они вернулись». Но я прекратил разговор, так и не согласившись [с ним], считая невозможным, что татары возвратились, не сразившись.
