Текст книги "Шаляпин"

Автор книги: Моисей Янковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Глава IV
ПЕРВОЕ ИСПЫТАНИЕ

Успешный сезон в Тифлисской опере меня весьма окрылил. Обо мне заговорили, как о певце, подающем надежды. Теперь мечта о поездке в столицу приобретала определенный практический смысл. Я имел некоторое основание надеяться, что смогу там устроиться.

Ф. Шаляпин

Федору шел двадцать второй год, когда он направился в Москву. Был он в то время, по впечатлениям М. М. Ипполитова-Иванова, видевшего и слышавшего его впервые в концерте тифлисского Музыкального кружка, худым, бледным юношей. Бросался в глаза его заморенный вид, из-за чего он казался еще более длинным, чем был на деле. Но голос, по словам Ипполитова-Иванова, небольшой и симпатичный, сразу поражал слушателей музыкальностью и искренностью исполнения.

Он уже был в какой-то мере закален жизнью и не боялся трудностей. Кстати говоря, кроме трудностей, он до сей поры почти ничего не встречал. А вместе с ними приходили на помощь какие-то спасительные силы. И все улаживалось. Он и полагал, что дальше тоже все как-нибудь уладится.

Кое-какие деньги у него были. Он немного подкопил, а кроме того бенефис в театре принес ему изрядную сумму, которая, как казалось Федору, даст возможность оглядеться и выбрать лучшее из того, что представится. Он не сомневался, что предстоит выбор. Иного он и не представлял себе.

Покидая Тифлис, он запасся письмами к руководителям Московского Большого театра, которыми снабдили его Форкатти и Труффи. В силу этих писем Федор очень верил. Написал ему рекомендательные письма и Усатов, еще недавно бывший солистом московской императорской оперы. Как же было не верить в то, что все устроится наилучшим образом?

Ехал он в Москву с другом своим Павлом Агнивцевым, который после сезона в тифлисской опере тоже решил попытать счастья.

На почтовой станции в Тифлисе, откуда они должны были держать путь до Владикавказа по Военно-Грузинской дороге, их провожали друзья. Дмитрий Андреевич Усатов с женой Марией Петровной пришел проститься со своими любимыми учениками. Были на станции и друзья по кружку: братья Корш, Мария Измирова. Пришла и Ольга Михеева с матерью, державшаяся несколько в стороне… Всем было грустно, но, кажется, все были убеждены, что Федору следует теперь же пробиваться на казенную сцену.

Пораженный и встревоженный красотою Военно-Грузинской дороги, Шаляпин с волнением вглядывался в горные пейзажи, которые напоминали ему места, где развивается действие «Демона». Он жил рядом в Тифлисе, а никогда в этот мир чудес не заглядывал.

Добрались до Владикавказа. Решили здесь передохнуть, а заодно дать концерт. Договорились о найме помещения. С юношеской предприимчивостью и смелостью отпечатали и расклеили по городу афиши. Все было подготовлено для триумфа. Но суровая действительность опрокинула их мечты: жители Владикавказа почему-то не купили на их концерт ни одного билета. По независящим от устроителей обстоятельствам триумф пришлось отложить до другого, более благоприятного случая.

Из Владикавказа, снова лошадьми, двинулись дальше – в Ставрополь. Здесь проживал старший брат Павла Агнивцева. В Ставрополе сам бог велел повторить попытку дать концерт двух молодых талантов. С трудом сыскали аккомпаниаторшу, жену околодочного надзирателя. С еще большим трудом разучила она нехитрый аккомпанемент. Опять сняли помещение и выпустили афиши. Быть может, потому, что среди выступавших значился Агнивцев, а брата его все в Ставрополе знали, – публика пришла послушать заезжих певцов. Концерт прошел с успехом, и кое-что осталось в пользу артистов.

Повеселев, двинулись поездом дальше. Все было в этом путешествии хорошо и славно, кроме одного эпизода. В вагоне соседи предложили Федору сыграть в карты «по маленькой». Сыграли, и «по маленькой» Федор быстро проиграл 250 рублей, почти все, что у него было запасено.

Он счел за благо скрыть эту неудачу от своего спутника. Но в Москву приехал с изрядно испорченным настроением. Она показалась ему менее гостеприимной, чем должна была предстать перед человеком, который привез отличные рекомендательные письма.

Вторая столица России встретила их весенней суетней, поразила размахом, заставила растеряться. Остановились они в каких-то излюбленных провинциальными артистами меблированных комнатах. В ресторане «Ливорно» на Тверской у них сразу возникло такое чувство, что они и не покидали театральных кулис: их окружали актеры, которых за версту отличишь от простых смертных.

Федор как зачарованный ходил вокруг да около Большого театра, восторженно разглядывал торжественную колоннаду, квадригу коней на фронтоне прекрасного здания.

«Вот это театр! – думал он. – В таком театре служить – какое бы это было счастье!..»

Он понес тифлисские письма к московским театральным начальникам. К управляющему московской конторой императорских театров П. М. Пчельникову, к главному дирижеру Большого театра И. К. Альтани, к хормейстеру и второму дирижеру У. И. Авранеку. Все встречали его любезно, во всяком случае внешне, но крайне сдержанно. Ведь речь должна была идти о дебюте – иным путем в казенные театры артистов не брали. И Федору не отказывали, но откладывали разговор до лучших времен или же, когда заходила речь об этих лучших временах, отмалчивались.

Он понял, что его тифлисские успехи не только не произвели на Московский Большой театр сокрушающего впечатления, но что о них просто не слышали. О фамилии Шаляпин здесь понятия не имеют. По молодости лет и по неопытности ему не приходило в голову, что таких начинающих певцов Большой театр осаждает немало, и все – с чьими-нибудь отличнейшими рекомендательными письмами.

Москва уже показалась Шаляпину менее приветливой и гостеприимной. Что оставалось делать? Ведь сидеть здесь без толку нечего и не на что. И он решил пойти на актерскую биржу Е. Н. Рассохиной, которая незадолго до этого открыла в Москве «Первое театральное агентство для России и заграницы», наподобие существовавших уже в Европе посреднических агентств. Задача конторы Рассохиной заключалась в том, чтобы брать на учет актеров, ищущих ангажементов, и сводить их с провинциальными антрепренерами и создателями сценических «товариществ».

Вот в эту контору, располагавшуюся на углу Тверской улицы и Георгиевского переулка, в доме Сушкина, и направился Федор Шаляпин.

Он принес Рассохиной то, что, по его мнению, служило ему аттестатом: фотографии, где он был снят в жизни и в ролях, тифлисские афиши и вырезки из газетных статей, где о нем писали. Теперь оставалось сидеть в «Ливорно» в актерской компании и ожидать результатов.

После приема, оказанного ему московской казенной дирекцией, он ожидал этих результатов без особенного оптимизма. И действительно, пришлось запастись терпением.

Месяц ожидал он «движения воды». И вот Рассохина вызвала его к себе и познакомила с бородатым, южного типа человеком в нарядной московской поддевке, белой шелковой косоворотке и лаковых бутылками сапогах.

– Познакомьтесь, – сказала она, – Михаил Валентинович Лентовский.

Молодой оперный певец из далекой провинции не мог не слышать о знаменитом «маге и волшебнике» семидесятых и восьмидесятых годов Лентовском. То была личность, характерная для своей эпохи и поистине незаурядная.

О нем нужно сказать несколько слов, так как и позже Шаляпин встретится с ним, правда, при иных обстоятельствах, в Москве, в Частной русской опере С. И. Мамонтова.

Он по-настоящему нашел себя в то время, когда на провинциальную сцену пришла оперетта, то есть в начале семидесятых годов. Парис в «Прекрасной Елене», Пикилло в «Периколе» (или как тогда именовали эту оперетту – «Птички певчие») – это коронные партии молодого Лентовского.

Известным опереточным артистом он и вступает в труппу Московского Малого театра в годы, когда на подмостках «Дома Щепкина» воцаряется Оффенбах. Однако оперетта в Малом театре процветает недолго. Так как в основном репертуаре этой классической сцены Лентовскому делать нечего, он без сожаления покидает подмостки, о которых когда-то так мечтал, и ищет себе приложения в другом месте. Этим местом оказывается опереточный театр, организуемый в Москве так называемым Артистическим кружком. В 1873 году здесь идут спектакли под руководством и при актерском участии Лентовского. Но профессия артиста ненадолго привлекает к себе этого неуемного человека.

Через три года в московском увеселительном саду «Эрмитаж» (так называемый «Старый Эрмитаж», в отличие от «Нового», позже созданного в Каретном ряду, где он существует и сейчас), на средства московского купечества Лентовский с невиданным размахом создает популярнейший очаг массового отдыха и развлечения для широкой, по преимуществу купеческой публики. Такого – в Москве еще не бывало.

Отсюда пошла шумная слава М. В. Лентовского.

В закрытом театре – оперетта с талантливыми артистами. Огромный хор, для усиления которого выписаны итальянцы. Впечатляющий по количеству и составу балет.

На постановку Лентовский денег не жалел. Откуда он их брал? Деньги без счета ссужало московское купечество, которое ни в чем не могло ему отказать. Он тратил эти деньги тоже без счета. Декорации и костюмы выписывал прямо из Парижа и Вены, копируя во всех подробностях тамошние постановки.

Это в закрытом театре. А в открытом – красочные дивертисменты, точно угадывавшие вкусы и потребности публики «Эрмитажа».

Повторяю, он получал деньги без счета и легко тратил их. Все это должно было завершиться материальным крахом. Так и случилось. В 1885 году произошло первое банкротство Лентовского. Тогда его выручили московские купцы: они выложили огромные деньги, чтобы заплатить по его векселям.

Лентовский мог снова продолжать свою деятельность. Но колоссальные расходы, которые он нес, швыряя без счета деньги на шумную роскошь постановок, привели его вторично к катастрофе. Лентовский был объявлен несостоятельным должником. Отныне он не мог больше создавать собственных сценических предприятий. И он пошел служить к другим хозяевам… Истратив миллионы, он остался бедняком.

Его режиссерское дарование точнее всего раскрылось в том, как он компоновал большой обстановочный спектакль музыкального плана. Он был изобретательным мастером мизансцены. Умел работать с массой, планировка сложных ансамблей в его спектаклях производила сильное впечатление.

Не случайно поэтому в дальнейшем, выбитый из седла банкротством и крахом всех своих начинаний, Лентовский был приглашен в новаторский московский театр – Частную русскую оперу С. И. Мамонтова.

Он потерпел крах в 1894 году. И тут же, по поручению одного трактирщика, начал набирать оперную труппу на лето для петербургского загородного сада «Аркадия» в Новой деревне.

Когда по приглашению Рассохиной Шаляпин явился на свидание с Лентовским, он не думал, что этот известный всей театральной России человек в поддевке приглашает артистов не в свое дело, а в чужое. Впрочем, идти работать к Лентовскому, да еще в Петербург – это прельстило бы любого молодого артиста из провинции.

Лентовский послушал Федора, остался им, видимо, доволен, объявил ему, что намерен дать ему для начала партию Миракля в опере Оффенбаха «Сказки Гофмана». Затем предложил ему подписать контракт на два месяца по 300 рублей в месяц, вручил аванс в 100 рублей и потребовал, чтобы тот немедля отправился в столицу, где уже пора открывать летний сезон.

Шаляпин подписал этот контракт не читая. Тут же Рассохина предложила ему другой – на зимний сезон в Казань, в оперную труппу солидного провинциального антрепренера и известного певца Н. В. Унковского. Шаляпин подписал и этот контракт, не убоявшись того, что, в случае, если он договор нарушит и в Казань не приедет, то обязан будет внести неустойку в большой сумме. Для этого он выдал вексель.

В общем, прежние планы были развеяны жизнью. Он ехал в Москву, чтобы пробиться на императорскую сцену. Вместо этого на целый год связал свою судьбу с частными антрепризами. Наверное, к Унковскому он решил ехать потому, что все-таки Казань – родной город. Каким он уехал оттуда, каким вернется!..

Позже, внимательно вчитавшись в договор, Федор мог заметить, что служить он будет не у Лентовского, а у какого-то Христофора Иосифовича Петросьяна, который на лето арендует театр при загородном саде в Петербурге.

Из договора явствовало, что артисту станут платить жалованье в установленные сроки. Вот этот последний пункт оказался мифом. Антреприза Петросьяна в Петербурге прогорела, публика не пошла в «Аркадию», и платить артистам было нечем. Кажется, кроме аванса Шаляпин в «Аркадии» за два месяца получил самую малость.

В этом летнем и, как скоро выяснилось, халтурном начинании главным режиссером и душой дела был Лентовский.

Жизнь его ничему не научила. Он по-прежнему был обуреваем грандиозными планами сверхаттракционных зрелищ, которыми можно поразить публику столицы.

Меньше всего его заботил оперный сезон. Все внимание, всю кипучую энергию он устремил на подготовку грандиозной феерии «Волшебные пилюли» (в Москве она в ту пору и позже шла с огромным успехом как спектакль для взрослых и детей). Для этой постановки, поглотившей его целиком, были приглашены цирковые артисты разных жанров, в том числе акробаты, которые должны были показывать чудесные номера: с сверхъестественным искусством лазать по деревьям, проваливаться под землю, исчезать и так же внезапно появляться вновь и, таким образом, поражать зрителей. Лентовскому казалось, что «Волшебные пилюли» станут гвоздем сезона и окупят расходы по оперным спектаклям, если публика на них не очень пойдет.

На «Волшебные пилюли» ушли большие деньги, на сей раз из кармана доверчивого трактирщика, с которым у Лентовского каждодневно происходили скандалы на глазах труппы. Но и на феерию столичные зрители не пошли. Имя Лентовского не привлекало петербуржцев: Петербург – не Москва!

Кое-как дотянули короткий летний сезон. Разочарование было полное. Столица вовсе не так встретила Федора, как ему мечталось. Что было делать? Ехать в Казань? Опять на что-то не очень твердое? К тому же денег на поездку не было.

И тут он встретился с Иосифом Антоновичем Труффи, дирижером, стоявшим во главе тифлисской оперы в минувшем сезоне. Труффи пытался обосноваться в Петербурге. Было затеяно новое дело: товарищество оперных артистов. Подыскали и свободное помещение – популярный в Петербурге Панаевский театр на Адмиралтейской набережной (он сгорел в 1917 году). Помещение это сдавалось в аренду под различные сценические начинания, в том числе и гастрольным труппам, петербургская публика охотно посещала их спектакли.

Дело это, как всякое «товарищество», где судьба участников зависит от коммерческого успеха сезона, где почва под ногами зыбкая, не предвещало ничего особенного. Но уезжать из Петербурга не хотелось. После впервые увиденной красоты русской столицы перспектива вновь оказаться в провинции, и быть может навсегда, пугала молодого артиста. Надо остаться в Петербурге!

Приглашенный сердечно расположенным к нему Труффи, Шаляпин вступил в товарищество Панаевского театра. Здесь репертуар по преимуществу состоял из опорных произведений, широко известных публике, мелодичных и несложных, с занятной сценической интригой. У оперного товарищества оказалась своя публика, и дела пошли неплохо. Шаляпин с успехом выступил здесь в партии Бертрама в «Роберте-Дьяволе» Мейербера, одном из популярных оперных произведений у публики того времени. Вообще, пышного, с острыми сюжетами, с эффектными сценическими массовками Мейербера любили, он всегда привлекал зрителей.

Рассчитывать на то, что в этом коллективе можно чему-нибудь научиться, на чем-то творчески подняться, было трудно. Здесь брали общеизвестным репертуаром и общеизвестной трактовкой. Требовалось лишь, чтобы пели исправно. А в театре выступали хорошие певцы из провинции. Дела могли пойти удачно.

Однако этого не произошло.

В октябре 1894 года умер император Александр III. По случаю объявленного месячного траура все зрелищные и увеселительные предприятия были закрыты на это время. Для «товарищества», где никому не платили гарантированного жалованья, такая пауза оказалась очень тяжкой. Опять пришлось нуждаться и с тревогой думать о завтрашнем дне.

В Казань, как видим, Шаляпин в свое время не поехал, (впрочем, такая же пауза ожидала артистов и там, и хорошо, что Унковский не взыскал с него неустойки), а в столице все шло совсем не так, как хотелось.

Может быть, следовало сказать, что этот первый после отъезда из Тифлиса год пропал даром, не принеся молодому певцу ничего, кроме разочарований. Но это не так.

Именно в Петербурге было положено начало удивительному, во многом загадочному процессу быстрого созревания и цветения его таланта, о котором скоро заговорят.

Если в самом Панаевском театре, несмотря на явный успех, который Шаляпин снискал в малоинтересной для него партии Бертрама, его как будто почти и не заметили, то все же выяснилось, что он не затерялся в столице.

Опять на его пути повстречались люди, для которых дарование начинающего певца было несомненным, а судьба его – не безразличной.

В Петербурге Федору случайно довелось познакомиться с одним удивительным музыкантом – Василием Васильевичем Андреевым. Это был еще молодой человек (в пору знакомства с Шаляпиным Андрееву было 33 года). Он славился как знаток русского народного творчества. Немало побродил он по российским глубинкам, записывая народные мелодии, изучая старинные напевы. Увидав полузабытый в ту пору архаический инструмент – балалайку, Андреев вознамерился усовершенствовать ее и сделать вполне пригодной для исполнения сложных произведений. При содействии одного музыкального мастера Андреев реконструировал балалайку. Она предстала в том виде, в каком и ныне известна.

В 1886 году он впервые выступил с концертами на этом инструменте, поразив слушателей мастерством исполнения и пониманием души русской народной музыки. На этом он не остановился. Через два года он создал Кружок любителей игры на балалайках и стал выступать с концертами, демонстрируя созданный им оркестр, в котором, спустя несколько лет, были уже не только балалайки, но и домры, гусли, свирели, жалейки.

Оркестр Андреева сыграл огромную роль в пробуждении нового, активного интереса к русскому народному творчеству. По его стопам пошли другие коллективы музыкантов, а также многочисленные балалаечники-виртуозы – продолжатели благородного дела, начатого Андреевым.

У него еженедельно собирались друзья – ценители русского искусства, чтобы играть и петь. В его доме оказался и Шаляпин, о котором Андреев слышал как о молодом певце-волжанине, замечательно поющем песни, обладающем чудесным голосом.

Соратники Андреева, продолжавшие в советское время пропагандировать его дело и руководившие оркестрами народных инструментов, рассказывали, что Шаляпин в ту пору поражал не только своим репертуаром, сохраненным им с детства, но и глубиной его трактовки. По их словам, Андреев многим воспользовался, создавая программы своих концертов и следуя той манере воплощения народных напевов, которую принес ему Шаляпин.

Андреев пригрел Федора. Он старался, чтобы Шаляпин, во многом еще остававшийся неотесанным парнем, начал усваивать азы городской культуры. Это по-своему напоминало времена, совсем недавние, но уже кажущиеся далекими, когда молодые Корши и Усатов в Тифлисе обучали юношу сложному искусству правильного обращения с ножом, вилкой и носовым платком, умению не «ляпнуть» чего-нибудь невзначай.

Федор стал частым гостем в его доме. А дом этот был особенным. Здесь собирались люди искусства. Все было чрезвычайно интересно. Каждая встреча обогащала юношу, рождала в нем тревожные и волнующие мысли о будущем. О том, как много ему не хватает для того, чтобы понять, в чем природа подлинного артиста и какой путь нужно пройти, чтобы стать настоящим художником.

Иногда от Андреева всей компанией отправлялись в ресторан Лейнера, где собиралась петербургская художественная богема. И это тоже было очень интересно, хотя пили там много, сидели допоздна, и Шаляпин с беспокойством стал приглядываться к себе: уж не начнет ли он опять увлекаться вином, как было в Тифлисе.

Конечно, теперь Федор стал во многом иной. За минувший год он кое-чему научился, умел неприметно приглядываться к окружающим и ловить подсказываемое на ходу.

Круг столичных знакомств молодого певца быстро расширялся. После каждого вечера, когда пел Шаляпин, а пел он без устали, приобретались новые и новые поклонники, пока еще только в домашних салонах и на благотворительных вечерах, на которых он выступал чуть ли не каждый свободный вечер.

Его имя понемногу становилось известным. И Федор, наверное, думал, что вот-вот к нему придет настоящая слава.

Эта надежда подогревала юношу, побуждала с еще большим вниманием приглядываться к новым людям, чтобы не чувствовать себя пришлым в этой среде. К тому же, хоть спектакли труппы, обосновавшейся в Панаевском театре, не привлекали широкого внимания, но и здесь заметили Шаляпина. О нем стали появляться благожелательные отзывы в газетах. И все это – за очень короткое время, всего за несколько месяцев, что он жил в столице.

Андреев ввел Шаляпина в дом великого знатока русского песенного творчества, неутомимого собирателя народных песен Тертия Ивановича Филиппова.

На редкость колоритная фигура! Ему было в ту пору под семьдесят. Был он крупным чиновником – государственным контролером.

В свое время он сблизился с «молодой редакцией» журнала «Москвитянин», был связан с кругами славянофилов, в особенности с критиком Аполлоном Григорьевым, драматургом Островским, актером Малого театра Провом Садовским. Времена славянофильства минули уже, а Филиппов навсегда остался верен идеалам юности. По убеждениям он являлся человеком реакционных воззрений, с годами укреплявшихся, но русское народное творчество пропагандировал бескорыстно, а не ради соображений правительственной политики.

В шестидесятых годах он был связан с композиторами из Балакиревского кружка, хотя по убеждениям они резко расходились. Балакиревцы были в известной мере близки революционным демократам, им были чужды тенденции славянофильства. Но молодые композиторы, в особенности М. А. Балакирев и М. П. Мусоргский, чувствовали кровную связь с Филипповым в верности русской художественной культуре, в поисках национальных путей ее развития.

Филиппов не только превосходно знал песню, но был к тому же изумительным по топкости и чувству природы русской песенности певцом. Его знания в этой области были обширны. И молодые композиторы помогли ему обработать собранные им напевы. Вышли сборники песен, напетых им и обработанных композиторами К. П. Вильбоа, Н. А. Римским-Корсаковым и М. П. Мусоргским.

В годы, когда В. В. Андреев ввел к нему Шаляпина, связи Тертия Ивановича с былыми балакиревцами, по сути, уже оборвались. Да и не было главного для Филиппова представителя новой русской музыкальной школы – Мусоргского. Теперь Филиппов был министром, человеком, обремененным и годами, и государственными обязанностями, но песню любил по-прежнему, певцов, как и раньше, ценил высоко и придирчиво.

Плененный талантом юноши, Филиппов стал его покровителем. Неожиданно, после рассказов Усатова о Мусоргском, о русской оперно-исполнительской школе, Шаляпин от Филиппова вновь услышал о создателе гениальных опер «Борис Годунов» и «Хованщина» и вокальных произведений, которые он, Шаляпин, исполнял уже в тифлисских концертах.

Теперь имя Мусоргского зазвучало для него по-новому: гениальность этого композитора предстала особенно зримой, когда перед ним оказался почтенный старец, который близко знал Мусоргского, после смерти композитора оказался его душеприказчиком и сохранил о нем нетронутое временем живое воспоминание, как о молодости русской музыкальной школы.

Имена Глинки, Даргомыжского, Мусоргского, Римского-Корсакова все время звучали в беседах Филиппова, и интерес к русской музыке с новой силой пробуждался в молодом певце. Он внимательно прислушивался к речам Филиппова и Андреева, вбирая в себя глубокие и столь близкие ему мысли.

В среде этих удивительных людей Шаляпину довелось совершить много незабываемых знакомств. Например, он встретился здесь с Людмилой Ивановной Шестаковой – сестрой великого Глинки. Можно ли было еще недавно мечтать о таком?

Ему навсегда запомнилось, что именно у Филиппова 4 января 1895 года он слышал прославленную сказительницу из Олонецкого края Ирину Андреевну Федосову, исполнительницу щемящих душу северных «плачей», подлинного художника, тонко передававшего, как поет русский народ. От нее он впервые услышал и новгородские былины, которые произвели ошеломляющее впечатление. Могло ли прийти ему в голову в те минуты, что через три года сам будет участвовать в воплощении оперы-былины Римского-Корсакова о новгородском гусляре Садко, где поразит слушателей своим Варяжским гостем?

Зима входила в силу. Кто-то из Мариинского театра послушал его в «Роберте-Дьяволе». Начальству было доложено, что появился в Петербурге молодой бас с хорошим голосом и несомненными способностями. Нужно думать, что всемогущий Тертий Иванович постарался, чтобы Шаляпина послушали. Артисту дали знать, что сам Направник, Эдуард Францевич Направник, фактический руководитель Мариинского театра, вот уже четверть века стоящий за пультом главного дирижера императорской оперы, хочет познакомиться с ним, что, может быть, если он понравится, ему дадут дебют на казенной сцене. Было от чего закружиться голове!

Когда Шаляпин пришел к Направнику, тот подтвердил, что желал бы послушать его.

Кажется, открывалась новая страница жизни артиста.