Текст книги "Всадник с улицы Сент-Урбан"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

– Зовите меня Измаил[164]164
  Зовите меня Измаил – первая фраза романа Г. Мелвилла «Моби Дик». В свою очередь, Мелвилл использовал это имя как библейскую аллюзию: Измаил – отверженный, изгнанный в пустыню сын Авраама.


[Закрыть]. А ваше имя я знаю?

– Разумеется, знаете, – важно ответствовал тот. – Если хоть в малой мере интересуетесь культурой Канады.

– Тогда можете не говорить. Вы – Мазо де ла Рош[165]165
  Мазо де ла Рош (1879–1961) – канадская писательница, автор многотомной семейной хроники «Джална», пользовавшейся популярностью. После Второй мировой войны критикой всерьез не воспринималась.


[Закрыть].

Люк ухмыльнулся.

– Не собираюсь выслушивать тут грубости от каких-то двух недорослей!

– Ну так и не слушайте.

Пока к ним продвигался улыбающийся Дуг, Люк ускользнул. Джейку никак не удавалось вновь с ним законтачить, пока они не столкнулись в саду, где, к его удовольствию, оказалась Ханна – она попивала пиво и смеялась шуткам Люка.

– Янкель! – обрадовалась она, и они обнялись.

За эти годы лицо Ханны стало как из мореного дуба, волосы побелели.

– Вот, познакомься с моим дружком. Это Люк Скотт. Он водит меня на все хоккейные матчи. И на выступления боксеров.

Джейк и Люк пожали друг другу руки.

– Дженни говорит, что вы, может быть, останетесь в Торонто, – сказал Люк. – У меня есть квартира. Буду рад вас там поселить, пока осматриваетесь. Платить можем пополам.

– Вы уверены? – спросил Джейк.

– Да уверен он, уверен, – и Ханна подвинулась, чтобы Джейк мог сесть вместе с ними на скамейку. – А ты знаешь, какая завтра наступает неделя?

– Нет.

– Йом-Кипур! Ты постишься?

– Извини, Ханна, нет.

– В прошлом году она и мне не позволяла.

– Но теперь-то уж Ханна рисковать не хочет – в ее-то возрасте!

– Заткнись, Люк. Представь: стояла у меня над душой, смеялась! Ха-ха, мол, весь год ешь некошерное, а сегодня начнешь поститься? Только не в этом доме! О’кей, всю следующую неделю я притворялась, будто ем у больной подруги. Ну, и как ты его находишь, Янкель?

– Кого?

– Мистера Никто-и-звать-никак, ее мужа.

– Нашего Ёбсена, – хихикнул Люк.

– Да ну тебя, Ханна. Дженни ведь все эти годы с тебя пылинки сдувала. Или нет?

– Ну, во всяком случае, драться мы больше не деремся. Заключили перемирие. Я ее прикрываю: говорю этому ее мелкому шмоку, что она со мной, когда на самом деле она где-то с кем-то трахается. Ну что делать, коли шустрая такая уродилась! А она за это дает мне денег на кино. Вознаграждает.

Мелкий шмок Дженни в это время разглагольствовал в гостиной, объясняя сокровенный смысл своей не совсем еще дописанной пьесы «Авария».

– Я изучал предмет, советовался с психиатром, мы подняли статистику по автобусам, грузовикам и двум сотням водителей малолитражек, и такое открылось – с ума сойти! Среди водителей есть некоторое меньшинство, которое невероятно подвержено дорожно-транспортным происшествиям. Так вот эти постоянные виновники аварий, похоже, все страдают от одной и той же проблемы. Неспособности приноровиться к жизни в социуме.

Еще на подходе к кружку, собравшемуся около Дуга в гостиной, Джейк шлепнул себя по щеке, присвистнул.

– Да, да, все так, все опирается на факты, Джейк! Мы изучили послужные списки сорока таксистов – из них двадцать взяли с длительным опытом безаварийной езды, а другую половину из тех, кто явно склонен попадать в аварии. Безопасные водители чаще всего спокойные, выдержанные мужчины, чуть ли не туповатые. Происходят из стабильных семей, верны женам, к азартным играм равнодушны и вежливы с пассажирами. А постоянные участники аварий обычно в социальном плане не устроены. У тринадцати пьющие отцы и властные матери. Двенадцать бросили школу и подростками привлекались к суду. Восемь человек признались в сексуальной распущенности. Тринадцать не могут долго проработать на одном месте. Четырнадцать гнали самогон. Мы называем таких «личностями с легкой психопатией».

– Смотри-ка ты, – сказал Джейк, потирая подбородок. – Это надо же!

– Что интересно, у них есть общие черты. Обычно они понятливы, но импульсивны, ненавидят дисциплину, терпеть не могут монотонность и хотели бы работать на себя. Они хорошо говорят, но плохо слушают. Неконтактны. Стремятся всегда быть в центре внимания. Более того, мы заметили, что у нарушителей скоростного режима есть общее характерное свойство. Скрытая агрессивность, направленная против начальства. В то время как безопасный водитель борьбу с неудовлетворенностью ведет в социально приемлемых формах, аварийщик использует машину в качестве средства выражения враждебности. Эти исследования убедили нас, что аварийщики испытывают злобу на начальство – на полицейских и своих работодателей. И во всем винят других водителей, особенно женщин. Так что можно даже сузить, сфокусировать направленность их вражды: это их жены и перво-наперво властные мамаши, которые их угнетали. В крайних случаях справедливо было бы сказать, что они используют автомобиль, чтобы… доказать свою мужскую состоятельность. Пытаясь подчеркнуть маскулинность, заводят себе машины с форсированными моторами и дают выход мстительным чувствам по отношению ко всему женскому полу.

– А ребенок, которого такой собьет, – озабоченно проговорил Джейк, – может быть и твоим!

– Вот именно! Именно так, Джейк. Следует понимать, что большая проблема нашей культуры в том, что о мужчине слишком часто судят по тому, насколько он способен рисковать.

Тут наконец Джейку удалось зажать Дуга в уголок и поговорить наедине.

– Нет, я, конечно, понимаю, вы такое слышали и прежде, но я все-таки хотел бы высказать вам восхищение, которое у меня всегда вызывали ваши работы.

– Ну, спасибо, Джейк. Рад причислить вас к своему фан-клубу.

Муд-дак.

– В ваших вещах чувствуется настоящая, живая плоть. Они заставляют думать.

– А теперь скажите-ка мне, куда вы-то движетесь? О чем ваши мечты?

– Как хорошо, что вы спросили! Умираю, до чего хочу попасть на телевидение – теперь, когда оно наконец начинает развиваться и в Канаде. Хотел бы режиссировать, но, понимаете, таких связей, как у вас, у меня, конечно, нет. Вряд ли кто на Си-би-си захочет со мной даже увидеться.

– Когда вы говорите режиссировать, вы подразумеваете просто работу или призвание?

– Естественно, призвание. Америка с ее лихорадочной погоней за деньгами не для меня. Хочу оставаться в Канаде, сказать свое слово здесь. Может быть, когда-нибудь смогу ставить такие же хорошие пьесы, как ваши.

– Такие же проблемные?

– А то! Я уже начинаю чувствовать, что без этого и вовсе никуда.

– Гм. Вообще-то я ужасно не люблю кумовство.

– Я тоже, Дуг.

– Взять хотя бы Югославию. Коррупция там способна загубить даже общество, устроенное на принципах социализма!

– Согласен на все сто процентов. Но я-то ведь, вы ж понимаете, простой рабочий парень. Я не ищу никаких поблажек. С радостью согласился бы начать как рабочий сцены, если передо мной будет маячить открытая дверь. Ну, хоть щелочка.

– Я должен подумать.

– Да вы особо-то не берите в голову, Дуг. Для вас важнее всего писать! Цена вашего времени неизмерима, но… в общем, я конечно же был бы очень благодарен, если бы такой знаток людей замолвил за меня словечко.

Дженни перехватила Джейка в коридоре.

– Ты меня ненавидишь?

– Дженни, ну что ты.

– Значит, любишь?

– Ну да. Конечно.

– Ведь как я старалась! Училась, штудировала литературу, выкладывалась так, что аж до ненависти ко всей этой галиматье, чтобы, если когда-нибудь удастся оказаться среди тех, кого тогда считала светлыми личностями, талантами, могла бы в их компанию вписаться. Понимать их язык, аллюзии там всякие, коннотации… И что же? Знаешь, как я различаю людей, которые действительно чего-то стоят, среди всей той шатии, что у нас болтается? Это те, кто весь вечер проводит, болтая с Ханной. С моей мамашей, дурищей такой, – чем она только заслужила подобное с их стороны внимание? А меня избегают! И Дуга то и дело подкалывают. Если только им не требуется его покровительство.

– Вот как? – не найдя ничего лучшего, проговорил Джейк.

– Да, пацан, пуговки на ширинке у тебя застегнуты, но честолюбие торчит. А ведь ты не был таким расчетливым!

– Расту, – сказал Джейк, увлекая Дженни наверх, к ее спальне. – А теперь расскажи мне про Джо. Так был он коммунистом или нет?

– Да кто может знать, кем он был. Или есть – ведь он лжец, каких мало!

После приезда Джо первый же счет за телефон пришел такой, что только держись. Переговоры с Нью-Йорком, Сан-Франциско, Голливудом, причем некоторые по двадцать минут.

– Эти счета он оплачивал наличными, – вспоминала Дженни.

– И что – ты так и не спросила, чем он все эти шесть лет занимался?

– Ладно, о’кей, спросила. Однажды вечером (пьян, как всегда, был в стельку, это уж будьте покойны) он рассказал мне, что в тридцать восьмом очутился в Испании, в Мадриде.

– Господи, так вот откуда шрамы на спине!

– Конечно. Только появиться они могли по причинам самого разного свойства.

– А что он тебе еще рассказывал?

– Что из Испании он уехал в Мексику. В Койоакан.

Ух ты! Пригород Мехико. Тогда там еще жил сам Троцкий! У Джейка учащенно забилось сердце. Он рассказал Дженни, как его приняли за Джо и остановили на американской границе.

– Ну и что? Почему это обязательно должно быть связано с политикой? Ты думаешь, он воевал в Испании. А я уверена – бегал от гангстеров. Домой пришел зализывать раны, почувствовал, что его тянет ко мне и ради меня снова ушел.

– Ну ты и загнула, Дженни!

– Вот этого не надо. Думаешь, я прямо все-все тебе стану рассказывать?

Снизу вдруг донеслись раскаты хохота. Вопли восторга.

– Опять она за свое! – нахмурилась Дженни и, стукнув кулаком по подлокотнику кресла, резко встала. Джейк потащился следом.

– Гзэт! Гзэт! – Ханна в наброшенном на голову старом свитере «Монреаль канадиенз» пьяно подскакивала то к одной группе гостей, то к другой. – Гзэт! Гзэт!

К Ханне с озадаченным видом подбирался Люк Скотт, но Дженни перехватила его, сцапав за локоть. И сразу как-то помягчела.

– Познакомьтесь. Это Люк Скотт, – сказала она, прильнув щекой к его плечу. – Он будущий писатель и нуждается в ублаготворении.

– В чем? – переспросил Джейк, не разобрав за шумом вечеринки.

– Да слышал ты, слышал, – отмахнулась Дженни. – Тем более что ты для меня все равно слишком молод.

Вместе они куда-то заторопились, Джейк провожал их взглядом. Люк явно был смущен, оглядывался, искал глазами Ханну.

Которую Джейк нашел опять в центре собравшейся вокруг нее толпы.

– В Йеллоунайфе, – говорила она, – зимой даже могил не роют. Земля промерзает так, что делается тверже камня. Поэтому каждую осень гробовщик – мы его звали Формальдегидный Смит – обходил нас и приглядывался: соображал, сколько могил ему надо заранее вырыть. Так же он и к Джо приглядывался – к моему четырехлетнему Джо! Никто не верил, что он выживет: он был такой болезненный, и Смит вырыл ему маленькую могилку. Я была молодая мама. И видела ее своими глазами. И я сказала: мистер Смит, заройте сейчас же эту яму или я оторву у вас яйца, поджарю и брошу псам!

8

Не прошло и месяца, как в Торонто объявился Додик Кравиц и, дабы получше примелькаться, вскоре – специально, чтобы его громко вызывали к телефону, – уже сиживал за коктейлями в барах, популярных у рекламщиков и прочей связанной с Си-би-си публики, среди которой вертелась и пара записных зубоскалов: Джейк Херш и Люк Скотт.

Решив возродить свою старую фирму «Дадли Кейн продакшнз», Додик рассылал всякого рода уведомительные письма. Но дело подвигалось туго. Чужак без связей, он обнаружил, что двери при его приближении не то что не открываются, а, наоборот, захлопываются перед носом. Помочь силилась одна Дженни. Раз в неделю они встречались за обедом, после которого удалялись в его квартиру на Авеню-роуд, где он равнодушно на нее взбирался, стараясь, чтобы от оргазма до следующего пункта повестки дня оставалось время на душ. Его идею телевикторины корпорация Си-би-си покупать не жаждала, и ни одно рекламное агентство в его посреднических услугах не нуждалось. С отчаяния кинулся в Нью-Йорк, пытался получить права на распространение в Канаде обручей «хула-хуп». Не вышло. Впрочем, вернулся с правами на таблетки для похудания. Принимай по таблетке в день, ешь что хочешь и сбрасывай по десять фунтов в неделю. Однако в те дни Додик был весь в сомнениях, да и средств на рекламу и всякий там промоушн достаточных не было. Он обнищал до последней тысячи долларов, завален неоплаченными счетами, да тут еще и язва желудка начала кровоточить, как вдруг однажды вечером прочел в газете «Стар», что некто собирается опубликовать Канадский социальный реестр, в котором, по словам бесстыжего газетчика – внимание! – не будет ни одного еврея. Что и вдохновило Додика на то, чтобы рвануть в издательский бизнес – одновременно послужить своему народу и заложить краеугольный камень будущего несметного богатства.

Канадо-еврейский справочник «Кто есть Кто», создаваемый издательством «Маунт Синай пресс» с президентом Дадли Кейном во главе, в течение целого года был не более чем навязчивой идеей, всепоглощающей мечтой, с которой Додик ложился и вставал в своей все более задрызганной квартирке; пламенной надеждой, с которой он топал по зимним улицам, пытаясь вымучить из себя какую-нибудь чудодейственную схему быстрого оборота капитала. Нужен большой куш. Но на что ставить? Где? Как? А что, если, подумал он, попробовать тряхануть Джейка Херша, этого сентиментального дурачка?

У Джейка, приподнявшегося от рабочего до менеджера сцены, времени для него было не много. Да и ни для кого у него лишнего времени не было, за исключением разве что Люка Скотта, мальчика из хорошей семьи и драматурга, которому предстояло еще пристроить куда-нибудь свой первый сценарий. Они вдвоем снимали квартиру, иногда наперебой ухаживали за одной и той же девчонкой, но в остальном дружили преданно и были неразлучны – этакие профессиональные эпатажники и зубоскалы; всюду таскали с собой полоумную старуху Ханну, врываясь на вечеринки с единственной целью всех там фраппировать. Точно так же признанные режиссеры и писатели постарше, как обнаружил Додик, не выносили эту парочку мерзавцев, которые их нещадно мешали с грязью. Невзирая на личности, всех беспощадно зачисляли в бездарности, которые просто никому не нужны, поэтому и окопались в Канаде.

«Они бы, может, и продались, – хихикал Люк, – да только покупателей не находится».

«Их неподкупность уже не добродетель, – вторил ему Джейк, – а привычка, приобретенная по необходимости. Это как с тетей Софой, которая – ну да, не проститутка, но почему?»

Придя к ним в гости, Додик с облегчением обнаружил, что дома один Джейк.

– А вы тут классно устроились, – одобрил Додик. – Завидую.

Вырядившись в свой самый потрепанный костюм и сплевывая в платок, заляпанный кетчупом, – дескать, вот: представляешь, язва, а мне и лечиться не на что, да тут еще судебные приставы в затылок дышат, – Додик всячески старался разжалобить старого школьного дружка, будил в нем воспоминания о временах, когда они были пацанами, о детских рожицах друзей (соседей по Сент-Урбан), и, когда Джейк стал трепыхаться, заподозрив, что сейчас начнут грабить, Додик пригвоздил его к месту последним сокрушительным аргументом – ладно, мол, всё, обещаю: на выстрел больше не приближусь к Дженни – и в итоге все-таки выцыганил чек на пятьсот долларов плюс подпись Джейка на поручительстве, чтобы банк выдал Додику ссуду в две с половиной штуки баксов.

Причем вышло, что это он очень вовремя, потому что секундой позже распахнулась дверь, и ввалился Люк, пропустив вперед себя еще и Ханну.

– Ты смотри! – воскликнул он, предвидя возможность постебаться. – И кто это к нам прише-ол!

Ханна, чувствуя, что все это может добром не кончиться, спряталась в кухне, где принялась выгружать из сумки продукты и готовить ужин.

– А я – всё! Ухожу, ухожу, ухожу, мистер Скотт, сэ-эр, – забормотал Додик и испарился.

Джейк был в ярости.

– Послушай-ка, Люк, я тоже кое-кого из твоих друзей терпеть не могу, но я же так себя не веду!

– Ну да, ты ведешь себя еще хуже.

Ханна принялась их разнимать.

– Вас послушать, можно знаете за кого принять? За парочку голубых. Цапаетесь, как пара педиков на Джарвис-стрит.

Придя после ужина в редкое у нее приподнятое настроение, Ханна вдруг сверкнула черными глазами и, схватив колоду карт, стала выделывать с ней – такое! Подобной сноровки Люк не видывал в жизни. Пока Джейк давился со смеху, она мигом пошвыряла им карты – вверх рубашками, одну Люку, одну Джейку, одну себе, перевернула свою, оказался туз.

– А знаете, кто этому научил меня?

– Джо! – просияв, догадался Джейк.

Ханна кивнула и потянулась к бутылке пива. Потом стала рассказывать о муже.

– Он был лодырь от рождения, мой Барух, да и вообще свинья. Только бы пиво было, пиво он мог трескать целый день, а вечером либо по блядям, либо на борцовский матч. Он, кстати, деда твоего обкрадывал, – слышь, Янкель? Смолоду все по тюрьмам – только выйдет, и опять, и все по хулиганке. Еще за годы до того как я с ним познакомилась, – вот спроси отца, если мне не веришь, – твои предки месяца по три, иногда по четыре жили спокойно, не видя Баруха, потом вдруг заваливается в два часа ночи пьяный, молотит кулаками в дверь, морда в крови, весь блевотиной провонямши, и орет, ругается на твоего деда. Евреи! – орет. – Евреи, я вернулся! Ваш брат Барух пришел! Я дома!

Уже сели в машину, а она все предавалась воспоминаниям о муже.

– Однажды он Йосла Альтмана так избил, что тому пришлось в больнице швы накладывать. А твоего отца он ни в грош не ставил, ты знал это, Янкель? Однажды говорит ему: эй ты, знаешь, Иззи, кто ты есть? Нет? Не знаешь? Ты ошибка твоего отца. Или еще сунет ему под нос палец и говорит: на, говорит, Иззи, понюхай, это тот, который прорвал бумажку! Да он вообще был помойка ходячая, мой Барух, скандалист чертов. А жулик какой! Да вообще чеканутый. Я бы, наверное, не выдержала, померла с ним, если бы он на полгода не уехал на гастроли с франко-канадским цирком – силача изображал, жевал бритвы и гнул подковы в Шикутими, Труа-Пистоле и Тадусаке. В старину, когда в Монреале на улице Сент-Урбан не было тротуаров, а везде сплошная грязь и бордели, он непрестанно шлялся по портовым кабакам, а потом, естественно, и сам матросом на судно нанялся. Или его напоили – может, он в пьяном виде контракт подписал. Кто знает?

По настоянию Ханны они зашли в дом с ней вместе, и она за руку отвела их через детскую в подвал, в свою спальню, где, встав на стул, вытянулась – ну точно как сухая ветка – и сняла со шкафа шляпную коробку.

– Вот вы небось не знаете, что это, – и она осторожно высвободила из папиросной бумаги черную широкополую фетровую шляпу. – Это настоящая «борсалино», друзья мои. Одна из первых, появившихся в Западной Канаде. Мой Барух ходил в ней по Виннипегу. – Она смахнула слезу. – Как выйдет, бывало, на Портидж-стрит, да как пройдется, так девки прямо в исподнем поглазеть выскакивали – никогда такого не видали. Даже метисы, которые ни Бога, ни черта не боятся, и то в канаву соскакивали, чтобы дать пройти такому крутому перцу.

Домой Джейк с Люком ехали в молчании, и дома тоже говорить не хотелось, но и заснуть не могли, поэтому откупорили бутылку бренди и отворили окно, впустив летний ветерок.

Джейк объяснил, что Хершей в мире как собак нерезаных – мешок всяких троюродных сестер и братьев, толпы теток – низкорослых, рыжих дочерей зловредной второй жены Шмуля-Лейба, а также зверски затянутых в корсеты внучатых тетушек со стороны Мотки; в природе существует свой, особый, мир Хершей, такой обширный, что в детстве Джейк без вопросов принял факт появления Ханны, еще одной родственницы Хершей по мужу, которая однажды материализовалась прямо из летней знойной дымки с тремя детьми, но без мужа. Но муж, конечно, был – как не быть?

Этот самый Барух. В 1901 году дед Джейка по отцу, прихватив с собой еще и брата, уехал из Лодзи в Монреаль, где оба стали родоначальниками огромных кланов (у деда было четырнадцать детей, у его брата двенадцать); вот в чем, продолжил Джейк объяснение, кроется причина многочисленности здешних Хершей. Эту загадку он разгадал еще в детстве. Но в детстве она ему раскрылась не до конца: оказывается, причина не только в этом. Был третий брат. Барух. Дед Джейка с братом слали деньги в Польшу, чтобы Барух, из троих самый младший, мог к ним присоединиться. Вот он и приплыл, сошел с парохода в Монреале, но прошла неделя, и Барух с ними порвал, превратился невесть во что. Заявил, что шоймер-шабесом[166]166
  Буквально «стражем субботы» (ивр.).


[Закрыть] больше не будет. Демонстративно ел некошерное и готов был по субботам работать. И старшие братья отреклись от него.

В конце концов Барух то ли нанялся на судно, то ли его увезли насильно. В любом случае известно, что он плавал в Аргентину в качестве кочегара. На танкере обошел мыс Горн и докером отработал сезон в Австралии. Каким-то образом пробрался в Японию, потом торговал игорными автоматами в Китае. Жил на Таити, мыл золото на Юконе, затем обосновался в Виннипеге, где женился на Ханне, и у них родилась дочь. В это время он испытал краткий, хотя и яркий расцвет в качестве поставщика контрабандного виски. В какой-то перестрелке на границе с Монтаной Барух получил пулю, и с тех пор, насколько Джейк был об этом осведомлен, удача от него отвернулась. Рана заживала как-то неправильно, началась гангрена, и ногу ему пришлось ампутировать выше колена.

Люк встал, пошатываясь, сходил на кухню и вскипятил воды для растворимого кофе.

– Ого, уже рассвет, – сказал он. – Если только это не атомная бомба, которой на хрен снесли Этобико[167]167
  Район Торонто.


[Закрыть].

Горизонт был весь охвачен пламенем. Кроваво-красным.

– Давай девчонок позовем, – предложил Люк. – Таких, гм… каких-нибудь красоток с длинными ногами и в кружавчатых трусиках.

Времени при этом было полшестого утра.

– Слушай, а вот было бы классно самим сиськи иметь. Утром так вот спохватились, а за ними и бегать никуда не надо! – С этими словами он сел на подоконник и, злобно глядя на густеющее мельтешение машин внизу, принялся поносить Торонто и все, что с ним связано. – Ненавижу этот город. Он безобразен. А до чего провинциальный!

– Этот город вроде базы для тренировок, Люк. Нам дают пользоваться его инвентарем и оборудованием, но задерживаться здесь нельзя.

Англия! Англия! Вот должна быть наша цель, думал Джейк, и, хотя ему еще только предстояло осуществить свою первую телевизионную постановку, задачу перед собой ставил ни больше ни меньше как стать кинорежиссером мирового уровня.

– Если я в тридцать не соскочу с телевидения, брошу все.

А Люк поклялся, что его первая пьеса будет так хороша, что ее можно будет играть хоть в Лондоне, хоть в Нью-Йорке. Или вообще ничего не надо.

Казалось, едва они только рухнули и уснули, раздался звонок в дверь. Люк пошел открывать.

– Да мне не вас, не вас мне надо, мистер Скотт, сэ-эр.

Додик вперся в комнату Джейка, долго тряс его, наконец разбудил, и Джейку, хочешь не хочешь, пришлось натягивать штаны и плестись с ним в банк получать его две с половиной тысячи долларов займа.

Получили, Додик бросил через левое плечо щепоть соли, заскочили в синагогу по-быстрому поцеловать сефер тору, после чего на Джарвис-стрит Додик коснулся первого встречного калеки и зарегистрировал общество с ограниченной ответственностью «Средство реального похудания доктора Маккоя», упросив заранее обработанного знакомого, сына аптекаря из аптеки на углу, тупого, зато очень жадного баварца, сделаться его вице-президентом и предоставить свой адрес в качестве юридического адреса фирмы (для снижения расходов). Впоследствии это оказалось более чем неумно. Двумя неделями раньше, предаваясь раздумьям за полуденной чашкой кофе в заведении «У Френни» и посмеиваясь над тучной официанткой, Додик, так уж и быть, дал ей одну из своих таблеток, пообещав, что она поможет. К его изумлению, когда он заскочил в то же самое кафе через десять дней, жирная польская сука действительно похудела на восемнадцать фунтов. Даже несмотря на то, что, по ее заверениям, продолжала жрать в три горла. Еще и больше чем прежде, с аппетитом поистине ненасытным.

«Средство реального похудания доктора Маккоя», распространяемое только через заказы по почте, почти без рекламы и всецело зависящее от изустной молвы, с самого начала пошло удивительно бойко, особенно в сельской местности и шахтерских городках вроде Садбери и Эллиот-Лейка. Додик уже подсчитывал огромные будущие барыши, развалясь в кресле у Джейка дома, где, как ни глупо это выглядело, всячески пытался не замечать Люка, который одним своим присутствием портил все удовольствие. Не верите? Напрасно! Прибыли растут, скоро он вовсе скинет к чертям собачьим нью-йоркского поставщика, пилюли производить будет сам и мигом покроет сетью сбыта всю Канаду… А там, пожалуй, уволит и баварского придурка.

– Конечно, все равно же он, наверное, нацист! – с усмешкой отозвался на это Люк.

– Что ж, тебе лучше знать, согласен. Свояк свояка, как говорится…

Люк выругался; они вообще постоянно ссорились. Вновь и вновь друг на друга накидывались, были, что называется, на ножах; оба умудрялись будить друг в друге самое худшее.

Люк, выше крыши набравшийся либеральных идей, чуть ли не беременный ими, как все беременные, эту свою тяготу носил слишком уж гордо, а Додика порицал, чувствуя, что такое беспринципное делячество ему, либералу, мешает пылко защищать евреев, представительствуя от их имени перед отцом и его насмешливыми друзьями в «Гранитном клубе»[168]168
  «Гранитный клуб» – крупнейший частный элитарный клуб в Торонто.


[Закрыть].

Что касается Додика, то он Люка побаивался. И не доверял ему.

– Ты меня знаешь, Джейк. Когда я чего-нибудь хочу, я хватаю. И дерусь за это как в боях без правил. А этот твой гаденыш, он – ты же сам видишь! Ему-то что, сиди себе и жди: все равно ведь само придет. Потому что ему-то придет, таким в этой стране галушки сами в рот прыгают. Этот мир – он ведь что? А то, что он наследство, оставленное Лукасу Робину Скотту, эсквайру. А что у него внутри под этой самоиронией, этим спокойствием? Внутри у него сердце из камня, из того самого гранита. Он точно так же гребет под себя, как я и как ты, Янкель, просто он так воспитан, чтобы делать это с милой улыбочкой, все вокруг себя вымазывая патокой.

Не что иное, как интуиция, пусть даже в действие ее привел вполне реальный горестный случай, спасла Додика от того, чтобы распространить свою торговлю, как он хвастал, на всю Канаду. Как-то вечером он, попивая кофе, сидел опять «У Френни», изучал биржевые страницы «Глоб энд мэйл», и вдруг ему пришло в голову заботливо осведомиться о той самой когда-то тучной официантке. «Мария в больнице, – сказали ему. – Умирает». Сперва-то он подумал, мало ли что: может, от аборта. Или от триппера. Тем не менее во время следующей поездки в Монреаль Додик нашел франко-канадского провизора из тех, что лишних вопросов не задают, и попросил его сделать анализ пилюли, соврав, что его толстеющей жене ее дали в Мексике, куда они ездили в отпуск. А когда узнал, в чем состоит сила пилюли, прыгнул за руль и всю ночь без остановок гнал до самого Торонто, где его с охапкой новых заказов приветствовал радостный баварец на пару с его довольным папашей, который осыпал благословениями их обоих – прямо не мог на них надышаться.

– Йорген, – сказал Додик, – в наших руках прямо-таки небольшая золотая жила, верно? В том смысле, что даже при осторожном подсчете дело должно давать по десять тысяч долларов в год чистыми, причем ни работать не надо, ни капитал вкладывать, и это ведь только начало!

Напарник Додика просиял, его папаша радостно хихикнул.

– Но у меня большие неприятности.

Папаша посерьезнел, принес бутылку, плеснул в стаканы виски.

– В Лаврентийских горах у меня собственность, с ней проблемы. Налоговая задолбала. Срочно надо десять тысяч долларов. То есть вроде как бы уже вчера. Мне ужасно не хотелось этого делать, ребята, потому что мы все-таки друзья, но я нашел покупателя…

– Мы же партнеры! – проревел младший из ослов.

– …а он хитрый такой, говорит, хочу весь бизнес целиком.

– Но мы ведь партнеры, мистер Кейн! Вы моему сыну…

– Я не хочу вас обижать, но если прочитать внимательно наше с вами соглашение, то вы увидите, что я имею право в любой момент все продать.

Отец и сын возбужденно посовещались по-немецки.

– Всего-то десять тысяч! Он хочет даром. Но что я могу поделать? Меня загнали в угол.

– А если папа изыщет деньги?

– Ну естественно, уж лучше я бы вам продал. Но, ребята, давайте реально. Где вы возьмете сразу десять тысяч? – Додик немного подумал. – За десять дней! – Еще подумал. – Да еще и наличными.

В результате Додик одним ударом получил и вожделенный куш, и избавился от «Средства реального похудания доктора Маккоя». И ведь как вовремя! Потому что всего неделей позже из Эллиот-Лейка поступил первый тревожный сигнал. Двоих рабочих урановой шахты доставили в больницу в состоянии крайнего истощения. Додик радостно отложил в сторону газету, позвонил своему брокеру, с порога отмел его возражения и вложил хорошенькую сумму в игру на понижение урановых акций, после чего написал три письма в Оттаву – самым радикальным социалистам в парламенте, – приложив вырезку из газеты. Уже через три дня один из них произнес возмущенную речь, в которой поднял вопрос о радиации, представляющей колоссальную опасность для здоровья горняков.

И тут же, как Додик и рассчитывал, урановые акции покатились вниз.

– Ха-ха-а! – радовался Додик, распевая под душем. – Ха-ха-а! – путаясь в штанинах, танцевал он, надевая костюм, чтобы идти на пирушку в честь первого телеспектакля, поставленного режиссером Джейкобом Хершем. Надо же, имя его школьного приятеля, коротышки Джейка, крупными буквами сияет на экранах телевизоров по всей Канаде! «Телетеатр Дженерал моторс представляет…»

На пирушку явился и Дуг Фрейзер, и Дженни, и все девушки из труппы, и весь техперсонал, и, естественно, на длинных своих ногах прискакал блондинистый Лукас Скотт, эсквайр, по-прежнему ноль без палочки, весь по самое некуда заваленный отвергнутыми сценариями.

– Ну, как успехи, Шекспир? – рот до ушей, спросил Додик.

– Мериться со мною остроумием ты б, Кравиц, лучше даже не пытался. У тебя нет шансов.

Отступив, Додик присоединился к кружку, собравшемуся вокруг Ханны, которая, как всегда, рассказывала про Джо.

– Он у меня родился в насквозь промерзшем горняцком бараке в Йеллоунайфе при вспоможении (если это можно так назвать) всегда поддатой польки-повитухи…

Поскольку у Джейка, которого в тот момент обхаживали приятели Скотта, богатенькие гойчики, времени для Додика, похоже, не было, тот ушел рано, собираясь купить свежую «Глоб», чтобы глянуть, как на данный момент обстоят его дела на урановом фронте. А прекрасно!

Вот они – быстрые деньги, думал Додик. Реальные и позарез необходимые быстрые деньги.

Необходимые, потому что все это время Додик не прекращал трудов по созданию канадо-еврейского справочника «Кто есть Кто»; работа шла медленно, и чем дальше, тем тяжелее – понадобился презентабельный офис, внушительный банковский счет, выход на типографию и торговую сеть, и все это теперь стало доступно. Теперь он наконец сможет сосредоточиться на ловле жирных спонсоров, привлечь которых собирался обещанием перечислить десять процентов дохода еврейским благотворительным организациям.