Текст книги "Всадник с улицы Сент-Урбан"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

– Ты хоть помнишь меня-то? – пристал он к Джейку, прижав его к стене.

– Да помню, а как же.

– Что? Ты хочешь сказать, что через столько лет меня еще помнишь?

– Да. Конечно, помню.

– Смотри-ка ты… А я тебя – нет! – этакой победной точкой закончил беседу Макс.

Пришел засвидетельствовать почтение и Арти, давно ставший уважаемым дантистом. А еще Арти приобрел славу балагура. Все о нем говорили: такой шутник, ну такой шутник! Причем расскажет, этак, что-нибудь смешное, а начнешь хохотать, вдруг шасть тебе к разинутому рту – весь приникнет, глаз-рентген, носом водит, и в такой ужас придет от того, что там увидел и унюхал, что и улыбка у него сразу вянет, превращаясь в гримасу жалости. И уже на следующее утро ты распростерт в его кресле, мычишь бессильно да ручками-ножками сучишь. Так и просверливал себе лукавый хитрован Арти путь наверх сквозь моляры и резцы Хершей – одному съемную челюсть сварганит, другому золотую коронку приладит, и в итоге вселился в двухэтажную квартиру в престижном Виль-сан-Лоране.

Неделю они соблюдали траур по усопшему Иззи Хершу, каждый вечер квартиру наполняли довольно беспардонные раввины, проводились совместные молитвы, а потом приходили гости. Для Джейка самым приятным временем было начало дня, когда за протяжным завтраком изнемогающие Херши, борясь с дремотой, делились воспоминаниями о детстве, о школе, о первой работе, о столкновениях с франко-канадцами.

– Они такие недалекие! – говорила тетя Малка, недоуменно подымая брови. – Была у меня одна знакомая, так я ей в пятницу анекдот расскажу, а она только в субботу, посреди церковной службы расчухает, и давай смеяться!

– А что сепаратисты?

– А что сепаратисты? С ними надо бороться путем планирования семьи. Чтоб не плодились, как кролики!

Внезапно в квартире потемнело – это Ирвин перекрыл необъятной тушей проем балконной двери. Около уха, как всегда, бормочущий транзистор.

– Арни засадил «птичку» на пятнадцатом. Теперь он всего на две отстает от Каспера.

– Ну, Арни! Во дает!

– А что же Никлаус?[344]344
  Речь идет об игре в гольф. Арнольд Палмер, Джек Никлаус, Уильям Каспер – известные профессиональные гольфисты.


[Закрыть]

– Время покажет.

Джейк кое-как все же перевел разговор на брата Джо и его отца Баруха.

– Когда Баруха перетащили сюда, ты только представь: его сын в жизни не видал банана. Наш папа дал ему банан, так он его стал с кожурой есть!

Дядя Эйб, улыбаясь сладостным воспоминаниям, со смешком сказал:

– Барух еще на судне бандитствовал. У какого-то чужого еврея украли кошелек. Искали, все перевернули, нет как нет. При высадке у подножья трапа поставили двоих полицейских, чтобы они досматривали ручную кладь. А Барух эдак вразвалочку спускается, и сумка у него уже открыта – смотри не хочу. Жует яблоко и в ус не дует. А деньги из того кошелька как раз в яблоке-то и были.

– Барух – да-а! Такое вытворял!

И в этот миг Джейк, приехавший, чтобы вместе с Хершами оплакивать отца, – мало того, успевший за время траура стать к ним ближе, чем когда-либо, почувствовал, что должен защитить честь Всадника, раз уж сам он отсутствует. Без всяких предисловий Джейк повернулся к дяде Эйбу и в двух словах напомнил о последнем визите Джо в Монреаль – о том, как его поджидали в машине около дома на Сент-Урбан какие-то люди, о раскуроченной «эмгэшке» в лесу и о Дженни, которая с тех пор их всех на дух не переносит.

– Это ведь вы сдали его, не правда ли, дядя Эйб?

Дядя Эйб покраснел как рак.

– Ты о чем это лопочешь, пьяный полудурок?

– Все, что я хочу, это чтобы вы ответили прямо.

– Ну, так вот тебе мой ответ! – И, влепив Джейку полновесную пощечину, он вышел из комнаты.

– Вот-те на… – Джейк, совершенно ошарашенный, пытался с улыбкой смотреть на лица, ставшие вдруг враждебными. Ему будто говорили: да-да! это тебе еще мало досталось!

В комнате воцарилась душная тишина.

– Вот послушай, – подал голос дядя Лу. – Я расскажу тебе про девчонку, которая отказывалась пользоваться колпачками, потому что не хотела у себя в детской иметь венецианское окно.

– Своими идиотскими анекдотами ты достал уже, дядя Лу!

– Перебрал, перебрал пацан. Ну и ананас тебе в задницу.

Глядь, и Рифка с ними – сидит, кулак ему показывает.

– Ты сюда раз в год приезжаешь, а как приехал, с утра до ночи пьешь и ссоры затеваешь. А потом – фьюить! – опять улетел. Кому ты такой тут нужен-то?

Мигом пробудившийся к активной жизни Герки тоже встрял:

– Куда, кстати, подевался фильм про Джеймса Бонда, который ты якобы должен был снимать? Тоже мне, шишка на ровном месте.

– Ушел-ушел-ушел! – Не выдумав ничего остроумнее, Джейк возмущенно удалился на балкон и унес с собой бутылку бренди.

К несчастью, на балконе оказался Ирвин. Гороподобной тушей занимая полбалкона, он громко пыхтел, карманными щипчиками подстригая ногти[345]345
  Пока сидишь шиву, стричь ногти запрещено.


[Закрыть]. Под злобным взглядом Джейка он вскочил и ретировался, сложными движениями бровей пытаясь вымолить прощение.

– Эй! Мудак! Ты словами что-нибудь сказать можешь?

– Ну могу.

– Так давай! Говори уже.

Ирвин подумал, повращал глазами. Ненадолго остановил взгляд на резервуаре с бензином возле заправочной станции «Эссо» напротив дома. Почесал в голове и посмотрел после этого на ногти. В конце концов сказал, напирая на каждое слово:

– Ты сколько зайцев поймать-то хочешь?

Тьфу ты, пропасть! – про себя выругался

Джейк и поплелся назад в гостиную, где при его появлении все друг от друга так и отпрянули. Перед тем, видимо, шептались.

– Послушайте, – взмолился Джейк, – ведь мы же все умрем…

– Ты это к чему? – нахмурился дядя Сэм.

– …да сядь ты, сядь, глупый ты человек, я не заразный. Черт, ну вот зачем я только сижу тут с вами? Я же во все это не верю. Зачем было пытаться вас умаслить?

– Из уважения к отцу.

– Да никогда я отца не уважал.

– Опаньки!

Я любил его, про себя добавил Джейк, но им бы он этого не сказал ни за что.

– Не прошло и недели, как он умер, – взвизгнула Рифка, – а он его уже не уважает! Вы слышите? Вы все слышите?

– Ну, дорогая, он же не оставил денег! А раз так, чего ради напрягаться?

– Какой же ты мерзкий! Скотина. Женившись на шиксе, ты разбил его сердце!

Шлепая тапками, вернулся дядя Эйб.

– Мне не следовало бить тебя. Прости, Джейк.

– Нет. Вам, черт побери, действительно не следовало бить меня. А что следовало, так это дать прямой ответ на мой вопрос.

– Неужто ты не можешь, – голос дяди Эйба звучал устало, – хотя бы извинение принять как джентльмен?

– Это вы подсказали, где им найти Джо?

Вздохнув, дядя Эйб увлек его в кухню и затворил за ними дверь.

– Ты что, там, в Лондоне встречался с Джо?

– Думаю, он сейчас в Южной Америке. А я с ним не встречался с детства.

В глазах у дяди Эйба промелькнуло облегчение. А может, Джейку это только почудилось.

– Тебе повезло, значит. Потому что он мерзавец.

– Это надо бы обосновать.

– Ты-то своего двоюродного брата обожаешь. Я правильно понимаю?

– Может быть.

– Джо действительно был на гражданской войне в Испании. Воевал в интербригаде. И это ему, конечно, зачтется, но…

– А еще в Израиле в сорок восьмом. Прорвался с последней автоколонной в Иерусалим.

– Прекрасно. Замечательно. – Дядя Эйб улыбался, но как-то двусмысленно. – И если этого достаточно, чтобы ты сделал из него себе героя, то давай на этом и остановимся, хорошо?

– Нет. Не хорошо.

– Ах ты упрямый какой. Ну ладно. В сорок третьем он приполз к нам на карачках, хвост между ног, потому что влип в неприятности с гангстерами. Гнал машину без оглядки всю дорогу от Лас-Вегаса.

– В какие неприятности?

– Да ничего особенного, Джейк, ничего героического. Мелкая дребедень. В основном с букмекерами. Он увлекался азартными играми, но этим многие грешат. Не платил долгов. О’кей, не он первый. Но кроме того, он был еще и жиголо. И шантажист. Тянул с женщин деньги, иногда даже женился ради этого. Ты помнишь женщин, которые приходили во двор дома на Сент-Урбан?

Джейк кивнул.

– Так вот: по большей части это были девицы не слишком строгих правил, ночные бабочки, чьи мужья пребывали за морем на фронте. Но среди них была одна вестмаунтская штучка, которую он встретил, кажется, на конской выставке, а через нее познакомился кое с кем еще из, так сказать, высшего общества – опять, конечно, со всякого рода искательницами приключений. Все ж таки Джо был типчик колоритный. В кино каскадером работал. Профессионально играл в бейсбол. Да и на лошадь его посади, скакать умел как никто. Но ко всему тому был хулиган – вот же в чем горе-то! Без образования. Амбиций пруд пруди, гордыня так и распирала. Начал засиживаться в «Маритайм-баре», заводить шашни с замужними женщинами. Они его одевали, давали деньги, а если мало, он брал кредиты, а поручитель кто? Я, кто ж еще-то. Когда он сбежал из города, мне пришлось его долгов заплатить больше чем на две тысячи долларов.

– После той драки в «Паледоре» вы навели на него людей. Вы предали его.

– Что называется, слышал звон. Это вовсе не так было, Джейк. Твой братец страдал большим самомнением. Закрутил роман с женой одного крупного начальника, причем человека действительно большого и уважаемого, вдобавок из влиятельной семьи. У женщины были проблемы с алкоголем, она под этим делом на Джо и запала. Да и благоразумием как минимум не отличалась. Как муж из города, в доме Джо. А дом из лучших во всем квартале. И уж с пустыми карманами Джо оттуда не выходил. Пропали драгоценности, что-то из фамильного серебра. Муж пришел на Джо посмотреть. Предложил ему деньги, но, видимо, мало. Они поссорились. Джо ударил его. И сам испугался, но дело сделано. Ну, и муж той женщины решил проучить его. А что ему было делать – и так уже в посмешище превратился! Короче, нанял каких-то головорезов, чтобы они с Джо за него поквитались.

– В Израиле я виделся с женой Джо, – сказал Джейк, думая этим ошарашить дядю Эйба.

– А, с женой… То есть с одной из них. Есть и другие.

– Он ей сказал, что это родственники виновны в смерти его отца и в том, что его тоже чуть не убили.

– Это он сказал. Говорить он мастер. Лжец по составу крови.

Рассказал Джейк дяде Эйбу и о материалах по Менгеле, обнаруженных им в кибуце. О деревне Дейр-Яссин, о деле Кастнера и о том, как после безуспешных поисков Всадника в Мюнхене и Франкфурте он пришел к выводу, что Джо отправился выслеживать Йозефа Менгеле в Южную Америку. Рассказал (правда, сразу же пожалев об этом) и о Руфи.

Сперва дядя Эйб в изумлении качал головой. Потом расхохотался.

– Де ля Хирш! – повторял он. – Это надо же! Молодец!

– И ничего я тут смешного не вижу. Да и рассказы ваши о его беспутстве меня ничуть не убеждают. Это вы сдали его, дядя Эйб!

– Да уж лучше бы я. Мне это было раз плюнуть!

– Но, боже мой, зачем?

– Ты понятия не имеешь, как недалеко здесь было до расовой резни. В те годы положение было не то, что сейчас. Призывы Á bas les juifs красовались на всех заборах. Молодые парни прятались по лесам, потому что не хотели умирать на «еврейской» войне. Их спросить, так хоть бы и всех нас отправили в печи. А теперь у них хватает хуцпы твердить о том, как они обожают сионистов. Сепаратисты твердят, будто бы они не более чем сионисты в собственной стране, и евреям поэтому следует их поддерживать. Вот это – через мой труп, Янкель. Дай им сейчас независимость, завтра разразится банковская паника. Кто виноват? Конечно, евреи, и начнутся здесь для нас опять веселенькие времена. Слушай-слушай, ты-то живешь не здесь! В твоем изысканном мирке, где сплошь киношники, писатели да режиссеры, действительно не так уж важно, кто там из вас еврей, кто черный. Господи прости, чуть не сказал «негр»! Твоя-то жизнь укрыта за семью заборами, мой юный друг. А мы здесь существуем в реальном мире, который – заявляю со всей определенностью – сегодня много лучше, чем был в дни моей молодости. Я это признаю, я радуюсь этому, но я и помню. Еще как помню. И я настороже. Твой зейда, мой отец, приплыл сюда в трюме, чтобы сделаться уличным торговцем. Он не говорил по-английски и ходил на цыпочках в страхе перед гоями. Я стал исключением, одним из первых в своем поколении, кто поступил в Макгилл, но и там единственному еврею на курсе тоже было несладко. Те времена были не то что нынешние. В мое время мы побаивались, еще как побаивались. Покупать недвижимость в районе Маунт-Ройяль нам не разрешалось – от нас, видите ли, плохо пахло! В отели пускали далеко не во все, в загородные клубы тоже, а в университетах на прием евреев была просто квота. Я по сей день помню, как вез Софи на прогулку в горы, мы тогда только что поженились, она была на четвертом месяце беременности. У меня спустило колесо, и я пошел пешком за две мили в отель, чтобы оттуда по телефону вызвать ремонтников. Ага, размечтался. На воротах надпись: евреям и собакам вход воспрещен. Как закрою глаза, Янкель, так и вижу перед собой эту надпись. Зато сегодня я «Советник Королевы». Член попечительского совета школы. На мой юбилей в синагогу приезжал мэр и ходил там в кипе. То же и министры из Оттавы. Теперь между евреев есть и судьи. Что ты! – сегодня есть евреи даже среди членов Университетского клуба! Целых трое уже.

– И вы на это купились, да?

– Купились – нет, но это греет, а как же. Вот мой Ирвин, например, уже и представления не имеет, что такое антисемитизм. Ты знаешь, он очень умный мальчик, тебе следовало бы с ним пообщаться поближе. Очень серьезный, да и старших уважает, не то что некоторые в его возрасте – они нынче все на наркотиках, я в курсе. Я ведь в Макгилле лекции читал. Сын уличного торговца, каково, а? Я им рассказывал о талмудическом законе, и эти ребята – боже мой, господи! – еврейские дети, я так и вижу их, они выше нас ростом, большие, здоровые, девочки такие, что просто глаз радуют, одеты как американские принцессы, мальчики с машинами, и вот я смотрю на них и думаю про себя: нет, все-таки нам есть чем гордиться, мы тут хорошо поработали. За это стоило побороться. И чего же они хотят, наши еврейские детки? Они хотят быть черными! Лерой Джонс (или как там его теперь называть положено) да этот еще их безумный Кливер[346]346
  Лерой Джонс (р.1934) – афро-американский поэт, писатель и музыкальный критик радикального толка. Сперва он призывал к насилию над белыми и установлению власти черных, в конце шестидесятых стал ярым антисемитом, затем сделался марксистом.
  Элдридж Кливер (1935–1998) – радикальный писатель, интеллектуал, борец за гражданские права. В 1957 г. арестован и осужден за изнасилование и попытку убийства. В 1966 г. вышел из тюрьмы и вступил в партию «Черных пантер», так как эта негритянская организация призывала к вооруженной борьбе. Бежал во Францию, где стал ревностным христианином и организовал секту «Крестоносцев Элдриджа Кливера». В 1975 г. от «Черных пантер» отрекся и возвратился в США.


[Закрыть] твердят им, что евреи гады и сволочи, и они от души рукоплещут. Мехайе![347]347
  Радость великая! (идиш)


[Закрыть] Хотя ведь на идише они теперь ни бэ ни мэ; владеть французским – вот что считается круто. У них от сочувствия к угнетенным франко-канадцам сердца разрываются. Ну-ну. Всего два поколения назад те самые франко-канадцы горели единственным желанием – проламывать жиденятам головы. Ну а уж коли их тянет не к черным и не к франко-канадцам, то к эскимосам. Бедные детки спать не могут, всё переживают, до чего им стыдно перед индейцами. Поэтому наши еврейские дети ходят, обвязав головы лентами на индейский манер. И курят травку. Им совершенно надоело бремя белого человека. Да и долго ли мы были белыми? Каких-нибудь пару поколений назад кем мы были? Жидами пархатыми и никем больше.

Черт знает в кого превратились! Что для них Израиль? Форпост империализма. О Второй мировой войне только и знают что про Хиросиму и прекрасный город Дрезден, который мы, мерзавцы этакие, злобно изничтожили. Да что с нас, филистеров, вообще взять? Ты знаешь, я тут встретил одного еврейского подростка, сына Бернштейна. Едет в клоунском наряде на мотоцикле, а на башке немецкая каска. Я говорю, как не стыдно? А его девица: что вы, мистер Херш, это же мы стебаемся! Что вы нервничаете? И давай петь про Гарлем, про цорес[348]348
  Несчастья (идиш).


[Закрыть] бедных эскимосов, про безнадежную храбрость благородных индейцев… Про Вьетнам, про Кубу… А я им: слушайте здесь – вы, может, думали, это перед вами кто другой, а это – не-ет, это всего лишь Абрам Херш. Я вполне себе благонамеренный дядька. Я не в ответе ни за одно из перечисленных вами мировых зол. Все, что у меня есть, я заработал. Не я изобрел напалм. И в жизни никого не линчевал. А в том, что вы не черны и тем прекрасны, а всего лишь еврейские детки, я вам сочувствую. Но мне куда интереснее мысли рабби Акивы, чем хохмочки председателя Мао. И этот пишер[349]349
  Сопляк (идиш).


[Закрыть], этот птенец желторотый разевает клюв и давай пищать про то, что они, дескать, поколение любви, что они за мир, они друг другу цветочки дарят. Чего только не узнаешь, верно, Янкель? А я, говорю, по-вашему, что – из поколения ненависти? Поколения поджигателей войн? И когда бегал за девчонками, я им, значит, не цветы дарил, а ядовитые колючки в нос совал? Нет, говорю, вы мне тут голову морочить бросьте. А тот парень за свое: когда у нас рок-концерт, народу собираются тысячи, со всей округи, и никаких эксцессов. А я ему: слушай, шмок, когда я иду что-нибудь праздновать в синагогу или на концерт слушать Моцарта, мы ведь из зала тоже не с битами в руках выбегаем, всех вокруг принимаясь метелить. Почему же вы так изумляетесь, когда ваши концерты не приводят к уличным беспорядкам? Что тут особенного? Но его попробуй уйми. Я, говорит, еще ничего: я ведь по улицам с надписью «FUCK» на лбу не расхаживаю! А если отдрочу, то сразу чувствую себя виноватым. И с мужиками целоваться не стал бы. Я ему: ф-фу! А он: хотя их тела красивы! Особенно если черные. Когда они купаются голыми, на их задницах солнце так и сияет. Слушай, – говорю, – ты, цуцик! Ты думаешь, я так и родился толстым, лысым и с больным сердцем? Разве не был я когда-то молодым и разве ты не будешь старым? Или мы не из одного и того же теста?

Ох, как он меня разозлил! Это было нечто. Зато уж мой Ирвин таки имеет голову на плечах. – Сказав это, дядя Эйб постучал по дереву. – И ногами тоже крепко упирается в терра фирму[350]350
  Terra firma – твердая земля (лат.).


[Закрыть]. Должен еще раз напомнить тебе, Янкель: здесь наш дом. Мы тут живем, а ты нет. Я респектабельный гражданин. Моя дочь удачно вышла замуж, живет, ни в чем не нуждаясь. Матери звонит каждый день, и мне звонит в офис. Мы обожаем своих внуков. Когда-нибудь Ирвин найдет себе хорошую девушку и женится (благослови его Господь), и у нас будут еще внуки. Я их воспитал – Ирвина и Дорис, – и, когда придет день, они меня похоронят. В шуле я надеваю отцовский талит, потом его будет носить Ирвин, потом его сын и сын его сына. Это нормальная жизнь, и мне она нравится. И я не одобряю таких в жопу раненных Хершей, которые везде скитаются, а появившись дома, начинают ехидничать и провоцировать раздоры. Не тронь, говорят, говно…

– Это вы о Джо? – спросил Джейк. – Или обо мне?

– Я тебя с ним не сравниваю. Ты добрый еврейский мальчик. Загляни в свое сердце, Янкель, и найдешь там много идишкайт.

– Не надо меня вербовать, пожалуйста. Во всяком случае, таким способом. Потому что, как бы ни были вы все тут благопристойны и милы, честь семьи Хершей взялся защищать все-таки не кто иной, как Джо, а вы, при всем вашем самодовольстве, этой ноши на себя взвалить не захотели. Поэтому мое сердце все-таки с ним.

– В Парагвае?

– Хотя бы.

– Ну ты и поц! Тогда позволь мне кое-что спросить, хоть ты и записал меня заранее в злодеи. Что сделал Джо для своей жены? А для Ханны? Для Дженни? Или для Арти? Я, самодовольный филистер, взял их всех под свою опеку, когда они ходили в рванье, когда у Арти была полная голова вшей. Я платил за их жилье и оплачивал счета врачей. Я заставил Арти выучиться на дантиста и, должен признать, не жалею об этом. Потому что он стал приличным человеком – человеком, на которого вся община смотрит с почтением.

– Вот не надо только на меня общиной давить. Потому что вы, такой уважаемый первый сын уличного торговца, были одним из тех столпов общины, чьи подписи стоят под полным раболепия письмом в «Стар», где говорилось, что вы перевернете все вверх дном, но непременно найдете тех, кто избил франко-канадского студента.

– Да, виноват. А он святой: все, что он сделал, это избил ни в чем не повинного мальчишку и оставил его валяться без сознания на мостовой.

– Когда Дженни уезжала из Монреаля, она сказала, что не примет больше ни гроша от дяди Эйба и парочку ругательных эпитетов еще добавила. Вот почему это?

– Почему? Потому что она шлюха и злоречивая дрянь, которая ненавидит нас. Ты что – и этого еще не понял?

– Но все же именно вы сделали так, что Джо чуть не убили и выгнали из города, дядя Эйб. Вы это знаете, и я это знаю.

– Моя совесть чиста. Единственное, что иногда мешает мне заснуть, так это изжога.

– Понятно. Короче, разговор впустую.

– Янкель, давай кое-что проясним. Мы о ком говорим-то? Мы говорим о шантажисте. Мы говорим о шулере, о двоеженце и лжеце. Мы с пеной у рта спорим об альфонсе. О человеке, который мотается из страны в страну, меняет имена, и у него явно для этого есть причина. Де ля Хирш! – усмехнулся он. – Йозеф Менгеле! Щ-щас! Парагвай-шмарагвай… Послушай, не надо бросать в меня испепеляющие взгляды. Джо это Голем. Это Бар-Кохба. Это банда «Маккавеев» вся в одном лице. Говоришь, он рыскает по джунглям, ищет Менгеле? Ну, в принципе кто-то ведь и Эйхмана поймал. Но пусть он даже и найдет его, что толку? Сколько лет будет уже этой гадине? Шестьдесят? Семьдесят? Ну, найдет его Джо, ну, зарежет. И этим что, справедливость восстановит? Нет, сэр, ни в малой мере. Этим он подставит под удар евреев Асунсьона, только и всего.

– Подобно тому, как здесь он подставил под удар вас?

– Ну ладно, хорошо. Сам напросился, так и получи. Насколько я знаю твоего братца, если он действительно ищет Менгеле (во что я ничуть не верю), если он выследит этого нациста и поймает, – кричал дядя Эйб, стуча кулаком по столу, – он не убьет его! Нет! Он его будет шантажировать!

На дворе было по-прежнему душно. Но ощущалось приближение дождя. Ирвин с зонтиком в руке стоял, облокотившись о семейный «кадиллак», ждал родителей, чтобы везти домой. Стоит, лижет сложно отформованное, двугорбое из трех шаров слепленное мороженое. Один шар клубничное, другой шоколадное, третий с фисташками. На глаза надвинута бейсбольная кепка «Go, METS, Go!» Предплечья обожжены солнцем, красные как у рака. На локтях вместо шишечек ямки. Одет в тонкую желтую футболку, сквозь которую светят соски. Огромный живот свешивается на клетчатые бермуды.

Джейк подошел с грозным видом.

– Пососать хочешь? – спросил Ирвин и от смеха весь заколыхался.

Джейк ударил его по руке, вышиб мороженое. Заляпав «кадиллак», оно сползло на мостовую.

– Говори, в США сколько штатов?

– Сорок восемь.

– Пятьдесят, обалдуй.

– Ну, пятьдесят…

– А ну, перечисли!

– Че-его?

Джейк занес ногу и со всей силы припечатал Ирвину по пальцам ноги каблуком.

– Орегон, Айдахо, Северная Дакота, Небраска, Вайоминг, Иллинойс, Мичиган, Нью-Йорк, Северная Дакота…

– Северную Дакоту ты называл уже! – рявкнул Джейк и саданул ему локтем в ребра.

– …значит, Южная Дакота, Вермонт, Нью-Гемпшир, Техас, Невада. Сколько это получается?

Джейк шмякнул его ладонью по щеке.

– Аризона, Калифорния, Юта, Нью-Мексико, Миссури, Майами, Джорджия, Флорида, Алабама.

Чуть не заваленный спиной на капот автомобиля, еле удерживая равновесие и выпучив глаза, Ирвин начал трястись всем телом.

– Канзас, Виргиния, Северная Каролина, Южная Каролина, Аляска…

Тетя Софи вышла из подъезда, остановилась и вскрикнула.

– Что тут происходит? – в ужасе выдохнул дядя Эйб.

– Неужто и впрямь дед приплыл сюда в трюме, Барух умер в нищете, а Джо невесть где скитается всего лишь для того, чтобы эта медуза, эта сопля поганая, этот недоразвитый фанат бейсбола, этот кусок говна, этот ваш сынок унаследовал землю?

Резко повернувшись, Джейк зашагал прочь, изо всех сил подавляя рвотные позывы и молясь об одном: только бы не блевануть, пока не завернул за угол.

16

Когда в нижнем ящике письменного стола Джейка обнаружились любовные письма Нэнси, то-то было смеху! («…Я никогда еще этого не делала, вообще ни с кем…») Ты с-смотри, а? Ну, аристократка! («…всегда принимала меры предосторожности, потому что ни от одного из них не хотела бы родить ребенка…») Какая проникновенность мысли! Какие высокие, просто заоблачные чувства! Будто она не такая, как другие, будто ее главное сокровище не спрятано у ней между ног.

Как следует покопавшись в ящике, Гарри добыл какие-то листки – видимо, из сценария.

КРУПН. ПЛАНОМ: ГЕНЕРАЛ РОММЕЛЬ подносит к глазам бинокль.

С ТЧК. ЗРЕН. РОММЕЛЯ (через бинокль): Песок, камни, беспорядочно отступающая Восьмая британская армия тащится по барханам.

Так, пару страниц пропустим…

ПАВИЛЬОН: БЛИНДАЖ, В КОТОРОМ ВОССОЗДАНА ОБСТАНОВКА ДЕТСКОЙ. МОНТИ на коленях, по пояс голый. Сжимается от страха и вожделения при виде МАЙОРА ПОППИНС, которая входит, одетая в шапочку медсестры, бюстгальтер и пояс с чулками; на ногах высокие ботинки на пуговках.

Интересно! Очень интересно. Если этот урод втихаря тешится такого рода фантазиями, какое он имел право изображать превосходство, даже отвращение, когда Гарри, доверившись ему, показал некоторые из своих фоторабот? А он ведь насмехался! Да еще и свысока, погань этакая. Тогда как Гарри был с ним откровеннее, чем с кем бы то ни было. Доверился, подставился, раскрылся! Перед этим ублюдком высокомерным. Который улыбался так покровительственно и самодовольно, что у Гарри возникало желание треснуть его по зубам штативом. У него-то все схвачено! Красавица жена. Трое детишек. Дом в Хэмпстеде. Номерной счет в швейцарском банке. Сволочь он! Сволочь! – вдруг разъярился Гарри, почувствовав, что ни минуты больше не может находиться в этом доме.

На улице шел дождь. Что ж, Гарри, тебе опять в атаку – за Англию, на добычу пизды. Прошелся по нескольким кафешкам на Кингз-роуд и Кенсингтон-Черч-стрит, пытался воздействовать обаянием, но безуспешно. Когда завернул на Финчли-роуд и кое-как мимо швейцара протиснулся в бар «За сценой», – все, все, закрываемся! – на душе была безнадега и уныние.

Девица, которую он сразу заприметил, на рожицу была, конечно, не фонтан – голубые мутненькие глазки, светлые неухоженные волосы по плечам… но фигурка явно ничего. Сидит одна, в пальцах бычок самокрутки, сиськи обтянуты свитером, мини-юбка. Тот, кто с ней был раньше, ушел, не допив кофе и оставив несъеденную ватрушку.

– Не знаю, как даже и сказать-то на самом деле… – смущенно начал Гарри. – Потому что вы мне, наверное, не поверите.

– Это правилно, пожалста, – согласилась она.

Что за акцент? Немецкий, что ли.

– Я кинорежиссер.

Она хихикнула, похоже, где-то витая.

– Понимаете, – спешил закрепить успех Гарри, присаживаясь на пустой стул рядом с нею.

– Вы не приглашались. Эй, я не вспоминаю, когда я…

– Дайте мне две минуты, а потом как скажете, меня сразу тут не будет, – сказал он и даже показал, щелкнув пальцами: – Вот так. – И, вынув экспонометр, направил на нее, внимательно на него глядя. – Ого, да вы абсолютно прекрасны!

– Тик-так, тик-так…

– Я весь вечер искал и вот теперь я, без сомнения, нашел.

– Тик-так, тик-так…

– Да поймите же, я действительно кинорежиссер, вот ведь в чем дело. Смотрите! – и он сунул ей кредитную карточку.

– Джейкоб Херш, – прочитала она вслух совершенно равнодушно.

– И вот еще это.

Не без усилий, щурясь и помаргивая, она прочитала рецензию на последний фильм Джейка. Тщательно осмотрела его профсоюзный билет. Опять взялась за вырезку из газеты, стала читать снова – на сей раз медленнее, шевеля губами, а самокрутку рассеянно вручила Гарри. Притворившись, будто глубоко затягивается, Гарри расплылся:

– Ка-айф!

– Ну? Что вы хотите?

– Давайте отсюда свалим и зарулим ко мне. Посидим, выпьем. Это недалеко, – сказал он и привстал.

Но девушка не поддавалась.

– Вы не актриса?

Вроде кивнула? Нет. Похоже, просто носом клюнула.

– Но такая красивая! Класс.

– Я студент. Учу английский. И помогаю по дому. Au pair girl.

– Нет, это надо же! – покачав головой, Гарри шмякнул кулаком в ладонь. – Кто бы поверил?

– Поверил? Чему?

– Что молния ударит дважды в одну точку.

– Я не понимаю.

– Элке Зоммер! Она тоже работала помощницей по хозяйству, причем, вы знаете, прямо здесь, в Хэмпстеде. Ну, то есть до того момента, как ее заметили.

На сей раз, когда он взял ее за руку, поднимая из-за стола, она не противилась.

– Но вы же понимаете, я ничего не могу обещать, – не умолкал Гарри. – Ваш английский не так уж плох, то есть на самом деле он очарователен, но есть пассажи, которые я бы хотел, чтобы вы мне прочитали. Вы согласны?

– Почему нет? – ответила она, пожав плечами.

На улице, в полном восторге от своего успеха, с бьющимся сердцем, Гарри вдруг говорит:

– Пройдитесь! Пройдитесь чуть впереди меня.

– Зачем?

– Делайте, как я сказал. Пожалуйста.

Она поплыла впереди.

– Потрясно. Абсолютно потрясно, – одобрил Гарри, догнал ее и взял под руку. – Ну, пошли!

17

Положенной недели траура Джейк не высидел, улетел на день раньше из-за дурацкой, постыдной и ненужной ссоры с родичами. Воспоминание о ней было мучительно. Ох, как мучительно! Болтаясь в синем небе над Лабрадором в самолете, летящем в Лондон, временами задремывая, Джейк несся над рифленой стальной Атлантикой, но мыслями снова и снова возвращался к спору с дядей Эйбом – уж теперь бы он по-другому, все бы сказал как следует!

Англия заявила о себе болью в ухе, воздушными ямами при снижении и непременной грядой гнусной облачности на подлете. В Хитроу он вышел мрачнее тучи, хотя впереди, уже завтра, ждала поездка на Корнуолл, Нэнси и дети.

В доме горел свет. Неужто он забыл?.. «Ах нет, там, видимо, Гарри, черт бы его… – подумал он, – …черт бы его взял-то», – и повернул ключ.

В коридоре сладковато пахло какими-то воскурениями.

Войдя в гостиную, увидел девицу. Мутненькие голубые глазки. Жидкие светлые волосы. Лошадевата. Она вышла в гостиную из кабинета и от неожиданности замерла, но тут же нарочито непринужденно наклонилась, подняла с полу шаль и прижала к грудям. Следующие несколько секунд он потом вспоминал как стоп-кадр: оба замерли и только смотрели друг на друга. Джейк раздраженно, с нетерпением, девушка – прислонившись к дверному косяку и застыв, будто ожившая картинка, предваряющая главный разворот «Плейбоя».

– Да? – сказала она.

– Это мой дом! – раздраженно бросил Джейк. – Моя фамилия Херш. – После чего, словно в подтверждение права собственности, швырнул на диван дорожную сумку, про себя подумав, что ведет себя агрессивно, можно сказать даже жлобски, как какой-то из героев А.Д. Кронина – был у него такой тиран-папаша, который тоже, возвращаясь в дом, всех там гонял[351]351
  Джеймс Броуди – персонаж романа «Замок Броуди» Арчибальда Джозефа Кронина.


[Закрыть].

Девушка удалилась в кабинет, оттуда послышалось хихиканье, шепот, после чего появился обеспокоенный Гарри.

– Слушай, ради бога! Надел бы хоть что-нибудь.

Гарри стал натягивать брюки, идиотически при этом ухмыляясь.

– Ты должен был вернуться только завтра…

– Я передумал.

Надев штаны, Гарри схватил Джейка за рукав и умоляюще прошептал:

– Я ей сказал, что я киношник. Режиссер. Не выдавай меня, ладно, Джейк?

Тут снова вышла она, встала в дверях, на сей раз вся завернутая в шаль.

– Хочешь ее трахнуть? – шептал Гарри. – Она насчет этого сама не своя. Сделает все, что душе угодно.

– В данный момент, Феллини, я сам не свой насчет одного. Насчет выпить. – И, резко развернувшись, рванул, шагая через две ступеньки, к себе в комнату, причем споткнулся только раз.