Текст книги "Всадник с улицы Сент-Урбан"

Автор книги: Мордехай Рихлер

Мордехай Рихлер
Всадник с улицы Сент-Урбан

Флоренс и другим моим редакторам – Бобу Готтлибу и Тони Годвину

 
Мир беззащитно сжался – вот так ночка, —
Отброшен вспять и помрачен рассудком;
Трассируют кругом тире и точки,
Проблескивая, словно злая шутка
В жестокой пикировке Правых Сих
С Неправыми. Но я один из них:
Живя лишь эросом и прочим прахом,
Сумею ли – в отчаянье, без сил,
Неверием разбит и болен страхом —
Кого-то верой озарить во тьме,
И позволительно ли это мне?
 

У.Х. Оден

Книга первая

1

Вот интересно, порой пытался представить себе Джейк, как Herr Doktor, в его теперь уже преклонном возрасте почивает: дрыхнет, безвольно раззявив рот, или – что ему, наверное, более свойственно, – даже пребывая в забытьи, всегда держит челюсти крепко сжатыми? Впрочем, не важно. В любом случае придет Всадник и сдернет золотую коронку с треугольного пенька на месте одного из его верхних передних зубов. Щипцами. Нет, плоскогубцами! Ме-е-едленно.

Еще додумывая эту мысль, Джейк осознал, что вдруг проснулся весь в поту.

– Придет, ох, придет! – вырвалось у него вслух.

Лежащая рядом Нэнси пошевелилась.

– Ничего, это я так, – тихо сказал Джейк. – Опять тот сон. Спи, спи.

По слухам, Herr Doktor окружил себя вооруженными телохранителями, их у него на вилле, наверное, даже несколько – может, четверо. Да и сам, скорей всего, держит оружие под рукой. Какой-нибудь армейский револьвер, засунутый под подушку, или автомат, прислоненный к стене в углу комнаты с решетками на окнах, глядящих на еле заметную тропу в джунглях – быть может, от Пуэрто-сан-Винсенте к пограничному форту «Карлос Антонио Лопес» на реке Паране.

Но и это ему не поможет, продолжал фантазировать Джейк. Всадник с улицы Сент-Урбан застигнет его врасплох и шанса улизнуть не даст.

Вновь погрузиться в сон не получалось. Поэтому осторожно, чтобы не разбудить Нэнси, он выскользнул из постели, накинул халат и, втянув живот, протиснулся между кроватью и колыбелькой.

Поднявшись в свое чердачное укрывище, Джейк машинально глянул на стенные часы, показывающие время Парагвая – время Хера Доктора. Ага: стало быть, в Асунсьоне без четверти одиннадцать, поздний вечер.

Еще вчерашнего дня, между прочим.

Джейк отступил и стал обозревать свой стол с царящим на нем кажущимся беспорядком, который, на его взгляд – взгляд истинно посвященного, – представлял собой тщательно выстроенную систему ловушек. К примеру, второй сверху правый ящик, казалось бы оставленный беззаботно открытым, на самом деле выдвинут в точности на дюйм и три четверти. Конверт авиапочты, якобы небрежно брошенный на перекидной календарь, на самом деле положен не абы как, а под углом в тридцать градусов к подставке настольной лампы. Или под шестьдесят градусов? Черт побери, с этими тайными зацепками, столь хитроумно расставленными с вечера для уловления матери, проблема в том, что точные величины углов и размерений наутро не можешь вспомнить, а все записывать – да ну! – лень, конечно. Исследуя положение второго сверху правого ящика, Джейк вдруг усомнился, он ли оставил его вчера выдвинутым на два и три четверти дюйма. Или так он оставлял его позавчера?

Четыре утра. Туда-сюда послонявшись, Джейк сошел вниз, в кухню, где смешал себе джин-тоник, взял сигару – «Ромео и Джульетту», как всегда, – и прикурил. Попался в настенное зеркало… Покрепче натянул воображаемую бейсболку. В ответ на условный знак кетчера отрицательно мотнул головой, весь собрался, дернул вверх левой ногой, толкнулся и метнул. Н-нате вам! – абсолютный ноу-хиттер в стиле Герша Лайонса, мяч типа оторви да выбрось! Неподражаемый, неотбиваемый. Великий Уилли Мэйс битой все же взмахивает, но мажет, и судья-ампайр возглашает: «Страйк третий!» Гут гезукт[1]1
  Здесь: то-то же (идиш). (Здесь и далее примеч. переводчика.)


[Закрыть], – хмыкает Джейк. Вот тебе, Ред Смит[2]2
  Гершель Энгельберт (Герш) Лайонс, Уильям Говард (Уилли) Мэйс, Ричард Пол (Ред) Смит – известные бейсболисты.


[Закрыть], знай наших. Смотри не пожалей, что не включил меня в команду!

До того как принесут утреннюю почту, еще часа три, соображал Джейк. Можно, конечно, сесть за руль, смотаться на Флит-стрит… Да ну, к черту.

Со вчерашней «Ивнинг стэндард» в руках Джейк угнездился в отделанной дубовыми панелями гостиной и, притворившись, будто понятия не имеет, чем чревата ее последняя страница, стал подбираться к ней исподволь, методично перемалывая и «Дневник лондонца», и… так, что там у нас дальше? «Человеческое измерение»? Ну-ка, ну-ка…

Выше голову! Девушка, разбитая полиомиелитом, сама готовит

В течение пятнадцати лет Бетти Уорд лелеяла надежду сама приготовить еду. Лежа в барокамере, читала поваренные книги в надежде, что когда-нибудь ее мечта осуществится.

Теперь при помощи новейшей техники, специально для таких больных разработанной и установленной у нее дома в Эшере (графство Суррей), она может готовить! В ее барокамеру встроен пульт управления плитой и электрочайником. Она отдает распоряжения матери, что и в каких пропорциях смешивать, а потом управляет процессом термообработки, подбородком нажимая на кнопку пульта.

– Лучше всего, – говорит Бетти, – у меня получаются блинчики и отбивные.

Ту статью с его фотографией, что была на последней странице, Нэнси, оказывается, выдрала. Чтобы не попалась на глаза детям. Так… «Капитал Юнитс» снизились еще на пенни. «Эм энд Джи» тоже. Красотка Модести Блейз[3]3
  Модести Блейз – придуманный писателем Питером О’Даннелом и художником Джимом Холдауэем персонаж популярной колонки комиксов – девица, в юности создавшая на Ближнем Востоке международную банду. Разбогатев, она перебирается в Англию, где принимается работать на спецслужбы. Впервые появилась в лондонской газете «Ивнинг стэндард» 13 мая 1963 года.


[Закрыть] опять попала в переделку, но голых сисек что-то не видать. С такими еще сосочками, выписанными тушью. Помимо воли Джейк ощутил шевеление в чреслах. Разбудить, что ли, Нэнси? Нет, ребенок и так лишает ее всякой возможности выспаться. Джейк начал было озирать полки в поисках чего-нибудь эрогенного – какой-нибудь книжонки, походя купленной в аэропорту или на вокзале, – но тотчас вспомнил: все, что не успел стащить Гарри, выставлено теперь на всеобщее обозрение в судебном зале № 1. Например, его посиневшие плавки с ширинкой.

В кармане халата Джейк нашел монетку, подбросил, легла орлом. Два раза из трех. Потом три из пяти. Вернулся на кухню, налил себе еще выпить. Пятнадцать минут пятого. В Торонто четверть двенадцатого. Будь он сейчас там, играл бы в кругу закадычных друзей на бильярде или пил в баре на крыше отеля «Парк Плаза», к тому же был бы при этом дома, что и само ведь по себе не лишено приятности. Как в Канаде уютно! Все-таки родина, пусть он и отряс со своих ног ее прах с решительностью неимоверной. Двенадцать лет назад! Тогда она ему представлялась в виде раскинувшейся на тысячи миль хлебной нивы – дыра дырой, деревня, жалкое захолустье и ничего больше.

Джейк вспомнил, как они с Люком стояли на палубе судна у релинга, в голове шумело шампанское, распирала радость, в дымке таял Квебек-Сити, а они уплывали все дальше по реке Святого Лаврентия в океан.

– Нет, ты меня, меня послушай! – захлебывался смехом Джейк. – Вот ты скажи, что сейчас происходит в Торонто?

– В Торонто? О, ну как же! Город с каждым днем становится все краше.

– А в Монреале?

– Ну, и Монреаль тоже – он неустанно движется вперед!

Как была страна с большим будущим, так с большим будущим и остается. И все же… все же, как его туда тянет! Причем все сильней и сильней, особенно в начале осени, когда в Лаврентийских горах бархатный сезон. В последний раз, когда он плыл по гладким водам реки Святого Лаврентия навстречу океанской зыби, им, по правде говоря, владело чувство потери, можно даже сказать утраты, и он с грустью наблюдал, как за корму уходят поселки, притулившиеся к береговым скалам. Ни в одном из которых он не бывал никогда.

Всё на круги своя, подумал он. Все по кругу.

Когда жили на Сент-Урбан, он, уличный мальчишка, – хотоси![4]4
  Начало покаянной молитвы.


[Закрыть] – стыдился еврейского акцента родителей. Теперь, в добропорядочном лондонском Хэмпстеде, его сын Сэмми – а скоро к нему присоединятся и Молли с Беном – вовсю хихикает над папиной иммигрантской гнусавостью. За что боролся, на то и напоролся, подумал Джейк, добавил к неоконченной Сэмми настольной головоломке пару затейливо извилистых по краям кусочков, отыскал карты и принялся раскладывать пасьянс. Если сойдется, решил он, оправдают. Если нет – черт, ведь посадят же!

Дрожа от страха (вот, КРУПНЫЙ ПЛАН: трясущиеся руки – действительно трясущиеся, буквально, а не так, как иногда может потребовать режиссер; теперь он даже слова такого не потерпит ни в одном сценарии!), Джейк вспоминал, как вчера в зале номер один Олд-Бейли[5]5
  Олд-Бейли – традиционное название здания центрального уголовного суда, расположенного в центре Лондона.


[Закрыть] начал свою речь осанистый, с повадкой снисходительного папаши мистер Паунд, представляющий сторону обвинения.

НАЕЗД: зал № 1, на СРЕДНЕМ ПЛАНЕ мистер Паунд.

– Милорд, вот тут письмо и несколько страниц киносценария, на которые я вынужден буду сослаться во вступлении к своей речи. Если позволите, я вам их сразу передам, чтобы в нужный момент не терять времени на их освидетельствование, хорошо?

– Да, мистер Паунд.

– С разрешения вашей милости и уважаемых присяжных, – начал он и, поглядывая поверх бифокальных «франклиновских» очков, принялся невозмутимо излагать версию государственного обвинения, согласно которой выходило, что… вышеупомянутый мистер Херш, человек, как вы можете убедиться, по любым меркам обеспеченный и искушенный вплоть до развратности (в его богатой библиотеке есть даже маркиз де Сад), это настоящий «свингер», как такие адепты промискуитета нынче называются, причем его разностороннюю натуру, ко всему прочему, характеризует еще и нездоровая тяга к оружию. Успешный кинорежиссер, он свой в мире гламура, премьер и пышных презентаций, где ресторанные столы то и дело сменяются игровыми. При этом стены его чердачного кабинета увешаны фотографиями нацистских вождей времен войны – преимущественно тех из них, кто выжил. Имеется там и нарочито издевательский портрет фельдмаршала Монтгомери[6]6
  Бернард Лоу Монтгомери (1887–1976) – британский военачальник, герой Первой мировой войны, во время Второй мировой успешно воевал против Роммеля в Северной Африке, участвовал в высадке союзников в Нормандии, отражал германское контрнаступление в Арденнах.


[Закрыть]. Сам верховой ездой не занимаясь, господин Херш хранит в шкафу седло и хлыст. Но это я забегаю вперед. Об этих его вещицах мы поговорим чуть позже. В данный момент я предложил бы обратить внимание на письмо и страницы сценария, копии которых секретарь суда всем раздал. Вот текст письма:

Мой дорогой штурмбанфюрер!

Я высоко ценю, как ценит и доктор Геббельс, Вашу писательскую честность, поскольку и сам не хочу, чтобы наше славное прошлое представало в искаженном виде. Хотя победители обязаны проявлять великодушие, мы в министерстве все согласны в том, что вероломный Альбион все же не следует слишком обелять. С другой стороны, как Вы прекрасно знаете, мы никогда не были врагами британского народа, но только лишь его преступного правительства. С Вашей стороны чрезвычайно несправедливо полагать, будто мы желали бы смягчить картину прошлого в связи с озабоченностью объемами продажи билетов на освобожденных территориях. Поэтому я прошу Вас, еще раз хорошенько подумав, все же включить в сценарий, над которым Вы работаете, нижеследующие сцены и эпизоды.

Хайль Гитлер!

Джейкоб фон Херш

– В сценах, наметки которых я вам сейчас прочитаю, принимается как данность, что наши острова, приютившие на своих берегах в том числе и господина Херша, в ходе Второй мировой войны оказались завоеваны Германией, то есть нацистами, которые в итоге победили. Всё это сцены из фильма под названием «Храбрые бритты», который в настоящий момент у него в работе. Читаю:

КРУПН. ПЛАНОМ: ГЕНЕРАЛ РОММЕЛЬ подносит к глазам бинокль.

С ТЧК. ЗРЕН. РОММЕЛЯ (через бинокль): Песок, камни, беспорядочно отступающая Восьмая британская армия тянется по барханам.

РОММЕЛЬ, ВНЕШН. РАКУРС: Бедные балбесы! Они сражаются как львы – правда, ведомые ослами.

ПАНОРАМА: Вечереет. Пушечный выстрел; дальний перелет.

Пустыня. Колонна отступающих «храбрых бриттов», извиваясь, тянется до самого горизонта.

ТАМ ЖЕ. ПУСТЫНЯ. ВНЕШНИЙ РАКУРС. ПОЛЕВАЯ ПОЗИЦИЯ БРИТАНСКОГО КОМАНДОВАНИЯ В ГЛУБОКОМ ТЫЛУ.

Британские и американские кино– и фоторепортеры толпятся и, отталкивая друг друга, снимают ГЕНЕРАЛА МОНТГОМЕРИ; гримеры мажут его щеки сажей, в то время как другие позади него с размаху поддают песок сапогами, имитируя взрывы.

ПРОТИВОПОЛОЖИ. РАКУРС: Горькие усмешки измотанных боями храбрых бриттов.

ПАВИЛЬОН: ШТАБ МОНТГОМЕРИ. Камера любуется красивой женщиной. Она ослепительна, хотя и явная садистка. Это МАЙОР МЕРИ ПОППИНС, якобы из женской вспомогательной службы ВМФ.

С ТЧК. ЗРЕН. МАЙОРА ПОППИНС: МОНТИ, с плюшевым мишкой в объятиях, качается в кресле, сосет большой палец.

МАЙОР ПОППИНС: Ты должен остановить их здесь, Монти!

Они не пройдут! Их нельзя пускать дальше!

На что МОНТИ, совершенно сломленный, пожимает плечами.

КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ, ВЗГЛЯДУ ОТКРЫВАЮТСЯ ДВОЕ ГРОМИЛ ИЗ МИ-5. Вытягиваются по стойке «смирно». Оба бородатые и в ермолках.

МАЙОР ПОППИНС: Жду в «детской» в 14–00.

НАПЛЫВ.

ПАВИЛЬОН: БЛИНДАЖ, В КОТОРОМ ВОССОЗДАНА ОБСТАНОВКА ДЕТСКОЙ. МОНТИ на коленях, по пояс голый. Сжимается от страха и вожделения при виде МАЙОРА ПОППИНС, которая входит, одетая в шапочку медсестры, бюстгальтер и пояс с чулками; на ногах высокие ботинки на пуговках.

МОНТИ (подлизываясь): Берни был фу какой – плохой, плохой мальчик!

МАЙОР ПОППИНС с ходу принимается стегать его. Хрясь!

МОНТИ: Да! Да! Я заслужил это, тетенька… Аа-аяй!.. Хватит! Пожалуйста, тетенька… Ууууюй!.. Я буду хорошим… Скомандую солдатам окопаться. Ну тетенька, ну пожалуйста!

Но та уже вошла в сексуальный раж, ей не остановиться.

ПАВИЛЬОН: СПАЛЬНЯ.

МАЙОР ПОППИНС, все еще в сексуально-палаческой униформе, снимает трубку телефона.

МАЙОР ПОППИНС (в трубку): Соедините меня с Москвой, дайте штаб КГБ[7]7
  КГБ появился в 1954 г. Во время войны Берия возглавлял НКВД.


[Закрыть]. Товарища Берию, пожалуйста. (Пауза.) Шалом, Лейбуш! Это Малка на проводе. Скажи своему Жук-Тараканычу, пусть уже мне тут кипятком не сурляет! Роммеля здесь еще подержат.

(Повесив трубку, эротично облизывает мокрые еврейские губы…)

ОТЪЕЗД КАМЕРЫ ОБНАРУЖИВАЕТ… шеренгу измотанных боями МЛАДШИХ ОФИЦЕРОВ (которые при этом все как один выпускники Кембриджа), выстроенных вдоль стены. Стоят в распахнутых гимнастерках под охраной тех же двух громил из МИ-5.

МАЙОР ПОППИНС (ее грудь вздымается): Мммммм…

КАМЕРА ПАНОРАМИРУЕТ, перебирая ОФИЦЕРОВ одного за другим, и наконец останавливается на воине с самой арийской внешностью.

МАЙОР ПОППИНС: Вот этого мне хорошенько вымойте, да не забудьте натереть куриным жиром.

Мужественный боец возмущен, хочет протестовать, но к нему подходит один из громил с автоматом.

ГРОМИЛА ИЗ МИ-5: Ой, таки я вас узнал, лорд Тоттенхэм! Ваша жена такая цыпа! Я вас с ней много раз встречал в Белгрейвии, у Вестминстера. Или она там поблизости с дэточкой так и живет?

КРУПЫ. ПЛАН, ЛОРД ТОТТЕНХЭМ: Ну, б-бл-л!.. Кругом обложили!

2

Школьный портфельчик Сэмми висел на ручке двери. В нем Джейк нашел дневник, сморщенное яблоко, два пенни, значок клуба детской книги «Буревестник» и шпионское фоторужье агента «Объединенного Подпольного Штаба Службы Насаждения Законности» (влияние соответствующего телесериала). Смотри у меня! – подумал Джейк. До бар-мицвы[8]8
  Бар-мицва – религиозное совершеннолетие мальчика (наступает в 13 лет).


[Закрыть] чтоб никаких авторучек! А уж на бар-мицву я не то что авторучку – я тебе коробочек ганджубаса подарю. «С сегодняшнего дня ты мужчина, бубеле![9]9
  Здесь: дорогой мой (идиш).


[Закрыть] Балдей на славу». Или, может, тогда уже сразу шприц?

Джейк положил на стол чистый лист бумаги, стал писать.

АГЕНТУ S (он же Сэмми) СРОЧНЫЙ ПРИКАЗ! НЕМЕДЛЕННО, НЕ ВЫПОЛНЯЯ ПРОШЛОГО РАСПОРЯЖЕНИЯ, ПРИСТУПИТЬ К ОСУЩЕСТВЛЕНИЮ ПЛАНА ИКС-ЭЙЧ-5!

КОМАНДУЮЩИЙ

P.S. Агенты Штаба любят своих пап и слушаются их.

Вложил листок в дневник Сэмми и, вдруг на себя разозлившись, вновь резко выдернул. Оставь парня в покое, придурок, не лезь к нему. Смял листок в плотный мячик, ловким финтом обвел Уилта Чамберлейна[10]10
  Уилт Чамберлейн (1936–1999) – знаменитый в свое время баскетболист.


[Закрыть] и, прорвавшись к кольцу, броском из-за спины послал в мусорное ведро.

Вроде как бы в корзину. Опять уселся в гостиной, но вид книжных полок наводил тоску. Вот книжки, купленные в Монреале. А эти из Торонто. Вот лондонские. Дорогущие альбомы по искусству, которые он дарил Нэнси, когда за ней ухаживал; никто их так с тех пор ни разу и не открыл.

«Семья это гнилой буржуазный пережиток. От него смердит. Я современный человек, ты ж понимаешь! Но у нас с тобой, Нэнси, все по-другому. Не брак будет – скала!»

Книги переезжали из страны в страну, из квартиры в квартиру, пересекали океан, упаковывались в коробки, опять распаковывались, вот только читать их по большей части не успевали. У Нэнси на столе письмо из Милл-Хилла, школы, где учится Сэмми. В следующем полугодии ему потребуется форма для занятий крикетом. Всего три поколения, и ты уже не пархатый, а так и порхающий по всяческим крикетам и охотам на лис. Что дальше-то? Лорд Херш, граф Сент-Урбан.

Вновь повернувшись к полкам, Джейк взял самоучитель испанского, затрепанную и замызганную книжицу, и сразу вспомнил виллу на Ибице. А вспомнив, аж похолодел: ведь десять лет прошло, кошмар! То было десять лет назад, когда время не текло сквозь пальцы, все достижения были еще в проекте, и как-то раз, уже заполночь, Гильермо вытащил его из бара «Бристоль». «Vamonos»[11]11
  Помчались! (исп.)


[Закрыть], – скомандовал он.

Девиц высвистали из борделя Роситы, зазвали еще каких-то то ли рыбаков, то ли водолазов и засели в квартире Гильермо, на верхнем этаже самого высокого здания на всей набережной. Пока остальные их там ждали, Гильермо на машине смотался с Джейком в свою клинику, где они, на цыпочках прокравшись мимо спящих пациентов, вскрыли ящик шампанского и, нагруженные бутылками, возвратились в квартиру. Народ к тому времени в большинстве своем уже подразделся. На столе выплясывал голый гитарист в надетом на голову как чепчик заношенном розовом лифчике. На полу совокуплялась парочка. Джейк опасливо посмотрел на Гильермо, но того это нимало не смутило, он тут же принялся срывать с себя рубаху, да так, что только пуговицы по сторонам брызнули.

Потом все как-то сразу оказались на полу. Заползали друг по другу, задергались. Сплошное извивающееся пахучее и влажное мельтешение ног, рук, грудей и языков. Девицы стонут, вскрикивают – ай, яй, я-яй, – поминают мамочку; мужики гогочут, звонко шлепают ладонями по попам и выкрикивают скабрезности. Джейка от выпитого подташнивало, в башке были гул и пустота. Обуяло какое-то стыдное упоение. Вдруг он осознал, что как раз это и называется оргией, он в ней участвует – о! – и его дух воспарил. Чтоб нам так жить, Янкель! Свобода, непокорство и мятеж, пусть непонятно, против чего – вот настоящая жизнь! Он разделся и только это попытался (не слишком решительно – так, на пробу) облапить оказавшееся рядом туловище, как вдруг в щеку ткнулась чья-то мокрая вонючая нога. Сперва одна, потом другая, обхватили шею. Тут подоспели руки – тянут его за голову к хлюпающей вагине, мохнатой и мокро поблескивающей. Подавляя тошноту, Джейк высвободился, натянул штаны и взгромоздился на табурет у бара. Сидел и помаленьку пил, чувствуя, как на виске бьется пульс, тогда как внизу по всему полу продолжалось ползанье, какие-то удары, корчи. Целуются, хлюпают, чавкают, чуть не кулдыкают по-индюшачьи.

Мне-то это зачем, думал Джейк. Что я тут забыл? Если бы увидел это в фильме про то, как пуста жизнь богачей, или, допустим, вычитал в книжке, где раскрывается подноготная элитного поселка, я бы сгорал от зависти, а сейчас, когда это происходит со мной… Джейк сгреб за горлышко бутылку шампанского и вышел на балкон полюбоваться восходом солнца. Солнца Средиземноморья. Солнца Испании. Пыхтя, втягиваются в гавань грязные рыболовецкие суденышки. Над ними алчно носятся чайки или поплавками скачут вверх-вниз на отблескивающих зеленью мелких волнах поодаль. Запомни это, велел себе Джейк, храни и радуйся; при этом чувство было такое, будто он только что вырвался из гетто и вместе с тем он этакий Хемингуэй: тот, поди, так же поднимал к губам бутылку, пил до дна и вышвыривал в море. Еще через секунду его стошнило.

Послушайте, судья, – черт! – ваша милость! Все то, что говорится в этом зале, – это же шиворот-навыворот! Джейкоб Херш не сексуальный маньяк! Я уважаю общественные институты. Да и вообще я со всех сторон приличный парень. Конечно, на словах много чего могу себе позволить, но рисковать… Даже в Париже я оставался канадцем. Гашиш? – ну да, курил. Но ведь не в затяжку же! Не в затяжку!

Ага, дождешься, послушает. Судья Бийл – типичный старый мудак. Скажет, да, мистер Херш. Конечно. Понимаю.

Полшестого. Джейк развалился в кресле, зарывшись в кипу журналов. Вот старый номер журнала «Тайм».

Медицина

Как не умереть от рака

С тех пор как Уильям Пауэлл[12]12
  Уильям Горацио Пауэлл (1892–1984) – американский актер.


[Закрыть] создавал экранные образы, благодаря обаянию которых публика буквально носила его на руках, сменилось не одно поколение. Так что сегодняшние кинозрители его вряд ли помнят. Но куда удивительнее угасания его славы реальная история спасения известного актера. На прошлой неделе Пауэлл справил в городке Палм-Спрингс (Калифорния) двадцатипятилетие операции по удалению рака прямой кишки. И с той же изысканной непосредственностью, которая когда-то сделала его звездой экрана, Пауэлл прямо и честно рассказывал про свою болезнь и лечение, которое многим пациентам и их родственникам обсуждать было бы неловко.

– Кровотечения из заднего прохода у меня начались в марте 1938 года, – рассказывает он. – Врачи обнаружили рачок – небольшой, размером меньше коготка, на углублении что-нибудь трех-четырех дюймов от ануса. Мне порекомендовали удаление сфинктера. Затем пришлось бы пойти на колостомию, то есть проделать в животе отверстие и всю жизнь потом извергать каловые массы через него в мешочек. К такому я не чувствовал в себе готовности. Но доктор сказал, что в моем конкретном случае возможна альтернатива – временная колостомия и лечение радиацией. Это мне подошло.

Хирурги сделали в животе Пауэлла разрез, вывели через него часть толстой кишки наружу и рассекли ее вдоль. «Некоторое время после этого, – говорит Пауэлл, – фекалии выводились в особый карман пониже пояса».

Не дыша, Джейк перескочил глазами в конец страницы.

Лишь в немногих случаях рак прямой кишки удается диагностировать достаточно рано, чтобы лечить его методом, примененным к Пауэллу. Пауэлл резюмирует просто: «Оказалось, что я счастливчик».

Сук-кин сын! Когда Джейк посетил доктора О’Брайена по поводу собственных ректальных кровотечений, тот сказал: не волнуйся, мол, старина, это всего лишь геморрой. Ну, «старина» – это еще бог с ним, ладно, но, пока Джейк в промозглой процедурной палате застегивал штаны, доктор О’Брайен небось уже вовсю делился впечатлениями с медсестрой: «Как вам наш милый мистер Херш?»

«Это кто? Тот парень с одним недоопустившимся куда надо яичком?»

«Ну да, ну да, он самый. Имею основания надеяться, что застрахован он по полной программе. Поэтому вскрывать его смысла нет. Пусть поживет еще».

И вот Джейк стоит теперь голый, повернувшись к зеркалу задом, широко расставив ноги и согнувшись так, что голова болтается между колен, щупает дырку ануса в поисках рачьего когтя. Нет, все вроде ничего – никаких таких первых признаков; во всяком случае, глазом не видно. И тотчас вспомнил, как Гас Бергер (земля ему пухом) однажды утром поднял руку побриться, а чуть выше локтя оказалась маленькая лишняя шишечка. И – с приветом! Джейк осмотрел все укромные местечки тела, все прощупал, прощипал, прошлепал, проверяя, нет ли каких бугорочков, шишечек или утолщений, но нигде ничего не нашел. Ну, на первый взгляд вроде нормально. Не чувствуя, однако, облегчения, скорее обеспокоенный еще больше, он вышел в кухню выпить снова, однако решил воздержаться, навыжимал себе апельсинового сока и трижды вприпрыжку обежал вокруг стола.

Вновь настенное зеркало уловило Джейка, но на сей раз он ворвался в гостиную якобы с клюшкой, изобразил, будто отводит шайбу, готовясь к плоскому броску, чем выманил Джонни Бауэра[13]13
  Джон Уильям Бауэр (настоящее имя Джон Кишкан (р. 1924) – знаменитый хоккейный вратарь.


[Закрыть] из ворот, и вдруг тихонько передвинул шайбу, поставив ее вновь напротив сетки, чтобы парень бросился на нее. Тот бросился; естественно, промазал; Джейк вышел на прорыв с обходом и на отскоке щелкнул гол. Тут можно на скамейку не смотреть, и так понятно: Той[14]14
  Гектор «Той» Блейк (1912–1995) – один из самых влиятельных хоккейных тренеров в истории НХЛ.


[Закрыть] улыбается – о нет, не напоказ, отнюдь: он улыбается внутренне, всем своим видом как бы говоря: «Вот сукин сын! Вы говорите „старый“, а ведь может! может!»

А не рак легких, так самолет грохнется…

НАПЛЫВ.

КРУПН. ПЛАН: ОТОРВАННАЯ ГОЛОВА КУКЛЫ, ЛЕЖАЩАЯ СРЕДИ ИСКОРЕЖЕННОГО МЕТАЛЛА И ВСЕ ЕЩЕ ДЫМЯЩИХСЯ КАМНЕЙ.

ОТЪЕЗД КАМЕРЫ.

НАТУРА. ДЕНЬ. ГОРА. ЛАБРАДОР.

Солнце, небо, облака. Горные вершины… Птички поют…

ПАНОРАМОЙ: Изломанные крылья. В стороне разбитый двигатель и хвостовой стабилизатор. Тела под брезентами. Там и сям вдруг вырывающееся пламя, его тушат. ПОЛИЦЕЙСКИЕ роются в обломках.

КРУПН. ПЛАН: Глаза ДЖЕЙКА.

ЕЩЕ БЛИЖЕ.

Как много они повидали. И вот теперь они невидящие, мертвые.

ВО ВЕСЬ КАДР ОДИН ГЛАЗ.

МУЗЫКА: ТЕМА ОРГИИ.

КРУПН. ПЛАН: НЭНСИ трудится, стягивает нижнюю юбку с видом нетерпеливого предвкушения.

ОТЪЕЗД КАМЕРЫ.

ПАВИЛЬОН. ДЕНЬ. СУПРУЖЕСКАЯ СПАЛЬНЯ ХЕРШЕЙ.

НЭНСИ кувыркается в кровати с лучшим другом ДЖЕЙКА. Оба голые.

ЛУЧШИЙ ДРУГ ДЖЕЙКА (ЛЮК, подымая бокал с шампанским): Что ж, выпьем за него. Чтобы этот чмошник не заскучал в Канаде.

ВО ВЕСЬ КАДР ТЕЛЕФОН. Звонит угрожающе.

МУЗЫКА: Тема ДЖЕЙКА. Чистая, возвышенная мелодия.

НЭНСИ высвобождает груди из рук ЛУЧШЕГО ДРУГА ДЖЕЙКА.

ТРАНСФОКАТОР: Жадные, цепкие пальцы. С грязными антисемитскими ногтями.

КРУПН. ПЛАН: НЭНСИ. Снимает трубку. Горе. Невыразимое страдание. Она понимает – слишком поздно, – что никогда с ней рядом не будет такого, как он (то есть ДЖЕЙК).

Или откажет моя сморщенная печенка. Или ограбят и убьют. А еще бывает отравление ДДТ, может, уже и есть. Или остеохондроз – потому что и так уже поясница иногда побаливает. Или сердце. Схватив себя за запястье, обнаружил, что пульс учащенный, так и молотит, тахикардия или – упаси меня Господи – «солдатское сердце»: перебои в сердечной деятельности, эктопическая гиперестезия (возникает под воздействием стресса и ощущается как трепет в груди, нехватка воздуха, быстрая утомляемость, подавленность и раздражительность). Черт бы побрал! Ведь так естественно, когда это с другими – жаль, но бывает, все люди смертны, – но когда с тобой… Нет, я все-таки не понимаю, возмутился Джейк, я-то им зачем там понадобился!

Десять минут седьмого. Пройдясь по гостиной, Джейк отворил остекленную дверь, вышел на террасу и с нее в сад. Сквозь проволочную изгородь с южной стороны сада виднелась новая грядка рододендронов соседки, которую Джейк про себя именовал Старуха Сохлая Пиздень. Занавески в спальне соседки задернуты. Прекрасно, чудненько. Джейк набрал ведро воды, отнес его к теплице, намешал туда извести и вылил раствор в емкость со шлангом и пульверизатором. Затем, делая вид, будто поливает георгины на своей стороне загородки, направил струю убийственной известковой суспензии сквозь сетку на рододендроны врагини. Надеясь, что, даже если она подсматривает из-за портьеры, с ее точки зрения, его манипуляции должны выглядеть так, будто он обрабатывает жидким удобрением свою собственную грядку. Британская сука. Я покажу тебе, как подсовывать снобистские записочки с жалобами на то, что мои нахальные американские дети будто бы шумно ведут себя в саду.

Вновь оказавшись в доме, Джейк намешал себе чашку растворимого кофе. Полседьмого. Время подводить итоги.

А ведь как хорошо все начиналось! Почти что, можно сказать, кошерно! Нашел тут себе замечательную жену. Завел троих деток. Купаешься теперь в любви и счастье. Вместе с тем сохраняешь вид этакой особой еврейской отчужденной независимости. На рожу неказист, но это нынче в моде. Однако к тридцати семи начал в себе разочаровываться, ощущать некий изъян, что-то такое… такое… Но все пытаешься избежать непоправимого поворота, вцепляешься в руль… Нет, поздно. Хотя, если смотреть на вещи объективно, следует признать, что есть на свете мужчины и более талантливые… ну, то есть те, о которых говорят, что они более талантливы, выше ростом или лучше него в постели, – но это, конечно, надо быть полным придурком, чтобы впустить такого в свою жизнь. Только ведь шоры на жену не наденешь. Куда деваться, например, от ее любимых очерков в «Обзервере», где что ни день, то очередной золотой мальчик, а она читает с интересом, сидит такая – нога на ногу, юбка выше колен… А еще есть прирожденные лидеры, вроде Люка, который, куда ни сунься, везде свой и вечно в центре внимания. И вот она уже, как зачарованная, – вся удивление, вся восторг, в одном из этих ее любимых обнажающих груди по самое некуда творений Мери Квант[15]15
  Мери Квант (р. 1934) – британский дизайнер модной одежды.


[Закрыть], – окутавшись облаком благоухания, замирает перед телеящиком. Но когда на нее прямо оттуда, с той стороны экрана начинает откровенно пялиться «Глазастик»[16]16
  Возможно, имеется в виду Уилли «Глазастик» Смит, ударник группы «Мадди Уотерз».


[Закрыть], Джейк принимается шипеть, причем довольно злобно: «Что ты ведешься, он же голубой! У меня на них глаз наметан». Или взять пресловутое открытие последнего телесезона. Уж как он там всех лажает! – всех этих звезд, самоуверенно восседающих на всевозможных телеговорильнях…А еще есть люди, которые могут эссе, например, как блины печь, могут даже постоянную юморную колонку раз в неделю вести! Или, с ходу лихо формулируя, высказывать свои, пусть спорные, но оригинальные суждения обо всем на свете. А она в шикарном пеньюаре сидит перед ящиком, с экрана которого ослепительный этот победитель строит глазки всему миру и лично ей, то есть жене Джейка Херша, но тут Джейк не выдерживает и начинает прыгать перед телевизором в кресле вверх-вниз: «Ну он же явную несет херню!»

Есть, впрочем, новость и похуже (куда ж тут денешься). Люк нынче стал какой-то прямо завсегдатай на шоу Фроста[17]17
  Дэвид Фрост (р. 1939) – британский тележурналист и комедиограф.


[Закрыть].

Это надо же, Толстый Котяра и кролик Багз Банни нашли друг друга!

– Скучна ли жизнь в Канаде? Дай-ка по-иному скажу. Кто-то – да, находит Канаду скучной. Мой приятель, например, Джейкоб Херш. Не знаете такого?.. – и разъясняет в скобках: есть-де такой теле– и кинорежиссер, так вот он…

Фрост, которому имя «Херш» явно ничего не говорит, кивает в предвкушении.

– …любит рассказывать историю о том, как один нью-йоркский критик от души позабавился, составив список книг для некоего нового издательства, которое хотел обанкротить. Первым номером в этот список он забил книжку под названием «Наш добрый северный сосед Канада».

После чего Люк вызовет у аудитории очередной приступ хохота, зачитав им сцену из «Храбрых бриттов».

Да пошел ты! Старый друг, называется. Под воспоминания Джейк смешал себе еще джина с тоником. Как все сложно, да и вообще жизнь не балует, думал он. Предают прямо все кому не лень.

Оказавшись снова в кабинете, Джейк осторожно лег спиной на пол – вот: опять поясница! Вы бы лучше меня послушали, ваша милость! Давайте выставим из зала всех этих дорогостоящих законников – и обвинителей, и защитников. И присяжных домой отпустим. Мы живенько все это дело разберем, обсудим как мужчина с мужчиной.

Я понимаю вас, мистер Херш. Я очень хорошо вас понимаю.

Да ни черта ты не понимаешь! Никто не понимает. Даже Нэнси. Конечно, Джейка все это измучило: сознание вины, наплывы страха. Но временами все отступало, и он чувствовал какое-то воодушевление, даже восторг, и пугали его уже не два… – ну, все-таки не два ведь, скорей уж год тюрьмы, – а то, что его могут опозорить и отпустить. А посадят – что ж… Семью в его отсутствие поддержат друзья – уж это они будут только рады! Постепенно, мало-помалу, фонды, в которых он участвует, будут накапливать гонорары и проценты в соответствии с собственными дразнящими рекламными посулами. А когда он наконец выйдет на волю, честные люди будут ему сочувствовать, а он опять такой стройный, с висками, тронутыми сединой, – потому что пострадал от несправедливости! Этакий Сакко[18]18
  Имеется в виду дело Николы Сакко и Бартоломео Ванцетти, деятелей рабочего движения в США. Они были обвинены в грабеже и убийстве и казнены в 1927 г. Их процесс стал символом беззакония и политических репрессий. Позднейшие исследования показали, что Ванцетти был действительно ни при чем, а Сакко как раз виновен в том, что ему инкриминировали, но судом его вина доказана не была.


[Закрыть] сексуальной революции. Соблазнительные девицы на вечеринках будут падать к его ногам штабелями. Но он останется недосягаем.