Текст книги "Золотая рыбка"

Автор книги: Мила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Воображение вновь устремилось в июньский день, на лужайку загородного дома, где будут, конечно, розоветь кустики маргариток, раскачивать тяжелые грозди кусты сортовой сирени и щедро цвести декоративные японские вишни... Глеб, отец, наверно, Соня... Малыш, а может, два! Может однажды к воротам подъедет автомобиль, а из него выйдет все ещё красивая, стройная, как Гурченко, женщина. Они все заплачут и обнимутся. Все-все... И как чудесно прозвучит тогда самое простое слово "мама"...

– Порядок. Жизнь прекрасна. – Полина заглянула в зеркальце и не могла не отметить, что выглядит на редкость удачно. Так обычно случается, когда не очень стараешься. Ей очень шел искусственный мех жакета, имитирующий норку, но голубой-голубой, с серебряной искрой. Ровные блестящие волосы легли красивой волной после небрежной сушки феном. Темно-синие бархатные тени "Сен-Лоран" и немного ярко-лазурной туши делали глаза похожими на два огромных только что раскрывшихся василька. А в толстоватом носе и чуть подкрашенных больших губах появился некий шарм: неординарная мордашка, порожденная компьютерной фантазией, сделавшей шаг от преображения голубоглазой белокожей эстонки в чувственную мулатку и в этой точке застывшей.

"Лови чудесное мгновение, Инка, – сказала она себе. – Кто знает, может, их не так уж много выпадет на твою долю..." Предвкушение... Что за пьянящий восторг в этом слове! Предвкушение отличается безграничной жадностью, захватывая сразу все – и то, что должно случиться, и то, что никогда не может произойти, но очень желанно. Полинино предвкушение было огромно и пестро, как сноп свежескошенной травы с утреннего луга. Глеб, Мальдивы, дом, ребенок, отец, красивые вещи, страстные ночи, волшебные пробуждения под шорох волн, томные вечера в ресторанчиках, отели, салоны, яхты... Говорят, для возбуждения подобных ощущений люди употребляют наркотики.

– Ты сногсшибательна! – Прямо с порога оценила Полину Белла. Клянусь, не узнала бы на улице... Ну, ей-Богу, не узнала б! Никита!

Муж Беллы, коренастый, кавказского типа крепыш, изображая немой восторг, помог гостье раздеться и принял подарок – коробку с дюжиной бокалов из богемского стекла.

В узенькую прихожую малогабаритной двухкомнатной квартиры высыпали уже прибывшие гости, приветствуя Ласточкину.

Белла засмущалась:

– Теснота страшная. К лету заселимся в свой дом – вот там разгуляемся, устроим шашлыки и настоящую пьянку. – Она повернулась перед Полиной. – Ну как? Не слабо? Семьсот баксов. Натуральная "Эскада". И сережки... Никитушка раскрутился не хуже других. – Она на ходу чмокнула мужа и погнала всех в комнату, где ждал щедро накрытый от двери до окна раздвинутый стол.

Народу собралось много, все уже тесненько пристроились на диване, стульях, табуретках, подлокотниках кресел, забив небольшую комнату до отказа. Полина сразу увидела Вадима и поспешила отвести взгляд. Иначе она бы смотрела на него непозволительно долго, разгадывая тайну: так что же произошло? Почему её первый мужчина, настоящий супер-герой, кажется поблекшим, чужим? А произошло, очевидно, многое. Вадим обмельчал, под глазами набрякли мешки, а на лбу в русых кудрях обозначились солидные залысины. Он стал похож на рекламу оздоровительного центра, демонстрирующего потенциального пациента.

"Пьет", – догадалась Полина и не стала препятствовать намерению Беллы посадить её с ним рядом. Слегка пожала плечами на её вопросительный взгляд, мол, как хочешь. И проследовала к креслу между сервантом и телевизором. Вадим поднялся, пропуская девушку, и присел на подлокотник.

– Не буду мешать?

– Ну, что ты. Это я тебя с места согнала. – "А ещё жизнь тебе испортила", – добавила про себя Полина любимую фразу Вадимовой мамы.

Застолье началось бурно – Белла и Никита явно решили продемонстрировать гостям семейное процветание и бодрое состояние духа. Полина обнаружила среди присутствующих четыре-пять знакомых лиц и поняла, что вызывает любопытство у бывших знакомых. Еще бы! Белла нарочно громко поинтересовалась, где оставила свой "ниссан" Полина и есть ли у неё сигнализация. Полина объяснила, что противоугонная система на её машине самая супернадежная, но что, вообще, это автомобиль отца. А муж предпочитает "мерседес".

– Ты замужем? – удивился Вадим, – не заметил обручального кольца.

– И даже беременна, – поторопилась заверить она. Во-первых, чтобы не обнадеживать бывшего возлюбленного, а, во-вторых, опровергнуть обидные намеки "свекрови" на её бесплодие.

– У меня уже двое. Только они сейчас с женой. У Аси дом в Ивантеевке, свежий воздух, то да се. – Вадим не заикнулся о разводе. – Я диссертацию заканчиваю докторскую... Ну, ещё надо кое-что долепить.

– А кандидатскую когда защитил?

– Я сразу на докторскую замахнулся. У нас научный коллектив новую убойную тему сбацал. Три кандидатские готовятся и две докторские. Думаю, минимум госпремия.

– Поздравляю, – с облегчением улыбнулась Полина. Оказывается, парень над наукой бьется до посинения. Целеустремленный. А внешнюю форму восстановит, как выйдет на финиш. – Рада, что у тебя все хорошо складывается... Честное слово, рада... Я ведь тогда глупая была, многого, очень многого не понимала.

– И не хотела понимать, – буркнул Вадим.

Вскоре Полина заметила, что он привычно и незаметно подливает себе в рюмку между тостами.

– Но ты на меня зла не держи. Не сложилось – значит, не судьба, решила она поставить точку в едва зародившейся теме воспоминаний.

– Скажи еще, звезды, энергетический фон, банк космической информации... В общем, вся эта твоя дребедень помешала.

– Не злись. Прости, – примирительно пожала Полина его руку, но он ладонь выдернул, ощетинился, с трудом скрывая нарастающее раздражение. Полина сейчас особенно остро ощущала чужую боль. Ее переполняло сочувствие и желание поделиться согревающей радостью.

– Можно, я скажу тост? – неожиданно для себя поднялась Полина. Огляделась. Никита постучал ножом по бутылке, успокаивая галдеж. – За тебя, Белка, за твою семью, твой новый дом... Вокруг тебя всегда было светло. Ты – озаренная. И все, что жизнь тебе преподносит хорошего, ты получаешь по праву... – Полина хотела что-то ещё сказать, но пожала плечами и села.

Пробившись к ней, Белла расцеловала подругу детства в обе щеки и шепнула: "Хочешь ко мне пересесть?" Полина отрицательно качнула головой. А вскоре поднялась и незаметно выскользнула в коридор. Откопала в завале одежды свой полушубок и, стараясь не щелкать замком, выскользнула на лестницу. Старая квартира Ласточкиных в соседнем доме, пустовала. Полина и не помнила, когда в последний раз наведывалась сюда. Знакомый с детства черный, слякотный, грязноватый двор показался маленьким, подъезд, в который она входила тысячу раз, не замечая его, – убогим, а квартира на шестом этаже, с запахом заброшенного жилья, жалкой. Она поняла, что совершенно не в состоянии провести ночь здесь одна и, даже не сняв жакета, бросилась к телефону. Ей не терпелось позвонить Глебу – с сотовым он никогда не расставался и, наверно, давно ждал звонка.

– Глебушка! Я страшно, ну просто ужасно соскучилась. Бегу к машине. Скоро буду дома. – Протарахтела она, услышав его голос.

– Ни в коем случае! Страшный ливень, жуткие дорожные сводки.

– Здесь все тихо! – Полина слышала отдаленные голоса. – Я осторожненько.

– Дорогая, послушай, я очень тебя прошу, – сказал он с нажимом. – В твоем положении нельзя рисковать. Мне придется задержаться. Прими ванну и ложись спать. Утром увидимся дома. И никаких споров. Ты поняла?

Полина громко вздохнула:

– Слушаюсь, товарищ начальник.

– Будь умницей, детка, – тихо сказал Глеб и отключил связь.

Полина побрела в совмещенный санузел, но никакого желания "кайфовать" в этой душной конуре, вопиюще некомфортабельной по сравнению с её московской ванной, не обнаружила. По-вагонному умылась, думая о том, что этот дом навсегда стал чужим, как и девчонка, закрывавшаяся в своей комнате с плейером или "магическими" книгами. "Переходный возраст", – определила свое тогдашнее состояние Полина. – "Дурь, комплексы неполноценности в сочетании с упрямством и навязчивым чувством собственного превосходства...".

Обойдя комнату, она взяла фотографию отца. Такой открытой, широкой улыбки на его лице она давно не видела. Любительское черно-белое фото, резкие светотени деревенского сада, и сильный человек под яблонями. Когда-то он посадил их сам, сам сделал свою жизнь, и старался, как мог, украшать её близким людям, не забывая о долге перед всем прогрессивным человечеством. Андрей Дмитриевич – положительный герой советской мифологии, человек-легенда, созданный воображением творцов соцреализма. Генерал Ласточкин – дорогой, любимый, невероятно любимый папка...

Полина положила фотографию в сумочку и вздрогнула от звонка в дверь.

– Открой. Поговорить надо, – пробасил Вадим. Она нехотя впустила его в переднюю. – Может, кофе напоишь? – Не дождавшись приглашения он прошел на кухню.

– Если найду. – Полина полезла в шкаф. – Вот, растворимый.

Вскипятив чайник и налив кипяток в большую чашку, она села за стол.

– Слушаю.

– Помнишь еще, что я эту чашку любил... – Засопел Вадим. – Я тоже все помню. даже про кактус. Он жив. Хоть и подморозился прошлой зимой. Целая ветка как ледяной огурец была. В окно сильно несло.

– Я не очень люблю кактусы.

– А я не пишу диссертацию... И жена от меня ушла. Вернее, мы расстались по обоюдному согласию. Понимаешь... У меня наследственность гнилая: вся деревня – силачи, смельчаки и алкаши. До седьмого колена.

– Но ведь твои родители спиртным не увлекаются, – заметила Полина, думая о другом: нарушить или нет просьбу Глеба. Просьбу или приказ? Почему, собственно, он так настойчиво убеждал её переночевать в Зареченске?

– Ай! Родители тут ни при чем. – Вадим махнул рукой, едва не перевернув чашку. Он был заметно под хмельком. – Наверно, через поколение переходит.

– Вот что. Я спать хочу. У меня своя жизнь, устроенная, благополучная. Порадуйся за меня. А я за тебя порадуюсь, когда ты из этого дерьма выберешься и семью свою восстановишь. Двое детей не шутка.

– Ладно, доктор. В проповедях не нуждаюсь, – покачнувшись, Вадим поднялся. – Мне ничего от тебя не надо. Хочу, чтобы ты знала, – я не дубина, не сволочь. Ты это накрепко запомни. Если что не так, свистни. Телефон не забыла? Вот... – Он стоял, чуть не подпирая богатырскими плечами дверной проем. Полину пронизывала жалость. Не надо обладать особенными способностями, чтобы понять – человеку плохо. И катится он вниз, за что ни уцепится, удержаться не может.

– Хочешь, я тебе хорошего врача поищу?

– Лучше обними... – Он рванулся к Полине. – Ты всегда была жутко красивая, но холодная. А теперь я вижу – лед растаял... – Он зло ухмыльнулся. – Добрые люди айсберг растопили. – Пальцы Вадима сомкнулись на её запястье.

– Пусти. – Она спокойно посмотрела ему в глаза. Спокойно, но строго из-под нахмуренных темных бровей.

Рука Вадима разжалась.

– Ведьма... – Скрипнув зубами, он направился прочь. Полина не двинулась вслед, подождав, пока с грохотом захлопнется входная дверь. Тогда погасила везде свет и долго стояла у окна в своей комнате, глядя во двор.

Девятиэтажки спали. Покачивающиеся на ветру фонари заливали мокрый озябший мир скудной мертвенной голубизной. Полина почему-то вспомнила, что у древних греков голубой и синий считались цветами траура, ими расписывали стены гробниц, окрашивали одежды жрецов. Она же часто использовали эти цвета в своем гардеробе, подчеркивая синеву глаз.

"Хватит!" – решила вдруг Полина, вздрогнув, как от незримой опасности. Порывшись в шкафу, нашла зеленый шелковый шарф и бросилась с ним к зеркалу. Глаза сверкнули изумрудной зеленью. "У меня зеленые глаза, и я предпочитаю именно эти оттенки", – строго сказала себе и тут же удивилась, откуда явились странные мысли и неуместные сомнения по поводу гаммы платьев и свитеров? А еще, роскошной московской спальни, утопающей в серебристо-синем полумраке. "Квартиру оформлял дизайнер, цвета отделки выбирал по его совету Глеб, а мне очень понравился результат", – словно оправдываясь перед кем-то, подумала Полина.И ещё далеко-далеко, на краешке сознания прмелькнуло:"Поздно. За зелененький шарфик хвататься поздно.Травинка на краю пропастии".

Не раскладывая свой старый диван, наскоро застелила его, свернулась калачиком под одеялом и постаралась уснуть. Думать о вечеринке у Беллы не хотелось. Стало окончательно ясно, что прошлое осталось за чертой забвения, перешагивать которую не следовало. Это не её двор, не её школьные знакомые и не её прошлое. Забрела по ошибке в чужую реальность, где оказался плохо знакомый пьяненький парень, не сумевший осуществить своих радужных планов ни совершить дерзновенный прорыв в науке, ни сделать счастливой жену, ни растить детей...

Полина едва сдержалась, что бы не позвонить Глебу – так захотелось услышать его голос, почувствовать, что их московский дом, их благополучие, любовь на самом деле существуют. Она положила ладони на живот, но зародившаяся в нем крошечная жизнь ещё пребывала в глубоком сне, где-то в неведомом пространстве, на грани света и тьмы.

"А может, мои натужные попытки "прозреть" – нечто, недоступное другим, – естественный этап совершенствования человеческой психики? Может, интуиция, ясновидение, предчувствие – обязательные спутники любви? Любви жены, матери?" – думала Полина, усиленно отвлекая себя от навязчивого ощущения опасности, желания немедленно увидеть Глеба. Она попыталась расслабиться, поочередно отключая мышцы ног, рук, тела, отпустила мышцы лица и глаз, постаралась дышать поверхностно и ровно... И тут же вскочила, хватая ртом воздух и раздирая ворот пижамы – пружина в груди, сжатая волей, развернулась с убойной силой. В глазах потемнело от боли, пальцы задрожали, к горлу подступила тошнота.

"Вот и беременность дает о себе знать", – успокоила себя Полина, быстро оделась, заперла за собой дверь и спустилась во двор. Хмурую ночь едва осветлил приближающийся рассвет. "Ниссан" не угнали, мотор послушно заурчал, часы просигналили пять раз. Городок спал, на шоссе было пусто. Через час с небольшим Полина осторожно входила в свою квартиру. Сняла сапоги и на цыпочках прошла в спальню.

Глеба не было. Накрытую синим покрывалом кровать никто не тронул – так и валялись поверх шелкового "дворцового" штофа шерстяные колготки и забракованная в процессе сборов на вечеринку блузка. Полина присела на пуф у зеркала, почему-то опасаясь притрагиваться к вещам, словно попала в заколдованное царство. С неприязнью оглядела так радовавшую её обстановку "голубой" спаленки – слишком много синих оттенков, как в критской гробнице.

Попыталась размышлять спокойно, но логику разрушали каверзно вкрадывающиеся вопросы "а вдруг?". Образную картину искажали помехи, словно на экране телевизора с выдернутым шнуром антенны, ничего не разберешь сплошное мелькание и треск. Неприятный, пугающий свист ледяной вьюги...

Из холла Полина позвонила Глебу, не опасаясь разбудить его – где бы он ни находился, телефон был рядом – под рукой, под подушкой, в кармане... Голос диспетчера ответил, что абонент временно отключен...

Не раздумывая, Полина набрала номер отца. Андрей Дмитриевич ответил по-военному бодро, словно вовсе и не собирался спать. Полина коротко изложила ситуацию – приехала домой, Глеба нет.

– Послушай, детка... – после некоторого раздумья сказал Ласточкин. Он же знал, что ты заночуешь в Зареченске. Значит, дисциплину не нарушил. "Увольнение на берег". Мужчине иной раз просто необходимо дохнуть свободой... И дело зачастую вовсе не в женщинах.

– Его телефон отключен...

– Разумеется, должен же Глеб Борисович покемарить. Ну, может, выпил парень. У него, вроде, вчера была назначена встреча с американскими партнерами. Я в таких делах ухожу под воду. Мне засвечиваться с иностранцами совсем ни к чему, а ему приходится отдуваться.

– Понимаю, ты меня забалтываешь – успокаиваешь, отвлекаешь... Я же не от ревности, а вообще, беспокоюсь... Невроз какой-то... Страшно.

– Это от того, что все хорошо. Когда дела через пень-колоду, все по фигу. А когда на душе солнышко – все тучи высматриваешь.

– Верно. За свое счастье трясусь. Ребеночек... и... мы хотели с Глебом тебе вместе сообщить, решили в следующую пятницу расписаться. Но пока не афишируем, поедем отдыхать. Когда вернемся, свадьба и прочее... вы с Соней, конечно, в ЗАГСе нас благословите... А мать я пока беспокоить не буду.

– Позвони хоть. Пусть порадуется, поздравит... – Андрей Дмитриевич подавил зевок. – Скоро семь. Шла бы в постельку, детка. А мне пора перейти к водным процедурам и тренировкам.

Полина слышала, как он сделал несколько глотков, очевидно, запил таблетку. Отец давно носил с собой нитрогранулонг, но от серьезных обследований напрочь отказывался.

– Извини, я совсем сумасшедшая. Невроз. Попробую часок поспать. Привет Соне. – Полина в раздумье опустила трубку. Спать не хотелось, противная пустота в груди снова раздувалась леденящим шаром, грозящим взорваться и убить все живое.

– Это позор, Ина! Вызывай психушку, – громко сказала она. Нарочито спокойно устроилась на диване в гостиной и даже взялась читать "Cosmopolitan", но ежеминутно поглядывала то на часы, то на телефон. В восемь снова позвонила Глебу и услышала то же самое сообщение. Приняла контрастный душ, надела зеленый свитер, подвела глаза изумрудными тенями, с ощущением, что начался новый этап жизни.

Полина уже собралась выйти из дома, когда раздался звонок.

– Дочка, я в офисе. – Голос отца не понравился Рите. – Ты скоро приедешь?

– Уже выхожу. Глеб объявился?

– Его пока нет... Приедешь, поговорим. Есть кое-какие версии, надо проверить. Жду.

Встретив Риту, отец запер дверь своего кабинета и посмотрел на неё как-то жалобно, словно должен был выдрать зуб. И молчал, прикидывая, как далеко можно зайти в откровенности с беременной женщиной.

– Где Глеб?! – Рите показалось, что она превратилась в стальную струну, натянутую до предела. Крепкая, звонкая, чуть тронешь – и лопнет.

– Не знаю. Никто не знает. Я связался с американцами, с охраной, с ребятами. Его никто не видел со вчерашнего вечера... Дело в том, что на встречу в ресторан он не пришел...

– Я же звонила! Он был там. Часов в одиннадцать...

– Возьми себя в руки. Мы уже посоветовались с Красновским. Ждем ровно сутки, потом заявляем. У меня есть кое-какие связи в органах... Видишь ли, мы проверили, – исчезла очень важная документация и счет в банке. Пока удалось получить информацию лишь об одном, российском. Сумма незначительная. Возможно, случайность... Запросили европейские отделения...

Струна в груди Риты лопнула. Оглушающая боль, снарядный свист засасывающей черноты.

– Обо мне не беспокойся. – Пошатнувшись, Полина выскользнула в коридор.Ополоснув лицо в туалете холодной водой, она тупо простояла с четверть часа у окна, и вновь поднялась в кабинет отца. Ощущая непробиваемое спокойствие паралича, уселась в угловое, спрятанное за стеллажами кресло и приготовилась ждать. Упорно и долго – сколько понадобится.

Глава 10

События этого дня, обрушившиеся на "Оникс", казались обрывками странного фильма, на которые порой нарываешься, "листая" пультом программы. С минуту смотришь на экран, держа палец на кнопке, с готовностью перескочить на что-нибудь более веселенькое. Но постепенно втягиваешься. А когда появляются финальные титры, с отвращением выключаешь "ящик", бормоча: "Ну и дрянь... Какого вообще черта..."

Завораживающее и самое противное было в том, что ничего понять было невозможно. В кабинете Ласточкина заперлись руководители фирмы, названивая, посылая запросы , читая поступающие факсы и беспрестанно куря. Тревога сменилась растерянностью, растерянность страхом, страх – полным отчаянием. Картина вырисовывалась жуткая: Глеб Борисович – реальный руководитель компании, исчез, а вместе с ним в европейских банках, где хранились основные средства "Оникса", произошла ликвидация счетов. Кто-то "крутанул" "Оникс" по-крупному, обобрав до нитки и оставив с колоссальными долгами за невыполненные условия фантастических контрактов, которых оказалось не мало.

Полина застыла в своем кресле, плохо ориентируясь в происходящем. Она запретила себе думать о самом страшном – возможной гибели Глеба, и все же обмирала при каждом звонке, ожидая трагических сообщений. Порой она чувствовала себя маленькой девочкой, которую наказали и поставили в угол, а потом совсем забыли. Полина что-то бубнила, перемешивая слова гимна Советского Союза с врезавшейся в память фразой из молитвы оптинских старцев: "Господи, во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано Тобой..."

Но стоило только вдуматься в вертящиеся на слуху слова, и в душе поднималась волна негодования, захлестывающая горячей злостью. И против торжественной лжи гремучего лозунга "Да здравствует созданный волей народов единый могучий Советский Союз" и против слепого подчинения промыслу Господа – некой жестокой и несправедливой силы, мучающей людей...

Прохладная ладонь легла на лоб:

– Дремлешь, девочка? Уже поздно, поезжай домой, очень тебя прошу. Я велел Сергею отвезти тебя.

Полина встрепенулась, не сообразив сразу, что Сергеем звали шофера фирмы.

– Сергей? А где Глеб?

– Надеюсь, скоро мы во всем разберемся. Оставь это дело мужчинам. Тебе надо побыть у нас. Соня уже ждет.

– Нет! Он будет искать меня дома.

Андрей Дмитриевич почувствовал непреодолимую силу в голосе дочери, которую он никогда не пытался "ломать":

– Хорошо. Соня переночует с тобой. Не возражаешь?

– Все равно.

Приехав к себе, Полина зажгла свет в комнатах, включила электрообогреватель – прямо в лицо подул горячий воздух. Но теплее не стало – от такого озноба нелегко избавиться. Она села у телефона, умоляя его позвонить. Но как назло, в этот вечер надоедавший как правило аппарат молчал. Куда-то запропастилась даже Алла, имевшая особенность звонить по пустякам в самые неподходящие моменты. Впервые за этот день Полина вспоминала о ней и тут же набрала номер, предчувствуя неладное. В трубке раздался голос – трудно узнаваемый, но, несомненно, живой.

– Инка? Извини, голова раскалывается. Сдохну когда-нибудь от этой мигрени. Валялась весь день в отключке, телефоны вырубила. Гешка в командировке, некому стакан воды в лицо бросить. – Она застонала.

– Ты у себя в офисе не была?

– Куда там, до унитаза с закрытыми глазами доползаю, чтобы не блевануть. Наглоталась спазмалгона, от него только хуже мутит. Представляешь, мировая наука ещё не доперла, как бороться с этой пыткой... Понтия Пилата хоть Иешуа мог исцелить...

– Ал... – перебила Полина, – ты не в курсе, что у нас произошло?

– В курсе. Только что Надька прорвалась, – говорит, в "Ониксе" аврал то ли растраты, то ли договора какие-то полетели... О-о... Даже говорить об этом дерьме не могу... Нормальная военная ситуация. Не паникуй ты попусту.

– Черт с ними, с договорами, с растратами. Глеб пропал.

– Чего-чего?.. – В трубке зашуршало. – Извини, я полотенце мокрое с башки сняла. – Как пропал? Куда?

– Ладно. – Полине совсем не хотелось распространяться по этому поводу. – Придешь в себя, – позвони.

Минут через десять приехала Соня и захлопотала на кухне. Заварила прихваченные с собой травы и заставила Полину выпить отвар, проглотив таблетку.

– Поди подремли, я подежурю. Возьми себя в руки, Полина. Ты будущая мать, вполне взрослый человек, чтобы осознавать ответственность. – Она внимательно посмотрела сквозь крупные очки. – Ничего не ела, не спала и ужасы внутри себя накручиваешь... Э-эх...

– Боюсь, очень боюсь... – Полина стучала зубами, кутаясь в плед. Предчувствие гадкое.

– Ничего не поделаешь – надо ждать. Все прояснится, все. – Соня, такая маленькая и хрупкая рядом с Полиной, отвела её в спальню. – Давай, помогу раздеться.

Полина отрицательно мотнула головой и села на покрывало – от питья и таблетки её действительно потянуло в сон.

Соня сдернула покрывало, хотела было помочь Полине раздеться, но лишь сокрушенно вздохнула и присела рядом.

– Думаешь, мне не понятно, что ты сейчас чувствуешь? Эх, Полиночка... Я уже полвека таскаю, как это теперь говорят, "венец безбрачия". Кончила институт, так и засела в библиографическом кабинете. Шестнадцать дам вокруг и две трети тоже безбрачные... Так и сидят все до пенсии. Если бы не Андрюша, не узнать мне, для кого мировая поэзия писана. Любовь, любовь... Стыдно сказать, вдруг почувствовала себя двадцатилетней, даже стрижку сделала, как тогда, в институте, и жест эдакий появился, девический – челку со лба откидывать. Седенькую... – Соня отбросила назад волосы. – Я их раньше синькой полоскала, а теперь специальной пенкой подцвечиваю. И тряпочек понакупила, словно невеста...

– Синий – цвет траура... – сквозь полудрему пробормотала Полина. Ненавижу.

– Поспи, детка. Считай, я тебе сказки рассказываю. "Спокойной ночи, малыши"... У меня тоже сердце разрывается. Я Андрея Дмитриевича никогда таким не видела. Растерянным.

– Папа ничего не боится. Вас он любит. Я заметила. Помолодел. Про инвалидность не вспоминает. И азарт... – Полина зевнула и села. – Не хочу засыпать. Нельзя. Они могут позвонить... Из-за какой-то ошибки такой переполох. Думаю, Глеб раньше всех утечку в банках обнаружил и ринулся выяснять. Но куда? Не в Цюрих же?.. – Полина чувствовала, что говорит, как пьяная, и мысли у неё прыгающие, дурацкие, с припевом "а мне и море по колено."

– Может, поужинаем, Соня? У нас там вино, бастурма и банка крабов завалялись. Есть хочется... Ничего весь день в рот не брала.

– Поставлю чайку. И загляну в холодильник, идет?

– Хозяйничайте. Умоюсь и приду. – Глаза у Риты слипались.

Когда Соня, накрыв на кухне стол, пришла в спальню, Полина крепко спала. Было всего лишь два часа ночи. А в три позвонил помощник Ласточкина, Лапшов, занятый в "оперативной группе" по расследованию случившегося.

– Софья Ильинична? Постарайтесь не паниковать. "Скорая" уже приехала. У Андрея Дмитриевича сердечный приступ. Вам лучше ехать прямо в больницу. Шофер в курсе, он отвезет вас... И еще... Полина Андреевна пусть с вами приедет, так будет лучше.

Соня уронила руки и два раза громко всхлипнула, словно завыла. Но рыданий не получилось, даже слезы не смягчили охватившего её панического ужаса. Она поняла, что все эти счастливые месяцы в тайне ждала несчастье. Невезение – вроде клейма. Не отмыть, не отодрать, а с "венцом безбрачия" так в могилу и лечь придется.

Разбуженная Полина вначале не поняла, в чем дело, а поняв, мгновенно собралась. Через пять минут они сидели в служебной машине, ждавшей у подъезда, через полчаса – в коридоре отделения экстренной помощи Боткинской больницы. А к рассвету, смутно забрезжившему за больничными окнами, были оповещены дежурным кардиологом: больной доставлен с тяжелым инфарктом. Ближайшие часы решат исход сражения за его жизнь.

– Я останусь тут, – прошептала Соня, сгорбившаяся на обтянутом дерматином узком диване.

Полина сжала её руки:

– Мне надо попасть в офис... Я сразу же вернусь, как что-нибудь выясню... Вы понимаете?

Соня молча кивнула. Она не могла найти слов поддержки, не могла ободрить Полину сочувственным взглядом, – просто сидела рассматривая потертый линолеум на полу. "Слабая я. Пессимистка. Невезучая. Ни веры, ни надежды за душой. Да и душа-то, где она? Нету", – обреченно думала Соня. Она уж знала, что опять останется одна. И смирилась. Только стала ещё меньше, старее и злей. Как бездомная собачонка. Есть такие – старенькие, облезлые, с печальными слезящимися глазами.

В "Ониксе" работала оперативная группа. Делом о крупном хищении государственного и коллективного имущества занимались МУРовцы. Полина рассказала о событиях первого апреля молодому, явно голодному и отчаянно перекурившему следователю Пруткову. Взяв подписку о невыезде из Москвы в течение суток, её отпустили.

– Как только мы получим какие-нибудь сведения о господине Сарычеве, тут же сообщим, – любезно пообещал следователь, которому Полина рассказала о своей связи с Глебом, о беременности и планах завести семью. – Мы сегодня же проведем обыск по месту жительства Сарычева. То есть, в месте вашего совместного проживания. Пропавшие документы и деньги проходили непосредственно через вашего жениха и отчима.

Полина подняла на бледного человека изумленные глаза:

– Вы полагаете, что не нас ограбили, а мы ограбили себя?!

Прутков пожал плечами:

– В данный момент можно оперировать лишь фактами. А версий может быть множество. Реальных же две – вас подставили, обобрав до нитки, или вы сами инсценировали ограбление. Тривиальная схема, стара как мир и чрезвычайно популярна в нынешней ситуации... Будем работать, Полина Андреевна. Разберемся...

– Простите... У вас есть предположение о месте нахождения Сарычева? Я очень беспокоюсь...

– Могу сказать, что в сводках по моргам, больницам и аэропортам это имя в настоящий момент не фигурирует. Подчеркиваю, это имя, ведь ваш жених мог изменить документы. И, заметьте, в настоящий момент. Это значит, что в любую минуту мы можем получить сигнал.

– Спасибо... – Полину ошарашило упоминание моргов и больниц, а также заявление об обыске.

– Мне надо быть дома?

– Это же не ваша жилплощадь? Вы не являетесь юридической совладелицей?

– Там есть мои вещи, одежда, обувь... Но я хотела бы...

– Не беспокойтесь, ничего из ценных вещей не пропадет. В таких случаях неукоснительно соблюдаются необходимые формальности...

– Понятно. – Полина с сочувствием взглянула на следователя, ощутив мучившие его усталость и неприязнь ко всему этому делу и к ней лично – то ли глупенькой любовнице, то ли сообщнице зарвавшегося афериста.

– Я могу воспользоваться своей машиной? Вернее, это автомобиль отца, но он инвалид и я вожу по доверенности.

– Вчера ночью вы ездили за город на этой машине?

– Да. И оставила её на стоянке в переулке вон у того сквера. Домой меня отвезли на служебной "Волге".

– Возражений к пользованию автомобилем на сегодняшний день у меня нет. Но вы понимаете, возможна конфискация всего имущества. Так что постарайтесь не попадать в дорожные происшествия. И не пересекать линию окружной. Захлопнув блокнот, Прутков ещё раз оглядел роскошный кабинет дирекции. Он наверняка знал цену подвесных потолков высшего качества, компьютеров, техники, и мог прикинуть капиталовложения, угроханные "Ониксом" на экипировку офиса. Во взгляде карих глаз отчетливо светились ирония и печаль прощального торжества. С таким чувством следили, наверно, пролетарии за национализацией капиталистической собственности.

Полина почувствовала жалость ко всем, кто толпился сейчас в этой комнате – к бывшим хозяевам и к тем, кто явился установить правопорядок, к себе и к бледному следователю. Если кто-то и был виноват в мучительной неразберихе нового жития, то не эти люди. Увы, – все они – актеры в огромном, дьявольски срежиссированном спектакле. Она устало кивнула: