Текст книги "Всадник с улицы Сент-Урбан"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

– Нет, милая. Не в этом дело. Ты действительно очень красивая. Молодая. Упругая. Можно сказать, просто цимес. Но я не из тех, кто готов рисковать с таким трудом завоеванным счастьем, ставить под удар жену, детей, дом ради минутного удовольствия. Лучше отойду вот… да спущу по-тихому где-нибудь в уголочке.

Кроме того, вполне можно рассчитывать, что его дневником тюремной жизни кто-нибудь да заинтересуется. Съемка с руки, прыгающий монтаж. Старые каторжники, предусмотрительно скрывая лица в тени, говорят откровенно, называя вещи своими именами. «При чем тут непристойность? Без непристойности можно только марки собирать. Вот лично я люблю ширинки щупать. И пробовать на язык, что там внутри. Такая уж во мне бродит любовь, из-за которой я гнию тут в камере двадцать лет уже. Знаете, что непристойно? Генерал Уэстморленд![19]19
  Уильям Чайлдс Уэстморленд (1914–2005) – командующий американскими войсками в Южном Вьетнаме во время Вьетнамской войны.


[Закрыть] ЦРУ! Птицефабрики! Мясокомбинаты!» Получится глубоко, вдумчиво, интеллектуально. Trus напористо, очень cinéma vérité[20]20
  Очень… Настоящее кино (фр.).


[Закрыть].

Фильм назову «Взгляд изнутри».

НАПЛЫВ.

СЛОВА «ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ» накладываются на кадр, где грязная вода льется в тюремную канализацию.

И СРАЗУ СЛЕДОМ СОЦИАЛЬНО ЗНАЧИМОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ РЕШЕТКИ СТОКА.

ХЕРШ (голос, наложение): Я сам писал сценарий, сам продюсировал, режиссировал и монтировал этот фильм. Для этого фильма я написал и исполнил баллады протеста и читал текст за кадром. Меня зовут… (пауза; затем этак скромненько)… Джейкоб Херш.

Может быть, те, кто сейчас сбросил его со счетов, тогда опять начнут как ни в чем не бывало приглашать в гости. «Ах, знали бы вы, каков наш Херш был раньше! Болтал без умолку, весельчак, удалец, а теперь… Но уж откроет рот, так жди афоризма».

Зато, если его оправдают, те же люди будут говорить: «Ну кто бы сомневался, что этот пройдоха вывернется! Конечно, кого сделать козлом отпущения, как не Гарри Штейна!»

Нет уж.

3

Двенадцать лет назад приехав в Лондон, Джейк к жителям этой страны относился с колониальным преклонением, да и вроде как вину за собой чувствовал: они-то ведь пострадали – война, бомбежки, – и всех, бывало, спрашивал о временах блица[21]21
  Блиц – укоренившееся в Британии именование того периода Битвы за Англию, который сопровождался бомбежками Лондона – с 7 сентября и почти до конца ноября 1940 г.


[Закрыть].

«Сколько вам, наверное, пришлось пережить!..» Но годы войны все вспоминали ностальгически: «Как тепло тогда все друг к другу относились!»

Один только его подельник Гарри о времени Битвы за Англию отзывался злобно.

При слове «эвакуация» в канадской голове Джейка сразу рисовался образ беззащитной Маргарет О’Брайен[22]22
  Маргарет О’Брайен, она же Анджела Максин О’Брайен (р. 1937) – голливудская актриса, прославившаяся в возрасте пяти лет.


[Закрыть], с замызганной, драной куклой в объятиях, сжавшейся в комочек в углу незнакомой железнодорожной платформы, насквозь английской; бедную девочку спасают Роберт Янг с Дороти Макгуайр[23]23
  Роберт Янг, Дороти Макгуайр – голливудские актеры, пик популярности которых пришелся на сороковые – пятидесятые годы прошлого века.


[Закрыть] – вот ведь, бывают же у людей родители! Не то что у Джейка: такой отец небось за столом не рыгает, а его жена не изводит детей бесконечными придирками.

Эх, был бы я там с ними под бомбежками! – мечтал в те годы Джейк. Стал бы сиротой, и меня взяли бы на воспитание в «Метро-Голдвин-Майер». Впрочем, ершистому Гарри Штейну все это виделось иначе. Еще до того как начались налеты Люфтваффе, десятилетнего Гарри, встрепанного и с ячменем на глазу, выдернули из муниципальной школы, затерянной в рабочих кварталах Степни, снабдили биркой с именем, выдали противогаз и запихнули в поезд, битком набитый орущими младенцами и их рыдающими мамашами, такими же, как он, мальчишками и девчонками из трущоб (кое-кто в гноящихся язвах, еще больше завшивленных) и их обезумевшими учителями. Еды в поезде не было, туалетов на всех не хватало, в каждом на полу лужа по щиколотку, скользотень; в конце концов, всех высадили в отдаленных сельских дебрях Букингемшира, где злобные местные земледельцы, придя в ужас от появления в их краях такой городской заразы, тем не менее объединились и организовали отбор.

– Из перрона сделали какой-то жуткий сортировочный помост, как в лагере, – любил рассказывать Гарри, – только заместо поганца Эйхмана нас отбирали владельцы ферм и магазинов – тыкали пальцами, щупали, выбирая поздоровей, на кого побольше работы взвалить получится. Какие-то кошмарные бабки набежали – выхватывать девчонок, чтоб сделать из них бесплатных горничных.

Злой и обдрипанный Гарри, естественно, оказался среди пацанов, которых отвергли; и со второй попытки тоже – стоял, дрожа от холода, пока раздосадованный квартирмейстер не всучил его насильно какой-то опоздавшей семье.

– Они так на меня смотрели, будто я приехал специально, чтобы украсть их столовое серебро и обосрать ковры.

Первым делом Гарри окунули в ванну, после чего водворили в неотапливаемую чердачную клетушку, хотя в доме пустовали помещения, где условия были куда более приемлемы. Но он им отомстил: прокрался в библиотеку и выдрал множество страниц из редких книг: старый реакционер и мерзавец собирал первые издания. А в довершение – знай наших! – стал мстительно мочиться в постель.

– А ты думал, что война – хаханьки, веселая игра, да? Когда лондонцы с шуточками лезут после налета изо всех щелей… а по битым кирпичам гуляет Черчилль и ко всем пристает с вопросом: «Ну как? Вас это удручает?» На что рабочие, кланяясь в пояс, гаркают: «Никак нет, сэр!»

Однажды Джейк на свою беду попытался вышибить Гарри из наезженной злопыхательской колеи.

– Ну тебя, Гершл, – сказал он, назвав Гарри его исконным еврейским именем. – Нет, ну ей-богу, как ты меня разочаровываешь! Можно подумать, тебя всю войну мучили в графстве Кент, в школе францисканцев, тридцать лет назад придуманной Чарльзом Гамильтоном для книжонок, которыми он заваливал страну до самой войны, пока бумага не кончилась. А ты там, хоть тебе и надоели все эти его Гарри Уортоны и Билли Бантеры, все равно неукоснительно стоял за пролов и черножопых. Ты б рассказал еще, как ты доказывал силу характера Фишеру Т. Фишу и прочим вымышленным обормотам, втайне гордясь древними серыми стенами заведения…

Но нет, не всю войну. Пребывание Гарри в Букингемшире оказалось недолгим: вместе со многими другими пацанами из Ист-Энда Гарри (что характерно – как раз вовремя, к самым бомбежкам) вернули в Степни, где его отец, который не очень-то обожал Черчилля, зато состоял активным членом клуба Левой книги, принялся изо всех сил тыкать сына носом во все антисемитские пакости – от краской на стене намалеванного лозунга «ЭТО ЕВРЕЙСКАЯ ВОЙНА» до вполне благоугодного плаката

ТВОЯ ХРАБРОСТЬ

ТВОЯ БОДРОСТЬ

ТВОЯ РЕШИМОСТЬ

ПРИНЕСЕТ

НАМ ПОБЕДУ,

на котором местные фашисты, последователи Освальда Мосли[24]24
  Освальд Мосли – лидер британских фашистов. После запрета фашистской организация к концу лета 1940 г. Мосли поместили в тюрьму. В 1943 г. он был выпущен на свободу.


[Закрыть], закрасили последние слова, написав вместо них ЖИДАМ ПОБЕДУ.

Покуда Джейк в Монреале по картинкам, вложенным в пачки жевательных резинок, учился распознавать силуэт бомбардировщика «штука»[25]25
  Обычно так называли пикирующий бомбардировщик «юнкерс» Ю-87.


[Закрыть] и напряженно слушал радио, следя за возвращением к власти Черчилля (какой был восторг, когда тот вновь занял пост первого лорда Адмиралтейства! – на флотах с корабля на корабль даже передавали прожекторным телеграфом «Уинстон снова с нами»), Гарри, оказавшийся опять в Степни, глянув на небо, осветившееся заревом пожаров, вместе с толпой кидался к громыхающим воротам станции метро «Ливерпуль-стрит», где ему приходилось коротать чуть не каждую ночь «блица».

Вместе с отцом и матерью, тетушками и дядьями, сгрудившимися возле приемника, слушал Джейк слова великого человека: «Поэтому давайте напряжем все силы и так возьмемся, чтобы, просуществуй Британская империя и ее Содружество даже тысячу лет, все и тогда говорили бы: „То был наш звездный час!“», а в это время Гарри, этакая ищейка, охочая до всего нового, освоив «Микиз шелтер», переместился в зловонный «Тилбери»[26]26
  «Микиз шелтер» – подвалы на Брашфилд-стрит, стихийно превращенные в бомбоубежище. В начале «блица» там скапливалось до 10 000 человек в страшной тесноте и антисанитарии. По инициативе некоего Мики, который создал там комитет самоуправления, власти усовершенствовали это убежище. «Тилбери шелтер» – еще одно импровизированное убежище в промзоне района Степни. Официально вместимость убежища оценивалась в 3000 человек, но в некоторые ночи скапливалось и по 16 000.


[Закрыть], где за первым темным поворотом туннеля уже расстегивали ширинку, чтобы отлить на стену, а то и присаживались облегчиться по-большому. При неблагоприятной тяге все помещение наполняла оглушительная вонь. Изобиловали комары, во множестве скакали блохи. И в это же самое время, как объяснял Гарри его отец, в вакхических погребах отелей «Савой» и «Дорчестер» богатые ублажали себя копченой лососиной и марочными винами, танцевали и развлекались с девицами.

«Никогда еще на полях военных действий, – сквозь хрипы эфира доносился до Джейка по Би-би-си голос великого человека, – не бывали столь многие в таком неоплатном долгу перед горсткой избранных», – однако у Гарри было что порассказать и на сей предмет.

– А знаешь ли ты, что среди «бриолиновых мальчиков» – летчиков королевских ВВС, той самой горстки избранных – классовые различия были более чем заметны?

– Нет, Гершл, этого я не знал. Очень рассчитываю, что ты просветишь меня.

– Если летчику-офицеру и летчику-сержанту, воевавшим на одинаковых «спитфайрах», случалось отличиться в бою, первый получал орден Пилотский крест, а второй только Пилотскую медаль.

– Ну да, ну да, это мы проходили: паны дерутся, у холопов чубы трещат, богатый грабит, бедного сажают…

– Строевой офицер ВВС имел право на проезд по железной дороге первым классом (бесплатный, разумеется), тогда как пилот-сержант должен был отлеживать бока в третьем классе.

Если до введения карточек богатые лишь изредка наведывались в Степни (по большей части для того, чтобы загрузить свои «бентли» дешевым сахаром), то теперь Ист-Энд стал для них аттракционом: специально ездили смотреть, как люди страдают от бомбежек, и особенно популярным местом экскурсий стало бомбоубежище «Тилбери шелтер».

Покуда Джейк в Монреале упивался радиосериалом про «Веселый оркестрик», а Гарри в Лондоне радовался свежим выпускам сатирической программы Би-би-си «Этот опять шалит», всю страну снабжавшей свежими анекдотами про Гитлера, самым лучшим анекдотом времен войны, по мнению того же Гарри, стал день Красной армии, когда лорд-мэр в королевском Альберт-холле произнес речь, восхваляющую Сталина. Тотчас же Гарри Полит[27]27
  Гарри Поллит (1890–1960) – генеральный секретарь Коммунистической партии Великобритании.


[Закрыть] поклялся Черчиллю в вечной любви, а «Меч Сталинграда»[28]28
  «Меч Сталинграда» – усыпанный драгоценными камнями двуручный меч, изготовленный для передачи в дар защитникам Сталинграда от короля Георга VI. На Тегеранской конференции премьер-министр Черчилль передал его Сталину.


[Закрыть] выставили в Вестминстерском аббатстве.

– Это островное племя оказалось удачной породы, да и в одиночестве не оставалось – ни в сороковом году, ни когда-либо еще, – любил повторять Гарри. – Ну, и мы тоже выстояли: как бы проехались у империи на закорках, если ты понимаешь, о чем я.

– Да, Гарри. Думаю, что понимаю.

– А ты знаешь, что в тысяча девятьсот тридцать девятом году пенни в час – это была нормальная зарплата заводского рабочего в Индии, а доход на душу населения у них был что-то около семи фунтов в год?

– С твоей цифирью, Гершл, спорить не берусь.

4

Истошный вопль проголодавшегося ребенка разбудил Нэнси, жестоко разбудил, вырвал ее из сна неимоверной глубины, оборвал сладостные видения.

– Джейк, покачай, пожалуйста, ребенка – я хоть пописаю схожу и…

Вот не надо бы. Но Нэнси заколебалась лишь на миг, выбирая между колыбелькой и сортиром (своей нуждой и младенца), прежде чем приложить его к набухшей груди. Не то хуже будет: его крики разбудят Сэмми!

И Молли.

И миссис Херш.

Едва мать успела приехать, в первое же утро Джейк зловеще сладким голосом проговорил:

– Ну что, придется нам, наверное, смириться с тем, что через двадцать один день[29]29
  Стандартный пороговый срок пребывания в стране без визы.


[Закрыть] ты улетаешь. Ведь у тебя уже есть обратный билет, не правда ли?

– Да ладно тебе, кецеле![30]30
  Котик (идиш).


[Закрыть] Я тут останусь до тех пор, пока нужна вам!

Миссис Херш прилетела за неделю до суда, чтобы быть с ними вместе во время – как она называла это – «выпавшей на долю Джейка тяжкой годины», и на плечи Нэнси навалилась – будто мало ей было своих забот – необходимость удерживать мать и сына от отвратительных ссор, для чего приходилось заполнять внезапные напряженные паузы в разговоре щебетаньем о детях и скучными сравнениями канадской и британской жизни; едва она эту болтовню затевала, Джейк освобожденно срывался и – вот ведь эгоист неблагодарный! – выбегал из комнаты. Джейк вел себя ужасно, хотя пытался это сглаживать. Его так и бросало от ледяной жестокости по отношению к матери к потугам на сыновнюю уважительность, которой она совершенно оправданно от него ждала.

Нэнси успела уже привыкнуть к тому, что часа в три утра он внезапно просыпается.

– А мать не говорила, – бывало, спрашивал он, – она не собирается с утра в Вест-Энд за покупками?

– Говорила.

Тогда он, не попадая в рукава, напяливал халат и пулей выскакивал из спальни – проверить, нет ли на ее пути потенциально опасных самокатов, велосипедов и прочих неожиданных препятствий.

– Представляете, – сказала однажды невестке миссис Херш, – он так старательно переводил меня нынче утром через улицу к автобусной остановке! Я таки имею тут хорошего сына!

– Такие, как он, один на миллион, миссис Херш!

А вечером в постели, прикуривая одну сигариллу от другой и подливая себе коньячку, Джейк сокрушался:

– Ты ей позволила лечь спать, не вспомнив про лекарство! Ну, ты молодец, умница! Дождешься от тебя помощи. У женщин ее возраста инсульт случается на ровном месте. Бабах! Да и сердце в нашей семье тоже на обе ноги хромает.

– Но она же твоя мама. Хоть она и говорит частенько, будто бы…

– Ты должна следить за ней выпуклым глазом. Зорким взглядом орла, ты меня слышишь? Потому что мне от нее только и нужно, чтобы она жила и жила у нас годами… Прикованная к постели.

Да вот хотя бы вчера вечером: по возвращении домой из Олд-Бейли первый вопрос, который он задал, был «Как мама?». Но, едва получив заверения, что она в добром здравии, тут же завел и растянул на весь вечер лекцию по истории уголовного права, мучительную в первую очередь опять-таки для нее же.

– Теперь-то уж попроще, мам. В том смысле, что в наши дни и впрямь стало возможно отстоять свою невиновность.

И принялся потчевать ее, наслаждаясь каждым «ой» и веселея от тяжких вздохов, рассказами о действовавшей когда-то в подвале суда пресс-камере, где принуждали к даче признательных показаний по методу «Peine forte et Dure»[31]31
  Суровая и действенная мера (фр.).


[Закрыть]: обвиняемого клали спиной на каменный пол, растягивали руки и ноги в стороны, а сверху наваливали тяжелые грузы, увеличивая вес, пока не ломались ребра или пока испытуемый не соглашался с обвинением.

– Но ты не думай, – все больше подбавлял он чернухи. – Даже и тут оставалось место милосердию. Некоторым позволяли установить под спину деревянный колышек – чтобы скорей все кончилось. Но далеко не всем. Например, некий майор Стренджвейз, который в тысяча шестьсот пятьдесят восьмом году никак не желал признаваться в убийстве мужа сестры, оказался так силен, что все взваленные ему на грудь каменные и железные тяжести выдержал. К счастью, Стренджвейза Господь благословил хорошими друзьями, которые при сем присутствовали; страж был так добр, что разрешил им взгромоздиться на него поверх груза, что и ускорило смерть. Вот, стало быть, мам, как иногда друзья могут помочь в беде. А мой приятель Люк – пришел? помог мне? Что, Нэнси, разве я неправ?

Миссис Херш, просыпавшаяся рано, с утра обычно ждала у себя в комнате, пока в коридоре не послышатся детские голоса; грустно поводя блеклыми карими глазами, сидела на краешке кровати, как старая седая курица на насесте. Подобным образом и в это утро, едва Нэнси с младенцем на руках двинулась вниз по лестнице, на которую вслед за ней ступила Молли, а за нею Сэмми, миссис Херш тут же открыла дверь и к ним присоединилась. На миссис Херш была розовая в цветочек пижама и тапочки с голубенькими помпонами. Оправу ее очков, на манер раскинутых крылышек приподнятую к вискам, украшали серебристые блестки.

– Доброе утро, мои драгоценные! – сказала она.

– А подарок мне подаришь? – спросил Сэмми.

– Бесенок! Ну какой бесенок!

– А мне? А мне? Так нечестно! – заволновалась Молли.

– Нет, вы послушайте! «Так нечестно»! Вы слышите, как на меня нападают? Слышите? Вот прямо сразу. А я вас съем. Съем обоих!

Джейка Нэнси обнаружила спящим на полу гостиной, он похрапывал и стонал.

– Боже! – Округлившиеся от удивления глаза миссис Херш переходили от сына к пустому стакану, стоящему рядом с ним на полу. Ее ладонь в ужасе взметнулась к губам. – О Господи! Срочно надо куда-то убрать детей!

– Он просто спит, – ровным голосом проговорила Нэнси. – Спит, больше ничего. – И она тихо прикрыла за собой дверь гостиной.

Из глубин сна на поверхность Джейка выцарапали каркающие возгласы матери на кухне. Опять небось тетешкает у себя на коленях Молли, подумал он.

– Ми-илочка! Др-рагоценненькая моя! Кр-расоточка! Ну какое личико! Нет, вы когда-нибудь видали такую пр-релестную р-рожицу? Скажи, любишь бабушку? Нет, говор-ри, говор-ри!

Молчание.

– Скажи: я люблю тебя. Я-ЛЮБЛЮ-ТЕБЯ.

– Яблублублу.

– Нет, вы слышите? Она меня любит! Она любит меня, моя кр-расавица!

– Кофе будете пить, миссис Херш?

– Только если вы все равно варите.

– Но я каждое утро варю кофе, миссис Херш.

– А р-разве я говорю, что нет?

Молли начинает хныкать.

– Я думаю, ей так неудобно. И пеленка грязная. Может быть, стоит разбудить Джейка?

– Джейк никого не пеленал ни разу в жизни. Давайте пока его трогать не будем. И пожалуйста, миссис Херш, вы уж не обижайтесь, но…

– Да что вы, что вы, милочка. С чего это я буду обижаться?

– …но когда придет Джейк, пожалуйста, не смотрите на него долгим печальным взглядом. Будто это его последний день на белом свете. Не обращайте на него внимания. Дайте ему спокойно почитать газеты.

– Ах, ну конечно, милочка, – соглашается миссис Херш и вздыхает.

Сидя с ними вместе за кухонным столом, Джейк прочитал:

Хромой юноша хочет быть полезным родине

Девятнадцатилетний хромой юноша хочет своим трудом приносить пользу Британии, но, несмотря на то что каждый четверг он ходит на местную биржу труда и просится на работу, никакого занятия ему подобрать не могут. И никому нет дела до того, что Джорджу от его дома на Иден-стрит (Кингстон, Суррей) пройти туда полмили – это величайший труд, потому, что при его болезни каждый шаг стоит неимоверных усилий. Помимо трудностей с опорно-двигательным аппаратом у него проблема со зрением. Он давно уже числится слепым. А недавно он…

Звонок в дверь.

– Джейк!

Ах, как жаль его отвлекать! Так приятно было смотреть, как он смеется.

Джейк неохотно опускает газету.

– Я открою, – вскакивает с места миссис Херш. – Пусть себе читает.

– Он сам откроет.

Обычно к двери подходит Пилар. Но ей как раз сейчас понадобилось съездить навестить семью в Малаге, так что домработницы у них не будет еще неделю.

Оказывается, пришел почтальон.

– Чудесный день, не правда ли?

– Н-да.

– Вы, наверное, рады, что здесь такая погода?

Это песня с заезженной пластинки, которую они заводили чуть ли не при каждой встрече. В ответ Джейку полагалось сказать: «Да уж, дома в Канаде у нас и в сентябре бывает снег и пурга!», на что почтальон должен был долго трясти тупой башкой, выражая удивление и благодарность судьбе, что родился в цивилизованной стране с благоустроенным климатом.

Да хрен с ним. Нынче утром Джейк не говорит ничего. Но и почтальон стоит пень пнем и почту не отдает.

– Что нового в газетах? – спрашивает Джейк. – Вы их уже просмотрели?

– Нет.

– Не пойму, вам-то они должны бы первому на глаза попасться!

Кроме всего прочего, с почтой пришел знакомый, хотя от этого не менее зловещий бурый конверт с печатями Службы ее королевского величества. Опять налоговая.

– Я-то уверен, что девчонка врет, – со значением проговорил почтальон. И тут же все испортил, добавив: – Вы все ж таки приличный человек, с положением… – причем этак еще неуверенно, с полувопросом.

– Джон Кристи[32]32
  Имеется в виду серийный убийца и некрофил Джон Реджинальд Халлидей Кристи (1898–1953), совершавший свои преступления в Лондоне конца 40-х – начала 50-х годов.


[Закрыть] тоже был с положением и приличный, – сказал Джейк, закрывая за ним дверь.

Голос Молли:

– Я уже весь обед съела.

– Сейчас не обед, а завтрак, клопица, – отозвался Джейк, взъерошив ее светленькие кудряшки.

Молли всего четыре, а вот Сэмми семь, и от него приходится газеты прятать. Отступив в гостиную, Джейк не успел еще толком вскрыть длинный бурый конверт, как тут же несмело приотворилась дверь.

– Что там? Плохие новости?

– Я еще конверт не открыл, мам.

– Хорошо, что я приехала пожить с вами! Ты ведь доволен? Я помогаю, правда?

– Да, мам.

– И мне хорошо. И дети меня любят, какие пр-релестные!

Недовскрытый конверт Джейк вмял в карман халата.

– Я здесь уже неделю, а ты ни разу не сказал, как я, на твой взгляд, выгляжу. Но ты согласен, что я неплохо сохранилась? Ведь правда же я выгляжу моложе своих лет?

– Да, да!

– Вот, все так говорят. Доктор Беркович, например… он меня обожает, а когда я ходила к нему по поводу того уплотнения в груди… ну, вот здесь которое… он был просто поражен. Был в полном изумлении. «Вам действительно шестьдесят два? – спрашивает. – Нет, не верю. Такая грудь!» А ведь он доктор, сам понимаешь! У меня бывают приливы, ну да, но это и все! Природа творит изумительную красоту, но может и подкузьмить. Слушай, а ведь адвокаты тебе, наверное, недешево обойдутся?

Из кухни доносится голос Нэнси:

– Джейк, дорогой, ты кофе будешь?

– Иду-иду.

Пригубив кофе, Джейк притворился, что всецело поглощен газетой «Гардиан», а сам тихонько шарил под столом ногой; наконец нащупал ногу Нэнси. Ему очень не нравилось, что Нэнси кормит младенца грудью за кухонным столом в присутствии свекрови. Жаркий оценивающий взгляд матери, направленный на грудь Нэнси, приводил Джейка в бешенство. Вдруг Нэнси вскрикнула:

– О, Джейк тоже был кусака, такой кусака! У меня вся грудь была возле сосков в следах укусов. Он-то, конечно, не помнит, правда, кецеле?

– Не возражаете, – привстал с чашкой в руке Джейк, – если я допью кофе в гостиной?

Но ее карканье и туда проникало.

– Джейк говорит, что для своего возр-раста я очень хорошо сохранилась! На его взгляд, я выгляжу молодо. Но может быть, – добавляет миссис Херш вопросительно, – может быть, он это нарочно?

На этот раз Нэнси отвечать не спешила.

– Щека вот здесь немножечко запала, но, слушайте, зато-таки не будут говорить, что у меня зубы вставные! Кое-кто лезет из кожи вон, ставит такие белые, что стыдно смотреть! А мне вот это как раз все равно. Или я буду делать напоказ? Слушайте, я ведь не совсем дура. Самообманом не занимаюсь и подсинивать волосы еще не начала. Но вообще-то старость не радость.

– Но надо же сохранять достоинство, – помимо воли вырвалось у Нэнси.

– Да, это верно. Но мне полегче: писаной красавицей я не была никогда. – И, стрельнув в Нэнси яростным разящим взглядом, добавила: – Красивой женщине хуже: вот уж такой, должно быть, старость сущий ад!

Пока Нэнси перекладывала младенца от одной груди к другой, он коротко вякнул.

– Смотрите осторожней, милочка. Молоко, бывает, так растягивает кожу – это ужас какой-то! Вы-то небось хотите сохраниться?

Ах, Нэнси, подумал Джейк. Нэнси, любимая, дорогая, – и начал всхлипывать. Неудержимо. Не сохраняя никакого достоинства. Но ему все же хватило соображения выскользнуть из гостиной и запереться в сортире. На радиаторе обнаружив часть субботнего выпуска газеты «Монреаль стар» вверх тем листом, на котором во всю полосу красовалась реклама канадской сети универмагов «Итонс». Одежда и товары для спорта.

Джейк сразу и припомнил: да, было дело… и как раз суббота, утро, тот самый «Итонс». В тот раз его затащил туда Додик, Додик Кравиц, и они, на сей раз не пытаясь ничего стащить в отделе игрушек, сразу направились в секцию женского белья; улучив момент, когда никто не видел, нырнули в зал с примерочными кабинками. Додик распахнул дверь в кабинку, и как раз вовремя: удалось поглазеть на потрясную девицу, которая растерянно застыла, не успев спрятать груди в кружевной черный лифчик. Толстая продавщица подняла крик.

– Да я просто тетю ищу! Тетю Этти, – сразу захныкал Додик, пытаясь ретироваться.

Но продавщица сцапала Додика за локоть:

– Сейчас позову начальника, и тебя на всю жизнь упекут в исправительную школу. Хулиган, мерзавец!

– Тетя Этти! – завопил Додик.

– Ах, да отпустите вы его, – вступилась девица.

Додик изо всех сил хряснул продавщицу каблуком по ноге, и они помчались, виляя между покупателями и чуть не кубарем слетев с эскалатора. Оказавшись на свободе, Додик сказал:

– Ну что, жопа с ручкой, видал буфера? Во! Есть за что подержаться!

– И что тебе с них проку?

– Ну, ты шмек![33]33
  Дурачок (идиш).


[Закрыть] Ты че, не понял, что ли, куда она смотрела, когда сказала «отпустите его»? Так и уставилась на мой болт! Еще минута, я бы ее там же и отдрючил стояком у стенки!

Потом они насобирали хабариков, закурили и пошли в парк «Маунт Ройяль» искать в кустах парочки. Шагая, Додик во всю глотку распевал:

 
Мне просто ди-ико-о ба-абы надоели,
Я их, ей-бо-огу-у, всех видал в гробу;
Пусть девка манит голая в постели,
Ее я трахну чайником по лбу!
 

В тот раз он рассказал Джейку (кстати, о чайниках), что однажды нашел парочку, склещенную вместе – ну, типа, как у собак бывает, – и пришлось ему бежать в больницу Святого Иоанна, вызывать санитара с чайником, чтобы тот разнимал их, поливая горячей водичкой. Джейк ему не поверил. Что делать, ваша милость, таковы были мои первые шаги в сексуальной жизни! То есть вот так бедного Херша в детстве страшно совращали, подумал он, и от этого стало лучше, даже гораздо лучше.

Сунул руку в карман халата за сигариллой, а вытащился конверт из утренней почты. Самый важный: письмо от налогового инспектора. Великому Инквизитору (благослови его, Господи) настоятельно требовалась встреча с Джейком и его консультантом для дальнейшего их воспитания.

Ах, если бы он послушался Люка!

– Я знаю минимум троих клиентов Хоффмана, кому устроили полную, тотальную проверку. На твоем месте, Джейк, я бы из этой фирмы делал ноги.

– Да боязно как-то. Слишком он обо мне много знает.

Имелся в виду премудрый Оскар Хоффман, первый, кто зарегистрировал его предприятие с капиталом в сто фунтов и тремя директорами. Джейк тогда пришел к нему с коробкой перепутанных счетов, чеков и деклараций своего агента, в которых Хоффман, костлявый маленький мужичонка, этакий недомерок в очках со стальными дужками, разобрался запросто, пока Джейк лишь подобострастно моргал, собираясь выйти из его кабинета так же тихо и скромно, как вошел. Тут Хоффман и объявил Джейку, что с сегодняшнего дня и впредь находится у предприятия Джейка на окладе в пять тысяч фунтов с выплатой по получении дохода за вычетом налога государству. Еще десять тысяч фунтов можно оставить на счете его фирмы (на издержки, если можно так выразиться), и тогда не надо будет изобретать больше никаких хитростей, во всяком случае до тех пор, пока у Джейка не вырастут доходы, а они всенепременно, – просияв, заверил его Хоффман, – всенепременно вырастут!

Но в конце первого года бурной деятельности предприятия «Джейкоб Херш Продакшнз» Хоффман поразмыслил над балансовой ведомостью и остался недоволен.

– Да что же это такое! Пять тысяч фунтов в минусе!

– Да. Боюсь, что так оно и есть.

– Да ведь вы, наверное, что-то вложили в сценарии? – Тут он помолчал, внимательно глядя Джейку в глаза. – И платили наличными, не иначе.

– Да. Конечно, естественно.

Этим ответом Джейк заслужил благосклонную улыбку.

– А целью февральской поездки в Канаду у вас, надо полагать, было нанять писателя. А там одно, другое… Да и секретарша у вас есть, и ей вы тоже платите налом.

– Черт возьми, конечно!

– А вот тут, вижу, вы в Париж летали… Отель «Георг Пятый», с двенадцатого апреля тысяча девятьсот пятьдесят девятого года по пятнадцатое…

Нэнси в голубеньком пеньюаре от Живанши с белыми кружевными обшлагами и высоким воротом, завязанным на бант, сидит за туалетным столиком и, наклонив голову, расчесывает длинные черные волосы.

– …Ведь вы же с производственной целью ездили? Может, с продюсером встречаться? Потому что, если так, то можно сделать налоговый вычет.

Конечно, с производственной! С целью производства первенца.

– Ну, в принципе да.

– Хорошо. Очень хорошо, мистер Херш. Вот, заберите эти счета опять домой и попытайтесь вспомнить другие командировки, купленные сценарии и прочие траты наличными. Короче, думайте, думайте!

Забравшись в свое чердачное укрывище, Джейк открыл шкафчик, где хранились вещи Всадника, и вынул досье. Заголовок на первой странице: «Всадник, настоящее имя Джозеф Херш. Родился в горняцкой лачуге в Йеллоунайфе, Территория Юкон. Зимой. Точная дата неизвестна». Следом перечень вымышленных имен и кличек Джо. Перелистнув страницы, Джейк перешел к другому разделу, печальному своей незавершенностью.

Евреи и кони

Исаак Бабель. «Закат» (пьеса)

ЛЁВКА (хохочет. В грубом его голосе движутся громы): На неделю!.. Вы набитый дурак, Арье-Лейб!.. Опоздать на неделю!.. Кавалерия – это вам не пехота. Кавалерия плевала на вашу пехоту… Опоздал я на один час, и вахмистр берет меня к себе в помещение, пускает мне из души юшку, и из носу пускает мне юшку, и еще под суд меня отдает. Три генерала судят каждого конника, три генерала с медалями за Турецкую войну.

АРЬЕ-ЛЕЙБ: Это со всеми так делают или только с евреями?

ЛЁВКА: Еврей, который сел на лошадь, перестал быть евреем и стал русским. Вы какой-то болван, Арье-Лейб!.. При чем тут евреи?

А вот цитата из Френсиса Скотта Фицджеральда, «Последний магнат». Монро Стар «догадался, что страсть к лошадям, обуявшая евреев, глубоко символична: многие годы казаки были конные, а евреи пешие. Но вот и у евреев появились лошади…».

Так, еще запись, на сей раз карандашная. Еле разбираю:

Надо бы прочесть: Альберто Герщунофф[34]34
  Альберто Гершунофф (1883–1950) – аргентинский писатель, журналист и поэт. Его семья, спасаясь от погромов, перебралась из России в Южную Америку в 1889 г. Через два года его отца зарезал местный гаучо.


[Закрыть], «Еврейские гаучо в пампасах». А что, тоже всадники. Не Ротшильда, так де Хирша[35]35
  Мориц (Цви) де Хирш, или барон Мориц фон Хирш ауф Геройт (1831–1896) – немецко-еврейский бизнесмен и филантроп. Основал еврейские сельскохозяйственные колонии в Канаде, Аргентине и Палестине.


[Закрыть]. Агентурная сеть, можно сказать!

Всадник. Он и сейчас, подумал Джейк, может быть, где-то скачет. Как раз в эту самую минуту. По оливково-зеленым горам Верхней Галилеи, а то, может, снова в Мексике. Или в какой-нибудь Каталонии. Но верней всего в Парагвае.

– Ну, ты вообще! – вскипев, сказал тогда дядя Эйб. – То, что ты вбил себе в башку это… ч-черт побери… Насколько я знаю твоего двоюродного братца, если он действительно ищет Менгеле[36]36
  Йозеф Менгеле (1911–1979) – немецкий врач, проводивший бесчеловечные опыты на узниках Освенцима. От заключенных получил прозвище Ангел Смерти. После войны скрывался, бежал в Аргентину. Когда израильтяне вывезли оттуда Эйхмана, счел убежище небезопасным и перебрался в Парагвай, затем в Бразилию. Утонул в результате инсульта, случившегося во время купания.


[Закрыть](чего лично я не допускаю ни на секунду), но если он этого нациста все же ищет и найдет, – дядя Эйб теперь уже орал, стуча кулаком по столу, – он не убьет его, он его будет шантажировать!

Нет, думал Джейк, глуша в себе неотвязно звучащий голос, со стороны дяди Эйба это было всего лишь попыткой оправдать собственную мелкость – нет! нет! – и Джейк продолжил воображать, как Всадник мщения находит виллу с решетками на окнах, глядящих на еле заметную тропу в джунглях – где-нибудь между Пуэрто-сан-Винсенте и пограничным фортом «Карлос Антонио Лопес» на реке Паране.

Эх, Джо, Джо!

В воображении Джейка рисовалось, как Джо неспешным аллюром скачет на великолепном плевенском скакуне. Бросает коня в галоп, слышится гром копыт. А в голове роятся планы новых кампаний, новых все более дерзких подвигов.

5

– А я им говорю, – продолжила она, – вы там, уважаемые, что о себе думаете? Я что, по-вашему, никогда на самолетах не летала, не знаю, как поставлено дело в других компаниях? Перед вами настоящая путешественница, для меня купить билет на самолет все равно как если на трамвай какой! А он молчит, не улыбнется даже, бывают же некоторые… Когда у тебя самолет «Эйр-Канады», то пусть тебе хоть на два часа взлет задержали – обязательно будут и сэндвичи, и каждый завернут отдельно! У нас, во всяком случае, давно для этого есть целлофановая пленка, не знаю уж, известна ли она тут у вас – я вам пришлю моточек, как же без нее-то! Правда-правда, милочка, просто удивительно, до чего теперь все просто: кто нынче будет целыми днями корячиться над плитой, как я когда-то? Будь это «Эйр-Канада», я ему сказала, нас бы не держали тут за скотину, нам подали бы чай! Но вы бы видели, как он подпрыгнул! «Да, мадам, разумеется, мадам!» Ну, молодцо-ом! – сказала моя соседка-индианка, когда я снова села. Это надо же, кто бы знал, что она, оказывается, понимает по-человечески: а мы ведь битый час уже сидели рядом, каково? А я говорю, ничего, если я спрошу: зачем у вас там людям рисуют точки на лбу? Вы уж мене простите, я не к тому, чтобы совать свой нос во все дырки, но, если не спрашивать, так и не узнаешь никогда, верно я говорю? Я говорю, это что – какой-то христианский символ? Нет, говорит, в Индии индуисты. Ну, понятно: это как «Битлы» теперь. А точка означает, что она замужем. Ой, говорю, как интересно! Вот, тоже ведь – узнала что-то новое. Ну, мы разговорились, и она рассказала мне, что в Индии, понимаете ли, культ матери. Вот как они там мать уважают! А ее мать вдова, говорит, и они все живут в одном доме – ее семья, ее брата семья, ее младшей сестры семья, все в одном доме и ее мать тут же, причем мать глава семьи и все ее уважают, потому что это освященная временем индийская традиция. Ведь правда же интересно?