Текст книги "Всадник с улицы Сент-Урбан"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

На углу переулка Инглиш-лейн подзадержался, отыскивая телефонную будку; блокнотик с невнесенными в общедоступную телефонную книгу номерами, как обычно, лежал в нагрудном кармане. Тут он заметил, что чуть дальше в переулке припаркован «роллс-ройс Серебряное Облако». Водителя нигде не видно. С небрежным видом приблизился, по пути раскрыл в кармане плаща перочинный ножик и прочертил им по всей боковине «роллс-ройса». Пройдя довольно далеко вперед, вернулся и продрал краску с другого бока машины, после чего вернулся на Хаверсток-хилл. Когда вышел из паба, пошел посмотреть на «роллс», но его уже не было.

10

Мистер Паунд в который раз пытался прищучить Джейка.

– Правильно ли я понимаю, что вы – вот лично вы – с ненавистью относитесь к немцам.

– Нет, ну как же… Моцарт был немцем, – осмелился возразить Джейк. – Бетховен… Да ведь и Карл М… то есть я хочу сказать, Кант был немцем!

– И тем не менее вы их ненавидите. Это верно?

– Ну зачем же так, сэр, – ответил на это Джейк, изобразив недоумение. – Для этого надо быть расистом!

Он там! – думал Джейк, вновь садясь на предназначенное ему место. Он там, он и сейчас там. Скачет. Всадник с улицы Сент-Урбан. Пусть без костюма для верховой езды от «Джошуа Монаган лимитед», что в Сент-Стивенз-Грин близ города Дублина. Но все равно несется, скачет громовым галопом. По оливковой зелени холмов Верхней Галилеи. Или, может быть, уже в Парагвае. Птицей вспархивает на холм из курящихся туманами заливных лугов в долине реки Параны, одной рукой без узды, простым нажатием на холку правит чудным плевенским скакуном, другой достает из сафьяновой седельной сумки бинокль и обозревает расстилающиеся вокруг пампасы – ищет малоприметный след, ведущий в джунгли где-нибудь между Пуэрто-сан-Винсенте и пограничным фортом «Карлос Антонио Лопес», где затаился ничего не подозревающий Хер Доктор.

Бойся, Менгеле, бойся, потому что этот Всадник, когда-то бегавший задрав штаны, по монреальской улице Сент-Урбан, стал бронзовым как морской спасатель, и штаны у него теперь туго стянуты на плоском, твердом, как железо, животе. Он будит людей, высмеивает бездействие, взывает к отмщению.

– Как, – спрашивают Джейка вновь и вновь, словно с его стороны это какое-то извращение, – как может он до сих пор ненавидеть немцев?

– Да легко.

– Но послушай, – ласково увещевает его Нэнси, – как можно ненавидеть Гюнтера Грасса?

– Да как два пальца об асфальт.

– И Брехта?

– Вплоть до десятого колена!

Этого Нэнси, которой в День Победы в Европе было неполных семь лет, уяснить неспособна.

Ну как ей объяснишь, не выставив себя психом, как расскажешь об этом еврейском кошмаре, этом ужасе, который внезапно накатывает в его же собственной гостиной, разит как раз тогда, когда вокруг все только что было исполнено благополучия, когда вроде бы наконец все как-то устаканилось, улеглось, сплелось воедино – дом, жена, их общие дети, – так что всякие неприятности, ошибки и неудачи поддаются спокойному осмыслению, и даже такие вещи, как старение и смерть, только что казались вполне переносимыми.

Если бы он и попытался как-то что-то объяснить, то начинать пришлось бы с этой гостиной, с вещей банальных и бытовых. С буржуазного быта, который, надо признать, пятнадцать лет назад ему тогдашнему был совершенно чужд.

Вот вечер пятницы: хотя они не зажигают свечи и не исполняют других подобных ритуалов, которые позволяли бы встречать шабат как невесту, кое-что в нем все же остается, и при случае он это ощущает. Чаще всего после хорошего обеда. Из поджаренных ребрышек с печеной картошкой, салата, сыра и вина. Джейк откидывается на софе, перед ним чашка кофе из свежемолотых зерен, коньяк в сферическом коньячном бокале; истомленный и расслабленный, он тем не менее пытается что-то там разбирать в очередном предложенном его вниманию сценарии. Нэнси, уютно подобрав под себя ноги, устроилась в кресле, слушает концерт Моцарта в исполнении Давида Ойстраха. А может быть, наконец добравшись до воскресных газет, вырезает рецепт или статью о том, как элегантнее оформить травяной бордюр. Или размышляет над последней программой «Национального фильмотеатра», заранее в точности зная, что захочется посмотреть ему. Курчавенький Сэмми, плюхнувшись животом на пол, лежит, подставив кулачок под подбородок, с задумчивым видом составляет из затейливых деталек головоломку. Молли что-то рисует, нахмурилась. Нет только Бена. Ловит кайф в колыбельке под должной дозой материнского молока. А когда дети разложены по кроваткам, если к тому времени его летаргия проходит, он поднимает Нэнси, принимается ласкать ее, и заниматься любовью они удаляются в спальню на второй этаж, по дороге приостановившись у двери горничной, которой надо пожелать доброй ночи. В постели она под него всячески подстраивается, и он не чувствует себя ни уцененным, ни на безрыбье навязанным. Кончают вместе. Потом строят планы на отпуск. Что у нас там на очереди – Коста-Брава или долина Луары? Даже и менее счастливый брак, и то давал бы хороший повод к самодовольству. И великодушию к друзьям: все мы люди, у всех есть маленькие недостатки.

Бывает, Джейк не сдюжит, так и задрыхнет на софе. Мужиковато, конечно, зато ну очень по-домашнему! А перед тем, понадобится ли персик или пепельница, или, быть может, тарелочка вишен, это ему подаст Сэмми. А захочется выкурить сигару – ее принесет Молли.

Где-то далеко идут войны, происходят насилия. Люди голодают. Пальчики черных младенцев обгрызают крысы. Кругом зверство. Поджигатели. Враги. А у них убежище, которое он выстроил для своей семьи. Они пользуются им правильно и живут себе припеваючи. Разбитое стекло парника – работа Сэмми: не в те ворота гол засандалил. Нэнси ухаживает за своими розами и кустами томатов. Джейк помогает с прополкой. Доносящееся с кухни нескончаемое жужжанье – это бессонный мистер Шапиро, хомячок Молли, мчится, бежит в никуда, вращая свое колесо. Пятна на обоях в гостиной – Джейк виноват: произошел выброс шампанского из неловко откупоренной бутылки. Буфет – причуда Нэнси. Ее первая покупка на аукционе. В кладовке запас еды, в буфете – вина, в банке – денег. Хата богата, супруга упруга. Да и дети прелесть.

«Ну что, Янкель, жизнь удалась?»

«Да уж, грех жаловаться».

И вдруг, откуда ни возьмись, знакомая фотография еврейского мальчонки в кепке, порванном пуловере и коротких штанишках. Удивленное лицо, в глазах ужас, руки подняты над головой в попытке защититься. На заднем плане узкая варшавская улица, кучка других евреев. Они с нашитыми на грудь звездами Давида, с узлами и мешками на плечах. Все стоят с поднятыми руками. Позади них невидимому фотографу позируют четверо немецких солдат. Один для смеха навел винтовку на оцепеневшего еврейского мальчонку.

«Дети резали себе руки и собственной кровью писали на стенах барака, как это сделал мой племянник, написавший: „Андреас Раппапорт, прожил шестнадцать лет“».

А вот еще одна фотография, на сей раз поразительно красивой еврейки, она сидит голая на корточках перед ямой; солдаты за ее спиной ухмыляются. Смотрит в камеру; во взгляде нет ни гнева, ни осуждения, одна печаль; рукой пытается прикрыть свисающие груди. Как будто это важно. Как будто через несколько секунд она не будет мертва.

«Сколько их, по вашим оценкам, убито в Освенциме? Кто-кто, а вы-то должны бы знать».

Богер [69]69
  Вильгельм Богер (1906–1977) – надзиратель и главный специалист Освенцима по допросам с пристрастием. В 1958 г. арестован, в 1965-м приговорен к пожизненному заключению.


[Закрыть] : «Думаю, Гесс назвал примерно правильную цифру».

«То есть два с половиной миллиона человек?»

«Два миллиона или один миллион, – отмахивается Богер, – попробуй пойми теперь!»

Затем (в его еврейском кошмаре) за ними приходят. Прямо на дом. Уполномоченные службы дежидизации, призванные уничтожать еврейскую заразу. Бена как цыпленка хватают за ноги и вышвыривают в окно, разбрызгав его мозги по всему крыльцу. Молли, всем своим опытом наученную считать взрослых добрыми, вскинули в воздух – но не для того, чтобы вновь поймать в объятия, а чтобы ударить головой о кирпичный камин. Сэмми застрелили из пистолета.

«Когда двери фургона открывали, оттуда исходила страшная вонь, настоящий смрад смерти. В эти грузовики заключенных грузили своим ходом, а выбрасывали прямо в ямы рядом с крематорием № 11».

«Случалось ли, что кто-то был в этот момент еще жив?»

«Да».

«Но Менгеле не мог при этом присутствовать все время».

«По-моему, он находился там всегда. День и ночь».

11

Пятница.

Вслед за Томасом Нейллом Кримом и Эзрой Липски (ох уж этот пойлишер[70]70
  Польский (идиш).


[Закрыть] паскудник!), а также вполне в традиции доктора Криппена, супружеской четы Седдонов, Невилла Хита, Джона Кристи, Стивена Варда[71]71
  Хоули Харви Криппен, более известен как доктор Криппен (1862–1910) – американский врач, ставший фигурантом одного из самых громких дел об убийстве в криминалистике XX в. Фредерик Генри Седдон (1870–1912) по сговору с женой Маргарет Энн отравил мышьяком их квартирантку, с которой было заключено соглашение о пожизненном содержании. Повешен. Жена почему-то признана невиновной. Невилл Джордж Кливли Хит (1917–1946) – английский преступник, повешенный за убийство по меньшей мере двух женщин. На следствии выяснилось, что он еще и маньяк-садист. Стивен Томас Вард (1912–1963) – модный врач-остеопат, он никого не убивал и, вероятнее всего, сам стал жертвой заказного убийства. Вращаясь в высшем свете, Стивен Вард в 1961 г. познакомил военного министра Джона Профьюмо с девицей легкого поведения, которая одновременно состояла в связи с советским военно-морским атташе Евгением Ивановым. Разразившийся скандал привел к падению правительства консерваторов.


[Закрыть] и других им подобных, Джейкоб Херш, бывший бейсбольный релиф-питчер сорок первой группы Флетчерфилдской средней школы, оказался в зале № 1 Уголовного суда, доставленный туда из камеры внизу, чтобы отвечать перед судом совместно с Гарри Штейном. Охранять обвиняемых с двух сторон встали молчаливые конвойные.

Над судебным залом № 1 огромный прозрачный купол. Стены в дубовых панелях. Меч правосудия – сверкающий, с похвальным тщанием выкованный и отделанный золотом – был в 1563 году подарен городу оружейным мастером и с той поры висит над судьей рукоятью вниз. На месте и свежий букет цветов и пахучих трав – традиционное средство от тюремной лихорадки, возникающей, как считалось, вследствие страшной вони, которая в прежние времена шла снизу, из камер Ньюгейтской тюрьмы. Букет, как всегда, стоит перед багроволицым Представителем Королевы в уголовном суде. Присяжные тоже тут как тут – переминаются с ягодицы на ягодицу на скамьях столь жестких, что уже одно это, с опаской подумал Джейк, должно склонять их к суровости немилосердной.

На Джейке его самый дешевый, скромненький костюмчик серенького цвета, будто из ателье проката, где он поседел и залоснился от трудов праведных. Выбор рубашки тоже неслучаен – из тех полупластмассовых, которые после стирки не требуется гладить. Современно, недорого, но солидно (никто ж не знает, что рекламой своих рубашек и воротничков фирма «Эрроу» обязана парочке счастливых гомиков). Все это должно подчеркивать его близость к народу, а стало быть, и к присяжным. Какой выбрать галстук, он раздумывал больше часа, пока наконец сердце не подсказало: вот он! Выбор пал на старую «селедку», когда-то купленную на распродаже в универмаге Джона Барнса.

Коварный мистер Паунд впервые вызвал на слушания Ингрид только вчера. Подобающе бледную, хотя и вполне привлекательную Ингрид в строгом черном костюме с юбкой, лишь чуть приобнажающей колени.

– Вы работаете, мисс Лёбнер? Кем?

– Работаю помощницей по хозяйству. Au pair girl. А вообще я студент.

Облаченный в парик Советник Ее Величества быстренько установил, что Ингрид двадцать лет, в стране она находится семь месяцев, а до того воспитывалась в семье приличнейшей из приличных: ее отец дантист в Мюнхене. Вечером 12 июня она ходила смотреть кино в «Одеон», а потом зашла выпить кофе в паб «За сценой» на Финчли-роуд. К ее столику подошел незнакомый мужчина.

– Который отрекомендовался Джейкобом Хершем, сказав, что он кинорежиссер?

– Да, сэр.

– Почему вы ему поверили?

– Он показал мне удостоверение личности и газетную статью о его последнем фильме.

– Что произошло потом?

– Спросил, не актриса ли я.

– Что вы ответили?

– Ответила, что нет. Но он был так возбужден! В хорошем смысле, вы не подумайте. И говорит: вы как раз тот девушка, который я искал.

– Что было после этого?

– Он пригласил меня к нему домой… да… Читать сценарий. Он хотел убедиться, что я достаточно владел английским.

– Вы согласились?

– Ну, я подумал: что в этом страшного? Он сказал, что, когда Элке Зоммер[72]72
  Элке Зоммер (урожденная Элке Шлётц, р. 1940) – киноактриса. Родилась в Германии. В юности, изучая английский язык, жила в прислугах в Англии, на каникулы поехала в Италию и там была замечена режиссером Витторио де Сика. Стала звездой Голливуда.


[Закрыть] пригласили сниматься, она тоже работала au pair girl в Хэмпстеде.

– Мисс Зоммер – это известная киноактриса, немка по происхождению. Я правильно понял?

– Да, сэр.

– Вот посмотрите: это те самые страницы сценария, которые он просил вас зачитывать? Пожалуйста, не торопитесь. Прежде чем отвечать, присмотритесь внимательно.

– Да, сэр.

– Как сказано в сценарии, девушка должна быть одета – я цитирую – в шапочку медсестры, лифчик, пояс с чулками и высокие ботинки. В руках у нее конский хлыст – конец цитаты. Вы были одеты именно так?

– Нет, я сначала просто так ему читала, по-серьезному. Много раз. И он очень строго слушал.

– А потом что?

– Потом он попросил меня одеться как в сценарии.

– И что вы сделали?

– Сделала, как он просил. Читала ему сценарий в лифчике и трусах. Шапочки медсестры у него не нашлось, а хлыст был.

– Понятно. А кто играл роль вашего, так сказать, партнера?

– Так он как раз и был генералом Монтгомери.

– Если ваша милость позволит, прочие страницы сценария я предоставлю на рассмотрение суда несколько позже.

Джейк сидел, уставясь на носки своих ботинок и крепко сцепив ладони. Только не извиняться, только не объяснять!

Следующим свидетелем был длинный сутулый полицейский с интеллигентным лицом, который приходил арестовывать Гарри.

– И тогда, – забубнил сержант Хор, – я еще раз его спросил, действительно ли его зовут Гарри Штейн, а он ответил, что здесь вам не Германия и он не станет терпеть гестаповских штучек.

– Он отказался назвать вам свое имя?

– Он сказал, что у него есть приятели на Флит-стрит и что он знает, какова жестокость полиции. Собственно, произнес он следующее: «Отвали, казак! Только попробуй мне, подсунь какого-нибудь тухлого сена».

– Понятно. Дальше, пожалуйста.

– Дальше я опять спросил его, верно ли, что он Гарри Штейн, и знает ли он барышню по имени Ингрид, а он ответил, что это все еще свободная страна, несмотря на ракеты «поларис» и американские базы.

– Американские базы?

– У него на лацкане был пацифистский значок. Он меня пытался вообще за дверь выставить!

Когда клерк принес Гарри Штейну Новый Завет, чтобы тот на нем принес присягу, секретарь суда кашлянул и спросил тихим, вежливым голосом:

– Какой вы веры?

Молчание Гарри было не просто враждебным. Оно жгло.

– Ну, то есть вы… гм… еврей?

На глазах у Джейка все советы неимоверно дорогих адвокатов, все увещевания, все репетиции, все транквилизаторы – все в один миг пошло прахом.

– На предмет угнетения, налоговых поборов и погромов, – возгласил Гарри окрепшим голосом, как Генрих V, ободряющий войска перед битвой при Азенкуре, – я действительно еврей! Вроде как «нас мало, но тем больше славы придется на каждого!».

Ну все! Петля на шею! – подумал Джейк. – Теперь-то уж точно петля.

Чуть дрогнув средневековым париком, мистер Паунд пригвоздил Гарри пронзительным взглядом.

– Когда вы затаскивали девушку наверх в спальню Хершей, – начал он свой очередной вопрос, – Херш был уже…

– Я не затаскивал ее.

– Когда вы сопровождали девушку наверх, Херш был уже раздет?

– Я не помню.

– Вы не помните?

– Он был в белье.

– Белье морской волны?

– Простите, не понял.

– Цвета. Цвета морской волны?

– А, ну да.

Да, господи, да! Обливаясь потом, сочащимся из каждой поры, Джейк заставлял себя не слушать: что там слушать, привыкать надо. Привыкать к тюремному существованию. Он уже видит гойских пидеров, щиплющих его по пути к пищеблоку. Психопатов, которые будут обзывать его трусом – или как там у них? хлюздой, что ли, – за то, что он не хочет присоединиться к плану побега, а то еще и убьют, чего доброго, раз его угораздило прослышать об их замысле. Всё, хорош рассиживаться после завтрака в теплом сортире с суперлиберальной «Гардиан». Будет ему теперь параша, воняющая день и ночь в углу камеры, а ведь он такой стеснительный, да и запорами порой страдает. «Давай-давай, дорогуша. Я не смотрю!» Порочные сокамерники станут устраивать ржач над его еврейством. «Что, синагога? Копченой лососинки небось хотца? Или у вас в законе только рыба-фиш? Как насчет виски „Чивас Регал“? Хорошей сигары? Бульончика с клецками из мацы? Ты не тушуйся, Янкель! Напиши своей бабели, пускай шлет чек – тряхнем чуток твоим секретным швейцарским счетом». Да и на прогулочном дворе он, естественно, отстоять себя не сумеет. «Видал? Который вон, еле плетется – это Херш. Грабли тут вчера растопыривал. По чану слегка отоварили, он и в осадок. Ну, чмо ботаническое!»

12

Бессонно ворочаясь на постели (в голове звон, сердце так и грохочет), миссис Херш молится, предлагая пять лет своей жизни, лишь бы сына не посадили в тюрьму, а там, глядишь, уйдет от этой своей холеры, вернется с детьми в Монреаль. Они же ей тут мешать будут: мужа-то нового нанюхивать!

И только это она собралась заснуть, внутри все как-то отлегло, вдруг – что такое? – в дверь стучат.

– Да-а?

– Извините, если я вас разбудила, – начинает Нэнси, полная решимости быть вежливой, – но…

Уснешь тут с вас!

– Только что звонил Джейк. Говорит, придет поздно.

Прижав ладонь к щеке, миссис Херш заполошно вскидывается:

– Боже мой! Что, что опять?

– Ничего, – ровным тоном отвечает Нэнси, не забыв ободряюще улыбнуться. – Ему надо о многом поговорить с Ормсби-Флетчером. Они зашли в паб. Возможно, он придет очень поздно. Вот, я принесла вам. – И она ставит перед свекровью подносик. – Взяла для вас кошерного салями и ржаного хлеба.

Бутерброд с салями приправлен ломтиками маринованного огурчика, тонко-тонко нарезанной редиской, помидорчиком и листиками салата. Рядом на подносе кружка чая с лимоном и высокий винный стакан, в нем свежесрезанная роза. Миссис Херш приподнимает верхний кусок хлеба с сэндвича, неодобрительно вздыхает, опускает и отодвигает поднос в сторону. Нэнси машинально подпихнула подносик вновь ближе к ней.

– Ну ешьте же, – потребовала она.

Миссис Херш в ошеломлении на нее уставилась. Погром, погром!

– Я три магазина обошла, пока кошерную салями отыскала. Так ешьте же ее, миссис Херш!

– Не могу.

– Вот сяду здесь и буду сидеть, пока вы не съедите сэндвич. И до последней крошки.

– Не могу.

– А я говорю, ешьте!

– Но вы же хлеб маслом намазали.

– И что?

– А то, что получилось некошерно. Мне не положено есть масло с мясом.

Черт! Черт! Черт!

– А шпионить за мной вам положено?

– Можно подумать, я что-то видела. Упаси Господи.

– Вы подсматривали за мной из окна. Пялились квадратными глазами!

– То есть это я преступница.

– И вы ни слова не скажете об этом Джейку. Вы меня понимаете?

– О, я понимаю! Ох, как я это понимаю. Уж это можете не волноваться!

– Нет, вы определенно, самым злостным образом не понимаете. Совершенно ни зги не понимаете. Вы что, в самом деле вообразили, будто Люк мой любовник?

– Кто произнес это слово?

– По-вашему, у меня их куры не клюют. Приваживаю табунами. В промежутках между беременностями. Когда не кормлю грудью и не меняю пеленки. Как только Джейк за дверь, приезжают целыми автобусами и заябывают до посинения…

Ах нет, не успев договорить, спохватилась Нэнси. Господи, боже мой, стоп, стоп, что я такое несу?

– Ну вы и слова употребляете. Прямо площадные какие-то!

– Если вам не положено есть бутерброды с колбасой и маслом, – уже не сдерживая слез, вновь перешла в наступление Нэнси, – то как же вы можете есть яичницу с сосисками?

– Яйца, милочка, согласно галахе[73]73
  Галаха – совокупность правил и законов, которые содержатся в Торе, Талмуде и раввинистической литературе.


[Закрыть], не мясное и не молочное, а парве[74]74
  Парве – букв, нейтральное (иврит).


[Закрыть], – надменно парировала миссис Херш.

– Ох, ну я не могу! – Нэнси даже ногой топнула. И еще раз топнула. – Иногда эти ваши еврейские штучки-дрючки…

Ага, шести миллионов им мало!

– Извините.

– Не извиняйтесь. Наоборот, не надо держать это в себе. Говорите, послушаем…

Тут-то и ворвалась в комнату Молли, будто ее кто из катапульты запустил. И сразу прыгнула в объятия миссис Херш.

– Что с тобой, бабушка?

– Ничего, моя др-р-рагоценная.

Нэнси тем временем надумала закурить сигарету.

– И как все прошло сегодня? – осведомилась миссис Херш. – Он что-нибудь рассказывал?

– Да вряд ли очень хорошо, – отозвалась Нэнси. – Иначе бы не отправился куда-то пьянствовать.

С тем она выскользнула из комнаты, поспешив к Бену, который уже испускал первые негодующие вопли. Загасив сигарету, выхватила его из колыбельки, и носом, глубоко вдыхая, сунулась ему в щечку. Потом, мелко покусывая, принялась целовать соленую от ее слез попку. Нельзя, чтобы пропало молоко. Что бы ни случилось, лишь бы не пропало молоко!

Медленно, методично Нэнси кидала грязные пеленки из тазика в американскую стиральную машину, потом складывала чистые и сухие и только-только улучила миг, чтобы заскочить в туалет, как в его дверь замолотила Молли.

– Мне на-ада-а!

– Поди принеси свое пальто, доча. Нам пора идти встречать Сэма.

– Мне на-ада-а! Пусти-и!

Что поделаешь, открыла дверь.

– Плюх! – сквозь хихиканье пискнула Молли у матери над ухом. – Плюх-плюх!

13

– Мистер Херш! – выкрикнул бармен. – Мистера Джейкоба Херша к телефону!

Но то была не Нэнси.

– Гарри с вами? – дрожащим голосом спросила Руфь.

– Нет.

– Он собирался ко мне ужинать, должен был прийти больше часа назад. Не знаю, где его искать даже.

– Успокойтесь.

Так… Если он ударился в бега, размышлял Джейк, это будет стоить мне всего-то 2500 фунтов залога. Что ж, как любит повторять та же Руфь, взялся за гуж, не говори, что не дюж.

– Да ну, я уверен, он скоро явится, – солгал Джейк.

– А вдруг он что-нибудь с собою сотворил?

Вот уж совершенно несбыточная надежда.

– Да где-нибудь болтается, наверно. А может, просто заснул?

– Вы думаете, я ему домой не звонила? – И она разразилась слезами.

– Хотите, чтобы я к вам приехал? – устало спросил Джейк.

– Но если он обнаружит со мной вас, он придет в ярость.

– Да, это точно. Примите что-нибудь, Руфь. – Цианистый калий, например. – В конце концов он объявится. Что с ним может случиться? Насколько я знаю Гарри, он ждет не дождется, скорей бы завтра вновь предстать перед судом.

– Нехорошо так.

– Да, Руфь… Нет, Руфь… Спокойной ночи, Руфь.

Но осмотрительный Ормсби-Флетчер считал, что Джейку не следует ссориться ни с Гарри, ни с Руфью, поэтому настоял на том, чтобы к Руфи все же заглянуть. Поэтому, допив то, что было в бокалах, они пошли на автостоянку позади здания Олд-Бейли, по пути вновь и вновь уверяя себя и друг друга в том, что день в суде нынче выдался весьма и весьма обнадеживающий. Рядом с домом Руфи Ормсби-Флетчер Джейка высадил.

– Ну что – не пришел еще?

Руфь покачала головой. Она кусала губы, борясь со слезами.

– У вас тут есть что-нибудь выпить? – спросил Джейк, падая в единственное кресло, на котором не высилась груда белья, ожидающего глажки.

– Только безалкогольный «Шлоерс». Еще есть бутылка сидра «Бэбичам» – он слабенький, специально женский.

Как жаль, подумал Джейк, что коньяки «Реми Мартен» почему-то не удостоены рекламы по телевизору. Вспомнив, полез во внутренний карман. С целью успокоения Руфи, он захватил для нее дюжину пакетиков от «Кити-Кэта» и шесть этикеток «Кнорра»; от того, чтобы извлечь пяток шкаликов джина «Бифитер», пока решил воздержаться.

– А вам не очень трудно будет сделать мне чашечку кофе?

Увы, дети уже лежали в постелях, поэтому, размешивая растворимый кофе, Руфь была вольна в который раз предаться скорбному перечислению обид. Ведь Гарри уж совсем было решил исправиться, остепениться, бросил своих пакостных девиц, завязал с фотографией, а тут Джейк взял да и притащил его к Бернарду Фарберу – ну, на ту вечеринку, помните? – чем ввел опять во искушение.

Джейк, прилежно играя роль, устало обратил ее внимание на то, что он делает для Гарри что может. Но тем, как она вдруг все повернула, она таки заставила его взбодриться!

– А ведь ту девицу Гарри только для вас и притащил. Ему-то она совершенно была без надобности!

Внезапно весь отврат, неотторжимо присущий слушаниям в суде, вся оскорбительность необходимой лжи, вся связанная с этим грубость и вульгарность разом овеществились, представ перед Джейком в виде напыщенной пошлячки Руфи.

– Уважаемая миссис Флэм, – тихим голосом начал он, – пожалуйста, послушайте меня. У меня жена и трое детей. Ради Гарри я непозволительно рискую. Все, чего я хочу взамен, это правды. Ради бога, не надо этих внезапных вывертов.

– Ага, вы говорите одно, он говорит другое. Откуда же мне знать, что было на самом деле. Меня ж там не было!

– Не надо притворяться, будто вы глупее, чем вы есть, Руфь.

– Ишь ты!

– Зачем мне надо, чтобы Гарри для меня притаскивал какую-то девицу?

– Ну вы мужчина или нет?

– Если бы я собрался развлечься с девицей, пока Нэнси нет дома, я бы как-нибудь и без Гарри обошелся.

– Откуда мне знать, что у вас за игрища на уме?

– Да боже ж мой! – вставая, воскликнул Джейк и придвинул к ней все пять бифитеровских пробных бутылочек. И в ту же секунду позвонили в дверь.

– Это он! Это Гарри!

Гарри уставился на Джейка, подозрительно сузив глаза.

– Ну привет, Гершл. И где же это тебя носит? Может, уже убил кого, нет?

Тот не отвечал.

– А то, не ровен час, тут за уголочком кого-нибудь слегка изнасиловал, из-за того и задержался?

Бледный и настороженный, Гарри наконец отозвался:

– А ты что тут делаешь?

– Руфь волновалась. Приехал поддержать ее.

– Решил ее подкупить? – бросив взгляд на бутылочки, проговорил Гарри. – Чтобы и она была против меня?

Не ссорьтесь с ними, предупреждал Ормсби-Флетчер. Джейк полез в карман и достал упаковку таблеток.

– Вот, держи, Гарри. Но больше двух сразу не принимай.

Гарри только фыркнул.

– Сегодня все прошло хорошо, – сказал Джейк. – Думаю, прорвемся.

– Ну да, тебя-то в понедельник оправдают, братэлло. Чего тебе волноваться. Упечь они хотят меня.

– А почему у вас адвокат советник королевы, – подала голос Руфь, – а у Гарри нет?

– Наши адвокаты одна команда.

– И охеренно хорошо работают. Против меня.

– Но это же не так, Гарри!

– Тебе-то все с гуся вода.

– Конечно, с его связями… – присовокупила Руфь.

– Связи имеются. В крайнем случае обращусь за помилованием прямо к королеве. По блату. Только вчера про это с Филом говорил. Он обещал замолвить словечко. Спокойной ночи, Гарри. Утром позвоню.

– Не бойся. Делать ноги не собираюсь.

– Да я и не боюсь. Позвоню просто проведать, как ты.

– Какой стал заботливый! – поджала губы Руфь.

14

Когда миссис Херш проснулась от бряканья стаканов и громких голосов, было уже темно.

– Джейк, я никогда не пилю тебя за то, что ты пьешь, но, пожалуйста, больше-то не наливай!

– Вот хоть ты тресни, что бы я ни делал, Гарри все равно думает, что его определили в мальчики для битья. Считает, что его адвокат работает в моих интересах. Господь всемогущий, как же я мог втравить-то нас в такую заваруху!

– Да. Вот как ты мог это сделать, а, Джейк?

– Да что сделать-то? Что я сделал? Ты что думаешь, я и впрямь избивал ее этим дурацким хлыстом?

– Нет. Конечно нет.

– Тебя это что – возбуждает? Может, нам стоит попробовать?

– Иди к черту.

– Да ладно, я же не со зла. А между прочим, когда слушаешь все эти свидетельства в суде, у меня – вот честно-честно – встает. Думаешь, вот те на, звучит-то как заманчиво! Вот бы и мне туда! Но я там был, и все было совсем не так.

– Да верю я тебе, Джейк. В который раз говорю: я тебе верю.

– А где моя заботливая мамочка? – вдруг всполошился он, расплескав питье. – Зачем ты ее от меня прячешь?

– Я же сказала тебе: она уже легла.

– Если Гарри опять угодит в тюрьму, у него крыша съедет. Ему этого не снести. Ему тогда кранты.

– Зато ты только того и ждешь. Вот было бы приключеньице!

– Да ну, брось ты. Кому какое дело? До тебя, до меня… Всем плевать. Вот мне – ты знаешь, чье мнение мне важно? Доктора Сэмюэля Джонсона[75]75
  Сэмюэль Джонсон (1709–1784) – английский поэт, критик и лексикограф эпохи Просвещения. Составитель первого толкового словаря английского языка.


[Закрыть]. Все думаю: если бы я жил в его время, понравился бы я ему или нет? Позвал бы меня доктор Джонсон за свой стол или нет? Кстати, ты знаешь, Люк вернулся.

– Да ну?

– Об этом было в «Ивнинг стэндард». Не в новостях двора ее величества, конечно. В Лондонском дневнике. Он приехал, он уехал – событие! Большой талант… наш Люк.

– Пожалуйста, не пей больше.

– Как дети?

– Нормально. Давай сделаю тебе омлет.

– Нэнси… – Его внезапно потянуло к ней.

– Да, да, мой милый…

Они вместе двинулись в кухню, но столкнулись с миссис Херш.

– А, привет, мам. А гутен шабес! Нэнси, ты знаешь, ведь в былые времена моя мамочка по пятницам вечером зажигала свечи! Когда я был маленький, она каждую пятницу свечи зажигала.

Миссис Херш просияла.

– Ты про свои таблетки не забыла?

– Нет, я была хорошая девочка.

– Ну вот. У Нэнси глаза красные. У тебя тоже глаза припухли. Да не о чем вам беспокоиться, честно! У нас все схвачено. Когда это дело кончится, я, пожалуй, вчиню им иск за противоправный арест.

– Мы с твоей матерью тут поссорились.

– Да ну, пустяки. Немножко друг друга не поняли. Не будем расстраивать Джейка.

– Почему не будем? Сегодня я встречалась с Люком. Посидели, выпили. Я расплакалась, он подвез меня до дому, и твоя мать увидела, как он меня у подъезда поцеловал. Она решила, что у меня с ним роман, и поэтому я не хочу, чтобы она тебе рассказывала.

– Да я же слова не сказала! Избави бог!

– Пожалуйста, будь так добр, объясни ей, что ты ревнуешь меня к Люку не оттого, что между ним и мною что-то было, а потому что он сделался таким великим.

– Э, э! Я тут не на суде! Я там на суде!

– Ах, ну и сели бы без меня вдвоем на кухне, – вскричала Нэнси, убегая, – сели бы вместе да и поели бы какого-нибудь парве!

– Чего? – озадаченно переспросил Джейк.

Когда он вошел, она лежала на кровати, плакала. Сел рядом, стал гладить по волосам.

– Умер Нельсон Эдди[76]76
  Нельсон Аккеман Эдди (1901–1967) – американский эстрадный певец и киноактер.


[Закрыть]. В «Геральд трибюн» сегодня некролог был.

Когда ее рыдания утихли, Джейк принес стакан холодного молока и держал у ее губ.

– Пойми, ведь я же не из тех, кто измывается над старушками! – Тут ее плечи снова стали вздрагивать. – И не из тех, кто через слово матерится! В общем, прямо не знаю! Я такой дурой, такой дурой себя выставила! – И она, всхлипывая, часто прерываясь порыдать, рассказала ему, что произошло.

Джейк коснулся ее щеки.

– Я сегодня прибирался у себя в столе, – сказал он. – И нашел фотокарточку, на которой ты десять лет назад снята. Тебе там, по-моему, лет двадцать. Стоишь под деревом в летнем платье и этак еще волосы отводишь, чтобы в глаза не лезли. Такая до боли красивая, я даже злился на тебя, потому что не знал, что за мужчине ты улыбаешься, почему выглядишь такой счастливой – ведь меня ты тогда еще не встретила. Теперь вот знаю. – Он поцеловал ее. – Пожалуйста, постарайся немножко поспать, потом ребенок полночи уснуть не даст.

Проскользнув мимо комнаты матери, Джейк спустился в гостиную, где налил себе еще бренди. Н-да. Не то место, не то время. Поздно стали взрослыми и слишком скоро старимся – вот грустный удел всего его американского поколения. Рожденное в депрессию, хотя на себе и не испытавшее в полной мере ее горечи, оно умудрилось не влипнуть ни в Испанскую войну, ни во Вторую мировую, его миновали Холокост, Хиросима, израильская Война за независимость, маккартизм, Корея, а потом и Вьетнам, и наркотическая субкультура. И все как-то так ловко и без напряга. Все время возраст не тот. Вечные наблюдатели – нет, не был, не состоял, не участвовал. Все вихри где-то в стороне.