Текст книги "Певец тропических островов"

Автор книги: Михал Хороманьский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

Я гуся чуть не задела локтем свою чашечку. Сообщение Вахицкой ее ошеломило. Но потом она решила, что это всего лишь шутка, а ей просто недостает ума, чтобы понять, о чем на самом деле идет речь.

– А почему… почему я скомпрометирована? – спросила она.

– Потому что вы ко мне пришли!

– К вам? А что в этом предосудительного?

– Люди разное могут подумать, никто ж не знает, о чем мы тут с вами беседуем.

– Но ведь… вы сказали, это касается моего мужа? Потому я и пришла!

– А вы, случайно, ему не проболтались, что идете ко мне?

– Упаси бог! Я никому ничего не говорила, как вы просили.

Вахицкая рассмеялась. Ягусе её смех показался похожим на карканье: "Кха-ха!"

– Я на это рассчитывала, – сказала Вахицкая. – Вы помните, как однажды на ваших глазах мне стало… нехорошо?

– Конечно.

– Ваш муж был тогда в театре?

– Был: он меня искал…

– Где искал?

– За кулисами…

– Ага!.. А когда вы вернулись, он там был один?

– Точно не помню, гуда потом набилось полно каких-то мужчин.

И тут вдруг майорша встретилась – ах! прямо-таки напоролась на взгляд Вахицкой. Ужасно пронзительный – брр, господин адвокат! – недоверчивый взгляд глаз, точно покрытых зеленой эмалью.

– Однако потом, уже после банкета, кое-кто из этих мужчин провели остаток вечера у вас, верно? – спросила Вахицкая. – Я слыхала об этом от моей Каси.

– Да, муж пригласил знакомых из Варшавы.

– Кого – не припомните?

Ягуся назвала несколько фамилий.

– Нет!.. – клюнула воздух Вахицкая. – У вас, видно, плохая память – среди них был еще один человек, впрочем, это неважно…

– Но… нельзя ли наконец узнать?..

– Минутку, я еще не кончила. А после того… гм… досадного инцидента в театре вы какие-нибудь пересуды обо мне слыхали?

– Никаких! – заверила Ягуся, все сильней недоумевая. – Честное слово. Ничего такого, что могло бы вас задеть.

– А до меня дошел слух, будто ваш супруг, майор Ласиборский, сказал кому-то, что я… ненормальная! – произнесла сестра Ванда, не повышая голоса. Но при этом с резким стуком опустила на стол щипчики.

– Кубусь?! – воскликнула Ягуся. – Это клевета, самая настоящая клевета!

– Я еще способна защищаться, – ответила Вахицкая.

– Ну конечно, вы непременно должны защищаться! Скажите только, от кого вы это услышали, – мой муж сумеет принять меры и… и…

– Вы неправильно истолковали мои слова, что я способна защищаться. Вы меня не поняли.

– А как надо вас понимать? – спросила Ягуся.

– А так, что теперь и вы, и майор вместе со мной впутаны в историю. Весьма неприятную.

– В какую историю?

Вахицкая не ответила и только чуть-чуть скривила уголок рта.

V

Да, это было весьма неприятно. Судя по всему, сестра Ванда и вправду была особой на редкость непорядочной. Адвокат Гроссенберг даже поморщился. Поначалу ему не хотелось верить самому себе и тем заключениям, к которым он постепенно приходил, слушая все энергичнее жестикулирующую Ягусю. Нет, это какая-то несусветная чепуха! Адвокат укоризненно поглядывал на майоршу, которая поминутно откладывала на стол ложку с вилкой, полагая, что без помощи рук ей не передать всех оттенков как собственных душевных переживаний, так и возбужденного состояния Вахицкой. Над недоеденным супом она замахала ладошкой, будто отгоняя кошмарный призрак, и раскрыла рот, казалось намереваясь закричать. Это было, когда она рассказывала о происшествии в театре. Когда принесли жаркое, Ягуся, излагая содержание телефонного разговора с Вахицкой, держала кулачок возле уха, словно зажав в пальцах трубку. Потом принялась нервно водить ножом по скатерти, показывая, как Вахицкая забавлялась щипчиками для сахара. Даже издала похожий на карканье смешок: "Кха-ха!" Наконец, дойдя до самого важного, повторила сдавленным голосом: "Понимаете, господин адвокат, – да слушайте же! – она мне сказала, будто теперь и я, и мой муж вместе с ней впутаны в какую-то историю!" Золотые локоны заколыхались, точно и они пришли в необычайное волнение. Зато личико Ягуси – такое розовое и свежее, что адвокату невольно лезло в голову сравнение с витриной кондитерской, – вопреки всякой логике изобразило трепетную радость, если не сказать – наслаждение. Что ж, супруги майоров тоже всего лишь простые смертные, радующиеся каждой возможности уличить ближнего в неблаговидном поступке.

Невероятно! Гроссенберг все еще не желал мириться с напрашивающимися выводами. Но Ягуся – такова уж была ее натура, – начав говорить, долго не могла остановиться. И она добавляла все новые и новые подробности, по мере чего возникший перед глазами адвоката образ приобретал все большую выразительность, пока наконец у него не отпали последние сомнения. Факты, факты! – откровенно однозначные, складывающиеся в весьма неприглядное целое. Гроссенберг понял, что заслуженная ветеранша, мать Леона, почему-то почувствовав себя в опасности, ради спасения собственной шкуры без колебаний решила подставить под удар Ягусю, использовать ее как щит. Дальнейшие показания майорши это подтвердили. Вахицкая цинично дала ей понять, что, имея врагов, хочет на некоторое время их обезвредить, создав видимость, будто Ягуся ее поверенная и отныне что-то знает. Она не сказала, что именно, однако намекнула, что это связано с опасностью для жизни и уж во всяком случае сулит большие неприятности. Иными словами, пригласив Ласиборскую к себе, она заманила ее, а следовательно, и ее мужа в ловушку. Враги узнают о Ягусином визите к Вахицкой и неизбежно решат, что во время этой встречи старуха распустила язык и о чем-то рассказала майорше. Но о чем? А, это уже другой вопрос!

Когда-то, очень давно, произошло нечто, о чем сейчас кому-то очень хотелось бы забыть. Поскольку Вахицкая знает об этом чуть больше, чем следовало, ей угрожает опасность. Но теперь опасность эта отчасти нависнет и над светловолосой Ягусиной головкой (независимо от того, какая на ней будет шляпка), поскольку создастся впечатление, будто и майорша знает кое-что лишнее. Недаром сестра Ванда сообщила ей, что отныне она скомпрометирована!

Но почему старуха выбрала своей жертвой и подставила под удар именно её? Это тоже особый вопрос. Вахицкая прекрасно понимает, что Ягуся не удержится и обо всем расскажет мужу, а у того есть… разные знакомые… и конечно же он не преминет с ними поделиться. А это как раз ей (Вахицкой) на руку… Если же он испугается и ни с кем делиться не станет, кто-нибудь – возможно, один из этих же знакомых – смекнет, что майор Ласиборский что-то скрывает, ибо тоже что-то знает.

– Но ведь мой муж может сказать только правду! То есть что я у вас была и вы со мной о чем-то говорили, но говорили так, что я не поняла – о чем! – воскликнула Ягуся.

– Никто вам не поверит, – ответила Вахицкая. – Я все продумала.

– В таком случае я ничего не скажу мужу!

– Скажете! Не удержитесь.

Майорша буквально оцепенела. Потом коленки ее под столом мелко затряслись. Самое скверное, что это омерзительное, бессовестное чучело совершенно подавило ее своим возрастом и повелительным тоном! Вы меня понимаете, господин адвокат? Да, адвокат отлично ее понимал; к тому же ему было известно, что Ягусе едва стукнуло двадцать три года.

Наконец Ванда Вахицкая как будто немного смягчилась и сделалась больше похожей на человека. Своей холодной костлявой рукой она похлопала Ягусю по ее маленькой ручке.

– Весьма сожалею и сочувствую вам, – сказала она. – Но, поверьте, иного выхода у меня нет. Пойдемте лучше в сад, я хочу вас кое о чем попросить, а у этих стен есть уши.

Точно в полусне, сама удивляясь своей покорности, Ягуся вышла следом за ней на веранду. Широкая лестница, разделяющая балюстраду на две части, вела прямо к клумбе, полной цветущих тюльпанов. Лимонные, пурпурные, темно-лиловые, они раскрывали навстречу солнцу свои чашечки и, покачиваясь на высоких ножках, напропалую кокетничали, завлекая бабочек, которые стайкой вились над ними, чертя в воздухе голубые и рыжеватые узоры. Тюльпанов было множество. Занятая своими переживаниями, майорша других цветов на клумбах не заметила. Какое-то отцветшее дерево – не то яблоня, не то груша – и вишневые деревца роняли на землю, казалось, уже последние лепестки, но, когда подул ветер, они вдруг посыпались в таком количестве, что деревца стали похожи на головки невест, разом потерявших каждая свою свадебную фату. Кусты жасмина были усеяны бутонами, а между ними тяжело покачивались кисти турецкой сирени. Как это возможно: кругом такая красота, а у некоторых людей ни стыда ни совести! – подумала Ягуся, и ей чуть ли не плакать захотелось. Заведя гостью в глубину сада и повернувшись спиной к дому, Вахицкая шепнула:

– Вы бы не могли сделать мне одно одолжение?

Ничего не хочу для тебя делать, чтоб ты провалилась! – подумала Ягуся. Но, сама не понимая – почему, слабо улыбнулась.

– Нет ли у вас знакомого ксендза, который мог бы ко мне зайти? – услышала она.

– Ксендзов у нас в Ченстохове тьма-тьмущая, – машинально ответила Ягуся. И подумала: "Зачем тебе ксендз? Еще одного хочешь скомпрометировать?"

– Я последнее время никуда не выхожу. И домашним телефоном стараюсь не пользоваться. Будьте добры, сегодня же позвоните какому-нибудь знакомому ксендзу – пусть ко мне заглянет. Лучше всего поздно вечером, когда совсем стемнеет.

– А если это будет армейский капеллан?

Вахицкая заколебалась:

– Пожалуй, нет, лучше нет. Я бы предпочла, чтоб это был какой-нибудь почтенный старичок, например деревенский священник. – И пристально поглядела на майоршу, которая стояла под усыпанной цветами веткой в своей соломенной шляпке, похожей на перевернутую вверх дном цветочную корзину, от слабости едва не теряя чувств. Вахицкая словно угадала ее потаенные мысли. – Даю вам честное слово, это совсем не то, что вы думаете! Я ему ничем не наврежу! – негромко воскликнула она. – Просто… просто я не исповедовалась с тысяча девятьсот двад… – Она замолчала на полуслове, видно не желая уточнять, с какого, именно года, и поправилась: – Очень давно. Лучше всего ему прийти в субботу вечером, по субботам моя Кася выходная. – Она еще раз окинула Ягу сю взглядом своих будто покрытых зеленой эмалью глаз. – Вы чрезвычайно милы. Мне правда очень, очень жаль, что я вынуждена так поступить. Но это дело государственной важности. – Вахицкая выпрямилась, одеревенела и, снова превратившись в омерзительную, бессовестную ведьму, докончила уже совершенно безжалостно. – Я знаю, теперь как вам, так и вашему мужу из-за меня не избежать неприятностей. Кха-ха! Жизнь у вас начнется – не позавидуешь. Что ж, так будет лучше для меня!

И с хрустом отломила веточку сирени. Можно было подумать, что таким образом она мысленно с кем-то расправилась.

VI

Тут пани Вахицкая, пожалуй, допустила оплошность, напрасно упомянув о деле "государственной важности". Известно уже, как Ягуся, сама будучи горячей поборницей "государственных интересов", реагировала на звук подобных слов. Домой она помчалась стрелой, несмотря на тесные белые туфельки на высоких каблуках, в результате чего в мужнин кабинет, служивший одновременно гостиной, вошла, сильно хромая. Майора дома еще не было – он приходил обедать только к трем. Сперва в воздух взмыла одна туфелька, потом полетела в угол другая, и Ягуся с ногами плюхнулась на диван. Ска просто дрожала от нетерпения. В делах "государственной важности", как известно, нельзя мешкать. Жена офицера – это его начальник штаба, его персональная "двойка". Вовремя предупрежденный муж будет знать, как действовать и кому доложить об этой невероятной истории с Вахицкой. А именно: пребывавшему в городе офицеру контрразведки, фамилии которого Ягуся, разумеется, не может назвать даже адвокату. Она даже не скажет, блондин он или брюнет. Тут заодно выяснилось, что юная майорша испытывает неподдельное восхищение вторым отделом генерального штаба и его сотрудниками. Какая опасная у них работа! А какие блестящие результаты! Наша "двойка" лучшая в мире, даже "Интеллидженс сервис" и прочие разведки ей завидуют. Они нашим в подметки не годятся, куда им!

Надо признаться, что в те времена бытовала и такая точка зрения; и подобный энтузиазм разделяла определенная часть общества, несколько напоминая тех болельщиков, которые преданно и неизменно аплодируют только футбольной команде своего города. "Двойка" же, не скупясь на саморекламу, вероятно, делала все возможное, дабы число своих болельщиков умножить, и нисколько не боялась в этом отношении переборщить. В столичных кафе, например, шептались – адвокат впоследствии сам это слышал, – будто отечественная разведка первая и единственная прознала про всю подноготную романа английского короля Эдуарда Восьмого с разведенной американкой миссис Симпсон, а также осторожно намекали, что польская разведка, господа, невероятная силища: короны с королевских голов может снимать! А еще – несколько позже – воздух в кафе всколыхнула дрожь восхищения, когда кто-то, якобы по неосмотрительности, рассказал кое-что о фантастических подвигах в Германии офицера польской разведки Сосновского – блестящего светского льва, ловеласа и игрока, который, покорив сердца всех секретарш немецкого Военного министерства, получил доступ к любым сейфам и шифрам. Теперь-то, годы спустя, мы знаем, что все было не совсем так.

Но, как известно, всякая медаль имеет две стороны. С течением лет выявилось также немало фактов, действительно делающих честь нашей разведке; история начинает по достоинству оценивать ее вклад в дело нашей борьбы с немцами. Опубликовано много интересных документов, взять хотя бы "Битву за тайну" Казачука или дневник министра Гавронского, нашего посла в Вене во время аншлюса; в нем содержатся лестные свидетельства деятельности офицеров и агентов, подчинявшихся военному атташе Речи Посполитой, и особо отмечаются точность их диагнозов и блестящее умение использовать обстановку. Все это тоже правда – вот она, другая сторона медали. Однако в описываемый период в Ченстохове была на виду лишь одна ее сторона – рожденная слухами. Она могла вызвать, и вызывала, только две реакции: либо нечто похожее на реакцию старика нотариуса Повстиновского, либо – на реакцию юной Ягуси.

А Ягуся меж тем по-прежнему лежала на диване, дрожа всем телом и шевеля ноющими пальцами ног. Долг! Она обязана исполнить свой долг! Ведь речь идет о деле государственной важности! Но как? О, в такие минуты майорша – насколько мы знаем – выказывала présence d'esprit[30]30
  Присутствие духа (франц.).


[Закрыть]. Оно и подсказало ей, что прежде всего надо усыпить бдительность Вахицкой, то есть вести себя так, словно она во всем старухе послушна. Словно она ее союзница и услужливая клевретка. Телефон стоял возле дивана; с высоко вздымающейся от волнения грудью, не теряя драгоценного времени, Ягуся схватила трубку и позвонила в… Ясногорский монастырь. Она несколько удивила отцов паулинов своими мольбами немедленно – да, да, сию же минуту – дать ей адрес какого-нибудь ксендза, все равно кого, лишь бы был седовлас и похож на благочестивого деревенского священника в заношенной сутане. Вы меня понимаете? – закончила она. Однако встревоженный отец паулин, как назло, ничего не мог понять; в конце концов он решил, что речь идет о соборовании – отсюда и смятение, и невразумительный лепет его собеседницы, вероятно родственницы какой-то покидающей бренный мир особы! Ах нет, пресвятой отец, не нужно никого соборовать! – с отчаянием воскликнула Ягуся. Это дело государственного значения!.. Отцу паулину, которого она этим весьма озадачила, естественно, потребовалось время, чтобы подумать и немного прийти в себя, – в трубке по меньшей мере минуту слышалось только сопение. И еще какие-то звуки, точно на другом конце провода шепотом читали молитву. Наконец монах изменившимся голосом назвал фамилию ксендза Сяковского, который как раз сейчас гостит в доме приходского священника по такому-то адресу, и дал номер телефона. Чувствуя себя едва ли не телефонисткой генерального штаба, Ягуся немедленно принялась своим тоненьким пальчиком торопливо набирать этот номер. Да, ксендз Сяковский здесь остановился; вскоре он и сам подошел к телефону.

Это был деревенский священник из какого-то бедного прихода в окрестностях Ченстоховы (как потом выяснилось, заядлый пчеловод), у него был дрожащий, необыкновенно певучий голос – казалось, он не говорит, а служит молебен. Майорша почему-то сразу почувствовала, что именно о таком "мечтала" Вахицкая, что этот священник отвечает всем требованиям старухи. И она с места в карьер, хотя и несколько запинаясь, объяснила, что речь идет об одной даме, которая нуждается в услугах ксендза, поскольку не была на исповеди с двадцать какого-то года. Фамилия этой дамы – Вахицкая, узнать ее проще простого – у нее такие ужасные глаза, как будто покрытые зеленой эмалью. И вообще она похожа на птицу! Но дело не в этом! Вы бы не могли к ней зайти, когда в доме не будет прислуги? Какой прислуги? А, такой девахи, из тех, что прогуливаются да хихикают с нашими писарями под тополями и липами на аллее Девы Марии. Так что лучше всего в субботу, поздним вечером, как можно позже, когда совсем стемнеет. Такой серый дом с садом, в саду полно цветов и бабочек, цветы цветут, а бабочки порхают как ни в чем не бывало, тогда как человеческая натура так неблагородна!.. Не знаю, понимаете ли вы меня? Пани Вахицкая будет вас ждать, но пожалуйста, умоляю, не забудьте ей сказать, что это именно я попросила вас прийти – я жена майора Ласиборского. Мне очень важно, чтоб она знала: я ей послушна и выполняю все ее указания. Одним словом, чтобы ничего не заподозрила. Вы меня поняли?

Другой бы голову себе сломал, прежде чем ответил бы на этот вопрос утвердительно. Но старый ксендз Сяковский был человек необыкновенный.

– Понял, – услышала Ягуся певучий голос, – с нашими пчелками такое сплошь и рядом случается.

– С какими пчелками? – встревожилась майорша.

Тогда из телефонной трубки посыпались какие-то объяснения на тему пасеки и различных ульев, жизнь в которых можно сравнить с человеческой… Извинившись, Ягуся повесила трубку и тут же взглянула на свои наручные часики. Был уже четвертый час! Майор Кубусь почему-то запаздывал. Тут телефонный диск снова завертелся, в канцеляриях 7-го полка залились звонки, и артиллеристы по приказанию Ягуси принялись разыскивать своего командира, кажется, даже побежали на полигон. Безрезультатно! Только в четыре часа какой-то писарь дрожащим голосом покаялся супруге майора, что по рассеянности нарушил служебный долг: отлучившись на минутку из казармы, забыл попросить коллегу сообщить пани Ласиборской о внезапном отъезде ее мужа в Радзимин. Пан майор велел передать супруге, что вернется не раньше полуночи, поскольку останется в Радзимине ужинать. У него там неотложное дело, возможно связанное с нолевыми орудиями, однако в те времена – как и сейчас, впрочем, – любые дела завершались ужином.

Вот невезение! Ягуся не могла смириться с таким поворотом событий. Причастность к делу "государственной важности" угнетала ее, при этом страшно возбуждая. Может, надо бежать к жене полковника? Это был бы в известной степени официальный путь. Но личные отношения между обеими дамами в последнее время сильно испортились, они едва раскланивались. Что же делать? И тут présence d’esprit снова пришло Ягусе на выручку, вызвав попутно чуть ли не душевное потрясение: когда у майорши внезапно сверкнула в голове некая мысль, она стремительно спустила ноги с дивана и села, зардевшись от волнения и нервного подъема. Да, теперь она знала, что делать. Она будет действовать на свой страх и риск. И, бурно дыша, со все так же высоко вздымающейся грудью, Ягуся в третий раз подняла телефонную трубку, но теперь позвонила не кому-нибудь, а тому самому пребывающему в их городе офицеру контрразведки, фамилии которого она ни за что не назовет. Никому. Даже адвокату.

VII

Дальше все пошло как по маслу. На первый взгляд. У безымянного офицера нашлась минутка времени, и какие-нибудь четверть часа спустя он предстал перед Ягусей. Был он очень, очень красив – это пани Ласиборская может отметить, не выдавая никакой тайны. Вернее, не столько даже красив, сколь необычайно мужествен. Знаете, господин адвокат… такое сочетание Остервы и Ярача[31]31
  Юлиуш Остерва (1885–1947) – известный польский актер и режиссер, создатель театра "Редут"; Стефан Ярач (1883–1945) – один из крупнейших польских актеров.


[Закрыть]. Представляете? От него веяло штабной загадочностью и предельной неразговорчивостью. Зато уж если он что-нибудь изрекал, понять его было довольно трудно, настолько осторожно он подбирал слова и так очаровательно умел обходить некоторые темы – именно те, которые интересовали его собеседника. Иначе говоря, никогда не высказывался определенно, и после разговора с ним создавалось впечатление, будто в руке у вас ничего нет – пустота между пальцев, и только. Un homme comme il faut[32]32
  Приличный господин, джентльмен (франц.).


[Закрыть] до мозга костей! В Польше проживает по меньшей мере несколько сот тысяч Янов, так что майорша не совершит большого греха, если назовет его этим именем. Пан Янек.

Мундира пан Янек, разумеется, не носил и явился в безупречно сшитом фланелевом костюме цвета мокрого песчаного пляжа, если можно употребить такое сравнение, – этот серовато-коричневый цвет необыкновенно ему шел. Впрочем, франтом или, скажем, щеголем, обожающим крикливые, режущие глаз наряды, его никак нельзя было назвать, упаси бог. Не знаю, насколько вы осведомлены, господин адвокат: при его профессии ярко одеваться недопустимо. Профессия эта диктует свои требования: не привлекать к себе внимания, растворяться в серой уличной толпе. Чересчур хорошо одетый человек, невольно выделяясь, может застрять у кого-нибудь в памяти, а всякому ясно, что главное в их деле – неясность, основная задача – пребывать в тени, в безвестности!

Итак, майорша, успев наскоро переодеться в послеобеденное платье с большим декольте и сменить тесные туфельки на более удобные, попросила гостя сесть в лучшее кресло, которое обычно предоставлялось полковнику, командиру 7-го полка легкой артиллерии, когда тот приходил к Ласиборским. Кресло было огромное – сущий трон, – обитое синим в белые звездочки бархатом.

– Случилась страшная вещь, пан Янек! – начала майорша.

– Что такое, пани Ягу с я? Если страшная – можете на меня рассчитывать, – услышала она в ответ.

– В Ченстохове живет одна особа… довольно известная, даже уважаемая в легионерских кругах, но на самом деле – опасная шантажистка!.. Ох, мне так душно, пан Янек, я просто умираю от волнения!.. Она знает какую-то важную, безумно важную государственную тайну… которую готова выдать не задумавшись, потому что человек она непорядочный, да, пан Янек, непорядочный, и способна на все… Она грозила мне неприятностями! Воображает, будто я у нее в когтях!

– А кому она собирается выдать важную тайну? – спросил пан Янек.

– Кому? Всем!.. Хотя бы ксендзу, который придет ее исповедовать.

– А с какой стати ксендз пойдет к ней, а не она к нему? Она что, одна из ченстоховских святош?

– Она хочет этого ксендза скомпрометировать!.. – Воцарилась тишина, и огромное, страшно тяжелое кресло как будто само отодвинулось от Ягуси вместе с сидящим в нем офицером. – Она… она… с помощью своей прислуги собирает секретную информацию о том, что делается у нас в полку! – продолжала Ягуся. – Она… она… когда говорила со мной по телефону, велела пользоваться условным кодом, наверняка шпионским!.. Она…

– Минуточку, пани Ягуся, давайте по порядку. Каким образом она намерена скомпрометировать ксендза? Пофлиртовать, что ли, с ним собирается?

– Ах, пан Янек, вы неисправимый шутник! Это же деревенский священник, верно, какой-нибудь толстяк в залатанной сутане!

– Как же можно его скомпрометировать?

– У этой особы есть враги, которые немедленно начнут ксендзу мстить!

– Мстить? За что?

– Они решат, что ему известна эта тайна, что она на исповеди во всем открылась!.. Ох, пан Янек, я все время держалась, а сейчас, видно, наступила реакция… Ох!..

– Ну что вы, пани Ягуся! А тайна исповеди – забыли?

Впрочем, немного погодя кресло опять самостоятельно пришло в движение и настолько приблизилось к майорше, что белые звездочки заплясали у нее прямо перед глазами. Она поняла, что сумела наконец-то заинтересовать пана Янека. Ей это подсказала женская интуиция. Однако – странное дело! – при всем ее трепетном почтении к профессии гостя, майорше почудилось, что из кресла вдруг повеяло холодком. Неужели ей не доверяют?

Не доверяют! Значит, Вахицкая все-таки была права. Тень от нее, вероятно, падала на всякого, кто с ней общался. Ужасно! Но как могло случиться, что именно Ягусе, такой славной и доброжелательной, так горячо любящей свое государство, вдруг перестали доверять! Нет, этого не может быть! Это неправда! Я просто чересчур впечатлительна, мне только так показалось, подумала она.

– Вы еще не сказали, как зовут эту особу, – послышалось из кресла.

– Ванда Вахицкая!

– Ва-хиц-кая? – В голосе, произнесшем эту фамилию, прозвучало не столько изумление, сколько смущение и растерянность.

Так мы иной раз смущаемся, когда из-за внезапного провала в памяти, увидев в трамвае знакомое лицо, не можем решить, следует ли поклониться. А вдруг это кто-то незнакомый?

– Вахицкая? – повторил пан Янек. – Что-то я ни про какую Вахицкую у нас в Ченстохове не слыхал… Ва-хиц-кая? Кто такая? Вы ее знаете? Что за личность?

– Ка-ак? Вы не могли не слышать этой фамилии! Она чуть ли не золотыми буквами пропечатана во всех брошюрах о деятельности Польской военной организации! Сам Рымовский, не то Сирко-Серошевский, когда-то о ней писал в "Газете польской". Якобы в те времена она носила на пальце перстень – огромный, вот такой, открывающийся, – и там, под камнем, был тайничок, а в нем цианистый калий, с которым она никогда-никогда не расставалась. Так говорят! Я сама слыхала! Но сегодня я никакого перстня у нее на руке не заметила. И вообще убедилась, что она мерзкая и бессовестная, я ей совершенно не верю! Совершенно. Ни на столечко! Коршун, а не женщина! – Наивная майорша умолкла.

Теперь она почувствовала разочарование оттого, что пан Янек неожиданно оказался так туп. Он все не мог сообразить, о ком идет речь, даже лоб потер ладонью. Только упоминание о цианистом калии – единственно! – произвело на него впечатление. Он пренебрежительно – что было довольно-таки неуместно – хмыкнул. Оказывается, он отлично в этом разбирался. В чем? Ну, скажем, в таких вещах, как цианистый калий. Он объяснил Ягусе, что этот яд обладает особым свойством: очень легко выдыхается. А выдохнувшись, становится безвредным. Так что Вахицкая могла с равным успехом носить в перстне сахарную пудру.

– Правда? Серьезно? – обрадовалась Ягуся. – Вот ви-диге!.. Даже тут эта мерзкая особа поступила непорядочно… Подумать только! Позволила окружить свое имя легендой, возносящей ее до небес и насквозь лживой! Вы в самом деле ничего о ней не слышали, пан Янек? Не псевдоним, кажется, сестра Ванда.

– Вы ведь знаете, меня больше интересует немчура…

Да. Пан Янек неотступно следил за зарождавшейся тогда "пятой колонной", знал все о происках ее агентов, о каждом их шаге, о контактах с некоторыми нелояльными гражданами… Последние тоже были у него на заметке, да-да! Но что общего может иметь какая-то Вахицкая, к тому же, как вы утверждаете, старая патриотка, с этой немчурой? Подумайте хорошенько сами, панн Ягуся. Почему это должно меня интересовать, с какой стати? Кроме того…

– Кроме того. – Кресло еще пододвинулось, и из глубины его на этот раз повеяло чем-то пронзительно неприятным. – Дело в том, пани Ягуся, что у нас подобные вещи вообще невозможны. Чтобы кто-то кому-то мстил? Кто? За что?! Как вы это себе представляете? Уж и не знаю, что о вас думать…

Мерцающие на обивке звездочки вдруг будто потускнели. Майорше почудилось, что ее парадное кресло, предмет зависти всей Ченстоховы, такое домашнее и привычное, вдруг исполнилось враждебной силы, готовящей ей какой-то подвох. Ну не странно ли это, господин адвокат? Она даже начала кресла бояться и, продолжая беседовать с паном Янеком, старалась смотреть куда угодно, только не в ту сторону. У нее появилось ощущение, будто что-то случилось или она совершила бестактность, неизвестно только – какую. Ей и до сих пор это непонятно. Да, она сказала, что кто-то будет мстить Вахицкой, если та проговорится, – ну и что? Это ведь совершенно естественно. Почему же пан Янек так возмутился?

Все же он попросил ее рассказать поподробней, что и как было. Но именно это и оказалось самым скверным – хуже всего остального. Потому что она ни с того ни с сего начала путаться. Рассказ не клеился, когда же Ягуся дошла до кульминационной точки, то окончательно растерялась и никак не могла объяснить, чем ей угрожала Вахицкая и почему она должна считать себя впутанной в какую-то историю и, соответственно, чем-то скомпромети-резанной. Она по-прежнему ощущала присутствие кресла, которое теперь молчало, и молчание это становилось все более тягостным. В конце концов Ягуся не выдержала и воскликнула, точно оправдываясь, хотя, видит бог, оправдываться у нее не было никаких, ну просто никаких причин:

– Надеюсь, пан Янек, вы верите, что я ничего не знаю! Ничегошеньки! И тем не менее эта ходячая непорядочность, этот каркающий коршун утверждает, что теперь меня и даже моего Кубуся ждут сплошные неприятности! Что люди станут говорить, будто мы что-то знаем. А я, клянусь памятью покойной мамы, ничего не знаю. Ничего!..

Кресло безмолвствовало. И тут произошло нечто, от чего майорша вдруг осеклась, точно ей внезапно зажали ладонью рот. Она даже чуть не подавилась последними своими словами. Шея ее напряглась, кадык заходил туда-сюда, а сама она рывком откинула назад голову. И онемела, почувствовав при этом, что краска волнения отхлынула от ее щек и она побелела как полотно. А когда человек белеет как полотно, у него обычно возникает неприятное ощущение, очень похожее на страх. Что же произошло? Что произвело на Ягусю столь ошеломляющее впечатление? Будто молния сверкнула, господин адвокат! Молния пронзила Ягусин мозг, растрепав локоны и осветив в ее головке какой-то потаенный, до сих пор погруженный в темноту уголок. Ягусю вдруг озарило, и она поняла, что… говорит неправду: ведь она уже что-то знает. Очень возможно, что сама встреча с Вахицкой и разговор с ней – важные и кого-то не устраивающие факты, а ей они известны: ведь она в этой беседе участвовала. Вахицкая, например, сказала, что должна защищаться, что-то ей грозит… и Ягуся об этом знает! Вахицкая призналась, что когда-то, очень давно, произошло что-то (наверняка связанное с политикой), от чего сейчас кому-то чрезвычайно неуютно… а она и об этом знает! Правда, что именно произошло, ей неизвестно, но она знает: что-то там было! Разве этого не достаточно? Разве мало одного того обстоятельства, что она знает о существовании в Ченстохове некоего обнесенного оградой дома на тихой улочке, в котором живет особа хоть и весьма заслуженная, правоверная, награжденная высшим орденом, но тем не менее панически опасающаяся врагов и приглашающая к себе малознакомую женщину для того, чтобы совлечь ее в какую-то интригу? Особа эта почти не выходит из дому и желает исповедаться, причем втайне, непременно под покровом ночной темноты. Она на "ты" с воеводами, но, хотя ей грозит опасность, почему-то не обращается к властям – скажем, в полицию, – а заводит состоящий из сплошных намеков разговор со своей неискушенной гостьей, упоминает о деле государственной важности и заявляет, что теперь из-за нее на головы супругов Ласиборских посыплются несчастья и, возможно даже, их жизнь в опасности. В общем, это несомненно сенсационная история, и Ягуся о ней знает. А теперь и пан Янек знает, что она знает. И потому синее бархатное, усыпанное мерцающими звездочками кресло так упорно молчит. Значит, права была Вахицкая, утверждая, что отныне Ягуся впутана в какую-то историю.