Текст книги "Всадник с улицы Сент-Урбан"
Автор книги: Мордехай Рихлер
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)
Коттедж Ормсби-Флетчеров, окнами выходящий на общий выгон скромненькой деревушки в Суррее, превзошел самые радужные фантазии Джейка. Это был георгианский дом начала девятнадцатого века с великолепными окнами и весь увитый красными розами. На подъездной дорожке Джейк остановил машину сразу за черным «хамбером супер-снайпом» с номером EOF 1, с облегчением про себя отметив, что Нэнси, кажется, номера не заметила: отчего-то ему не хотелось, чтобы она обратила внимание на то, что отец Эдварда Эрнест (именно он купил когда-то этот номер), даже и сына назвал Эдвардом лишь потому, что ни с какой другой первой буквой номерных пластин с инициалами OF и цифрой 1 купить уже невозможно.
– Привет, привет, – вышел навстречу им Ормсби-Флетчер и повел сквозь дом в садик.
Ого! Розы флорибунда! Да и розовых гортензий целые заросли! А георгины-то, георгины!.. Памела оказалась весьма привлекательной на вид нервической блондинкой в мини-платьице от Мэри Квант и белых ажурных колготках. Кроме Хершей в доме был еще один гость, пухленький помятый сибарит по имени Десмонд – кто-то там важный в Сити; ждал на террасе, где уже выставили напитки, сырные палочки и картофельные чипсы. Вдруг появился бледный мальчуган по имени Эстлин и, заикаясь, принялся пихать Джейку в руки перо и тетрадку.
– Что это? Что? Зачем? – в испуге попятился Джейк.
– Это гостевая книга, – объяснила Нэнси. – Надо поставить дату рождения и расписаться.
Девушка-иностранка, помогающая по хозяйству – и тут au pair girl! – доставила еще одного сына Ормсби-Флетчера – неприятного трехлетнего карапуза по имени Элиот, чтобы его поцеловали и отправили спать. Выполнив этот обряд, Памела принялась болтать о театре: театралкой она была завзятой.
– Но как же бедные актеры? – спросил Десмонд Джейка. – Вечер за вечером, одно и то же, как они с ума-то не сойдут?
– О-о! Они же дети, вдохновенные дети! – торжествующе отозвался Джейк.
Памела внезапно вскочила.
– Кто-нибудь хочет помыть руки? – спросила она.
– Что?
Нэнси лягнула Джейка в лодыжку.
– А! Ну да, конечно.
Нэнси Памела проводила в туалет на первом этаже, а Джейка отправили наверх. Проходя мимо комнаты Элиота, он заметил, что карапуз сидит на горшке и поскуливает. Его нянька, та самая au pair girl, здесь же рядом.
– Что-нибудь не так? – спросил Джейк.
Нянька глянула на него с тревогой. Наверное, узнала: видела фотографии в газетах. И была в курсе, о чем речь.
– Не хочет идти в кровать без куклеца. Но вот куда он его дел, не говорит.
Запершись в ванной, Джейк немедленно достал из кармана пиджака бутерброд с салями на черном хлебе, который приготовила ему заботливая Нэнси. Жуя сэндвич, Джейк открыл дверцу медицинского шкафчика, но тот никаких секретов не выдал. Ладно, попробуем корзину с бельем. Рубашки, носки, наконец – ура! – исподнее Памелы. Черные трусики с затейливыми кружевами, прозрачные как паутинка. И такой же паутинчатый лифчик, чуть не из отдельных ниточек. Ах ты, мерзавочка! – восхитился он.
Обед начался с яиц вкрутую, разрезанных на половинки. Яйца были посыпаны перцем и нагреты на гриле, чтобы ушла лишняя влага. Памела сновала вдоль стола, предлагая к ним чем-то пропитанные волглые гренки из белого хлеба. Джейк съел яйцо, запил бокалом теплого, тошнотно сладкого белого югославского вина и мрачно проследил за тем, как Памела вносит три блюда. На одном оказалась какая-то вязкая масса, в которой плавали отдельные кусочки размером с ноготь – где мяса, где ореха, где разваренного лука; на другом горкой лежали несколько сухих, чуть теплых картофелин; а на третьем размороженный зеленый горошек какого-то линялого цвета. Памела клала сперва чуть-чуть мяса, потом пару похожих на мороженое шаров картошки, а поверх этого огромный половник горошка. Потом опять забегала с гренками.
– Ну надо же, какая искусница! Чародейка! – наворачивая за обе щеки, приговаривал Десмонд.
Затем последовал сырный стол – подали чеддер «Железнодорожный», целую голову, которая жутковато напоминала брус хозяйственного мыла. Проходившую через город Чеддер ветку железной дороги недавно демонтировали – что ж, значит, теперь она будет вечно жива в этом названии. Был и десерт – как без него! Нечто розовое, бесформенное и мокрое под названием «малиновый дурень».
Говорил главным образом Десмонд. Тори, как он признал, похоже, выдохлись, но придет день, и появится очередной лидер с огнем в груди и чреслах, и тогда мы увидим, как будет улепетывать из резиденции премьера этот безликий мелкий человечек!
– Ну, придется нам теперь оставить мужчин наедине с портвейном, правильно? – возгласила Памела и, к вящему удивлению Джейка, увела Нэнси вон из столовой залы.
Надо же, и впрямь: подали портвейн. И сигары! Десмонд извинился, что пришел без жены.
– Она в больнице, – пояснил он и добавил: – Ничего страшного. Так, небольшой ремонт канализации.
Ормсби-Флетчер припомнил времена, когда он был на службе в армии, в гвардейском полку на Рейне. Там они время от времени ходили в увольнительную в Гамбург.
– Все ж таки надо иногда… макнуть фитиль, верно я говорю?
Джейк, неприятно пораженный, даже откинулся на стуле: ну ты и грязный тип, Ормсби-Флетчер! Макать фитиль он, видите ли, на Рипер-бан ездил. Но, пока рылся в памяти, отыскивая тоже что-нибудь этакое, на помощь пришел Десмонд с историей про герцогиню Ньюбери.
– Когда у них дошло до первой брачной ночи, – сказал он, – герцог, естественно, решил ей впердолить. И что вы думаете? Герцогиня так завелась, что не могла остановиться. «Значит, вот это и называется *блей?» – наконец спросила она. «Ну да», – ответствовал герцог. «Тогда, – нахмурилась герцогиня, – всяким рабочим и прочему люду низкого звания подобные вещи надо запретить. Все равно для них это слишком сладко!»
Ха-ха-ха! Время воссоединяться с дамами. Джейк, извинившись, удалился на второй этаж в туалет – в кишках происходила революция, однако, когда он встал и потянул за цепочку, ничего не произошло. Сперва это его ничуть не удивило: с британской сантехникой он уже сталкивался; он снова дернул, потом еще, но сливной бачок так ничем и не разродился. О, господи, в смущении размышлял Джейк, глядя на большую жирную кучу на белом фаянсе. Что делать-то? Вот-те здрасьте! Тихонько отворил дверь. Выглянул. Никого. Джейк проскользнул в соседнюю ванную, нашел там пластиковое ведро, наполнил водой, на цыпочках прокрался обратно в туалет и вылил в унитаз. Куча всплыла и оказалась теперь вровень со стульчаком. Небольшое такое наводненьице. Свинья ты, вот ты кто, подумал Джейк. Сластолюбец. Жид пархатый.
Так. Главное без паники! Пытаясь собраться с мыслями, Джейк пошире распахнул окно туалета. Есть простое решение. Надо быстро завернуть кучу в собственные трусы, посильней размахнуться и забросить подальше в цветник. Да, хорошо, вновь задумался Джейк, но как же это дело взять-то? Так ведь оно же твое! Твои собственные отходы жизнедеятельности. Отвращение к ним есть буржуазный предрассудок. Да, да, все верно, но как же его взять-то? Ну, ты даешь! Ты же у нас социал-демократ! Традиционалист! Или ты только притворяешься смелым воякой? А сам не можешь жизни в лицо взглянуть? В природе все свято, Джейк. Все без исключения. Да, но как же мне это дело взять-то? Да трусами же! И быстро! Вжик – снял – схватил. Потом размахнулся – бросил. Неотразимая подача Херша, помнишь? Такая, что не перехватишь и не отобьешь. Через секунду Джейк решительно стоял над унитазом с семейными трусами в руке и вел обратный отсчет. Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре… три… два… полтора… один… три четверти… И-и-и-и-и… Что такое? Какие-то голоса в саду. Джейк с облегчением попятился. А все же я не белоручка буржуазная, подумал он. Еще б секунда, и все бы сделал!
Вынул из коробочки сигариллу, закурил. Ага, стало быть, они опять все вышли на террасу. Что ж, ладно. Вновь надел трусы, и, выскользнув из туалета, быстренько побежал по лестнице вниз, в туалет на первом этаже. Барух ато Адонай, Эло-хейну мелех аолам[183]183
Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь Вселенной (ивр.).
[Закрыть], дважды взмолился он, прежде чем потянуть за цепочку. Есть – полилось! Теперь что же мне – опять наверх, притащить сюда кучу, и…? Нет. В радостном возбуждении Джейк еще раз спустил в туалете воду – как можно более шумно – и принялся ломиться в дверь. В конце концов явился Ормсби-Флетчер.
– Меня тут, кажется, заперли, – крикнул Джейк.
– О, господи!
Ормсби-Флетчер объяснил Джейку, как отпереть дверь, после чего вывел в сад, где Памела демонстрировала живопись. Вот пейзаж. Вот корабль в гавани. Портрет. Все это напоминало головоломки, которыми Джейку доводилось развлекаться в нежном возрасте: составьте из кусочков картинку. Он громко изобразил восхищение.
– Только не говорите ему! – и Памела, вся воплощенное лукавство, повернулась к Джейку. – Ну что? Правда талантливо?
– Чрезвычайно!
– Но видно ведь, что автор дилетант, разве нет? – явно сбивая с толку, спросила она.
Джейк бросил умоляющий взгляд на Нэнси, но та стояла с непроницаемым видом. Вот сука тоже! Джейк подошел к картине вплотную.
– М-м-м-м, – протянул он, благодарно принимая от Ормсби-Флетчера бокал с бренди. – Да нет. Пожалуй, профессионал. – И добавил: – Вон мазок какой! Ну да, конечно, профессионал!
Десмонд прижал к губам розовую ладошку, подавляя смешок.
Это все ее! – подумал Джейк. Вечерами, в одном этом паутинистом лифчике и прозрачных трусах, она…
– Да хватит вам, – сказал Ормсби-Флетчер. – Расскажите человеку.
Памела подождала, наслаждаясь воцарившейся тишиной. В конце концов, вся восторженная, задыхаясь, со вздымающейся грудью, объявила:
– Все эти картины… написаны художниками, которые рисуют ртом и ногами!
Джейк ахнул, побледнел.
– Ведь вы бы никогда, – радовалась Памела, потрясая пальцем у него перед носом, – никогда бы не догадались, правда же?
– Ну… в общем, нет.
Ормсби-Флетчер не без гордости объяснил, что Памела председатель Общества помощи художникам, рисующим ртом и ногами.
– И при этом находит время готовить такие великолепные блюда! – присовокупил от себя Десмонд. – Такое порой придумает, такое!
– Вот эту картину, – сказала Памела, приподымая морской пейзаж, – написал семнадцатилетний мальчик, держа кисть в зубах.
Дрожащей рукой Джейк передал бокал с бренди Ормсби-Флетчеру.
– Он уже восемь лет как парализован.
– Удивительно, – слабым голосом отозвался Джейк.
Десмонд выразил мнение, что работы этой группы следует представить публике в Соединенных Штатах. А то – Лондон, свинг, декаданс – тут проку не жди. А эти несколько инвалидов вдруг взяли, да и отказались вымаливать подачки у государства! Всем нам пример, между прочим, в особенности тем, что поют, будто Британия выдохлась!
Следующей она показала картину, написанную ртом – натюрморт, изображенный жертвой уличного происшествия.
– А вот это, – на сей раз Памела подняла повыше портрет генерала Монтгомери, – выписано ногой. Один из серии портретов, исполненных ветераном Эль-Аламейна[184]184
При Эль-Аламейне осенью и зимой 1942–1943 гг. британцы разбили немцев, не пропустив их к ближневосточной нефти.
[Закрыть]. Следом она показала еще одну картину, написанную ртом – натюрморт, изображенный жертвой уличного происшествия.
Бесстыже вытянув руку с бокалом, чтобы туда налили еще бренди, Джейк гаркнул:
– Эту – покупаю!
Ротик Памелы округлился, образовав укоризненное О.
– Ну вот, теперь вы будете ругаться, говорить, что я настырная, – обиженно проговорила она.
– Да ну! Ведь это ради благородной цели! – сказал Джейк.
Восторг Памелы несколько увял.
– Нет, вы, конечно, можете купить, но только если она вам действительно всерьез понравилась.
– А, ну да, естественно. Конечно, понравилась!
– Потому что нельзя людей с физическими недостатками считать ниже себя! – И нахохлилась.
Тут Джейк взмолился, и Памела, простив его, разрешила купить за двадцать пять гиней портрет Монтгомери. Потом, вновь горячо и со вздымающейся грудью, добавила:
– А я… А я… Знаете, что я для вас сделаю? Я вас возьму посмотреть, как этот художник работает у себя в студии!
Джейк затряс головой, умоляюще стал вздымать руки – дескать, нет! не надо! но что сказать, так и не смог придумать.
– Ему это будет такое ободрение, так будет радостно узнать, – продолжила Памела, – что человек вашего ранга стал почитателем его таланта.
– А нельзя ли мне просто письмо ему написать?
– Да вы влюбитесь в нашего Арчи. У него такое чувство юмора!
– Правда? – голос Джейка дрогнул.
– А мужество какое! Мужества ему не занимать. – Затем Памела вдруг переключилась и завела одну из тех пластинок, которые, как заподозрил Джейк, были у нее припасены для званых завтраков в женском клубе: – Если у человека талант и он не может не рисовать, – завела она как по писаному, – он непременно будет рисовать! Будет рисовать, даже если жить придется в лачуге и на грани голодной смерти. Пусть у него нет рук – он будет рисовать, положив холст на пол и держа кисть пальцами ног. А нет ни рук, ни ног – зажмет кисть в зубах!
На втором этаже зажегся свет. Джейк крепче ухватился за бокал бренди и торопливо прикурил сигариллу.
– Слушайте, вы ведь творческий человек, вот скажите, Джейк, – возбужденно спросила Памела, – правда же, искусство от трудностей расцветает?
Еще одно окно второго этажа загорелось светом.
– Вы чертовски правы! – согласился Джейк.
Послышался сердитый выкрик няньки, потом пауза, потом завопил Элиот. Ормсби-Флетчер вскочил на ноги.
– Схожу гляну, что там такое, дорогая.
– Мне кажется, – продолжила Памела, – что чем более жестоки муки творчества, тем творение выходит совершеннее.
– Моя жена не очень хорошо себя чувствует, – сказал Джейк, пронзая Нэнси свирепым взглядом.
– Простите?
– Мне надо срочно отвезти Нэнси домой.
В вестибюле они нос к носу столкнулись с раздраженным главой семейства; тот был весь красный, в руках насос.
– Что случилось? – спросила Памела.
Элиот сидел на верхней ступеньке лестницы, по его щекам бежали слезы.
– Это не я, – хныкал он, – это не я…
– Он нашкодил, – сквозь зубы процедил Ормсби-Флетчер.
– Не будьте с ним чересчур суровы, – помимо собственной воли вмешался Джейк.
Ормсби-Флетчер, казалось, только теперь Джейка заметил.
– А вы что, уже уходите?
– Тут, понимаете, с Нэнси… Ей немножко нехорошо.
– Так… пустяки… Просто с желудком что-то, – вклинилась Нэнси, пытаясь поддержать версию мужа.
– Нет! Не с жел… – начал было Джейк, но осекся. – Я хочу сказать, что… в общем, она молодец, такая терпеливая! Спокойной ночи.
Ормсби-Флетчера он заверил, что вечер был совершенно феерический, и, вцепившись в портрет Монтгомери, повлек Нэнси к машине. Вой Элиота преследовал по пятам.
– В чем дело, что на тебя вдруг нашло? – допытывалась Нэнси.
Но до тех пор, пока не выехали на шоссе, Джейк вообще говорить отказывался.
– Просто у меня жутко разболелась голова, вот и все.
– А что там натворил у них ребенок?
– Да попытался куклеца своего дурацкого спустить в сортир, вот что.
Пока Нэнси готовилась улечься, Джейк налил себе неразбавленного и сел перед портретом Монтгомери. Что я тут делаю, думал он, в этой стране? Чем я могу помочь этим растленным полудуркам?
Что скажешь, Янкель?
3
Если бы. Если бы, если бы… Зачем он вообще уехал из Торонто в Лондон!
Лондон. Зачем, Господи, воля Твоя! И почему именно Лондон? А потому, что благодаря Всаднику (и собственной невоздержанности на язык) Нью-Йорк его отверг.
В детстве Англия для него много значила, но никогда его туда особенно не тянуло. По убеждениям он был лейбористским сионистом[185]185
Лейбористский сионизм – основное направление левого крыла сионизма. В отличие от политических сионистов Теодора Герцля, лейбористские сионисты не стремились полностью опереться на высшие правящие круги сильных государств, а делали ставку на постепенную самоорганизацию переселяющихся в Палестину еврейских рабочих и крестьян.
[Закрыть]. Помнится, он когда-то даже недолюбливал британцев, потому что они ему препятствовали в стремлении обрести родину. Сидит, бывало, с родителями у радиоприемника, слушает речь Черчилля: «…но французские генералы доложили своему премьер-министру, что через три недели Англии свернут шею, как какой-нибудь курице. Ну-ну, нашли себе курочку! Нашли шейку!» Еще вспоминаются фотографии зубастеньких принцесс Елизаветы и Маргарет в герл-скаутских платьях. Воздушная битва за Англию.
– Король, – сообщила однажды вечером мать, – горячей воды себе в ванну теперь наливает всего на дюйм. Так он подает пример всему народу.
– А кто, интересно, может это проверить: ведь он там один, надо полагать… в своем сортире-то! – усмехнулся отец.
Вместе с другими мальчишками Джейк играл в десантников на пустыре за синагогой, обстреливая Нарвик[186]186
Нарвик – город и порт в Норвегии. Весной 1940 г. под Нарвиком союзниками была одержана победа на море и первая крупная победа в наземной войне.
[Закрыть] заледенелыми конскими яблоками. Читал книжки Д.А. Генти[187]187
Джордж Альфред Генти (1832–1902) – плодовитый английский писатель, автор детских приключенческих повестей.
[Закрыть] и Г.Д. Уэллса. Отворачивая лицо от ветра и хрустя по морозному снежку, каждое утро заново торил тропу во Флетчерфилдскую школу, при этом путь его лежал мимо полкового арсенала канадских гвардейцев, у входа в который в странной меховой шапке всегда стоял высокий невозмутимый гой. В народе говорили, что, если им прикажут, они прямо так, строем, шеренга за шеренгой, со скалы и попрыгают. Вот какая у них дисциплина!
Джейк помогал собирать деньги, свитера и носки «в помощь Британии», а позже, обходя те же дома, опять просил деньги, но уже на оружие для Хаганы. Примерно в это же время к ним в дом однажды пришел пилот британского Управления доставки[188]188
Управление доставки – организация, занимавшаяся перегоном через Атлантику самолетов, построенных на американских и канадских заводах.
[Закрыть] и, шевеля кавалерийскими усами, уговаривал отца купить облигации военного займа.
– Эти русские вообще-то не так уж плохи, – говорил он. – Во всяком случае, сейчас нам надо именно на это себя настраивать. Ну что делать, ну не было у них промышленной революции! Сотни лет развития им пришлось втиснуть в одно поколение.
Его неправильно проинформировали. На улице Сент-Урбан жили не одни только красные.
– В Финляндии, – круглил глаза отец Джейка, – им приходилось приковывать людей к пушкам. Не думаю, чтобы это укрепляло боевой дух.
Англия – это Джордж Формби, Томми Фарр, чуть не побивший Джо Луиса, и туман. «Элементарно, Ватсон!» и Биг-Бен. И мать, возвращающаяся из кино с покрасневшими глазами после фильма «Миссис Минивер»[189]189
Джордж Формби – певец и клоун; Томми Фарр – боксер-тяжеловес; «Миссис Минивер» – американский фильм 1942 г. о том, как страдают англичане во время войны. В нем священник озвучивает мысль, что это не война армий или правительств, а народная война.
[Закрыть]. В Шоубридже, в пруду, куда летом ездило купаться все еврейское гетто Монреаля, в День империи[190]190
День империи в первый раз праздновали 24 мая 1902 г. С 1966 г. стал называться Днем Содружества и отмечается 10 июня.
[Закрыть] утонула маленькая девчонка, объевшаяся латкес. А настоящие англичане купались за горой, в настоящем озере. Англия – это страна, где все непрерывно пьют чай. Причем без лимона. А всякие вещи делают лучше всех в мире. Когда-то один из наших был там премьер-министром[191]191
Имеется в виду Бенджамин Дизраэли (1804–1881).
[Закрыть]. Англия это охота на лис. Это Джордж Бернард Шоу. Это Бульдог Драммонд. Это Чарльз Лафтон, бросающий через плечо куриную ногу. Это Эд Мёрроу[192]192
Бульдог Драммонд – герой романов Германа Сирила Макнейла (1888–1937), частный детектив, ветеран Первой мировой войны. Чарльз Лафтон (1899–1962) – великий англо-американский актер, сценарист, режиссер, продюсер; куриную ногу он бросает через плечо в роли Генриха VIII. Эдвард Роско Мёрроу (1908–1965) – американо-английский журналист, во время войны работал в основном в Лондоне, приобрел всемирную славу военными репортажами.
[Закрыть]. Это песня про соловья, который будто бы запел прямо на Баркли-сквер. А еще Англия пробивалась к Джейку через посредство его собственного шотландского учителя, заставлявшего подопечных заучивать строки Скотта: «Олень из горной речки пил, / В волнах которой месяц плыл»[193]193
Вальтер Скотт, «Дева озера», пер. П.Карпа.
[Закрыть], а также Теннисона:
Только вот ученики при этом ни печали, ни иной сопричастности как раз и не испытывали.
В колледже, где студенты лихорадочно черпали идеи уже из других разнообразных источников, Англия представала в ином, но столь же искаженном виде. Опять сплошная литература. Утонченные сочинения Джейн Остен. Благопристойность, разум, политическая зрелость.
Та ли это Англия, которую они с Люком вознамерились покорить?
Стоя у поручней на судне, выплывающем на открытый простор реки Святого Лаврентия, уже оставив Квебек-Сити далеко позади, Джейк, до невозможности возбужденный, с хохотом приставал к Люку:
– Нет, ты меня, меня послушай! Вот ты скажи, что сейчас происходит в Торонто?
– В Торонто? О, ну как же! Город с каждым днем становится все краше.
– А в Монреале?
– Ну, и Монреаль тоже: он неустанно движется вперед!
Первая встреча с Англией состоялась в прокопченном Ливерпуле. Без задержки пересев с парохода на поезд, они были поражены огромными размерами чайных ложек, гарью в чуть теплом чае, оседающей на дно стакана крупинками, и плакатиками в уборных: «Джентльмены, пожалуйста, поднимайте сиденья!» Но все же был, был момент, когда они усомнились, туда ли приехали: когда въезжали в Лондон на такси, им бросились в глаза эркеры во всех домах по обе стороны дороги, и в каждом трюмо, изнутри заслоняющее оконный проем, чтобы, не дай бог, в комнату не проникло солнце. Если оно когда-нибудь здесь появится.
Бр-р-р-р!
Первые недели в Лондоне Джейку запомнились непрестанной борьбой с промозглой сыростью. А еще тем, как пожирал шиллинги монетоприемник газового счетчика, потому что, когда они искали жилье, скупердяй Люк настоял на самой дешевой гостинице. Они прошли через все обязательное занудство, связанное с экскурсиями в Британский музей, в галерею Тейт и в Вестминстер, при этом презрительно избегали тех моментов, когда там смена караула, хотя обоим до полусмерти хотелось ее посмотреть.
Перед отъездом Джейк горячо уверял обеспокоенных монреальских родичей, что их город это культурная пустыня, жалкая колониальная плешь, он же отправляется туда, где сможет припасть к истокам великой имперской традиции, но как только он добрался и ото всех избавился, оказалось, что думать неспособен ни о чем, кроме девушек. Где тут девушки? О, возьми меня, я твоя! Но, боже мой, – те, что мельтешат в пабах, они же удручающе страшны! Как будто, годами лопая хлеб с топленым жиром, сладости и сэндвичи с рыбным паштетом, они пропитали свои юные тела ядами, которые то вдруг проявятся в виде усов, то выскочат какой-нибудь пятнистой почесухой, а уж на зубы действуют так, словно зубами здесь принято грызть свинец. С элегантными шиксами из Белгрейвии несколько сложнее: он пожирал их глазами, тогда как они – те, что только что отправили своих красномордых мужей (таких, например, красавцев, как Обри Смит или Ральф Ричардсон) завоевывать Индию, Канаду и Родезию (причем попробуй-ка не отправься: сразу получишь письмо со вложенными в него четырьмя белыми перьями[195]195
Белые перья в Великобритании посылали или вручали тем, кто проявил трусость. Аллюзия на роман «Четыре пера» (1902) Альфреда Мейсона (1865–1948) о том, как юный лейтенант, не поехав воевать в Египет, получил три пера от друзей, одно добавила невеста, и всю жизнь потом совершал подвиги во имя каждого из приславших перья, чтобы смыть позор. Ральф Ричардсон (1902–1983) и Обри Смит (1863–1948) – актеры, игравшие в английской экранизации этого романа (1939).
[Закрыть]) – они, прелестницы, смотрели на него столь холодно и высокомерно, что и не подступись – примут за посыльного из «Харродса»: что? авокадо? – с этим, пожалуйста, к экономке.
С каждой неделей Джейк становился все несчастнее. Лондон, как он теперь сознавал, это всего лишь депрессивно-серый, давящий на мозги мегалополис. Где представители рабочего класса все до единого коротышки с черными зубами, а их начальники – наоборот, длинные и мертвенно бледные, как ростки застрявшей под холодильником прошлогодней картофелины, и очень многие почему-то заикаются.
Город гоев, гойский рой. Безвкусный, словно вата, белый хлеб. В пивной на полу опилки. Ошметки брюссельской капусты, скитающиеся по тарелке с жирной тепленькой водичкой. В мюзик-холле «Уиндмилл» они с Люком наблюдали стриптиз в исполнении стареющей дамы с дряблыми бедрами. И не успели после этого на сцене чуть-чуть покривляться лихорадочно веселые комики…
– Слыхал? У нас есть самолет таких размеров, что даже янки подобных не строили!
– Да ну?
– Я тебе точно говорю! Вот, сейчас отыщу. Где-то он у меня тут в кармане завалялся.
…как занимающие первые два ряда фермеры в твидовых кепках тут же принялись, в три погибели согнувшись и чиркая спичками, увлеченно рассматривать прихваченные с собой журналы с голыми девками.
– …А я в Брайтон, пожалуй, съезжу. Посмотреть подводный футбол.
– Дурак ты набитый. Подводного футбола не бывает.
– Не бывает? Читай газеты! Только вчера было в «Таймс»: «Подводными течениями в высшей лиге унесло главного тренера сборной страны».
В самый свой первый день в Лондоне, когда мостовая под ногами еще кренилась и вздымалась как палуба «Кьюнардера», Джейк пошел на Трафальгарскую площадь в Канада-хаус осведомиться насчет почты.
– Есть что-нибудь для Херша?
– А точнее?
– Для Д.Херша.
– Но вы же не Д.Херш!
Джейк оскорблено хлопнул паспортом по прилавку.
– Ах вот оно что! Тогда, значит, вас двое.
– А не могли бы вы дать мне адрес этого второго Д.Херша? – разволновавшись, спросил Джейк.
– Не думаю, что он все еще в Лондоне. Не заходил уже несколько месяцев.
– А адреса, куда переезжает, он не оставил?
– А вы кто, его родственник?
– Да.
– Ну нет, – усмехнулась девушка за прилавком, – адрес оставлять он поостерегся. – Она вытащила перетянутую резинкой пачку писем. – Вот. Сплошь неоплаченные квитанции, письма из банка, последние предупреждения, уведомления об аресте счетов. Повестки. Позорище!
– Тогда я, пожалуй, оставлю ему свой адрес. На случай, если он появится.
Постукивая карандашиком, девушка наблюдала, как Джейк пишет.
– А вы что, прямо только что из Канады? – спросила она.
Джейк кивнул.
– Те, кто выезжает за границу, должны считать себя представителями нашей страны, ее послами доброй воли. К нам, между прочим, здесь очень хорошо относятся.
– Ага, как к Вилли Ломану[196]196
Вилли Ломан – герой пьесы Артура Миллера «Смерть коммивояжера» (1949). Вилли Ломан не умел располагать к себе людей.
[Закрыть].
Понятно. Только вот дело-то в том, что я наркоман. Сдаваться приехал. В Службу здравоохранения. – И, скогтив с прилавка пришедший ему пакет, Джейк удалился в читальный зал.
Посылка оказалось от отца. Еврейский календарь с указанием праздников, которые надо соблюдать, ермолка и молитвенник. В ермолку всунута записка: «Писать можешь, когда захочешь, а писать прошу еженедельно».
В Лондон Джейк с Люком въехали на гребне успеха пьесы Люка, поставленной Джейком на телевидении в Торонто, и теперь это надо было повторить на британском коммерческом телеканале.
Как потом выяснилось, для канадцев, пусть даже желторотых и неоперившихся, момент, чтобы снизойти до покорения Соединенного Королевства, выдался как раз самый благоприятный. Недавно зародившееся коммерческое телевидение росло не по дням, а по часам, и квалифицированных кадров катастрофически не хватало. И там, куда американцам, которым требовалось разрешение на работу, вход был закрыт, не в меру шустрые ребята из колониальных провинций заполняли собой все вакансии. В те полубезумные, полубезмятежные деньки, когда телевизионные драматические постановки шли в прямом эфире, а спектакли репетировали по две недели, после чего два дня давали на прогоны в присутствии камер, наша парочка канадцев вовсю помыкала нерадивыми местными из операторской команды: по утрам объясняли, уговаривали, вечерами сулили бакшиш, а все ради того, чтобы те начали уже, наконец, шевелиться, снимали бы хоть чуть-чуть менее статично – там применили бы зум, здесь поиграли с отъезд-наездом, по ходу дела пытаясь имитировать съемки фильма, да и на пульте тоже не сидели бы сложа руки, а что-нибудь сымпровизировали, когда во время передачи камера номер три вдруг сдохла. Потом весь следующий день обнаглевшие канадцы ждали, когда зазвонит телефон и их пригласят в высоты поднебесные, однако это вот как раз дудки. Высот поднебесных было три – «Метро-Голдвин-Майер», «Коламбия пикчерз» и «Двадцатый век-Фокс». Это был бы шанс прорваться в настоящее кино.
Пока Джейк не спутался с девицей-помрежем и не въехал в собственную квартиру, они с Люком снимали жилье на двоих в Хайгейте. Вокруг там были сплошь домики на две семьи и в каждом страховой агент либо лавочник, только вчера добившийся достаточного благосостояния, чтобы пролезть наконец под проволокой на поляну среднего класса, поэтому в окнах красовались не герани со всякими там аспидистрами, а плакаты партии консерваторов: знак благодарности сэру Энтони Идену[197]197
Энтони Иден (1897–1977) – премьер-министр Великобритании с 1955 по 1957 г.
[Закрыть] за то, что все же привел их, вконец измученных и чуть не полунищих, к обещанному на выборах благополучию.
Убедив себя в том, что пришла пора полностью включиться в жизнь новой родины, Джейк тут же рванул в местный штаб Лейбористской партии, чтобы срочно предложить свои услуги, втайне ожидая, что при том, какой он нынче считается умница и красавец, одно только его имя тут же сразит наповал самую там у них прекрасную юную деву, которая вся аж исстрадалась, не зная, кому бы наконец отдаться («Да, это я и есть – тот самый Джейкоб Херш!»), а главное, его теперь, если постараться, запросто могут выдвинуть на пост главного режиссера всех партийных программ на телевидении, и благодаря этому Хью[198]198
Вероятно, имеется в виду Хью Тодд Нейлор Гейтскелл (1906–1963) – британский политик, лейборист, с 1955 по 1963 г. председатель Лейбористской партии и лидер парламентской оппозиции.
[Закрыть]– раз-два, и в дамки, а тут уж он и сам не растеряется, сумеет показать себя во всей красе перед звездными обитателями Хэмпстеда. «Да, Хью, я очень ценю ваше доверие; должность хорошая, стабильная. Не хочу быть неблагодарным, Хью, но…»
Облупленный офис Лейбористской партии с неработающим прачечным автоматом в вестибюле был пуст, если не считать толстой средних лет тетки в твидовом костюме.
– Да? – осведомилась она неласково. – В чем дело?
Встреченный мордой об стол, Джейк тем не менее поинтересовался, нет ли для него какой-нибудь работы.
– А вы что, знаете моего сына? – вопросом на вопрос ответила она. – То есть, я имею в виду, близко знаете?
Ее сын был местным кандидатом.
– Нет, – признался Джейк.
– Так зачем же вам тогда на нас работать?
– Ну-у… затем, что я поддерживаю Лейбористскую партию, – уже готовый дать задний ход, объяснил Джейк.
– A-а, понятно. Н-ну, я даже и не знаю… – Она захлопотала, забегала как испуганная курица и в конце концов села на кипу каких-то брошюр. – Тогда, наверное, хуже не будет, если вы раскидаете по почтовым ящикам эти письма…
Мало-помалу положение Джейка упрочивалось: буйные молодежные пирушки сменились зваными обедами, каминная доска в служебном кабинете украсилась визитками – не убирать же их, пускай лежат на устрашение мелким сошкам, которых никуда не приглашают. Люк писал, он ставил. Меньше чем за год они стали корифеями «Диванного театра»[199]199
«Диванным театром» называлась передача британского телевидения, выходившая с 1956 по 1968 г.
[Закрыть]; заодно, чтобы не сидеть без дела, начали работу над пародийным сценарием «Храбрые бритты».
Свой ланч Джейк обычно поглощал в кофейном баре «Партизан», что на Карлайл-стрит, хотя его реваншистский желудок и протестовал против воинственного ирландского рагу. Там же они были с Люком и пасхальным утром 1957 года – стояли чуть ли не по стойке «смирно» и смотрели, как каноник Коллинз выводит колонну борцов за ядерное разоружение на Трафальгарскую площадь.
Когда приглашения в высоты поднебесные наконец дождались, оно пришло не из «Коламбии», не из «МГМ» и не из «Фокс». Да и адресовано оказалось не Джейку, а Люку. Пьесу, которую он предложил театру «Ройал Корт», переработанную с тех пор, как Джейк когда-то ставил ее на канадском телевидении, приняли к постановке. Тут и настал момент, когда два друга, составлявшие, казалось бы, неразделимый тандем, внезапно друг от друга отстегнулись: с ними произошло то же, что в их поколении случилось со многими канадцами творческих профессий, – утрата веры в подлинность дарования друг друга: а вдруг оно лишь ничего не значащий ярлык, какие щедро лепит на свои товары невзыскательная провинция. Они-то ведь как раз и явились из tiefste Provinz[200]200
Дикое захолустье (нем.).
[Закрыть], как назвал канадские доминионы Оден, из того самого захолустья, где искусство не только не произрастает, но где вообще возносят уничижение паче гордости. Вышли из страны дважды отверженной. С самого начала и англичане, и французы – то есть обе нации, заложившие основу государственности канадцев, – наперебой предавались в отношении нее всяческому злоречию. Вольтер называл эти места несколькими арпанами снежной пустыни, а Доктор Джонсон отзывался о Канаде как о «краях, с которых ничего, кроме мехов и рыбы, не получишь при всем желании».
