Текст книги "Всадник с улицы Сент-Урбан"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

Когда Франко гордым победителем вошел в Мадрид, Джейк с приятелями с улицы Сент-Урбан сидели на завалинке, оплакивая уход из спорта Лу Герига[77]77
  Генри Луис «Лу» Гериг (1903–1941) – знаменитый бейсболист, особенно запомнившийся болельщикам тем, что в возрасте 36 лет был вынужден оставить спорт из-за редкой и смертельной неврологической болезни.


[Закрыть], который первым дал им понять, что люди смертны. Вторжение в Польшу для них было всего лишь фотографиями, которые они приклеили на первые страницы альбомов, посвященных Второй мировой войне, начавшейся так полюбившимся всем и каждому музыкальным фильмом «Волшебник из страны Оз». В отличие от старших братьев они могли лишь гадать, как повели бы себя в бою. Собирали алюминиевые кастрюли для изготовления «спитфайров» и с нетерпением ждали, когда же война закончится, чтобы Билли Конн[78]78
  Уильям Дэвид Конн (1917–1993) – американский боксер полутяжелого веса, знаменитый своими схватками с тяжеловесом Джо Луисом. В мае 1941 г. Конн был близок к победе, но в 13-м раунде получил от Луиса нокаут. Оба в 1942 г. были призваны в армию. В 1946 г. состоялся их матч-реванш, но победить Конну так и не удалось.


[Закрыть] мог снова испытать судьбу. Во время Холокоста их родители делали деньги на черном рынке, а сами они познавали первые радости мастурбации. Десятилетние сопляки, им-то призыв не грозил, они сперва высмеивали дядьев и старших братьев, из осторожности не спешащих записываться в армию, потом с рассудительностью, подобающей старости, до порога которой уже и впрямь становилось рукой подать, подстрекали молодых парней жечь призывные повестки. Были мальцами-задирами, от горшка два вершка, а уже отчаянно фанатели, свистя в два пальца со всевозможных галерок времен войны; стали моральными авторитетами, вдохновителями политических акций и петиций, так ни разу и не испытав себя на полях сражений. Своему веку всерьез ни разу не понадобившиеся, сделались сами себе смешноваты. Слишком молодые, когда надо было отправляться под пушечный огонь в Европу, теперь они стали слишком старыми, толстыми и морально замороченными, чтобы носить флаг под рубахой.

– Когда подытожат наши достижения, – сказал как-то раз Люк, – выяснится, что наш единственный реальный вклад это слово «fuck», которое мы взяли с забора и внесли в литературный канон. Люди вон «Искру» издавали, а мы «Скру»![79]79
  «Скру» («Screw») – порнографический еженедельник, выходящий в США с 1968 г.


[Закрыть] На месте Троцкого у нас изгнанник Жироди[80]80
  Морис Жироди (1919–1990) – французский издатель, владелец «Олимпии-пресс», где издавались Жан Жене, Набоков, Беккет и другие авторы, чьи произведения в сороковые – пятидесятые годы XX в. считались порнографическими. В 1964 г. издательство закрыли, и Жироди было запрещено заниматься издательской деятельностью во Франции.


[Закрыть]. Вот помяни мое слово: рано или поздно мы непременно вытащим это дело на сцену, где можно будет вдобавок к радости от реакции зрителей словить кайф от пресловутого процесса совокупления.

Вместе с тем Джейк считал, что их поколение зажимают. Или, вернее, оно зажато между двумя другими, яростными и плотоядными, – поколением все под себя подмявших обиженных стариков с одной стороны и молодых незнаек с другой; справа перестраховщики-банкиры, отчаянно пытающиеся защититься от наседающих слева сокрушителей основ. Лично для него это оказалось чревато тем, что, стоило ему споткнуться, на него тут же набросились с двух сторон: первые будут теперь судить, вторые обвинять. Ингрид подымет жалобный вой, а господин судья Бийл[81]81
  Так называют в Англии судей Высокого суда правосудия (High Court).


[Закрыть] будет ей с важным видом поддакивать.

Чего он не мог вразумительно объяснить Нэнси, так это почему вся эта катавасия с судом не столько угнетает его, сколько бодрит: что-то и впрямь вдруг стронулось, пришло в движение. В каком-то смысле даже завертелось. С самого начала он только того и ждал, когда же внешний жестокий мир начнет крушить их маленький мирок, пропитанный любовью, но замкнутый в себе и ото всех отъединенный денежным коконом. А времена настали – ох, лихие! Доброта и ласка в отдельно взятом доме стала, похоже, просто невозможна (во всяком случае, без разложения и распада), подобно тому как невозможен социализм в отдельно взятой стране. Поэтому с первых же их с Нэнси медово-безмятежных дней он ждал прихода вандалов. В первую очередь всякого рода обиженных, лишенных справедливой доли. Выживших узников концлагерей. Голодающих Индии. Изможденных африканцев.

От начала времен до 1830 года численность человечества достигла одного миллиарда. Еще миллиардом больше на планете стало через сто лет. На появление третьего миллиарда ушло всего тридцать лет. А к концу XX века Землю будут населять целых шесть миллиардов двести пятьдесят миллионов жителей – чуть ли не в два раза больше, чем сейчас. При том что уже сейчас половина населения планеты недоедает, а четыреста пятьдесят миллионов существуют на грани голодной смерти. Что же будет еще через тридцать пять лет?

– А я скажу вам, что будет, – думал Джейк. – Придут сумасшедшие китайские хунвейбины и потребуют свое, за ними подтянутся черные фанатики, которые и сейчас живут только ради мести. Придут талидомидники[82]82
  Талидомид – чудо-лекарство (снотворное, обезболивающее, противорвотное и т. д.), которое с 1957 г. поступило в продажу и широко рекламировалось во многих странах. В 1961 г. выяснилось, что при приеме беременными оно вызывает у детей врожденные уродства. Жертвами талидомида стали по разным оценкам от десяти до двадцати тысяч человек.


[Закрыть] и прочие всякие паралитики. Униженные и оскорбленные. И не пытайся запираться на засовы. Войдут в окно!

Джейк даже не удивился, когда из его одержимости Всадником, как чертик из коробочки, выскочила Руфь.

Которая наслала на него Гарри.

Который, в свою очередь, озаботился появлением Ингрид.

Пророк Элиягу когда-то разочаровал его, так и не явившись пригубить вина из серебряного кубка за пасхальным столом. Зато вандалы не промедлят! После всех этих лет ожидания наконец пришли: ну-ка, Джейкоб Херш, муж, отец, сын, домовладелец, инвестор, сибарит, киносказочник, – пожалуйте к ответу!

«В 1967 году, когда четыреста пятьдесят миллионов человек голодают, когда даже в благостной Англии, где золотым общественным стандартом является алкоголизм, наркомания и бессмысленная жестокость и по меньшей мере восемнадцать процентов населения имеют доходы ниже прожиточного минимума, мне, Джейкобу Хершу, потомку Дома Давидова, заплатили пятнадцать тысяч фунтов, чтобы я не снимал кино, а тихо-спокойно жил, занимался с женой любовью на крахмальных чистых простынях, обучал свое потомство в частных школах, беспокоясь только об излишнем весе, набранном благодаря обжорству, и переживая лишь из-за того, что время активного отдыха трачу на пьяный разгул. Вдобавок я преисполнен зависти к более удачливым друзьям и ругательски ругаю тех, кого чаще приглашают на презентации. Я выражал недовольство леностью домашней прислуги. Я жаловался на падение качества изделий промышленности – того самого качества, что когда-то традиционно питало национальную гордость британцев, негодовал по поводу роста цен на вино. Во времена, когда богатые становятся всё богаче, а бедные всё беднее, я живу себе припеваючи. Как очень точно однажды выразил это Люк, если мы и впрямь все на „Титанике“, то я, по крайней мере, иду ко дну первым классом.

Аминь».

Разбудило Джейка шарканье тапочек. Вошла мать.

– А Нэнси в курсе, что ты каждый месяц посылаешь деньги какой-то женщине в Израиль?

– Мам, кабы я знал, что ты роешься в моей почте, я бы уже на люстре висел! Вот ей-богу!

– Письмо лежало на полу. Я только подняла. Это что – твой ребенок?

– Мама, я молился на ночь. Или тебе все еще мало внуков?

– Это не ответ.

– Ну хорошо: нет, это не мой ребенок.

– Так зачем же она шлет его фотографии?

– Может, хочет, чтобы Джейкоб Херш его в кино снял?

– И как люди живут теперь, не понимаю! Просто не понимаю!

– Когда-то, – вновь подал голос Джейк, – отец заговорил со мной о профессиях, которым я мог бы себя посвятить. Советовал мне не становиться врачом, потому что доктор у всех на побегушках. Его могут позвать даже среди ночи. А если, мол, станешь дантистом, придется покупать дорогущее оборудование. Зато если сделаешься раввином, это не потребует абсолютно никаких дополнительных капиталовложений. Единственное, что понадобится, это то, что ты и так умеешь: языком трепать. Мам, как ты думаешь, из меня получился бы хороший раввин?

– Ты мог стать всем, кем только захотел бы.

– И купить домик в лучшей части Утремона[83]83
  Утремон – фешенебельный район Монреаля.


[Закрыть], женившись на хорошей еврейской девушке.

– Я ни разу не сказала ни слова против Нэнси!

– Вот и впредь постарайся не говорить, потому что я люблю ее. И, поскольку она меня тоже любит, вряд ли я такой уж плохой.

Глядя, как он, шатаясь, в поисках бутылки направился к стеклянному столику, мать думала, Господи, Боже ты мой, ну зачем он уехал из Монреаля, глупый, глупый! В те годы, сразу после войны, за канадский паспорт любой отдал бы правую руку. Какой еврей не умолял бы на коленях впустить его в такую хорошую страну?

– Вот, послушай, – обратился к матери Джейк, покачиваясь с книгой в одной руке и стаканом в другой. И стал с расстановкой читать: – «Обозревая прошлую жизнь, я не нахожу ничего, кроме пустой траты времени, несущей телу лишь болезни, а уму расстройство, очень близкое к сумасшествию, в котором Он, тот кто создал меня, наверняка потщится найти мне оправдание, дабы представить извинительными многие промахи и пороки своего творения». – Захлопнув книгу, он объявил: – Это из дневника покойного великого и высокочтимого реб Шмуэля Джонсона. Канун Песаха тысяча семьсот семьдесят седьмого года.

Книга вторая

1

Стоя на отведенном обвиняемому месте в суде Олд-Бейли, Джейк внезапно страшно обозлился, вспомнив, как он много лет назад пытался съездить в Нью-Йорк, и тем самым, пусть неумышленно, положил истинное начало всей этой гибельной скачке со Всадником с улицы Сент-Урбан, но самым обидным показалось ему не то, что попытка не удалась, а то, что его поездка сорвалась всего лишь из-за вульгарной канцелярской оплошности клерка иммиграционной службы США.

Было это в 1951 году, когда Джейк, уже три года проучившийся в Макгильском университете, решил прервать учебу с осени, которая наступала прямо завтра.

Ах, Нью-Йорк, Нью-Йорк! Нью-Йорк звал и манил, Нью-Йорк непреодолимо влек к себе его сердце. Как бы вот только, думал он, лежа с сигаретой в кровати, сообразить, где взять на дорогу денег. Ну и чтоб там продержаться – хоть месячишко.

В комнату без стука вошла мать.

– О том, что ты задумал, надо рассказать отцу. Боже, как он обрюзг, раздулся! Я тут увидела его на улице, так обомлела: просто как жаба какая-то. Я не в осуждение ему говорю, ни боже мой, все ж таки он твой отец. Да ты слушаешь меня или нет? Это куда ты вдруг собрался?

Помимо своей воли, не думая, он брел куда глаза глядят и добрел до улицы Сент-Урбан; вошел в заведение Танского «Сигары & Воды», решив позвонить отцу, который неподалеку снимал комнату, с тех пор как четыре года назад родители окончательно развелись. Мистер Херш заехал за ним на своем потрепанном «шеви», заднее сиденье которого, как всегда, было завалено образцами. Канцелярские товары, знаете ли, – шариковые ручки, календари, тетради… С тех пор как Джейк в последний раз видел отца, очередная суровая монреальская зима серьезно подпортила состояние кузова. Машина облупилась и поржавела.

– Как дела, папа?

Иззи Херш лишь поглядел на сына и простонал:

– Ой-вей!

Джейк тогда носил голубой берет. Отрастил чахлую бороденку и щеголял длинным, цвета слоновой кости мундштуком для сигарет. Он предложил поехать на бульвар Сен-Лоран, посидеть в какой-нибудь закусочной, как в старые времена.

– Да ты что! Туда теперь не ходят. Как-то не модно стало.

Нехотя Иззи Херш все же отвез Джейка в «Хаймз деликатессен» на Мейн. На витрине, словно буханки хлеба, были навалены куски грудинки, рядом куча красно-серых говяжьих языков. Когда Джейк, закрывая за собой дверь, хлопнул ею, на веревке закачались колбасы. Аромат там стоял еще более аппетитный и сногсшибательный, чем помнилось с детства.

– А что? Очень даже simpatico[84]84
  Мило (ит.).


[Закрыть], – одобрительно заметил Джейк.

– Ну и давай. Заходите снова.

– Я говорю, хорошо здесь.

– Так ведь закусочная. Так и должно быть. Что особенного?

– Да нет, ничего. Я в том смысле, что вот, мы опять вдвоем, поедим сейчас.

– Поедим-то мы поедим. Но денег у меня нет, если ты ради них все затеял.

Мистер Херш заказал им обоим по сэндвичу из постной грудинки на черном хлебе, маринованные помидорчики и… – ну да, ну да, и кнышес[85]85
  Разновидность жареных или печеных пирожков.


[Закрыть], пожалуйста, если они у вас сегодняшние.

– А что это за верблюжье говно ты куришь? – раздраженно спросил отец Джейка.

– «Голуаз».

– Ф-фэ!

– А ты до сих пор читаешь «Северный шахтер»?

– Да, читаю до сих пор. А что?

– А то, что акции твои тогда, наверное… Как у тебя с акциями?

– Как у меня с акциями? Все мимо денег. Как может быть с акциями? Ничего хорошего. Я их не понимаю. Нет, правда. Твои дядья с них так и процветают, удачно крутятся, а у меня все как в песок. Если мне кто какую наводку и даст, так только чтобы посмеяться. Я на них восемнадцать сотен американских баксиков потерял – восемнадцать сотен за один только прошлый год!

– Это ужасно. Я тебе сочувствую.

– C’est la guerre[86]86
  Такова война (фр.).


[Закрыть].

Мистер Херш поманил сына ближе. Сузив большие испуганные глаза, он обвел помещение закусочной: нет ли нежелательных ушей.

– Я вот купил одну акцию… – тут его голос упал до едва слышимого бормотания, – «Алгонкинских шахт»…

– Каких, каких шахт?

– Да не повторяй ты за мной, балабол несчастный!

– Что не повторять-то? Я даже не расслышал ничего.

– Тебе надо знать название компании? А не узнаешь, у тебя что – сердце остановится?

– Да нет. Нет, конечно.

– У меня есть бумаги компании «Шахта-Икс», – сказал Иззи, повысив голос так, что по закусочной он прокатился будто шар для боулинга. – Так вот: эти бумаги подорожали с доллара девятнадцати до пяти долларов десяти центов… ЗА ПРОШЛУЮ НЕДЕЛЮ.

Хайм тут же выключил электронож для мяса. У старика, сидевшего за соседним столиком, ложка брякнулась в тарелку, где у него был суп с креплах[87]87
  Нечто вроде пельменей с куриным мясом.


[Закрыть].

– Проблема в том, – тут голос мистера Херша опять как-то съежился, – что я-то их покупал по одиннадцать сорок пять!

Джейку вспомнилось, как мальчишкой он устраивал засады на отца с домашним заданием по грамматике, буквально терроризировал его, требуя помочь с уроками. И каждый раз, когда отец попадал пальцем в небо, мать хохотала, ликуя. Вот ведь как, вдруг дошло до Джейка: если бы не мы с Рифкой, они бы с матерью давным-давно развелись. Ловить в том браке Иззи Хершу было уже нечего. Движимый внезапным порывом, Джейк потянулся через стол погладить отца по щеке.

Кто-то заметил, нет? Мистер Херш, стреляя глазами во всех направлениях, поспешил оттолкнуть руку Джейка.

– Ты чего это? – раздраженно буркнул он. – Вас этому что, в университете учат?

Джейк вынул из пачки «Голуаз» очередную сигарету.

– Я угощаю, – торопливо добавил отец. – Платить сегодня папина очередь.

– Надо бы нам встречаться чаще. Я тебя люблю.

– Я твой отец, черт его дери. Что же тебе – ненавидеть меня?

– Когда я был маленький, у тебя очень здорово получалось меня смешить. А еще ты, помню, выплавлял мне из свинца солдатиков на кухонной плите. Купил формочки на какой-то свалке, помнишь?

– Ну, теперь-то ты уже не ребенок, – сказал отец, несколько озадаченный. – Хотя, надо признать, дерьмом не плещешь. То есть умом не блещешь, я хотел сказать.

Однако рассмешить на сей раз не вышло. Не заслужил даже слабой улыбки.

– Ну ладно. Пожалуй, хватит лириц-цких излияний. Так ты о чем со мной поговорить-то хотел? Сифак намотал или еще что-нибудь в этом духе?

– Нет. Хотел сказать, что тебе больше не надо беспокоиться насчет платы за универ. Макгилл я бросил. И возвращаться туда не собираюсь.

– Чего это вдруг?

– Он больше не стыкуется с моим Weltanschauung[88]88
  Weltanschauung – мировоззрение (нем.).


[Закрыть].

Мистер Херш схватился за голову. Закачался.

– Ну, дожили! Совсем стал поц! Или как ты сказал – что-то какой-то там штунк?[89]89
  Вонючка (идиш).


[Закрыть]

– Да тоска там зеленая! – с жаром выпалил Джейк. – Мне с самого начала там не понравилось.

– А что тебе вообще нравится? Вечно все критикуешь.

– Кино!

– Что-о?!

– Хочу заняться кино.

Этим он отца так позабавил, что тот от души расхохотался.

– Что ж, уши у тебя, пожалуй, не больше, чем у Кларка Гейбла. Для начала уже неплохо, верно я говорю?

Джейк тоже усмехнулся.

– Слушай сюда, – заговорил мистер Херш, наклоняясь к нему поближе. – Ведь этого ж мало – решить, что тебе хочется в кино сниматься. Тебя же должны открыть!

– А я не хочу сниматься. Я хочу снимать.

– Ты думаешь, мне нравится торговать этой ерундой? Я, может, владельцем фабрики быть хочу.

– Надумал я для начала поехать в Нью-Йорк и там оглядеться. Настало время понять, кто я есть.

– Что значит кто ты есть? Ты Янкель Херш. Вот за это я точно могу поручиться.

– Проблема в том, что у меня нет денег на билет.

– Ну вот, я так и знал: рано или поздно мы упремся в грубую реальность. А то – кино, шмино…

Отец встал и двинулся к выходу. По дороге расплатившись, сгреб в ладонь сдачу мелочью. А по выходе наружу, прежде чем опустить в карман, сощурясь, осмотрел каждую монетку.

– Что-нибудь не так? – спросил Джейк.

– Ш-ш. Погоди минутку.

Мимо прошла какая-то пара. Потом грозного вида старуха в обнимку с пакетом рыбы, за ней несколько подростков в одинаковых ветровках с переливчатыми буквами AZА[90]90
  AZA – международный орден «Aleph Zadik Aleph», организация, созданная в 1924 г. для еврейских подростков. Существует до сих пор как мужская ветвь организации «Бней Брит».


[Закрыть]. Наконец, они остались одни.

– Вот: гляди, – сказал мистер Херш.

– Ну.

– Это американский пятак – «никель».

– И что?

– Что? Не делай вид, будто дурачком родился! Если бы этот «никель» был не с Джефферсоном, а с бизоном-буффало, и был бы он тысяча девятьсот тридцать восьмого года да еще с маленькими буковками S (от Сан-Франциско) и D (от Денвера)… Знаешь сколько тогда он стоил бы? Вот прошлым летом было: Макс Кравиц посадил в свое такси какого-то пьяного и довез до «Альдо» – обувной магазин, знаешь? На счетчике два десять. А этот гой возьми, да и сунь ему четырехдолларовую банкноту. Ну да, банкноту в четыре доллара. Кредитный билет банка Верхней Канады, и на нем дата – первое декабря тысяча восемьсот сорок шестого года. Знаешь, сколько нынче стоит такая деньга?

– Ай, да ну, батя, брось, – махнул рукой Джейк, проникаясь к отцу нежностью. – Тебе никогда не быть богатым.

– По-твоему, главное – быть богатым? Тогда-то да, тогда со мной бы стоило общаться, верно? Тогда бы мы сидели в модном ресторане – где-нибудь в Сноудоне[91]91
  Сноудон – богатый район Монреаля.


[Закрыть], и ты бы не шарахался при одной мысли о том, что будет, если тебя со мной увидит кто-нибудь из твоих интелли-хентных приятелей. Так вот что я тебе скажу, причем плевать я хотел – услышишь ты это или пропустишь между ушей. Хочешь, не хочешь, но я твой отец все-таки. И я говорю: деньги это еще не все! Президент крупнейшей в мире сталелитейной компании Чарльз Шваб (загнув палец, отец назначил его номером первым) умер банкротом, а перед этим пять лет жил на одолженные деньги. Человек, который в тысяча девятьсот двадцать третьем году году был президентом Нью-йоркской фондовой биржи (я говорю о Ричарде Уитни), до сих пор сидит в «Синг-Синге». Крупнейший «медведь» Уолл-стрит Джесс Ливермор покончил с собой.

Знаешь, что тебе нужно? Тебе нужна работа. Самоуважение. На, держи! – заорал он, тыча двумя бумажками по десять долларов сыну в грудь. – Потому что я знаешь кто? Я мешугенер, псих, сумасшедший!

– Когда-нибудь ты будешь мной гордиться. Я стану великим кинорежиссером.

– Не засирай мне мозги! – возмущенно отмахнулся папаша. – Хочешь, чтобы я гордился? Иди работать! Начни зарабатывать на жизнь! Встань на ноги!

Отказавшись ехать в отцовской машине, Джейк пешком вернулся на улицу Сент-Урбан и пришел к своей старой школе, Флетчерфилдской средней, которую окончил через три года после войны, после чего поступил в Макгилл.

Мать постоянно Джейку вдалбливала, что самое в жизни важное это высшее образование.

Что ж, верно.

– Не важно, что ты знаешь, – поправлял ее отец Джейка. – Важно кого!

И тоже верно.

Всем своим обликом Джейк старался подчеркивать левые убеждения: этакий благообразный социалист со свежим номером журнала «Нью стейтсмен» под мышкой – носил твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях, отрастил длинные волосы, дома все полки забил «Пингвинскими»[92]92
  Издательство «Пингвин-букс» известно значительной просветительской составляющей своей деятельности.


[Закрыть] книжками.

Когда мог себе это позволить, ел в итальянских ресторанчиках. Где на каждом столике пустая бутыль из-под кьянти с воткнутой в горлышко цветной свечкой. И старому школьному приятелю Додику Кравицу рекомендовал:

– Обрати внимание на тратторию «У Анджело». Там подают такие раковые шейки в чесночном соусе – пальчики оближешь. Называется «скампи чезенатико».

– Так ты и херес пьешь?

– Ну, иногда. Сухой севильский херес «Тио Пепе». Почему нет?

В то время он как раз читал «В поисках Корво»[93]93
  Книга английского писателя Альфонса Джеймса Саймонса (1900–1941). Представляет собой «экспериментально-художественную» биографию писателя, фантазера и большого эксцентрика Фредерика Рольфа (1860–1913), который сам себя называл «бароном Корво». Рольф был, в частности, одержим (как писал о нем один из биографов) «гомоэротическим эстетством и интеллектуальной педофилией».


[Закрыть].

– Ага… мм… А что, интересно, вы с твоими долгогривыми друзьями делаете по ночам, когда до четырех утра куролесите? Скажешь, читаете друг другу вслух стишата?

– Бывает. Или музыку слушаем.

– Небось классическую?

– Ну да. А что?

– Скажи-ка, а ты боишься змей?

– Чего?

Потом Джейк понял, что означал этот вопрос. В журнале «Эсквайр», валявшемся на трюмо, у которого наводила марафет сестра, оказалась статья под заголовком «Как лучше узнать младшего брата: не гомосексуал ли он?». Журнал сестре подсунул Герки, ее жених. Да и до того будущий зять настойчиво советовал Джейку как-то разобраться с угрями. И лучше бы до их свадьбы.

– Какое-никакое торжество все-таки, сам понимаешь! А ты у нас шафер. О’кей?

У Джейка появилась манера ходить по дому, держа перед грудью руки с расслабленными кистями. Однажды во время ужина он обратился к Герки так:

– Милый, пожалуйста, передай мне еще один кныш. Merci.

– Ты, это… опупел, что ли? – нахмурился Герки.

Деньги, деньги…

– Мне на Нью-Йорк, дядя Сэм. Чтобы там как-то зацепиться. Мне надо двести пятьдесят долларов.

– Что такое деньги? У тебя есть здоровье, его не купишь и за миллион! Как я завидую твоей молодости!

– Мне только на год, потом отдам.

– Вот посмотри на нас. Ты же интеллигентный юноша. Вот мы сидим с тобой… Ты у родственников, здесь все твои друзья… Хочешь еще бутербродик? Лимонада? Бери, кушай! Кто что считает? У нас открытый дом. Разве нет? А тут я вдруг возьму и дам тебе денег, которые – ты говоришь – я будто бы получу обратно. Через год, так?

– Я слово даю!

– А если, не дай Бог, год пройдет, а денег у тебя не будет? Что тогда? Ты испереживаешься. Я тоже испереживаюсь. Не ровен час, еще поссоримся! И уже не будем сидеть вот так вместе, не будем кушать бутербродики мит дем лимонадик!

– Я обещаю, дядя Сэм!

– Он обещает! Кто, занимая деньги, говорит, что не отдаст? Да у меня вообще нет такой привычки – в долг давать. Давая деньги друзьям, теряешь и друзей, и деньги! Особенно среди своих. Кому нужны ссоры в семье? Ты меня понимаешь?

А у дяди Джека в конторе позади рабочего стола висел плакат:

АЛИ-БАБА БЫЛ ПОИСТИНЕ СЧАСТЛИВЫМ ЧЕЛОВЕКОМ: ЕМУ ПРИШЛОСЬ ИМЕТЬ ДЕЛО ТОЛЬКО С СОРОКА РАЗБОЙНИКАМИ!

Дядя Джек тоже сказал «нет», он не может одолжить денег. Во всяком случае, в данный момент. Что ж, Джейк пошел к дяде Лу.

– Не стану тратить ваше время на предисловия. Мне нужны двести пятьдесят долларов.

– Что-то я не понял твою шутку юмора.

– Я серьезно, дядя Лу. Я тут с одной шиксой[94]94
  Шикса – женщина-нееврейка (идиш).


[Закрыть]дурака свалял.

– Господи, как же я сразу-то не заметил, что с тобой непорядок. Ведь только глянул, да и говорю себе: о-о! парень-то влип! Ой, влип… просто как кур в ощип. А такой мальчик хороший!

– И либо я найду ей деньги на аборт, либо, значит, женись.

– Двести пятьдесят долларов?

– Ну да, такая цена.

– Ой, ну ты загнул!

– Чего?

– Шучу, шучу. Стараюсь ко всему подходить с юмором. Это у меня уже традиция такая.

– Понятно.

– Слушай, да ведь у моей Иды шурин – ну, который в Гамильтоне живет, ты его должен помнить, – он же как раз доктор того самого сладкого места! Сделает тебе все в лучшем виде и больше двух сотен не возьмет.

– Тут такой случай щекотливый, дядя Лу, я не хотел бы на этом что-то выгадывать. Не тот я человек, дядя Лу, понимаете?

– Как не понять, я сам такой. Так я звоню ему или где?

– А эти две сотни вы мне тогда одолжите?

– Да забудь ты о них! Он должен мне гораздо больше. Спишу с его счета, да и все!

Оставался один дядя Эйб, презрительный высокомерный Эйб, который всех прочих Хершей переплюнул, став главным мозговым мотором адвокатской фирмы «Херш, Зелигман, Конвей, Бушар &». У него был офис в «Доминион-сквер-билдинге» – главном, можно сказать, общественном здании Монреаля – и каменный особняк в Утремоне. Причем он даже и совесть не совсем утратил: Джейку запомнилось, как в войну дядя Эйб защищал евреев-ортодоксов, приехавших в страну в качестве беженцев, – боролся за их права, собирал деньги, искал им жилье и устраивал на работу. Зато вот дочку его, невыносимую стерву Дорис, Джейк терпеть не мог, а еще у него был маленький сынок, которого дядя Эйб просто изводил своей любовью. Бывало, посадит шестилетнего Ирвина к себе на коленку и давай его качать и хвастать им: даже специально Джейка звал и, чтобы тот восхитился, заставлял мальца перечислять названия всех девяти канадских провинций, осыпая поцелуями в награду за каждый правильный ответ. «Этот пацан, скажу я тебе, – еще тот пацан!» Нет, просить деньги у дяди Эйба хотелось меньше всего.

А Герки? М-м, а что, это идея. Стоит попробовать. Джейк позвонил ему и предложил встретиться, выпить. Ну давай, отозвался Герки, и на его машине они закатились в какой-то придорожный шалман.

Но пройти прямо к столику Герки не дал. Взял Джейка под руку и говорит:

– Давай-ка сперва посмотрим, как у них тут с сантехникой. Пошли.

Герки занимался производством жидкого мыла, дезодорирующих писсуарных растворов и всяких туалетных причиндалов вроде вешалок для полотенец. Никогда он не зашел ни в один ресторан, отель или ночной клуб без того, чтобы совершить перво-наперво инспекцию сортиров, отчет о которой громогласно выкладывал за столом.

– Здесь у них каменный век какой-то! Знаешь, что насыпано в писсуары? Кубики льда!

Тот шалман не состоял в числе клиентов фирмы Герки.

– Нет, ты зайди, зайди: не туалет, а сейф какой-то – для хранения застарелого пердежа. Вдыхайте глубже, господа. И выдыхайте реже.

– Да ладно, я тебе и так верю.

– Нет, ну это черт-те что! А знаешь, между прочим, почему? В их учебниках туалеты не считаются за производственные площадя. Они не производят прибыль! Но это ж близорукость явная, потому что – вот ты представь, – мужик зашел причесаться, нюхнул вчерашнего говнеца… Он что – пойдет жаловаться за туалет? Ну фи-и, ну это ж некрасиво, он всем просто расскажет, что ему дали пересушенный бифштекс. Ты уловил мою мысль?

– Да понял, понял. Пошли уже отсюда.

– О’кей, о’кей, – нехотя поддался тот, двинувшись в бар впереди Джейка. – Но сантехника должна быть безупречной. Такой, чтобы ни комара, ни носа! Вне подозрений. Как жена Наполеона. Такого рода вложения оправдываются первыми.

– Черт возьми, Герки, что ты мне-то втираешь?

– Мы проводили исследование. Средний посетитель, если он сидит в ресторане или ночном клубе и вдруг захотел посрать, он отказывается от десерта, отменяет заказ очередной выпивки и бежит опростаться дома. Извини, ты что пить будешь?

– Скотч.

Герки заказал два скотча.

– У общественных сортиров, – продолжил он лекцию, – плохой имидж. И они мне будут говорить, что это не производственные площадя! Это я к тому, что если просуммировать все отмененные десерты и недовыпитый алкоголь… Короче, что толку приглашать за миллион долларов в неделю Лину Хорн?[95]95
  Лина Мери Колхаун Хорн (р. 1917) – американская актриса, певица и танцовщица.


[Закрыть] Ребята, приберитесь в сортире! – вот девиз нашей фирмы.

– Здорово. И как? Ну то есть, Герки, у тебя как с деньгами?

– Ну, деньги есть, но они все в деле. – Герки приложил руку к груди. – Я с радостью тебе помог бы, дружище, но…

– Да я же не прошу денег.

– …понимаешь, я все швыряю обратно в бизнес. И Рифка, знаешь, так активно способствует! Общественница – будь здоров. Одно время помогала раковым, но у них там такой кветчи[96]96
  Пыльным мешком стукнутый (идиш).


[Закрыть] президент… Короче, не сработались, теперь она по сердечникам выступает. Вообще-то с прошлой недели у нее какой-то уже свой проект. Они много полезного делают, ты знаешь…

– Да я не сомневаюсь.

– Кстати, слушай! Есть одна халява. Могу устроить.

– Какая?

– Бесплатная. Чарна Розен. Да ты помнишь ее. Она теперь всем дает. Будет рада с тобой встретиться. Читала Дилана Томаса! А ты длинноволосый, как раз такой должен ей понравиться.

– Герки…

– Да ну, будешь мне говорить! Надо это делать регулярно. Ты же студент, ассимиляционист. Soixante-neuf[97]97
  Шестьдесят девять (фр.).


[Закрыть], прикинь, оль-ля-ля! Так что не надо на нас смотреть как на придурков. Мы с Рифкой, между прочим, люди продвинутые, без предрассудков.

Джейк устремил на зятя взгляд. Серьезный, честный и очень, очень грустный.

– Герки, – прошептал он, – как я рад, что ты это сказал!

– Да? Ну – и… – выдавил из себя Герки, не зная, чего ожидать.

– Понимаешь, меня не интересуют девушки.

– Че-го?

– Помнишь, ты подбивал Рифку на то, чтобы она мне задавала странные вопросы. Вроде того, что боюсь ли я змей?

– Ну-ка, валим отсюда на хрен, – дернулся Герки, хватая его за рукав.

Выйдя на парковочную площадку, они уселись вместе в Геркин «крайслер».

– Так ты хочешь сказать, что ты у нас этот самый? Фейгеле?[98]98
  Гомосексуалист (идиш).


[Закрыть]

Джейк кивнул.

– А мы-то еще вместе в бассейн ходили! Лиги еврейских юношей! – захохотал Герки, грозя пальцем. – Ну, давно, правда, было. Ах ты, грязный мерзавец! – Вдруг Герки прикусил губу. – Но это же убьет Рифку. Черт, да если она узнает…

– Мне это тоже, знаешь ли, не фунт изюму.

– Ну да. Понятное дело.

– Вот ты представь. Скажем, поиграл ты в гольф, танцевать пошел – щупать Чарну Розен или чью-нибудь жену, – парни вокруг смотрят и только лыбятся да подмигивают, а если бы я, например, попробовал пообжиматься с каким-нибудь официантиком или кем-то из мальчишек-клюшечников…

– Слушай сюда, мелкий ты сукин сын, – посерьезнел Герки. Опустил дверное стекло. – К психиатру сходить не хочешь?

Сразу Джейк отвечать не стал.

– Ну, что молчишь?

– Рифка говорила, ваш новый раввин – чистый бриллиант. И очень современный. Может, мне с ним поговорить? Попросить, чтобы – ну, вроде как на путь наставил?

– Я на твоем месте не стал бы. Он не из этих… не из реформистов.

– Знаешь, Герки, думаю, мне лучше из города слинять.

– Ну-у, – протянул Герки, заводя машину, – если ты так решил…

– В Нью-Йорк хочу податься. Проблема в том, что я на мели совсем. Денег нет даже на дорогу.

– У всех свои проблемы, – сухо отозвался Герки.

– Герки, ты не понимаешь. Мои страсти…

– Все, хватит, не отвлекай меня. Я за рулем.

– …так разыгрались, совсем голову потерял. Как-нибудь ночью меня поймают полицейские. Где-нибудь в парке «Маунт Ройял»… или в Утремоне…

– Ты это все к тому, чтобы занять у меня денег?

– Да отдам я! Честно, милый.

– Шею бы тебе сломать. Следовало бы выволочь тебя сейчас же из машины и пасть порвать – для твоей же пользы.

– Мне б только двести пятьдесят бачков, и я исчезаю.

– А я всегда тебя подозревал! Ты это сам замечал, наверное, правда?

– Ох, Герки, какой ты умный! Этого у тебя не отнимешь.

– Ну, ты и змей! Жопа ты с ручкой! Ты в самом деле обжимаешься с парнями?

Джейк послал ему воздушный поцелуй.

– Возьми назад! Возьми его назад, грязный урод!

2

С самого детства каждую осень он смотрел, как птицы – вот хитрюги! – летят на юг, а в тот октябрь и сам последовал за ними. Через границу, к теплу и свету. Прямо как его дядья, обожающие Майами и нью-йоркские курорты в Катскиллских горах; да и как тетушки, которых манят и влекут к себе кудесники-врачи из клиники Мэйо[99]99
  Клиника Мэйо – единая система частных некоммерческих клиник, обеспечивающих наивысший стандарт обслуживания пациентов в США. Основана братьями Уильямом и Чарльзом Мэйо в начале XX в. Серия комиксов про Гампсов была запущена в 1917 г. художником Сидни Смитом и продержалась 42 года.


[Закрыть].

Нью-Йорк, Нью-Йорк! Лишь он всегда был нашей подлинной столицей. Что там какая-то Оттава или Квебек-Сити! Мелкие городишки, куда приходится наезжать, когда надо дать на лапу правительственному гою за какой-нибудь контракт или разрешение на строительство. Те места, откуда исходят чиновничьи распоряжения, а вовсе не те, где бурлит настоящая жизнь. Ах, Нью-Йорк! В Монреале между Парк-авеню и Мейн нет ни одной табачной лавки, где заодно не торговали бы нью-йоркскими газетами: «Ньюс», «Миррор», «Дейли рейсинг форм»… А там Эд Салливэн, Багз Бэер и Дэн Паркер! Комиксы про Гампсов и про «Улыбчивого Джека». Дороти Дикс, Гедда Хоппер… Но превыше всех – Уолтер Уинчелл[100]100
  Эдвард Винсент Салливэн (1901–1974) – американский журналист и телеведущий. Артур «Багз» Бэер (1886–1969) – американский журналист, художник-карикатурист и писатель-сатирик. Дэн Паркер – по-видимому, имеется в виду журналист, больше тридцати лет проработавший редактором спортивной странички в газете «Нью-Йорк миррор». Серия комиксов про летчика, но к Нью-Йорку она отношения вроде бы не имеет, поскольку публиковалась (с 1933 по 1973 г.) в газете «Чикаго трибьюн». Ее придумал и рисовал художник и энтузиаст-авиатор Зак Мосли. Дороти Дикс (1861–1951) – настоящее имя Элизабет Меривезер Гилмер, американская журналистка, родоначальница жанра газетных советов по вопросам брака и семьи. Гедда Хоппер (настоящее имя Эльда Фёрри) (1885–1966) – танцовщица и певица, она сделалась посредственной актрисой немого кино; с приходом эры кино звукового осталась не у дел. Вела на радио колонки светских новостей. Уолтер Уинчелл (1897–1972) – газетный и радиожурналист. В двадцатые годы был связан с организованной преступностью Нью-Йорка и, боясь, что его убьют, бежал в Калифорнию. Через пару месяцев вернулся, стал работать на ФБР. В пятидесятые годы был большим почитателем и проводником идей сенатора Маккарти.


[Закрыть].