Текст книги "Всадник с улицы Сент-Урбан"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Когда миссис Херш с Нэнси дошли до верхней площадки лестницы, Джейк юркнул в спальню – как он надеялся, незаметно.

О-хо-хо.

Дверь спальни приоткрылась. Господи, нет! – подумал Джейк. Но то была Нэнси.

– А, кецеле! – пропела она. – Сперва сисю маме искусал, а теперь вон где скрываешься!

Джейк хихикнул.

– Можно я сегодня на суд приду?

– Ни в коем случае.

– Джейк, – вновь начала она нерешительно, – я кое о чем хотела спросить тебя…

– Про «Харродс»?[37]37
  Один из самых известных в мире универсальных магазинов.
  ³⁸ 37


[Закрыть] – скривившись, сразу догадался он.

– Да.

Сразу представились шикарные, сплошь дуб и мрамор, туалеты рядом с мужским парикмахерским салоном.

– Да не станут они с этим париться. К обвинению тут ничего не пристегнешь, уточка моя.

– А как насчет твоего приятеля сержанта Хоура?

– Знаешь, я тут подумал и решил: того, что в этом участвует Хоур, не надо бояться. Он вообще-то удивительно симпатичный малый – нет, правда-правда! – и зла на меня не держит совершенно.

– Откуда ты знаешь?

– Да мы с ним уже и шутили по этому поводу…

– Ой, Джейк, ну до чего же ты наивный!

Потом, в тот самый миг, когда он хотел было ее обнять, рядом вдруг возникла миссис Херш. Джейк сразу напрягся.

– Удачи тебе в суде сегодня.

– Удача сегодня понадобится не мне, а Гарри.

– Вот уж кому бы в аду гореть!

– Мам, он все-таки мой приятель. Кроме того, мы там как бы заодно… Подельники. К тому же – как посмотреть – мы, может быть, по нынешним временам еще и мученики, тайные святые. Вроде ламед-вавников[38]38
  Ламед-вавники – 36 тайных еврейских праведников нынешнего поколения, благодаря которым Всевышний откладывает конец света. Ламед-вав – тридцать шесть (иврит).


[Закрыть]. Или наподобие Жана Жене. Ну, про него тебе все Нэнси объяснит.

С тем хлопнул дверью и был таков.

Миссис Херш опустилась на кровать.

– Вы не представляете, как тяжело быть матерью. Какая это боль…

– У меня тоже есть дети, миссис Херш. А если он окажется в заключении…

– Как вы можете такое даже думать!

– Но я должна об этом думать.

– Ну, я тогда и вовсе домой не поеду. Буду все время здесь, бок о бок с вами, пока нужна вам. Останусь, и не сомневайтесь! С замужеством вы влились в еврейскую семью, милочка, где все друг дружку всегда поддерживают. В несчастье мы всегда вместе! – Опустив глаза, миссис Херш расправила пижаму. – Это замечали многие выдающиеся социологи.

Нэнси подняла с полу коричневый кашемировый жакет Джейка и отвела в сторону скользящую на роликах раздвижную дверцу его встроенного шкафа. И слишком поздно заметила, что сзади тихо подошла миссис Херш и заглядывает через ее плечо.

– Что это? – с придыханием произнесла миссис Херш.

– Ничего, – сразу вся вспыхнув, пробормотала Нэнси.

– Ничего? Ничего себе ничего!

В углу красовалось военное снаряжение, в том числе винтовка с оптическим прицелом. Это помимо причиндалов для бодибилдинга.

– Ах, это… – Нэнси изобразила смешок. – Это не Джейка. Его приятеля… да. Он актер… вот, оставил тут…

– А как же тогда эта лживая сучонка? Нет, я понимаю, что она шлюшка, но вчера на суде ее адвокат разве не сказал, что…

– Я же говорю, это одного актера.

– Ах, актера! То есть, стало быть, для спектакля?

– Да, – сказала Нэнси. И с таким еще наж-жимом. А выглянув в окно, обратила внимание, что Джейк осторожно подбирается к террасе, на которой ничего не подозревающий младенец сучит ножками в колясочке.

С улыбкой глядя на пятимесячного кроху, Джейк исподтишка протянул к нему руку и щелкнул пальцами. Никакой реакции. Черт, подумал он, похоже на локомоторную атаксию – она же tabes dorsalis или спинная сухотка (болезнь нервной системы, проявляется в беспорядочных движениях конечностей при ходьбе). Среди прочих симптомов нарушение слуха и зрения.

Озадаченный, Джейк поднес руку ближе, снова щелкнул пальцами. Со страшным треском щелкнул. Младенец, который до тех пор счастливо гулюкал, замолк и нахмурился. Он нахмурился – это Нэнси различила даже из окна – и стал суров как Джейк, от чего ее глаза помимо воли наполнились слезами.

– Джейк, пожалуйста, перестань мучить ребенка! – крикнула она в окно.

– Я играю со своим сыном!

– Я все вижу. Отстань от него, Джейк.

Едва успев захлопнуть окно, Нэнси чуть не столкнулась с миссис Херш, оказавшейся прямо за ее спиной. Ладонь к щеке, в глазах ужас, с дрожью в голосе спрашивает:

– Он что, бывает жесток с ребенком?

– Да ну, что за ерунда, миссис Херш.

Сэмми, еще в пижамке, чуть не упав, влетел в спальню, зажимая под мышкой книжку комиксов про обезьянку Микки. Оказывается, ему не терпелось спросить:

– Чем кончается лето и начинается осень?

– Вы слышите? – уважительно округляет глаза миссис Херш. – Это в его-то возрасте!

– Да ну тебя, Сэмми, перестань. Тебе пора одеваться. В школу опоздаешь.

– Тут хитрость есть, – не унимается Сэмми.

– Слышите: хитрость!

– Чем кончается лето и начинается осень?

– Не знаю.

– Мама не знает, золотце. И я не знаю.

– Сдаетесь?

– Сдаемся, сдаемся, деточка.

– Буквой «о»!

– Буквой «о»! – Миссис Херш всплескивает руками, обнимает Сэмми. – Умница ты моя!

Обогнув кровать, Нэнси удаляется в свою ванную, но миссис Херш неотступно следует за нею, сканирует глазами полки, с жадностью вбирая каждую деталь; наконец, поднимает бутылку «Arpege».

– Какая огромная бутылка духов!

– Это туалетная вода.

Миссис Херш дергает плечом, опускает глаза. Что бы у нас ни делалось, все не так. Ее взгляд падает на биде; сразу отворачивается. С точки зрения миссис Херш – и Нэнси это отчетливо понимает, – биде это зловещий в своей развратности гоише выверт. Приспособление для оргий.

– Вы меня извините, – ровным голосом произносит Нэнси. – Мне надо помыться.

– Гм. Пойду соберу Сэмми в школу. С большим удовольствием!

Пока сидел в кабинете и ждал, когда за ним заедет на дорогущем черном «хамбере»[39]39
  «Хамбер» – ныне исчезнувшая марка дорогих английских автомобилей.


[Закрыть] его адвокат Ормсби-Флетчер, Джейк просмотрел остальную утреннюю почту в надежде на хоть какой-то знак сочувствия со стороны Люка. Нет, ничего. Первым из пачки вынулось письмо, написанное на листочке с дырочками сбоку – видимо, вырванном из перекидного блокнота.

Уважаемый мистер Херш!

Как Вы, конечно, поняли, увидев, какую бумагу я вынужден использовать для корреспонденции, находясь в стесненных обстоятельствах, я не склоняюсь перед ними, но без стеснения прошу о благосклонности, не обязательно для Вас обременительной.

Так, понятно. Всякую муру пропускаем… что в конце-то?

Несмотря на тяжелое состояние, в котором находится сегодня Театр, я все же вынужден кормиться своим единственным талантом, а потому полагаюсь на Вашу милость и нижайше молю не обрекать меня на профессиональную гибель. Мне быть или не быть – TV or not TV – то Вам решать.

Сам свингер и друг всех свингеров,

Джадд Вард

Дальше косяком пошли просроченные счета. На розовых бланках… а, это из детского садика в Саннингдейле. Уведомление о задолженности из банка «Барклайс». Ежеквартальный отчет накопительного инвестиционного фонда. Просьба денег от движения «Борьба с апартеидом». Журнал «Сатердей найт». ТЕМЫ ДИСКУССИЙ: «НАШИ ДЕНЬГИ… ИЛИ ДЕНЬГИ ДЯДИ СЭМА?» «ЧТО ДУМАЮТ ФРАНКОЯЗЫЧНЫЕ КАНАДЦЫ О СЕКСЕ». Письмо какого-то секретаря недавно учрежденного общества всяческих меньшинств, в котором тот заверяет, что с неослабевающим интересом следит за делом Джейка и желает ему отменной британской удачи. Еще он просит Джейка поставить свою подпись под Сексуальным биллем о правах, который крайне необходим всем тем, кто нуждается в визуальной стимуляции либо кому требуется причинять и испытывать боль, а также некрофилам, тем, кто практикует любовь втроем, ну и трансвеститам, понятное дело, предусматривается создание клубов для встреч так называемых девиантов со взаимно встречными сексуальными запросами. К примеру, эксгибиционистам там можно будет без опаски выставляться напоказ перед избранной аудиторией вуайеристов. Еще это их общество намерено направить петицию в парламент, конкретно в адрес известных секс-девиантов среди парламентариев, – чтобы положили наконец начало порнографическому социальному обеспечению. В дальнейшем они надеются организовать мобильные публичные дома для обслуживания больниц и домов престарелых, а также отдельных индивидуумов с физическими недостатками, калек, парализованных, пожилых и психически неадекватных.

Пришла также обычная толика непристойных писем от незнакомок, которые следят за его делом по газетам, с той только разницей, что нынче утром свою фотографию приложила только одна из них. На фото красовалась рыхлая голая баба лет где-то, видимо, под сорок, стоящая на коленях в измятой и развороченной постели. Она зазывно улыбалась невидимому фотографу, руками поддерживая огромные круглые груди и пальцами сжимая соски. «КАК НАСЧЕТ ПОТРАХАТЬ МЕНЯ, ИЗВРАЩЕНЕЦ?» – было начертано помадой на обороте снимка.

Тут в комнату заскочил Сэмми и требовательно осведомился:

– А почему не ты меня сегодня в школу ведешь?

– Я не могу. Опять с утра надо быть в Вест-Энде. Тебя бабушка отведет.

– Похмелье мучит?

– Ну, как бы да. – Джейк поманил сына к себе. И, понизив голос, спросил: – Что нового слышно про Тиббита? – Его одноклассник по фамилии Тиббит уже успел прославиться как футбольный вундеркинд.

– А ты Молли не скажешь?

Джейк пообещал.

– Его переводят в Лидс. За него денег дали двадцать один фунт!

– Да он, поди, больше стоит!

Откуда-то уже неслись призывы миссис Херш.

– Ну, ты меня тогда веди в школу завтра, ладно?

– Завтра суббота… Да, кстати, Сэмми!

– Чего?

Что им положено говорить? В детстве я от отца был далек, а теперь уж поздно. Да и вообще, между прочим, со следующей недели я, не ровен час, могу на некоторое время оказаться постояльцем тюрьмы ее величества в Дартмуре. Пока не выйду, гордый и постройневший.

– Мне хорошо с тобой. И нравится всюду водить тебя. Ты молодец. Теперь поторопись, а то опоздаешь.

Пять минут спустя раздался звонок в дверь, и Джейк, отворив окно, крикнул Ормсби-Флетчеру:

– Иду, иду!

Ваша милость, взгляните на это следующим образом. Кругом вовсю ширится сексуальная революция. Все эти суперсовременные отчаянные белые негритянки готовы по сто раз на дню ноги раздвигать, лишь бы…

Вполне вас понимаю, мистер Херш.

Пока Джейк выкарабкивался из черного «хамбера» у здания Олд-Бейли, адвокат Ормсби-Флетчер, нынче опять, как всегда с утра, обескураживающе веселый, продолжал что-то чирикать, издавать какие-то ободряющие звуки…

Над главными воротами выбит в камне девиз:

Да защищен будет Бедняк и Дитя его;

Обидчик же их – покаран.

А если их Обидчик сам и Бедняк, и Дитя его, как тот же Гарри?

Напоследок Ормсби-Флетчер поднял вверх большой палец, на что Джейк в ответ подмигнул. Самым своим залихватским манером.

Джейк хорошо знал, что в позорных списках обвиняемых Лондонского уголовного суда номер один имена и евреев, и белых канадцев-протестантов присутствуют издавна и во множестве. Так что первым ему здесь уже не быть.

В 1710 году, когда Джонатан Уайлд, Князь грабителей, слыл неоспоримым numero uno всего лондонского дна, его незаменимым подручным был шахер-махер, но имени Авраам. «Этот израэлит, – говорится в „Ньюгейтском календаре“[40]40
  Ньюгейтский календарь (с подзаголовком «Кровавый регистр злодеев») – первоначально ежемесячный перечень казней, составлявшийся смотрителем Ньюгейтской тюрьмы. Содержал жизнеописания известных преступников. Весьма популярный в свое время образчик нравоучительной литературы XVIII–XIX веков.


[Закрыть], – оказался удивительно верным и полезным его приспешником». Действительно, слишком уж часто фальшивомонетчики, разбойники, воры, шулера и мошенники всех мастей при поимке клялись, что всю свою неправедную добычу сбыли некоему еврею в Уайтчейпеле. Что же до более современного еврейства, то был такой лорд Джордж Гордон[41]41
  Лорд Джордж Гордон (1751–1793) – шотландский аристократ и английский политик. Будучи членом парламента, выступал за предоставление независимости американским колониям. Принял иудаизм и, в частности, за это подвергся репрессиям.


[Закрыть], зачинщик беспорядков, случившихся 2 июня 1780 года. Толпа под его водительством подожгла Ньюгейтскую тюрьму, причинив значительные разрушения, и разграбила здание суда на Олд-Бейли. На этом не успокоившись, лорд Гордон принялся распространять клевету на Марию-Антуанетту и графа д’Амедара, но определенно ненормальным его признали лишь после того как он «…был обнаружен в Бирмингеме с длинной, по еврейскому обычаю, бородой, и выяснилось, что, подвергшись обрезанию… он упорно исповедует иудейскую веру». Прежде лорд, а теперь реб, Гордон несколько лет еще влачил существование в Ньюгейте, ежедневно молясь и блюдя в камере кашрут, пока не умер от тюремной лихорадки. Когда-то властный предводитель толп, он умер, как свидетельствует «Ньюгейтский календарь», в окружении отбросов общества – «…негров, евреев, цыган и всяческого сброда».

Общественный климат мало улучшился и к 1880-м годам – во всяком случае, судя по тому, как утонченный Монтегю Уильямс, адвокат и королевский советник, жалуется в своих мемуарах на мешавших ему «обтерханных евреев с хмурыми лицами», которые слонялись около здания суда. В 1887 году обтерханные евреи вдруг объединились в дерзкие банды и объявили о своем намерении освободить приговоренного преступника – убийцу Эзру Липски[42]42
  Израиль Липски (1865–1887) – еврейский иммигрант. Обвинен в убийстве соседки посредством вливания ей в глотку азотной кислоты. Обстоятельства его обнаружения (под кроватью убитой и с ожогами полости рта той же кислотой) были весьма очевидны, и все же доказательная база многим показалась недостаточной; видные деятели еврейской общественности и даже члены парламента ходатайствовали об отмене приговора, однако Липски все-таки был повешен.


[Закрыть], так что охранникам Ньюгейтской тюрьмы в день казни польского еврея пришлось даже вооружиться револьверами. Впервые в истории.

Что касается англо-канадских своих предшественников, по некоторому сходству обстоятельств Джейк выбрал из них для пристального рассмотрения лишь одного: косоглазого сексуального маньяка и наркомана, закончившего в Монреале Макгилльский университет, – доктора Томаса Нейлла Крима, растленного завсегдатая публичных домов Южного Ламбета, о котором Джон Холлингсхед в своем труде «Лондон в лохмотьях», опубликованном, правда, за тридцать лет до появления там Крима, писал так: «Дома здесь поражают всеми мыслимыми проявлениями жалкости и грязи», а «лица, что посматривают из узеньких окошек, желты и отвратны; да и выглядывают-то если не еврейки, то ирландки…»

Томаса Нейлла Крима, родившегося в 1850 году в Глазго, родители привезли в Монреаль ребенком. В возрасте двадцати двух лет он поступил в Макгилл и через четыре года его окончил – еще один иммигрант пробился наверх: получил диплом врача. «Прекрасный работник, умнейший юноша, – писал о нем его профессор, – однако подвержен странным идеям – чудовищно странным идеям, должен признать; так что я уж и не знаю, до чего они могут его довести».

А довели они Томми для начала до убийства с помощью морфина девушки из Торонто, на которой ее разгневанный папаша заставил его под дулом пистолета жениться. Пока молодая женщина умирала у Крима на руках, он рыдал от напускного горя, а затем сразу сбежал в Иллинойс, где, использовав стрихнин, разделался со стареющим фермером, чтобы не мешал наслаждаться его неугомонной женушкой. Такая необузданность стоила ему десяти лет тюрьмы, выйдя из которой, он уплыл в Лондон. В Лондоне косоглазый доктор напропалую предавался разврату, заодно отравив по меньшей мере шесть filles de joie[43]43
  Проституток (фр.).


[Закрыть] за год, четыре из которых умерли в муках. Лишь после этого он был пойман и в 1892 году отправлен на виселицу, у подножья которой заявил, что он и есть тот самый Джек-Потрошитель.

Вот так очередной враль-канадец пытался крепко отметиться в Лондоне.

Возможно, это общая тенденция, размышлял Джейк, сидя в выгородке, которая называется скамьей подсудимых, и скромно опуская глаза, как только кто-нибудь из присяжных на него взглядывал. Быть может, приезжающие в Лондон провинциалы из колоний всегда были неравнодушны к нимфам панели?.. Что ж, это очень, очень даже возможно.

А в голове тем временем сложилась песенка:

 
Я не вор, не растлитель, не пакостный жид,
Не священных основ сокрушитель,
А беспечный любитель со всеми дружить,
И вот на тебе: Джейк-Потрошитель!
 

6

Не прошло и часа после ухода Джейка, как зазвонил телефон.

– Да, – сказала в трубку миссис Херш, – дома, дома. Что мне сказать, кто просит?

Но не успел звонивший отчитаться, встрепенулась Нэнси:

– Что? Меня?

– Ну не меня же, – слегка насупилась миссис Херш, протягивая трубку.

Нэнси трубку взяла, взамен предоставив свекрови младенца.

– Пожалуйста, снесите его в кухню. Если хотите, можете дать ему бананового пюре.

– Нет, вы такое видали? Вот так вдруг, прямо без борьбы Форт Нокс сдает свой золотой запас! Вся гигиена побоку, и я уже гожусь кормить внука!

– Да, конечно, – нежным голосом заворковала Нэнси. – Ну, только если к пяти я вернусь. Он позвонит, как только в суде объявят перерыв…

– Вы что, куда-то уходите? – потрясенно вопросила миссис Херш.

– Похоже, что да, – ледяным тоном ответствовала Нэнси.

– А если в полдень позвонит адвокат, что я ему скажу?

– Скажете, что я поехала в «Форест-миер-гидро»[44]44
  Оздоровительный комплекс.


[Закрыть] лечиться клизмами. Миссис Херш, ну в самом деле, должна же я воздухом дышать! Хоть иногда! Совсем-то уж нельзя же!

Нэнси взяла ребенка на руки, покачала, помурлыкала. Уснул. Молли у миссис Херш была занята на кухне – при содействии бабушки безмятежно строила дом из комплекта «лего», пока там не появилась Нэнси, причем уже не в слаксах, а разодетая в пух и прах, что называется, в наряде от Пуччи-шмуччи (не в обиду будь сказано) и пахнущая, как парфюмерная лавка. Ну уж и отхватил мой Янкель себе прынцессу! Та одарила миссис Херш улыбкой. Впрочем, почти незаметной.

– И пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь! Молли пусть будет умницей, пойдет поиграет в саду. У Бена следующее кормление в четыре. Я тысячу раз успею вернуться; а до тех пор он все равно будет спать.

Оставшись в доме одна, миссис Херш на сей раз не стала с пристрастием изучать содержимое огромного – от стены до стены – отделанного кедром платяного шкафа, тем более что все имеющиеся в нем экстравагантные шмотки от Диора и Симонетты, Сен-Лорана и Ланвена уже были ей более или менее известны. Шуровать в бесчисленных ящиках с бельем было лень – там тоже все загадки разгаданы. Экая она у Янкеля цаца – прямо куда там: трусы ей подавай шелковые! Занозу в зад небось и то потребует не иначе как из красного дерева.

Приобняв Молли, миссис Херш велела ей идти в сад, обещав после обеда подарок, а сама поднялась на чердак в кабинет Джейка, где у него, между прочим, маминой фотокарточки нет как нет. Папаши, патентованного идьёта, – этого есть. Ну, Нэнси – понятно. Но ему тут что, на стенах места мало? Боже ж мой, хватило даже для вырезок из немецких журналов: вон какой-то фон Папен, еще и с семейством, фрау Геринг в магазине, какой-то эсэсовский генерал, вот картинка с корявой мазней, будто бы изображающей фельдмаршала Монтгомери. На него место есть. На всех место есть. А на мамочку? А на мамочку-то и нету!

Один шкаф почти пуст. Потому что и седло, и причиндалы для верховой езды, которые у него здесь хранились, все чохом переехали в Олд-Бейли. Теперь это вещественные доказательства обвинения. Зато в другом шкафу, к несказанному ее удивлению, обнаружились консервные банки – множество банок с консервами. Несколько полок, уставленных рядами и штабелями банок. Жестянок, какие бывают с супом, жестянок как с сардинами, жестянок как с тушенкой. Прямо супермаркет какой-то! Самое дикое то, что все без этикеток. Этикетки все до единой содраны. Миссис Херш взяла жестянку, которая, на ее взгляд, могла быть с лососиной или тунцом – что то, что другое, без разницы, – и спустилась в кухню, где, как подсказывал ей горький опыт, везде один сплошной дрек.

В холодильнике бекон и сосиски из «Харродса», какой-нибудь еще, может быть, копченый угорь, а буфет набит консервированными крабами и омарами, мидиями, улитками, бобами со свининой и прочим всевозможным трейфес – и никакой тебе гефилте фиш[45]45
  Фаршированная рыба (идиш).


[Закрыть] или кошерного салями. Позвонить в магазин Селфриджа[46]46
  Гарри Гордон Селфридж – основатель сети магазинов. Во времена написания этой книги, собственно, сети еще не было, но был огромный магазин на Оксфорд-стрит, который открылся в 1909 г. Но и тогда у Селфриджа уже был отдел, где торговали кошерными продуктами.


[Закрыть] ее высочество конечно же забыла!

А как она набирает номер – о, это надо видеть: крутит диск карандашиком, а то не дай бог сломает ноготь; они у ней длиной чуть не по футу каждый. Ладно хоть должны быть помидорчики и салат. С рыбкой, уж какая там ни окажись, пойдет за милую душу.

Но, открыв немаркированную жестянку, миссис Херш над ней остолбенела. Там оказалась клейкая желеобразная субстанция с решительно отвратным запашком.

Наверное, свинина, подумала она и судорожно отпихнула банку от себя подальше.

7

Когда Джейк познакомился с ней на вечеринке у Люка, Нэнси спросила: «Вы писатель?» – почему-то не включив в вопрос напрашивающееся словечко «тоже».

– Зачем? – ответил он, слегка обескураженно. – Я режиссер.

Ну да, с его стороны это было самонадеянно, и еще как, но все же это лучше, чем то, как он с недавних пор повадился представляться: «Я режиссер. Но не такой, какого вы искали. Такого, как я, и искать бесполезно: надо хватать, пока он в городе».

Дело было в 1959-м, сразу после триумфального приема, который пьеса Люка имела в театре «Ройал Корт», тогда как Джейк в те времена, балансируя в полуподвешенном состоянии, ждал возможности поставить свой первый фильм и чудовищно много пил.

Придя на вечеринку к Люку буквально на следующий день по приезде в Лондон, зажатая в галдящей толпе незнакомцев, Нэнси все время чувствовала на себе тяжелый взгляд темноволосого курчавого мужчины, который ко всему прочему еще и сутулился. Плоховато выбритый, в галстуке с приспущенным узлом и выбившейся из мешковатых штанов рубашкой, Джейкоб Херш норовил затесаться в каждую компанию, к какой бы она ни подошла. Оценивал и изучал высоту и полноту ее грудей, изгиб линии попки, приглядывался, не толстовата ли лодыжка – а то, может, еще какой изъян обнаружится? Стоило ей опуститься на диван и, увлекшись беседой с каким-то актером, закинуть ногу на ногу, не без самолюбования демонстрируя, какие длинные у нее ноги, как он, нисколько этим уже и не удивив ее, сразу сел со стаканом в руке на пол напротив и стал с пугающей скоростью подползать. Явно пытаясь при этом разглядеть то место, где кончается чулок. От ярости покраснев, Нэнси на миг подумала, не задрать ли платье, снять трусы да и кинуть их бесстыжему обалдую прямо в его унылую морду. Но вместо этого лишь сдвинула ноги теснее и одернула юбку. Впрочем, нет – вряд ли он просто озабоченный мелкий поганец; скорее парень чувствует ее недостижимость и всячески себя настраивает искать и находить в ней недостатки. Будучи исключительно привлекательной девушкой, к вниманию таких субъектов она уже привыкла, немало натерпевшись от них в университете. Да, вот кого ей Джейк напоминал: какого-нибудь до оскомины нахватанного, невыносимо начитанного зубрилу-третьекурсника, вообразившего себя интеллектуалом. Бывают такие – знаете? – как правило, почему-то еврейские мальчики, напичканные невнятными, жутко пафосными стихами без знаков препинания и заглавных букв; от соседства с нею они дико возбуждаются, но слишком неловки (да и трусоваты), чтобы подойти и заговорить – а ведь чем черт не шутит, вдруг да и получится назначить свидание! Но где им! Вместо этого они садятся в студенческом буфете за соседний с нею столик и начинают агрессивно перед всеми выделываться. Или громко обсуждать ее нарочитую, по их мнению, холодность. А еще бывает, втиснется такое хамло на лекции рядом с ней и давай слепить блеском вопросов к профессору. Любили они и высмеивать ее, особенно перед девчонками, которым с внешностью повезло меньше, просто на нет исходили от жажды мщения за предполагаемую неприступность. Хотя и приступать-то не пытались: кишка тонка, зато слухи о ее тайных сексуальных похождениях распускали такие оскорбительные, что, бывало, у нее слезы на глаза наворачивались. И не важно, что она предпринимала все мыслимые меры, чтобы не провоцировать, не быть слишком заметной: ходила в мешковатых свитерах, чуть не монашеских юбках и туфлях без каблука. Всячески тихарилась, лишь бы не приваживать тех самых парней, заинтересованности которых другие девицы изо всех сил добивались. Она же добилась только того, что все поняли: Нэнси Крофт не наш человек; ну да, вся из себя, да и фигурка тоже, но – холодная и чужая.

Джейк с бокалом в руке хвостиком тащился за нею следом, всегда чуть отступя от ее кружка. Если она осмеливалась что-нибудь сказать про Лондон или отпускала замечание о только что виденном спектакле, он с комментариями не лез, но снисходительно усмехался, будто говоря: вот дурочка! Если помимо воли втягивалась в разговор с занудой, глазами выражал порицание, с брезгливым видом поднимая бровь: что, мол, страдаешь, терпилица! Не можешь, что ли, отшить? Таскаясь за ней из комнаты в комнату, он, видимо, изнемог и дважды в разговор все же вмешался. В первый раз когда мужчина, что-то прошептавший ей на ухо, заставил ее рассмеяться. Он тут же ни с того ни с сего грубо встрял, а когда почувствовал, что тому мужчине это как с гуся вода, стал его язвительно расспрашивать о жене и детях. Во втором случае, когда мужчина рядом с нею был выше него ростом и симпатичнее, ему вдруг показалось, что она как-то слишком уж благосклонно принимает ухаживания, и тогда он просто схватил мужика за рукав и под благовидным предлогом куда-то чуть ли не силком уволок. В общем, Джейкоб Херш с нее глаз не спускал, даже долить в бокал не отлучался, если сокровище, по его мнению, не было в это время в должной безопасности, зато, когда она разговорилась с явным гомосексуалом, счел момент подходящим и, широко ухмыляясь, на нетвердых ногах поплелся прочь.

В конце концов Нэнси не выдержала и сунула ему свой пустой бокал.

– Вы не могли бы раздобыть мне что-нибудь выпить?

– Кто – я?

– Ну да, если вам не трудно.

– ВыизвинитемынезнакомыяДжейкобХерш.

Вот тогда-то она и спросила его: «Вы писатель?», почему-то не включив в вопрос уподобляющее словечко «тоже», а он ответил: «Зачем писатель? Я режиссер!», тем самым предоставив ей возможность улыбнуться.

Он тут же мстительно контратаковал:

– Только не говорите мне, что вы актриса!

– Нет, я не актриса.

Получив назад свой бокал, она повернулась к нему спиной и принялась болтать с кем-то другим, нарочно демонстрируя жаркую вовлеченность. Но тут ощущение того, как он шарит взглядом по ее спине, особенно подолгу задерживаясь на попе, стало совершенно нестерпимым – настолько, что она сперва даже хотела нагло покрутить ею, повилять перед его носом, но не решилась, а, наоборот, собравшись с духом, скользнула в сторону, прижалась спиной к стене и вдобавок как ширмой заслонилась от него собеседником, только бы лишить этого «Джейкобхерша» возможности смотреть на нее так плотоядно. А когда собеседник-ширма оказался занудой (еще один боец на ристалище неуемных рыцарских эго), она внезапно извинилась и пошла надевать пальто.

– Люк, пожалуйста, вызовите мне такси.

Тут чьи-то неуклюжие руки перехватили пальто, стали ей его подавать.

– Я подвезу, у меня машина.

То был, конечно, Джейк, и он не спрашивал. Почти повелевал.

– Да нет, я уж пешочком. Хочется, знаете ли, продышаться.

– Вот и мне тоже! – радостным петушком пискнул Джейк и, не ожидая приглашения, последовал за нею.

Пока вместе не завернули на Хэверсток-хилл, шли молча, ветер развевал длинные черные волосы Нэнси, а на ее бледном овальном лице преобладало удивление.

– Ну вы и красавица! – сердито буркнул Джейк.

– Спасибо.

– Хотя ведь вам, должно быть, не впервой это слышать, – пробормотал он, пожав плечами.

– Нет. Не впервой.

– Зато от меня вы это слышите впервые! – вдруг заорал он, грозя ей пальцем. – А я не каждой это говорю! Как Шапиро. Этот болтун, подонок речистый.

– А кто это?

– Да тот, который вам ушки нализывал.

– А, так вот, значит, кто это был! – воскликнула она с наигранным интересом.

– А вы в Лондоне живете или так, наездом?

– Я еще посмотрю, понравится мне тут или нет.

– Вам понравится, – заверил ее он.

– Тогда, значит, решено?

– А что же так саркастически?

– Да мне бы еще работу найти.

– А может, я помогу? Что вы умеете?

– Показывать стриптиз на вечеринках.

– Нет, серьезно, кто вы по профессии?

– Какая вам разница?

– Но вы же не социальный работник, черт побери!

– Вы что, хотите прекратить знакомство?

– Или, не приведи господи, детский психолог!

– Пока не угадали.

– Вы богаты?

– Мой отец бизнесмен, торгует обувью.

– Уже интересно.

– Н-да-а, ну и странный вы парень!

С тем они и подошли к дверям ее жилища на Аркрайт-роуд. Она ковыряла замок ключом, он медлил.

– Так уж и быть. Можете зайти, рюмку напоследок налью. Если пообещаете вести себя прилично.

В знак согласия он кивнул, но его улыбочка ей не понравилась.

– То есть вам должно быть ясно, – не успокаивалась она, – что в постель к себе я вас не приглашаю.

Готовя напитки, она посматривала на него через окошко в стене, разделяющей кухонный стол и обеденный – как он брал в руки журналы и словно взвешивал, будто судья, который взвешивает улики. Понятно: два года строгого режима за «Вог»; за «Эль» еще шесть месяцев одиночки. «Лейдиз хоум джорнэл»?! Все, голову с плеч! Ага, вот потянулся к полкам, проверяет книжки – где тут дурной вкус притаился? А модный хлам? Довольно хихикнул: видимо, нашел и то и другое. От души забавляясь, она не стала объяснять, что квартира ею подснята со всем содержимым. Но тут Джейк наткнулся на «Избранные рассказы» Исаака Бабеля, книжка лежала на кофейном столике. Схватил. Полное недоумение.

– И вы что же, вот это – читаете? – почему-то с обвиняющей интонацией спросил он.

– Да нет. Я надеялась, что мне удастся затащить сюда вас, вот и выложила – специально, чтобы произвести впечатление. А что – по-вашему, следует?

Джейк отдернул руку, глаза сузились. Весь обмяк.

– Извините, – проговорил он.

– Весь вечер вы ко мне будто приценивались. Какое у вас на это право?

– Никакого. Давайте завтра сходим пообедаем.

Но оказалось, что у нее билеты на «Гедду Габлер».

– Да ну, она у них ужасно поставлена! – рассердился Джейк. – Не спектакль, а уродище какое-то. Этого их недоноска назначь регулировщиком на перекрестке, и то не справится, – и давай поносить сперва Бинки Бомонта, «Ройал Корт» и Дональда Албери, а потом, увлекшись, и Артура. Рэнка[47]47
  Хью «Бинки» Бомонт (1908–1973) – английский театральный менеджер и продюсер; Дональд Албери (1914–1988) – английский театральный импресарио; Джозеф Артур Рэнк (1888–1972) – кинопродюсер, основатель мощного британского кинообъединения «Рэнк организейшн».


[Закрыть], да и вообще режиссуру – что в «Гранада телевижн», что на Би-би-си. Наконец Нэнси не выдержала:

– Я очень, очень устала. Ведь я приехала только вчера, вы же знаете.

Джейк вскочил, опорожнил бокал.

– Я так и не сделал попытки, потому что вы не велели… Но может быть, надо было? Может, вы на самом-то деле это не всерьез?

– Нет, я всерьез. Честно.

Но поцеловать ее он все-таки попробовал. Поцелуй остался безответным.

– О’кей, о’кей, всерьез, все понял. А можно мне встретить вас у театра? После спектакля съездим куда-нибудь, пообедаем.

– Я буду там не одна.

– Во как! А с кем?

– Вас это касается?

– Вам что – стыдно сказать?

Что ж, она сказала.

– Ах вот он кто… Бог ты мой! – И он горестно прижал ладонь ко лбу. – Бедное дитя! Он же сволочь каких мало.

– Вроде Шапиро?

– Хуже. Один из самых злостных притворщиков в городе. Будет называть вас кошечкой и зайчиком, выделываться в ресторанах и всячески вешать лапшу. Зачем вам с ним встречаться?

– Мне кажется, вы… как-то многовато на себя…

– А как насчет вечера в четверг?

– На четверг мы договорились с Люком.

Это его, похоже, вконец доконало. Не возражал. Не грубил. Просто тихо, тихо пошел к выходу.

– А вот в пятницу я вечером свободна.

Однако в четверг всего за десять минут до момента, когда должен был прийти Люк, у Нэнси зазвонил телефон.