Текст книги "Певец тропических островов"

Автор книги: Михал Хороманьский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

– Вот видите, у меня точные данные. Недавно, совсем недавно, – продолжал Вечоркевич, – за ней увивался один человек. Любовь с первого взгляда и тому подобное. А может, и еще что-то. Высокий, красивый блондин. Вовсе не созданный для того, чтобы кормить раков в Висле.

– В Висле? – спросил, а вернее, почти крикнул Леон.

– Ну да! Под мостом Кербедзя. Труп был, можно сказать, в начальной стадии разложения. Кроме того, распух. Его раздуло.

– И что же, блондин утопился? Покончил жизнь самоубийством?

– Я вам скажу откровенно, пан Леон, но только пусть это останется между нами. В легких не обнаружили воды. И доктору что-то не понравилось. Очень не понравилось. В частности, язык.

– А что было с языком? – воскликнул Вахицкий.

– Он как-то подозрительно раздулся. Знаете, доктора – народ въедливый, у них свои приемы. И в самом деле, трудно поверить, что самоубийца показывает щукам язык. Хоть чуточку логики! Высокий, молодой, красивый блондин. Иностранец, правда, но все же жаль.

– Ха! Любопытно! Однако, пан капитан, мне хотелось бы знать…

Вахицкий хотел просто-напросто спросить: "Мне хотелось бы все знать, кто вы, собственно говоря, такой и с какой целью делаете… столь необычное предложение?"

Но Вечоркевич опередил его.

– Тсс! – поспешил он. – Тсс! Зачем слова, вопросы. А может быть, нас подслушивают? Мы знаем, кем была Ванда Вахицкая, и знаем, сын ее не обманет наших надежд.

Вдруг, словно бы не выдержав пытки или по другой, известной только ему одному причине, капитан вернулся к своей прежней манере разговора. Неоконченные фразы, оборванные слова так и повисли в воздухе, над столом.

– В таких вопросах, как этот, все основано на дове… Или есть дове… или его нет. Пан Ле… вы человек взро… должны дава… отчет, некоторые вопро… идут, скажем, по особым кана… Наверное, слышали, что и Бельведер[12]12
  Дворец в Варшаве, в описываемые годы резиденция маршала Юзефа Пилсудского (1867–1935).


[Закрыть]иногда действует самостоя… на соб… страх и риск. Через голову министерства иностранных дел и даже второго отде… Разумеется, с масонством это ничего общего не имеет. Соседнее государство. (Тут голос Вечоркевича достиг еще более высоких регистров.) Пожа… прошу не понима… дослов… Если я и заговори… о Бельведе… то просто для приме… Мы на более низком уров… А вот, быть может, это покажется вам любопы…

Вечоркевич опустил свою веснушчатую, страшноватую руку в выдвинутый ящик и, не глядя, вынул оттуда фотографию. Маленький любительский снимок, на котором Леон увидел свою мать, тогда еще совсем не старую женщину, в обществе тоже довольно молодого стрелка в сером мундире легионера и в фуражке.

– Это я, – сказал Вечоркевич. – На обороте вы увидите посвяще… Меня зовут Болес… (В самом деле, на обратной стороне фотографии рукой пани Вахицкой была сделана надпись: "Дорогому Болеку. Ванда".) Разумеется, честь и честь, прежде всего… Это никак не связано с деньга… Но это небезопа… Я должен предупреди… И еще одно, если мы выловим вас со дна Вис… то никакой глории, никакой славы. Вы человек взро… Риск, который… Великий ри…

И так далее, и в том же духе. Причем еще раз, словно бы невзначай, произнесены слова "соседнее государство".

– А где я могу встретить эту девушку? – спросил наконец Леон. – Кто она такая?

– Благодарю вас, – ответил капитан.

Должно быть, он считал дело решенным. Недомолвки исчезли, он говорил теперь самым обычным человеческим языком. Только почему-то снова вдруг запыхтел.

– Кто она такая? – повторил Вечоркевич. – А это уже ваше дело, ваша забота… Вы бывали когда-нибудь в луна-парке? Нет? Но, наверное, как бывший варшавянин, знаете, где он находится. За мостом Кербедзя, сразу же налево. А дальше начинается зоопарк.

– Да, примерно представляю.

– Может, вы заметили, что напротив луна-парка, тут же возле моста, находится ресторан "Спортивный". Это вовсе не значит, что там бывают одни спортсмены. Просто такое название. На случай дождя там всего-навсего один зал с баром. Глухое место, самая настоящая дыра. Что-то там стряпают, но отравиться можно в два счета. Не знаю, впрочем, никогда там не был. Но мне известно, что там имеется маленький садик со столиками и в хорошую погоду… Надеюсь, отыщете без труда. Она там частенько бывает.

– А как она выглядит? Откуда я буду знать, что это именно она?

– Ну, вы сразу догадаетесь. Тут трудно не догадаться. Она очень смуглая. Брюнетка. Никогда не расстается с красной лакированной сумочкой. Это, наверное, самая любопы… деталь. Да, весьма любопытная…

– Непонятно. Что может быть любопытного в том, что у нее красная лакированная сумочка? Сколько женщин…

– Дело в том, пан Леон, – прервал Вечоркевич, – дело в том, что во всем у нее, я бы сказал, гармония. Шляпка гармонирует с поясом, с туфельками и так далее. Если сумочка у женщины красная, то при этом у нее или красный шарфик на шее, или красные туфельки. Она-то как раз ходила в красных туфельках, а из кармана торчал красный платочек. Одним словом, сумочка гармонировала. Но потом появились другие платья и туфельки, шарф и платочек куда-то делись, одним словом, красное пятно сумки оказалось совершенно, совершенно неуместным. Заня… занятная особа… Я полагаю, вы узнаете ее по сумочке…

– Допустим, а потом?..

– Ну а потом будем поддерживать связь. Вам, должно быть, просьба моя кажется пустяковой. Но вы… убедитесь, убедитесь сами. Орхидея! Я дам вам номер своего телефона, если не застанете – звоните в гостиницу сейма на Вейской.

Леон почувствовал, что разговор окончен. Он уперся руками в кожаные подлокотники, собираясь встать. Но тут на его глазах разыгралось маленькое действо, которое его поразило, но смысл которого оставался неясным. А впрочем, имело ли все это какой-то смысл? Может, здесь господствовал случай? Когда Леон поднимался с кресла, Вечоркевич протянул руки к подсвечнику и снова передвинул его справа налево. Все это он проделал, не поднимая головы, а на освободившееся место поставил серебряную табакерку с папиросами. Теория условного рефлекса в действии… Леон, может быть, первый раз в жизни почувствовал, как по спине у него пробежали мурашки. Любопытно, думал Леон, зачем он это сделал?

Прощаясь с Леоном, Вечоркевич встал из-за стола, и выяснилось, что ноги у него вовсе не короткие. Словом, это был все тот же Вечоркевич, но вместе с тем – другой.

– До свидания, – сказал он, – жела… успе…

Леон Вахицкий почувствовал прикосновение продолговатой, чуть влажной и мягкой, словно бы лишенной костей, ладони и очень слабое пожатие. В приемной у "дантиста" уже никого не было, но зато в часовой мастерской сидел за конторкой какой-то старичок, седые длинные волосы свисали ему на уши. Вставив в один глаз увеличительное стекло и прищурив другой, он ковырялся в дамских часиках. Племянника его, усатого опереточного жандарма, уже не было.

Глава четвертая

I

– С кем имею честь, уж не редактор ли вы будете? – спрашивал Вахицкого со священным трепетом в голосе Штайс, а глаза его меж тем так и ощупывали Леона, когда он вечером того же дня впервые переступил порог "Спортивного". Портной Заремба сдержал слово, и в своем светлом-пресветлом пепельном костюме Леон белел в дверях неким привидением.

– Да полно, помилуйте! Я, и вдруг редактор! – отвечал он. – Я и в газетах читаю только судебную хронику. Много ли на свете вещей, достойных внимания! Ха! О, да, я вижу, тут у вас весьма недурной буфет… Те… те… те… День добрый, пани.

Вязавшая за стойкой толстая женщина с голыми плечами зазывно рассмеялась. Голос ее зазвучал, как мелодичная, с легкой заминкой флейта.

– Я немного заикаюсь, прошу прощения… Добрый день!

– У вас, кажется, есть и садик? – Леон показал на двери напротив, за которыми что-то золотилось и зеленело перед тем, как вскоре угаснуть в вечерней мгле.

– О, не стоит, не стоит сейчас туда заглядывать, – услышал он тоскливые жалобы Штайса. Можно было подумать, что хозяин так и рвется избавиться от посетителя. – День был жаркий, и там еще душно. А кроме того, пыль, с улицы летит пыль! Вот здесь, за этим вот столиком, вам будет удобней. Простите, не расслышал фамилии благодетеля, осчастливившего нас своим посещением. Мы ведь люди маленькие. Вы и в самом деле не редактор или только так говорите? Наверное, все же можете иногда отстучать какой-нибудь шедевр на машинке. Какой-нибудь трактат, разумеется не передовую, это было бы слишком, ну, скажем, фельетончик, статейку… а?

– Ха, разве я похож на варшавского журналиста? Я еще раз повторяю вам, милейший, что не беру газет в руки… Так вы хотите, чтобы я сел здесь?

На коричневом столике (под цвет деревянной обшивки стен) виднелся прямоугольник бумажной салфетки. Стояли зубочистки, перец и соль. Вахицкий сел.

– Так что вы мне можете предложить?

– Едва тянем! – услышал он новый стон. – Вот, ей-богу, слово даю, скоро прикрою эту лавочку. Что удивительного, если клиенты предпочитают посидеть не у меня, а, скажем, в луна-парке. Там веселей, ресторан с большой верандой. На веранде и тень, и сквознячок. А у нас веранды нет, жара и пыль. Вы, почтеннейший, должно быть, знаете, где луна-парк? Надо спуститься по лестнице и перейти улицу.

Однако меня хотят выставить! – подумал Леон.

– Ну конечно, я непременно загляну и туда. Но пока что, я вижу, у вас есть джин? Глазам не верю!

– Дорого, дорого! – упреждающе вздохнул Штайс. – Клиенты говорят, у меня настоящая обдираловка. Но богом клянусь, иначе не свести концы с концами. Полный крах. Мамочка! – обратился он к женщине, сидящей за стойкой. – Приготовь рюмочку. Финансовый крах глядит нам прямо в глаза и даже не в глаза, а в зрачки… Если уж говорить правду… Вот прошу, почтеннейший, наше меню с ценами. Пожалуйста! Я понимаю, почему некоторые сразу идут в луна-парк. Понимаю и не обижаюсь. Там дешевле.

И снова из-за стойки донеслись серебристые звуки флейты. Должно быть, хозяйка тоже решила вмешаться в разговор.

– Вы, наверное, не варшавянин? – спросила она.

Как можно меньше лгать! – решил Леон.

На мгновение он внутренне сосредоточился. Я симпатичный, я исключительно симпатичный, повторял он и вдруг почувствовал, что лицо его выражает простодушие в самом чистом и натуральном виде.

– Угадали, ха, угадали. Я вообще-то из Кракова, – сказал он. – Но только вчера вернулся из Ченстоховы. Там у меня были дела, а теперь вот сижу в Варшаве, жду, когда все уладится. Не знаю, чем и заняться, знаете, время летнее, да и знакомые поразъехались. А духота страшная! Вот я и решил, что лучше всего здесь, на берегу. Свежее… Но может, сейчас пойду в зоопарк или в луна-парк, раз уж вы его так хвалите, ха.

– Вот, вот, вот, – быстро закивал своей напомаженной черной головкой Штайс.

Он потирал руки. Его ничуть, ничуть не удивляет, что редкие посетители его заведения, вместо того чтобы переступать прогнившие пороги "Спортивного" – полюбуйтесь сами на эти ступеньки, – предпочитают покататься на "американских горках", провести время на аттракционах, чем глядеть на стареющего хозяина, который вот-вот пойдет по миру. Он, разумеется, не в обиде, нет, боже упаси. У молодости – а вы, милейший, выглядите очень, очень молодо – свои права. Вы ведь, наверное, сейчас в возрасте Христа?

Может быть, Штайс уготовил своему клиенту некую голгофу или что-нибудь в этом роде? Орхидея… подумал Леон Вахицкий. Ему и в самом деле недавно исполнилось тридцать три года.

– Ха! Право, не знаю, что вы имеете в виду. Возраст Христа? Первый раз слышу. Во всяком случае, по отношению к себе. Женщине столько лет, на сколько она выглядит, а мужчине… и так далее. Что касается меня, то у меня в данный момент шумит в голове… ваш джин, ха… ха!

– Голу бок!.. – послышалось предостерегающее воркованье из-за стойки.

Хозяин тотчас же покосился в ту сторону. Хоть он весьма отдаленно напоминал голубка, но, должно быть, слово это было адресовано ему. Он, кажется, сообразил что-то. Кланяясь, стал пятиться задом, пока не задел локтем кассы. Послышался шепот. После этого пани Штайс поправила лежавшее на коленях вязанье, и спицы вновь замелькали в ее пальцах.

– Прошу прощения за некоторую назойливость, но у нас, в наших краях, очень редко можно встретить по-настоящему интеллигентного человека, – сказал хозяин, возвращаясь к столику Леона. В голой (без малейшего признака волос) руке он держал вечерний выпуск газеты. – Вот наш листок… Не угодно ли будет просмотреть, скоротать времечко? Вы изволили сказать, что интересуетесь только судебной хроникой… Простите за назойливость… но почему вас интересуют именно такого рода проблемы?

– Я полагаю, ха… да, собственно говоря, от скуки, причиной всему самая обыкновенная скука. – Леон, так и не прикоснувшись к газете, допил рюмку, отставил ее в сторону. И тотчас же встал. – Ну, мне пора. Посмотрим, как поживает ваш луна-парк, да и на "американские горки" взглянуть не грех. Сколько я должен?..

– Все дорого, очень дорого… – вздохнул Штайс.

И, скорчив недовольную мину, отчего его крохотные усики зашевелились, отступил в сторону. Потому что клиент его, надев панаму, вместо того чтобы направиться к дверям, устремился в противоположную сторону.

– Ха, – пробормотал он, – кажется, я малость заблудился… – и умолк на полуслове.

– Случилось что-нибудь? – забеспокоился хозяин.

– Нет, нет, ничего…

Перед глазами замершего на пороге Вахицкого замелькали картины. "Победа". Садик с деревянной розовой эстрадой. Навязчивые и порой немотивированные литературные ассоциации. Это "несхожее" сходство. Он не был к нему подготовлен.

– А каково… собственно говоря, предназначение этой постройки?

– Это было еще до меня. Наверное, какой-то театрик. Но давно. Не знаю, какие тут давали спектакли. А может, концерты… Так и стоит…

Сад был не совсем пуст. Вечерело. Под пышным деревцем сидела какая-то пара. Усатый седоватый толстяк стучал кулаком по столу. Сбоку к нему прижималась "козочка" – худенькое юное создание, – чрезмерно нарумяненная, с подведенными синей тушью глазами. Леон тотчас же глянул на ее сумочку – сумочка была коричневая. Официант с дугообразными ногами и с салфеткой на руке из-за чего-то схватился с ними.

– Эй ты! – стучал кулаком по столику мужчина. – А ну позови сюда этого, главного, понимаешь! Я что, деньги печатаю, что ли… Или еще как? Я сейчас такое устрою.

– Тяжелая сцена, сердце обливается, – слышались причитания за спиной Леона. – Вы сами, почтеннейший, можете убедиться, с какой публикой нам приходится иметь дело… Цены им не понравились, что они понимают в изысканных напитках?

– Ха! В каждой профессии есть свои минусы! – воскликнул Леон. – Однако мне пора, ха!

Он повернул обратно и, проходя мимо стойки, приподнял панаму.

– Прощайте, мадам!

И заметил, что в глазах пани Штайс мелькнуло удивление, а потом веселый смешок.

II

Вахицкому хотелось оставить о себе ненавязчивое, но приятное впечатление. На сегодня было довольно. Он прошел мимо кустиков, по ступенькам без перил поднялся на тротуар, находящийся над рестораном, перешел на другую сторону улицы. Кое-где уже зажглись уличные фонари, и возле кассы луна-парка выстроилась очередь. В рубашках без галстуков, скверно выбритые физиономии. Геньки и Зоски, разодетые в пух и прах, непомерно напудренные, с неумело нарумяненными щеками, в нарядных платьицах и в белых туфельках со стоптанными каблуками.

– Э-эх! – раздавался из веселого городка чей-то пронзительный визг.

Но все же следует признать, что у луна-парка было свое, особое, своеобразное очарование. Особенно по вечерам, в кромешной тьме. Эге-ге, подумал Вахицкий, углубляясь в темную аллею, защищенную сверху, словно крышей, листвой сплетенных меж собой ветвей. Воздух понемногу остывал, и в листьях шелестел ветерок. На скамеечках сидели обнявшиеся парочки. Он дошел до деревянного, выкрашенного в зеленый цвет летнего ресторана – обычного третьесортного заведения. Собственно говоря, это была длинная веранда, увитая диким виноградом. Над деревьями, освещая высокие металлические каркасы, одновременно загорелись сотни лампочек, обозначив на фоне темного неба огромную спираль, нечто наподобие иллюминированного штопора. Это были "американские горки". Лодочки сначала энергично поднимались вверх, а потом, под громкий визг, делая крутые виражи, разгоняясь, мчались вниз, чтобы приземлиться на черной поверхности искусственного озера.

Лампы освещали вход в полотняный цирковой шатер, на котором виднелась надпись: "Всемирно известный факир Ромболини". Заинтригованные зрители, сидя на складных стульчиках, изо всех сил вытягивали шеи, чтобы получше разглядеть какого-то бородача в тюрбане, с огромным, величиной с яйцо, зеленым камнем во лбу. Это был факир Ромболини, который на чистейшем польском языке, даже на уличном жаргоне восклицал:

– Барышни, все сюда! За один злотый назову дату вашего бракосочетания! За злотый, за один злотый! Многоуважаемый господин! – закричал он, заметив Леона Вахицкого, весьма отличавшегося от обычных посетителей луна-парка, что было совсем неудивительно. – За один злотый, за один-единственный злотый! Скажу, что вас ждет в ближайшем будущем. Это не обман, на научной основе, все объясняет наука!

Дав ему два злотых, Леон узнал, что должен быть осторожным, потому что в ближайшие дни его ждут потери.

– Разоришься, господин хороший, и все из-за женщины. Дай еще злотый, скажу, какая она.

И, закрыв глаза, бородач как-то странно замахал перед собственным лицом рукой, на которой тоже поблескивало зеленое стеклышко. Это, должно быть, означало, что он впал в транс.

– Генеральша! – воскликнул он вдруг высоким фальцетом. – Опасайся старой генеральши!

В зале раздался удивленный шепот. Произнеся, как всегда, свое "ха", Леон вышел из шатра. И уселся в самом углу на веранде ресторанчика. Ему принесли водку и салат.

Из-за шелестящей на ветру живой завесы из листьев дикого винограда то и дело долетали крики. На веранде под потолком тускло светила лампа. Все это было не лишено какого-то очарования и, можно сказать, шарма. Но, так же как и в путешествии по Висле, с непередаваемыми соловьиными трелями, чего-то Леону не хватало. Все вокруг казалось чересчур свойским, никто и ничто здесь не давало ему честного слова – подожди, вот-вот что-то случится. А впрочем, эх! Что могло случиться? Катание на "американских горках", хамская выходка подвыпившего нахала?

Скрипнули доски, и на веранде появилась какая-то девушка. Она не казалась смуглой, да и волосы у нее были, пожалуй, рыжими… Но Леон, который ловил себя на том, что с сегодняшнего полудня он только и делает, что присматривается к дамским сумочкам, заметил в руке у нее какой-то небольшой предмет красного цвета. Предмет этот напоминал продолговатое портмоне, но Леону показалось, что когда-то он был лакированным. И он даже привстал. Ну нет! – вдруг рассердился он сам на себя, разглядывая сомнительного качества грим, помятое лицо. Спасибо за такую орхидею.

– Кавалер, можно ли подсесть к вам? Не хотите ли развлечься немножко? – спросила девушка с пропойной хрипотцой в голосе и подсела к его столику. – А чего это кавалер смотрит, может, жены боится? Обручального кольца на заветном пальчике не видать, хотя знаю я вашего брата, и колечко спрятать умеете!

– Милости прошу, разумеется… но только я как раз собираюсь уходить.

Она потянулась дрожащей, чуть ли не пляшущей рукой к его рюмке. Должно быть, ей очень хотелось выпить.

– Допью, – сказала она. – Ладно?

И, не дожидаясь ответа, сморщившись, опрокинула сто граммов. Этот капитан, скорее всего, самый обыкновенный дурак, рассердился Леон, он что, думает, будто я?..

Но не двигался с места. Да, смуглой ее не назовешь, эти рыжеватые, каштановые волосы… Сумочка, пожалуй, ничего не означает…

– Я ухожу, не люблю это заведение, – сказал он по-прежнему очень любезно. – В "Спортивном", к примеру, куда лучше. Вы там бывали когда-нибудь?

В ее подведенных глазах мелькнула лишь мутная, пьяная слеза.

– При чем тут "Спортивный"? Вы кто, футболист?

Нет, определенно это была не она.

– Ха, – обрадовался он. – Простите и до свидания. Я заглянул сюда лишь на минутку.

Он спустился с веранды и исчез в вечерних сумерках парка. Сгущалась темнота. В ворота валом валил народ: кухарки и горничные, солдаты, получившие увольнительную на сегодняшний вечер, Антеки и Яси. В сторону моста Кербедзя проехал почти пустой трамвай. Сам не зная почему, Леон, оглянувшись, перешел на другую сторону улицы. И остановился возле ступенек, ведущих к "Спортивному".

У его ног тонуло во мраке маленькое строение с плоской крышей. Зато весь садик переливался красными, голубыми и лиловыми бликами. Это среди листьев горели цветные лампочки, бросавшие разномастный отсвет на пустые, напрасно ожидавшие гостей столы и стульчики.

Все это здорово напоминало японские лампионы в саду у Шомберга. И вот на дорожке, ведущей от ресторана к колдовской сцене, мелькнуло что-то белое. Женская фигура с очень тонкой талией в светлом платье, на которое падали радужные блики. Сверху казалось, что девушка небольшого роста. Словно бы волнуясь или ожидая чего-то, она прогуливалась по дорожке и, держа перед собой обнаженные руки, время от времени ударяла правым кулаком по левой ладони. На светлом фоне блестели черные волосы. Она! – решил Леон.

Постояв еще минуту, он пешком пошел через мост.

III

На другой день погода переменилась. Примерно к шести вечера вдруг потемнело, поднявшийся ветер гнал по мостовой старые газеты, казалось, еще минута – и хлынет дождь.

Загоравшие на пляже дамы – самых разных объемов и габаритов, в купальниках преимущественно собственного изготовления, все эти жительницы Чернякова и прочих предместий – стали срочно переодеваться. Замелькали худенькие и весьма внушительные тела с обожженной, пунцовой кожей и спрятались в ситцевые платьица. Матери громко звали детей, плескавшихся в воде и тянувших за веревочку грошовые игрушечные парусники. Как всегда, раздавался громкий крик и визг. Висла, королева польских рек, вдруг страшно помутнела. Порыв ветра смел всю белевшую на пляже наготу, потемнело еще больше, и берег наконец обезлюдел. Только кое-где виднелись отдельные растянувшиеся на песке смельчаки, тела их лоснились от крема "Нивея", а на носах зеленели нашлепки из листьев. Энтузиасты тщетно дожидались солнечных лучей.

Но до "Спортивного", защищенного с одной стороны насыпью, асфальтированное покрытие которой, мягко прогибавшееся под ногами прохожих, называлось в просторечии Зигмунтовской улицей, а сзади огороженного кустиками и деревцами сада, этот порыв ветра не дошел. Низкое небо, а вернее, одна сплошная туча стыла над верхушками деревьев, почти накрыв их собою. Если бы кто-нибудь коснулся рукой конрадовской эстрады, он наверняка почувствовал бы тепло нагретых досок, тепло юга. Столы и стульчики тоже дышали теплом. Нависший густой и душный пар как нельзя больше соответствовал колориту этого, тяготевшего к тропической экзотике, уголка. Пани Штайс, розовая, с капельками пота на лбу, блестящими спицами быстро пересчитывала петли. Супруг ее, вытянув вперед ноги в лакированных туфлях, затылком касаясь драпировки, дремал на стульчике. Оба они проявили явное неудовольствие, когда на пороге и тем самым отчасти словно бы на фоне реки появился вдруг высокий, крупный человек в панаме, вчерашний гость. Новый завсегдатай "Спортивного" старался их задобрить.

– Вот, извольте радоваться, я снова здесь. Вчера коротал вечер в луна-парке, как вы, почтеннейший, посоветовали. Но увы, разочарован. Ха! – Казалось, будто в гости к хозяевам пришел старый знакомый. Глаза его светились расположением. – Третьесортная дыра! Что ж толку, что там, как вы и говорили, есть веранда, зато буфет отвратительный. Ничего, кроме пива и водки. У вас здесь лучше, намного лучше.

– Милости просим! – сорвался с места хозяин. – Для нас ото большая честь, боюсь только, не слишком ли здесь жарко, не душно ли будет, – добавил он кисло. – Разумеется, лучшая часть нашей клиентуры, если так можно выразиться, личности с культурными запросами всегда сюда заходят. Только… только, что их, прошу прощения, тут ждет? Не знаю, может ли порадовать кого-нибудь чужое банкротство! Не знаю, приятное ли это зрелище! Может, как вчера, сядете за этот столик?

– Сяду, сяду.

Вахицкий подошел к стойке.

– О мадам! – сказал он с чувством. – Опять за работой. Прелестная, очаровательная кружевная дорожка.

Раздалась хорошо отрепетированная мелодия флейты. Пани Штайс на редкость быстро сумела спрятать недавнее недовольство. Серые влажные глаза снова сулили какую-то нежданную шалость. Можно было подумать, что Вахицкий чем-то привел ее в восторг. А может, и сама жизнь казалась ей достойной восторга? Звук флейты повторился.

– Простите, это у меня на нервной почве. Я чуть-чуть заикаюсь, – объяснила она. – Это накидка на кровать. Ее заказал мой знакомый перед самой смертью. Добрый день, добрый день…

– Перед смертью, ха. Почему вдруг перед самой смертью?

– Ну, боже мой, ведь люди умирают? – Глаза ее по-прежнему смотрели игриво, но уместно ли это было? И в том, что люди умирают, разве есть что-то игривое?

– Ха, естественно, – поспешно ответил он, хотя, по правде говоря, чувствовал себя сбитым с толку.

И, вынув из-за пазухи книгу, помахал ею.

– Мне хочется здесь почитать. Я думал, что у вас в саду выпью чего-нибудь, ну и заодно…

– Дождь! – разочарованно вздохнул хозяин. – Дождь помешает. Стоит ли мокнуть.

– Да что там!

Вдруг Штайс, всюду ищущий подоплеки, оживился, его темные глаза чуть ли не обшарили Леона.

– Разрешите полюбопытствовать, что вы читаете, какой-нибудь детектив? Хотите убить в нашей развалюхе время? Понимаю. Про убийства или про ограбления?

– Лорд Джим!

– Лорд? Что вы сказали, почтеннейший? Лорд? Смею ли я предположить, что это связано с политикой? Что-нибудь международное?

– Полно, помилуйте! Я – и политика? Ха! Всего-навсего восхитительная, восхитительная история! – воскликнул Леон. – Вы только представьте себе. Идет пароход, ха! На пароходе едут пилигримы. Ночью, а может, и на рассвете раздается грохот, возможно, треск. Кажется, что пароход задел что-то дном, ударился и вот-вот потонет. Во всяком случае, так считает один из помощников капитана. Моряк. Он понимает, шлюпок мало, на всех не хватит. Тогда, пользуясь тем, что все спят, спускает лодку и удирает. Он уверен, что после того, как отплыл, пароход пошел на дно. И что же оказалось! Нет, вы только представьте, пароход вовсе не затонул, даже аварии не было. Вы можете прочувствовать и понять состояние этого моряка. Он добирается до какого-то порта и там докладывает, что по счастливой случайности уцелел, а корабль пошел ко дну. Через несколько дней корабль благополучно прибывает именно в тот же порт. Я не очень точно рассказываю, но примерно что-то в этом роде. Вы понимаете, в какое он попал положение. Что называется – бежал с тонущего корабля. В этом случае следовало бы сказать – бежал с непотонувшего корабля! Восхитительно! Ну, как вам?

"Знаем, знаем. Нас, голубчик, не проведешь! – говорили в ответ глаза хозяина, который сразу же перестал потирать свои начисто лишенные волосяного покрова ручки. – Знаем, куда ты клонишь!"

– А как этот корабль назывался? – спросил он настороженно.

– Какое это имеет значение. "Патна".

– Только не подумайте, что я нахал и потому лезу с расспросами, умоляю, умоляю меня простить…

Можно было подумать, что, уловив суть уловок и каких-то темных намеков клиента, владелец "Спортивного" вдруг испугался.

– Я понимаю, вы, почтеннейший, как человек, глубоко проникший в суть этой материи, имеете в виду нечто, нечто… Я говорю о том, что является подоплекой всей этой морской истории. Но где она, эта подоплека? – При этих словах он чуть ли не согнулся пополам. – Иными словами, где собака зарыта?

– Ха, разумеется, можно воспользоваться и метафорой, но только, извините, не понимаю, зачем она?

– Голу-бок! – тоненьким голоском пропищала пани Штайс.

Хозяин покосился в ее сторону. И вдруг неожиданно, демонстрируя некий образец гражданских и человеческих добродетелей, к удивлению Леона, ударил себя кулаком в грудь.

– Я, чтобы вы знали, покидать отечество не собираюсь, – воскликнул он, откинув назад напомаженную головку.

– Ха, как это понимать?.. Разве мы говорили об эмиграции?

– А разве не говорили?

"А что, неправда? Видали мы таких! – снова мелькнуло во взгляде ресторатора. – Ловко ты хотел меня… Удрал с тонущего корабля, ишь ты!"

– Ясное дело, что речь тут идет об эмиграции, о тех, кто, чувствуя приближение кризиса, удирает из страны.

– Но это недоразумение! Я говорил о Конраде Коженевском! – Леон по-птичьи взмахнул рукой. Он глядел на Штайса как на человека, слегка повредившегося в рассудке. – Но может, вы о нем никогда не слышали? Ха!.. У него была в Варшаве дальняя родственница, Анеля Загурская. Ха! Если со мною когда-нибудь что-то случится, то прежде всего в этом следует винить ее. Вы, например, не знаете, что ваш садик – это странички из ее перевода!

Я обаятелен, обаятелен, снова думал Леон, пытаясь сосредоточиться. И снова физиономия его так и светилась добродушием. К сожалению, Штайс оказался нечувствительным к чужому обаянию.

– Пани Анеля Загурская? – повторил он протяжно и недоверчиво.

И снова завздыхал, давая понять, что еще чего-то не понимает, не понимает одной важной вещи.

– Вы, почтеннейший, наверное, что-то имели в виду, называя эту фамилию. Только что именно? В чем суть, фигурально выражаясь, двойного дна пани Анели Загурской? Иначе говоря, где подоплека?

– Ха! Вы думаете, что у любого из нас двойное дно?

– А как же! Иначе и быть не может.

– Да полно вам, опомнитесь. Анеля Загурская – конгениальная, непревзойденная переводчица Конрада, – повторил Леон. – Я бы вам советовал когда-нибудь почитать… Но сейчас, сейчас… простите. Ха… Не вижу официанта. У вас есть коньяк? Отлично. Ну а лимонад? Так душно, что маленькой рюмкой не утолишь жажды. Я попросил бы стакан.

– Официант на кухне, – откликнулась пани Штайс. – Вальдемар! – снова нежно зазвучала флейта.

Кухонные двери находились слева, зато с правой стороны, сразу же за буфетной стойкой, виднелось углубление с крутой, ведущей на чердак или крышу лесенкой.

– Мадам! – сказал Леон Вахицкий и по-птичьи взмахнул рукой, держа в ней панаму. Улыбнулся пани Штайс и вышел в сад.

И тут-то он едва не выдал себя, с трудом сдержав радостный вопль. Вчерашняя незнакомка – тонкая талия, светлое платье – расхаживала взад и вперед по дорожке, ведущей от порога до концертной эстрады. Поразительно, возможно, она даже и не уходила отсюда со вчерашнего дня. И правым кулачком ударяла по ладони левой руки.

IV

Чтобы не хрустел гравий под ногами, Вахицкий прямо с порога ступил в сторонку, на траву. Женская фигурка, повернувшись к нему спиной, уходила по дорожке к розовой эстраде. Леон сделал еще шаг в сторону и уселся за столик за стволом каштана, который чем-то напоминал ему африканское дерево. Этот ствол частично скрывал его. На всякий случай он положил на столик раскрытую книжку.