Текст книги "Эволюция Мары Дайер (ЛП)"

Автор книги: Мишель Ходкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Глава 41

Я открыла глаза. Все было, как в тумане и я не могла сфокусировать взгляд, глядя в потолок. Он был не таким, как в комнате для гостей.

Это был потолок в комнате Ноя.

Я была в его доме. В его кровати.

Я поняла, что это снится мне. И в этот момент я почувствовала какое-то движение на матрасе рядом со мной.

На ум пришло слово кошмар, и внезапно я испугалась.

Но это был всего лишь Ной, который отвернувшись от меня, смотрел на ряды книг, простирающиеся по всей длине его комнаты. Тот немногий свет, проникающий сквозь шторы, добавил его красивому лицу резкие очертания.

Он никогда не мог быть кошмаром.

Я робко встала на колени, боясь, что неосторожное движение развеет сон. Протянула руку и осторожно откинула его волосы назад. Ощущение было таким реальным, хотя он и не двигался, не ответил на мое прикосновение. Я провела пальцами по его волосам, потому что, когда я бодрствовала, я боялась, что делаю это слишком часто.

Но все происходило не по-настоящему, так что бояться было нечего. Я провела пальцем, рукой по его щеке, получая удовольствие от прикосновений. Прикасаться к нему казалось естественным, но собственническим, и я не был уверена, как далеко он позволит мне зайти.

По-видимому, не далеко. Ной посмотрел на меня подернутыми дымкой глазами. В его взгляде было одиночество и отчаяние.

– Что случилось? – Прошептала я, но он не ответил. Выражение его лица испугало меня. Глядя на его лицо и глаза, все, чего я хотела – это чтобы он почувствовал что-то другое.

С дерзостью, которая у меня была только во сне, я взяла его лицо в ладони, наклонила к себе и поцеловала. Не сильно. Легко. Свежо. Мягко.

Он не двинулся ко мне навстречу, по крайней мере не сразу. Он закрыл глаза, плотно зажмурил их, словно я причинила ему боль. Задетая этим, я покраснела и попятилась.

А затем. Он убрал волосы с моего лица и они упали мне за плечи. Ладонью он очень мягко толкнул меня на матрас. И двинулся на меня, покрывая кожу нежными поцелуями, дразня своими губами. Я слышала, как он что-то шептал мне на ухо, но не могла разобрать слов – мое собственное дыхание было слишком громким. Потом он вложил свои руки в мои и легко поцеловал меня в губы, в последний раз. После этого он ушел, оставив что-то в моей открытой ладони.

Оно было тяжелым, но мягким и идеально помещалось в моей руке. В темноте я не могла увидеть, что это, так что я просто прижала это к груди. Пошла за ним на балкон, выйдя из его комнаты.

Но когда я вышла на улицу, под ногами ничего не было. Я был невесома. Повернувшись, чтобы посмотреть на дом Ноя, я увидела, как его обвивают черные стебли. Деревья вырвались из земли и проломили его крышу.

Я не хотела это видеть. Закрыла глаза. Просыпайся, сказала я себе. Просыпайся.

Но я открыла их как раз вовремя, чтобы увидеть, как вода в заливе впиталась в землю и исчезла. Под тяжестью леса здания рухнули в считанные секунды. Джунгли заполнили все вокруг, и теперь не было ничего, что я могла бы сделать.

Я закрыла глаза и повернулась внутри себя. Я хотела, чтобы кошмар прекратился.

А потом я услышала голоса. Чьи-то шаги. Они приближались, но мои веки налились свинцом и не открывались. Пока я не почувствовала перо на своей щеке. Мои легкие наполнились воздухом и глаза открылись, наполняя мир красками. Когда я проснулась, мне стало не по себе.

Мужчина встал передо мной на колени, он выглядел знакомым, но я не знала его имени. Он убрал перо с моей щеки, и вложил его мне в руку. Большим пальцем я гладила его края. Оно было таким мягким.

– Покажите мне, что в другой руке, – ласково попросил он.

Я его послушалась. Разжала пальцы, чтобы показать то, что было внутри.

Там было сердце Ноя.

Я проснулась на кухне, перед темным окном над раковиной. Ной был рядом со мной. Я снова ходила во сне, но меня наполнило облегчение, когда я взглянула на его грудь – она была целой, и он был очень даже живым.

Кошмар был не настоящим. Ной был в полном порядке.

Но когда я посмотрела в его глаза, я увидела в них одиночество и отчаяние. То же самое выражение было у него во сне, прежде чем он отдал мне свое сердце.

– Что случилось? – в панике спросила я.

– Ничего, – ответил он и взял мою руку в свою. – Давай вернемся в постель.

Ной разбудил меня несколько часов спустя и убедил вернуться в свою постель до того, как проснутся остальные. Я ушла, потому что должна была, но я колебалась и не хотела оставаться одна.

Я чувствовала себя больной. Мышцы были напряжены и болели, а позвонки хрустнули, когда я вытянула шею. Кожа была горячей, и когда одежда прикасалась к ней, тело горело. Я чувствовала себя так, будто ночью меня поместили в другое тело.

Что со мной происходит?

Я вошла в ванную комнату и включила свет. Меня потрясло то, что я увидела.

Видеть себя в зеркале было словно смотреть на свою фотографию в будущем, как будто за час я постарела на год – это по-прежнему была я, но не совсем та же. Казалось, что щеки ввалились, глаза тоже запали.

Я одна это видела?

Видел ли это Ной?

– Все, что ты можешь сделать – это смотреть, – сказала я ему в его постели, но лежа в одиночестве.

– Именно это я и делаю, Мара.

Если бы это было так, то он должен был видеть, как я меняюсь, и что бы он ни увидел, я должна была это знать. Казалось, Ной следил за мной, когда я проснулась на кухне: я и раньше ходила во сне, но он никогда прежде так на меня не смотрел....

Это очень меня встревожило. Я вернулась в постель, но прошло много времени, прежде чем я, наконец, заснула.

– Доброе утро, соня, – позвала меня мама, выглядывая из-за двери. – Уже почти полдень.

Мои глаза словно склеились. Я приподнялась, опираясь на локти, и застонала.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

Я кивнула.

– Просто устала.

– Хочешь еще поспать?

Я хотела, но нельзя.

– Нет, я скоро встану.

– Приготовить тебе обед? Я имею в виду завтрак?

На самом деле я была не голодна, но я знала, что так или иначе должна поесть.

– Да, спасибо.

Мама улыбнулась и ушла. Я медленно встала и прислонилась к шкафу, выпрямляя спину.

Я продолжала думать о Ное. О том, как он смотрел прошлой ночью, на кухне и в моем сне. Что-то было не так. Нам надо поговорить, потому что сама я не могла в этом разобраться – сон, кулоны, моя бабушка, фотография. Я разваливалась на части, которые уносил ветер.

Когда я оделась и пришла на кухню, Джозеф ел бутерброд, и кроме него и мамы, больше никого не было.

– Где ... все? – спросила я. Не хотелось быть слишком очевидной.

– Папа играет в гольф, – ответил Джозеф, между делом откусывая бутерброд.

Дальше.

– Даниэль пошел послушать, как Софи репетирует выступление на концерте, который будет через пару недель.

Дальше.

За исключением того, что ни один из них не упомянул Ноя. Я села за стол и налила себе сок. Взглянула на телефон. Хотелось бы позвонить.

– Ной пошел домой кое-что забрать, – сказала мама, и в ее голосе явно прозвучал смех. – Он вернется позже.

Итак, я была столь очевидна. Отлично.

– Тост?

– Спасибо, – сказала я.

– Чем ты хочешь сегодня заняться? – спросила она меня.

– Верховой ездой, – откусывая, ответил Джозеф.

– Я даже не уверена, что знаю, куда для этого идти.

– Ной знает, – сказал Джозеф. – Он все знает.

– Я смотрю, у нас тут преклонение перед героем. – Мама передала мне тарелку с тостом, бросив на Джозефа понимающий взгляд. – Думаю, сегодня мы должны предоставить Ноя самому себе и позволить ему делать то, что он хочет. Почему бы нам не посмотреть фильм?

Мой брат вздохнул.

– Какой?

– Какой тебе нравится –

На лице Джозефа промелькнула озорная улыбка.

– Рейтинг которого не превышает PG-13. (PG-13 – Parents strongly cautioned – Дети до 13 лет допускаются на фильм только с родителями. – прим. пер.)

Его лицо помрачнело. Затем снова оживилось.

– Как насчет «После смерти»?

Мама прищурилась.

– Это тот, о чуме?

Джозеф горячо закивал.

Мама посмотрела на меня.

– Ты согласна?

Мне не особенно хотелось куда-то идти. На самом деле, я не могла придумать ничего лучше, чем на некоторое время остаться дома одной. Может быть, попробовать еще почитать Новые Теории, или исследовать символы кулона, пера – что-то вроде того.

Но мама никогда бы не согласилась оставить меня одну, а если бы я сказала, что никуда не хочу идти, она, возможно бы, поинтересовалась, почему. И этот интерес вызвал бы беспокойство, благодаря которому она бы вряд ли освободила меня из моего заточения в ближайшее время. Так что я согласилась. По крайней мере, я могла осчастливить Джозефа.

До начала фильма оставалось больше часа, так что мне надо было как-то убить время. Я чуть не позвонила Ною, чтобы расспросить его о прошлой ночи, но мама была права. Ему нужно было личное пространство.

Именно поэтому я испытала чувство вины, обнаружив, что стою в дверях комнаты для гостей. Я не знала, что именно я там искала, пока мои глаза не нашли это.

Я не трогала его вещи. И не рылась в его черной нейлоновой сумке. В комнате был такой порядок, словно в ней никогда не спали, словно в нее никто никогда не входил. Все его вещи были тщательно убраны. Но прежде чем я повернулась уйти, я заметила, как что-то выглядывало из щели между стеной и кроватью.

Блокнот.

Ной не делал записей.

Я шагнула в комнату. Может быть, это был не его блокнот. Возможно, Даниэль или Джозеф оставили его там и забыли, а может быть, он принадлежал кому-то из их друзей? Я только посмотрю первую страницу. Просто, чтобы проверить.

Нет. Я вышла из комнаты и взяла телефон, чтобы позвонить Ною. Я хотела спросить, был ли это его блокнот, и если это так, он узнает, что я нашла его, но не предала его доверия и не смотрела что в нем.

Таков был мой внутренний монолог, пока я набирала его номер, и шли гудки. Наконец, я услышала щелчок, но это была всего лишь голосовая почта Ноя. Он не отвечал.

Через несколько мгновений я снова очутилась в комнате.

Скорее всего, это был даже не его блокнот. Я никогда не видела его у Ноя, и в любом случае, не было никаких оснований для того, чтобы приносить его ко мне домой. Тем более на весенних каникулах. Я просто пролистаю его, чтобы увидеть, чей он, и не стану читать, что бы в нем не было.

Головоломка Голлума / Смеагола. Что восторжествует, зло или добро?

Я сделала шаг к кровати. Если блокнот принадлежал Ною, закон вселенной подсказывал, что я попадусь.

Но легче просить прощения, чем разрешения. Я сделала еще один шаг. Другой. Потом достала блокнот, подавила чувство вины, и начала читать.

Глава 42

Так начинаются прославленные наблюдения и размышления некого Ноя Эллиота Саймона Шоу, поскольку они относятся к некой Маре (второе имя пока не известно, должен исправить) Дайер и её предполагаемому перерождению.

Мара только что ушла. Мы только что принесли в жертву куклу её бабушки, которая, кажется, была (мучительно) заполнена человеческими волосами, а также кулоном, таким же как у меня. Мы оба вполне обоснованно обеспокоены таким развитием событий, хотя он предоставил новую метод исследований относительно того, почему, черт возьми, мы оба настолько странные.

Кроме того, я поцеловал её. Ей понравилось это.

Естественно.

Если бы я разговаривала с кем-то, то я бы потеряла дар речи. Я моргнула, сильно, а потом уставилась на страницу, на слова, на его почерк, чтобы убедиться, что они действительно там были.

Они были. И я знала, когда он начал писать их. Это было после того, когла я сказала ему, что я боюсь потерять контроль над собой. Потерять себя. После рассказа ему о том...

Что всё что он мог сделать, это смотреть. Мой голос эхом раздался в моих ушах.

– Скажи мне, что ты видишь. Потому что я не знаю, что реальное, а что нет или, что новое или другое, и я не могу доверять себе, но я доверяю тебе.

Он закрыл глаза. Сказал моё имя. А затем я сказала...

– Знаешь, что? Не говори мне, потому что я могу не вспомнить. Запиши это, и тогда, может быть, когда-нибудь, если мне станет лучше, позволь мне прочесть. В противном случае, я немного изменю каждый день и никогда не узнаю, кем я была, пока не ушла.

Я почувствовала комок в горле. Он писал это для меня.

Я могла прекратить читать сейчас. Положить блокнот назад, сказать ему, что я нашла его и признаться в том, что прочитала начало. Я могла рассказать ему, что я только хотела проверить, кому он принадлежит, и как только я увидела, что это его, сразу перестала читать.

Но я не сделала этого. Я перевернула страницу.

Рут сообщила мне, что, когда мой отец вернётся домой, мне придётся вернуться в школу и посещать занятия в обязательном порядке. Я терпеливо слушал, но я чувствовал себя отдалённым от того, что пока вижу в изысканных, убогих подробностях:

Я вяло смотрю за головами учителей, пока слушаю их гул о вещах, которые уже знаю. Я отрезан от класса, растянулся на столе для пикника под чудовищное тиканье и лежу там, совершенно неподвижно.

Группа девушек проходит мимо, заглядывая через край стола. Я завидую хамелеонам. Я открываю глаза, щурясь, и девочки уносятся. Они хихикают и хихикают, и я слышу шёпот одной из них, "слишком совершенен". Я хочу избавиться от них из-за их невежества и закричать, что из Сикстинская Капелла наполнена трещинами.

В моей предыдущей жизни, до этой, кажется, манеры, хотя это и было едва ли несколько месяцев назад, я бы флиртовал или нет, с любой, которая показалась бы отдалённо интересной в этот день. Была одна кандидатура, если мне везло. Тогда я отсчитывал часы, минуты и секунды, пока тот бессмысленный день, наконец, не заканчивался.

И потом я шёл домой. Или шёл в новый клуб с Паркером и другими мудаками, которые носили кардиганы на плечах и хлопали воротниками своего грёбанного поло. Я бы наткнулся на двух, великолепных, безликих девочек, сжимающих мою талию, глухой стук бездушной музыки соответственно тупо пульсировал у меня в висках, даже через небольшой туман экстази и алкоголя, и я пил и ничего не чувствовал, и смеялся и ничего не чувствовал, и представлял мою жизнь на ближайшие три, пять, двадцать лет, и ненавидел это.

Образ моей скуки был настолько глубоким, что я готов был умереть, прямо сейчас, только чтобы почувствовать что-нибудь другое.

Когда слова кончились, я поняла, что не стоит продолжать дальше; я подвинулась на кровати. Блокнот, дневник, распластался открытый напротив, а моя левая рука прикрыла рот. Я слышала голос Ноя, когда я читала его мысли, но в них было столько горечи, сколько я не могла вспомнить, стобы хоть раз слышала вслух. Я перевернула страницу.

Лучшее, что можно купить за деньги, ничто. Ничего с Лукуми или как там его, чёрт возьми, и ничего с Джудом. Даже поиски его семьи оказались бесплодными; ничего с Клэр Лоу, или с Джудом Лоу, или с их родителями Ульямом и Деборой с момента обрушения. Был некролог в газете Род-Айленда с инструкциями пожертвования и прочее, но родители переехали после несчастного случая, или происшествия, следовало сказать. И даже с подключением связей Чарльза, ноль. Люди могут исчезнуть... но не от таких людей, как он. Это как если, чем больше я достигаю, тем дальше истина. Я ненавижу, что я ничего не могу сделать. Я бы поехал в Провиденс самостоятельно, но я не хочу оставлять Мару позади.

Я мог бы сказать что-нибудь, когда увижу её, но она, кажется, сейчас занята каким-то психом в Горизонтах. Я не единственный, кто не очень хорошо ладит с другими. Возможно, именно поэтому мы так хорошо сошлись.

Это были первые слова, которые заставили меня улыбнуться. Следующие за ними стёрли мою улыбку.

Я разбирался в вещах моей покойной матери. Прошли годы с тех пор, я чувствовал себя обеспокоенным и пустым, пока исследовал полные коробки, наполненные в основном изношенными, с загнутыми уголками, развивающими книгами. Зингера, и Гинзберг, и Хоффман, и Керак, философия, и поэзия, и радикализм, и газетные сенсации. Страницы изношены, зачитаны, и я бегло просматриваю их. Интересно, если бы было возможно узнать кого-то, по словам, которые они любили. Фотографии застряли в некоторых книгах. В основном, люди, которых я не знаю, но есть и несколько её. Она выглядит свирепой.

Книга, которая, кажется, не входит в число бросающихся в глаза, Маленький принц. Я открываю, и чёрно-белая фотография выскальзывает оттуда... она спиной, глядя вниз, держит руку белокурого мальчика. Мою руку, понимаю я. Мои волосы потемнели, пока я рос.

Красное пятно проступает на изображение и распространяется, охватывая её пальцы, меня. Я слышу крик и крик, и мальчишеский голос, умоляющий её вернуться.

Здесь текст закончился и не начинался до следующий страницы. Моё горло болело, а пальцы дрожали, мне не следовало этого читать, но я не могла остановиться.

Ещё одна битва.

Я уже был раздражён ситуацией с мошенничеством Лукуми, когда услышал о неком случае на Калло Очо, девушка, с которой он был, сказала что-то оскорбительно. Я что-то глубоко оскорбительное в ответ глубоко оскорбительным. Я отчаянно надеялся, что он размахнётся.

Он сделал это.

Существует беспрецедентная свобода в боевых действиях. Я не могу чувствовать боли, и поэтому я не боюсь ничего. Они могли чувствовать, поэтому они боялись всего. Это делало всё лёгким, и поэтому я всегда выигрывал.

Мара звонит. Она надеется на ответы, но у меня их нет, и я не хочу, чтобы она знала.

Он должно быть написал запись в четверг, когда он не приезжал. После я позвонила ему, и он повесил трубку, а я заволновалась, задаваясь вопросом, почему он был таким далёким. Я была прикована.

Когда я не вижу её, её дух бродит по моим венам. И когда я вижу Мару после дня вдалеке друг от друга, она отличается.

Слова проникли в мою кровь.

Трудноуловимо... настолько трудноуловимо, что я даже не заметил сам, пока она не упомянула об этом; возможно, я слишком близко. Но теперь, изменения за время вдали друг от друга бросаются мне в глаза, и я смотрю так внимательно на неё, что могу вспомнить. Она по-прежнему красива, всегда, но скулы стали более заметны. Ключица острее алмаза. Мягкость, которую я люблю, медленно подавляемая чем-то внутри и снаружи, я не знаю.

Я не хочу говорить ей. Она пришла расстроенная по пустякам на ярмарке, после некого предсказания о предостережениях и её судьбе. Информация достаточно ненадёжная.

Он написал это вчера.

Я попыталась собрать воедино кусочки того, что он думал, с моментами, возможно, он их считал, которые он провёл со мной. Слова возобновились внизу той же страницы.

Я не могу забыть поцелуй.

Это смешно, я едва коснулся её, но это было мучительно интимно. Она выгнулась ко мне, но я положил руку ей на талию, и она замерла под моей ладонью. Я не думаю, что она выглядела такой опасно красивой, как в этот раз.

Она не единственная меняется. Каждый день она формирует меня во что-то другое.

Я определённо тряпка.

Спать с ней в одной кровати, изысканная пытка для меня. Я обвиваюсь вокруг неё, как мох вокруг ветки; наше синхронное сердцебиение и мы становимся единым целым, созависимой вещью. Она подводит меня под каблук одним взглядом, и я слышу боль скрипки и низкое волнение виолончели. Они напевают под кожей; я не хочу ничего больше, чем поглотить её, но я ничего не делаю, однако сжимаю челюсти, прижимаюсь губами к её шее и наслаждаюсь дрожью в аккорде. Через некоторое время она смягчается по краям, ускользая в её сон. Её звук сирены зовёт меня к скалам.

Она думает, что я не хочу её, и это почти смешно, как она не права. Но она поборет её демонов, прежде чем я покажу ей это, чтобы не стать одним из них. Она слышит имя Джуда и её звук подтягивается, поднимается, её дыхание и сердце ускоряются от страха. Он сломал что-то внутри неё, и, Бог знает, я заставлю его поплатиться.

Я не могу убить её дракона, потому что не могу найти его, поэтому сейчас я останусь близко.

Этого недостаточно.

Мой дракон. Мои демоны.

Ной подумал, что на самом деле Джуд сделал со мной то, что я боюсь поцеловать его. Что если я всё ещё боялась и Ной позволил бы зайти всему слишком далеко, то это бы стало преследовать меня, как делал Джуд сейчас.

Он не верил мне, когда я говорила, что я боюсь за него. Он не понимал, что я боюсь только себя.

Затем на пяти, семи страницах ничего не было. Больше было на тринадцатой странице:

Моя теория: Мара может манипулировать событиями так же, как я могу манипулировать клетками. Я понятия не имею, как каждый из нас может делать эти вещи, но всё же.

Я стараюсь получить её видение чего-то хорошего, но она смотрит и концентрируется, пока её звук не изменяется. Связана ли её способность с желаниями? Хотела ли она чего-нибудь хорошего?

Ночной кошмар:

Солнце пробилось сквозь окна моей спальни, освещая Мару, пока она рисует в моей кровати. На ней рубашка... бесформенная чёрная и белая клетчатая вещь, которую я обычно не замечаю, но на ней она смотрится красиво.

Кожа её голого бедра под моей рукой, пока она смещается в моих листах. Моя рука держит книгу: Приглашение на казнь. Я пытаюсь читать, но не могу прочесть отрывок:

Наперекор всему я любил тебя и буду любить – на коленях, со сведенными назад плечами, пятки показывая палачу и напрягая гусиную шею, – все равно, даже тогда. И после, – может быть, больше всего именно после, – буду тебя любить, – и когда-нибудь состоится между нами истинное, исчерпывающее объяснение, – и тогда уж как-нибудь мы сложимся с тобой, приставим себя друг к дружке, решим головоломку: провести из такой-то точки в такую-то… чтобы ни разу… или – не отнимая карандаша… или еще как-нибудь… соединим, проведем, и получится из меня и тебя тот единственный наш узор, по которому я тоскую.

Я не мог прочесть его, потому что я всё думал, как бы бёдра Мары чувствовали себя напротив моей щеки.

Её графитный карандаш царапал по толстой бумаге, и это было саундтреком моего блаженства. Это и её звук... диссонирующий, ноющий. Её дыхание, сердцебиения и пульс моя новая любимая симфония; я начинаю узнавать, какие ноты играют, когда и растолковываю их. Существует гнев, и удовлетворённость, и страх, и желание, но она никогда не позволяла последнему зайти слишком далеко. Тем не менее.

Солнце поёт в её волосах, когда её голова наклоняется к странице. Она выгибается вперёд, её формы слегка кошачьи, когда она рисует. Моё сердце выбивает её имя. Она смотрит через плечо и ухмыляется, как будто она слышит это.

Достаточно.

Я бросаю книгу на пол... первое издание, я не забочусь об этом... и я склоняюсь к ней. Она застенчиво загораживается альбомом. Прекрасно. Это не то, чего я хочу, так или иначе.

– Иди сюда, – шепчу я ей в кожу. Я поворачиваю её лицом ко мне. Она запускает пальцы в мои волосы, и мои веки падают от её прикосновения.

А потом она целует меня первая, чего никогда не было. Он лёгкий, свежий и мягкий. Осторожный. Она до сих пор думает, что может причинить мне боль, так или иначе, она ещё не понимает, что это невозможно. Я понятия не имею, что происходит у неё в голове, но даже если займёт несколько лет, чтобы она смогла отпустить это, оно будет того стоить. Я бы ждал вечно за обещание видеть Мару развязанной.

Я тянусь назад, чтобы посмотреть на неё ещё раз, но что-то не так. Выключена. Её глаза стеклообразные и размытые, блестящие от слёз.

– Ты в порядке?

Она покачала головой. Слеза переливается, скатываясь по щеке. Я держу её лицо в своих руках.

– Что?

Она смотрит на альбом позади неё. Перемещение в сторону. Я поднимаю его.

Это искиз меня, но мои глаза без сознания. Я сократил расстояние между нами.

– Зачем ты нарисовала это?

Она качает головой. Моё разочарование растёт.

– Скажи мне.

Она открывает рот, чтобы сказать, но у неё нет языка.

Когда я проснулся, Мары уже не было в постели.

Я лежу один, уставившись в потолок, затем на часы. Три минуты спустя два часа ночи. Я жду пять минут. Спустя десять, я встал, чтобы посмотреть, куда она пошла.

Я нашёл её на кухне. Она Она смотрела на своё отражение в тёмном окне с длинным ножом напротив её большого пальца, и вдруг я не в Майами, я в Лондоне, в кабинете моего отца; мне пятнадцать и я полностью онемел. Я обогнул стол моего отца, за которым он никогда не сидит, и потянулся за ножом. Я потащил его по моей коже...

Я сморгнул воспоминание в сторону и отчаянно прошептал имя Мары. Она не ответила, поэтому я пересёк кухню и взял её за руку, осторожно положил нож.

Она улыбалась, и улыбка была пустой, она заморозила мою кровь, потому что я видел улыбку на себе.

Утром, она ничего не вспомнила.

Это было 29 марта.

Я не могла дышать, когда прочла дату. 29 марта было сегодня.