Текст книги "Путь Базилио (СИ)"

Автор книги: Михаил Харитонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 59 страниц)

– Я же спала? – не поняла Драпеза.

– Чтобы ходить, не обязательно просыпаться. Чтобы жить – тоже, – сказала Верховная. – Твой следующий вопрос: зачем ты мне понадобилась. Это ты узнаешь очень скоро. Пока скажу, почему имено ты. Во-первых, ты вовремя подвернулась. Во-вторых, мне нужно закруглить одну кадровую ситуацию. Следующий вопрос, будь добра, задай сама.

Молли собралась с мыслями, ещё раз лизнула горькую соль и попыталась сосредоточиться. Как обычно в присутствии Верховной, мысли в голове не задерживались – их выдувало розовым ветром абсолютной преданности, желанья служить беззаветно. Но в данный момент Мимими требовала не этого.

– Что вы там делали? – наконец, вспомнила она ту мысль, с которой заснула.

– Правильно, – в голосе Верховной прозвучало что-то вроде одобрения, и Молли возликовала. – В самом деле. Почему я, такая нежная, пришла на концерт какой-то хамоватой певички? Твоё мнение?

Отвечать Драпезе не хотелось, но и промолчать она не могла.

– Вы её любите… – прошептала она, сбиваясь в комочек в ожидании самого страшного – гнева Верховной.

– Да, люблю, – спокойно сказала Верховная. – Но не в том смысле. Львика – моя дочь. Единственная. Других не будет. Я уже немолода. Да я бы и не стала пытаться. Сейчас поймёшь, почему.

Верховная замолчала. Драпеза, чтобы не забалдеть от присутствия Их Грациозности, принялась рассматривать картину на стене. Она была похожа на фразу в приказном тоне на чужом языке. То есть в ней чувствовался какой-то смысл, простой и конкретный, вот только подступиться к нему было неоткуда.

– У моей дочери сто сорок граций, – наконец, нарушила молчание Мимими. – Она даже не двухсотка. Только когда поёт… потому и поёт. Но сцена это сцена, а жизнь это жизнь.

– М-м-м-мда, – только и выдавила из себя Молли Гвин. Сказать было нечего.

– Это значит, – продолжала Мимими, – что её место – средний класс. Очень средний. Любая пуся, любая девочка за двести, вытрет об неё копыта. Если захочет. А желающие найдутся. Особенно когда узнают, что она моя дочь. А это рано или поздно станет известным. Всё всегда становится известным. Причём пострадает не только она, но и весь наш род. Устройчивое воспроизведение высокой няшности поломалось в самом сильном звене, какая жалость… Я могу заткнуть любой рот, но не все рты сразу. На моё правление ляжет тень. И дальше у меня будет две дороги – или свирепствовать, или утираться. То есть – или в Ночные Кобылы, или в хромые утки. Ни то ни другое меня категорически не устраивает.

Молли не нашлась, что ответить.

– Надеюсь, понятно, что ради счастья дочери и чести рода я пойду на всё? – осведомилась Верховная. – Можешь не отвечать. Так вот. Моя дочь не станет жертвой общества и позором семьи. А поскольку в Эквестрии это неизбежно, она не будет жить в Эквестрии.

– Ыг… ы где? – Драпеза от неожиданности икнула.

–. Я обдумала этот вопрос. Её место там, где нет дискриминации по няшности. Где она сможет жить достойно и приносить пользу Эквестрии и мне лично. Поэтому меня не устраивает какой-нибудь маленький домен на краю света. Хотя хемули говорят, что лучше быть головой пупицы, чем хвостом злопипундрия. Но – нет. Моя дочь не будет прозябать в глухом углу. Мы пойдём другим путём. И в другом направлении.

То ли Драпеза немного адаптировалась, то ли соль оказала действие, но розовый ветер у неё в голове поутих, и в ней стали задерживаться мысли. Поэтому она догадалась. И даже осмелилась возразить.

– Если другое направление – Директория… – она сделала паузу, возражений не последовало, – то они нас… опасаются, – сказала она. – И как же?

– Мы работаем над этим, – Верховная звучно переступила с ноги на ногу, и Драпеза поняла, что та стоит. Она с трудом подавила порыв вскочить и уступить место.

– В Директории нас и в самом деле опасаются. Ты не представляешь, сколько мне пришлось заплатить за львикин ребилдинг. Просто потому, что в ихнем ИТИ никто не хотел работать с поняшей. Я решила вопрос деньгами, и то с трудом. Но всё можно изменить, если действовать целеустремлённо. Я веду осторожную политику сближения по многим направлениям. Очень осторожную. Потому что преодолевать… – она задумалась.

– Предвзятость, – Молли не хотела перебивать Великую, она хотела помочь найти подходящее слово.

– Предвзятость? Ох, это было бы прекрасно, – вздохнула Верховная. – С предвзятостью можно бороться разными способами. Например, правдой. Но нет. Они относятся к нам ровно так, как и должны. Тот же губернатор Пендельшванц – очень умное существо без предрассудков. Более того, он любит и ценит нашу культуру. Начиная от пуховых одеял и кончая романчиками Папилломы. Да-да, он их тоже почитывает… Но если бы у него была возможность высыпать на нас что-нибудь вроде Ясного Перца – он бы это сделал. Потому что мы обладаем технологией управления, которую они не могут воспроизвести. А если бы даже и смогли – все устои и принципы их общества отправились бы прямо к Дочке-Матери. И это далеко не самый худший их кошмар, – последнее слово Мимими подчеркнула голосом.

– Но это же… – начала Молли и заткнулась.

– Ты хотела сказать «Найтмэр Блэкмун – это легенда»? А ты уверена?

Драпезе стало как-то неуютно. И совсем-совсем неинтересно.

– Если бы ты вошла в Пуси-Раут, – сказала Верховная, – то знала бы о легендах больше. Хотя бы – как Пуси-Раут образовался на самом деле. Каковы его реальные полномочия. И что он должен делать в некоторых ситуациях. Например, в том случае, если я свихнусь от чувства собственного величия и начну вести себя как та кобыла… Ладно, Дочь бы с этим, – закруглила Верховная опасную тему. – Я объяснила тебе – зачем. Теперь – что. Мне не нужно, чтобы в Директории нас полюбили. Или даже перестали бояться. Это и невозможно, и не нужно. Мне нужна… назовём это разрядкой напряжённости. Наша цель в том, чтобы они перестали смотреть на нас как на существ, с которыми вообще невозможно иметь дела. И стали терпимы ровно настолько, чтобы пустить к себе жить немножко маленьких разноцветных лошадок. Чтобы в Директории от поняш не шарахались. А для этого нужно кое-что поправить и у нас. Нам нужно стать менее опасными и более открытыми. Чтобы иностранец в Эквестрии больше не воспринимался как электорат, которым можно и нужно овладеть. Кстати, это слово придётся вывести из употребления.

– Почему? – удивилась Молли.

– Некоторые неприятные вещи становятся более приемлемыми, если их переименовать. Хотя бы – вся эта наша терминология, связанная с овладением, няшем и так далее. Папиллома предложила слово «овладение» запретить. И назвать это «дружбомагией».

– Чего магией? – не поняла Драпеза.

– Магией дружбы, – Мимими коротко ржнула. – Звучит смешно, а значит – не страшно… Причём новое слово нельзя вводить указом. Это должно стать модным. Как и ряд других вещей. Например, межрасовый секс. Это наше сильное место, так что следует быть более открытыми и с этой стороны.

Молли невольно ухмыльнулась: ей вспомнились кое-какие сцены из романчиков Пржевальской.

– Теперь ты поняла, над чем работает Папиллома и её команда? И почему она в Пуси-Рауте? – осведомилась Верховная.

– Да, – вздохнула Драпеза. До неё, наконец, дошло, что необычайную продуктивность Пеппи можно объяснить не только графоманией.

– Слушай дальше. Я создала структуру, занимающуюся этими вопросами. Она существует официально, даже на виду, но незаметна. Промышленное Совещание. Большинство считает её неудачным бюрократическим экспериментом. Некоторые думают, что это центр промышленного шпионажа. Что она делает на самом деле, ты теперь знаешь. А знаешь ты это потому, что это твоя работа.

– Всё что угодно, но это совсем не моя сфера…

– Погоди, не торопись. Появился шанс отправить Львику в Директорию прямо сейчас. На правах артистки. Потому что тораборцам они не откажут, а сразу после этого отказывать нам будет неполитично… Ладно, все подробности позже, когда войдёшь в курс дела. Так или иначе, у нас мало времени. А Львику надо очень хорошо подготовить. В том числе по темам, которые ты знаешь по работе в Вондере. К сожалению, сама я общаюсь с ней крайне редко. Тесное общение со мной никому не полезно… и ей в особенности.

Молли поняла.

– Итак, твоё первое задание – впихнуть в мою дочь нужные знания. Прежде всего меня интересует логистика и основы финансов. Учти, Львика вздорная и капризная девушка. Которую сейчас интересует только музыка и поэзия. Но ты справишься. Потом – удалённое консультирование и управление средствами для её группы. Связь ненадёжная и небыстрая, так придётся много думать головой.

– Высочайшая Госпожа, я давно не при делах… – пролепетала Драпеза.

– Ты мне нужна. Пора возвращаться на службу, Молли Гвин, – эти слова Великая сказала уже своим голосом, без искажающего устройства.

– Слушаю и повинуюсь, – выдохнула Молли.

– И ты получишь больше, чем ожидаешь, – Великая подошла ближе, Молли почувствовала что-то вроде невесомой тёплой волны, накрывающей её с головой. – Я вознаграждаю тебя. Ты снова будешь со своей Миррой. Как тогда, в Вондерленде.

– Она меня бросила… – простонала Молли. – Я ей не нужна…

– Я поговорю с Ловицкой, – голос Их Грациозности лился и лился, Драпезе хотелось одного – чтобы это никогда не кончалось. – Она вспомнит тебя, она вернётся к тебе и снова будет твоей, а ты – её. Вы созданы друг для друга. Вы обе просто об этом забыли…

Их Грациозность была близко, очень близко, у Молли сладко кружилась голова. Она не чувствовала своего тела, она не чувствовала уже ничего, она плыла на волне этого голоса. Душа её лежала во рту Верховной.

– Всё хорошо устроилось, маленькая, – шептала Великая, касаясь дыханием шёрстки на лбу, – всё прекрасно устроилось, вспомни, как хорошо тебе было с ней, как вы любили, как любили… Теперь ты снова будешь её, а она твоя. Я назначила её председательницей Совещания, ты будешь заместительницей… Ты ведь так хотела… Верь мне, всё будет так, как ты хочешь, а ты хочешь принадлежать ей и служить мне…

Молли шла по незнакомой улице, не понимая, зачем и куда идёт. Да это было и неважно. Её переполняло счастье, огромное и сияющее. Верховная склонилась к её мольбам, она пообещала вернуть ей Мирру. Её единственную настоящую любовь. Которую она так позорно, так глупо променяла на дешёвые романчики, мусор мелких чувств, рысканье в подворотнях. Особенно стыдно ей было за связь с Гермионой. Бедная девочка, наверное, теперь вся в растрёпанных чувствах. Ничего, утешится, ведь она так молода. Что она знает о нитях, связывающих сердца?

– Я кричала, кричала, звала… ты пришла… – напевала она, бессмысленно пялясь на щит с надписью: «Справлять нужду и выбрасывать мусор категорически воспрещается».

Драпеза всхлипнула. Мысль на табличке показалась ей исполненной глубочайшего смысла.

В голове у неё дул розовый ветер, снося все лишние мысли в ту медленную бездну, в которой воскресала её душа, её жизнь, её любовь. Виноград созревал, изваянья в аллеях синели, небеса опирались на снежно-белые плечи Великой, которая всё вернула, всё устроила, всё управила. Глупая Молли запуталась, заплутала, а Верховная вывела её на свет, открыла путь, дала перспективу.

– Тётя пьяная, – раздался детский голосок. Драпеза скосила глаз и увидела чугунную ограду, а за ней – крохотую поняшку-жеребёнку со смешной мордочкой. На ограде синела табличка: «Улица Садово-Грефская, дом 2».

Драпеза сообразила, что «Люцерна» должна быть где-то рядом, задрала хвост и понеслась выручать шляпку и бельчонка.

Глава 53, в которой мы совершенно ничего не видим, а из того, что слышим, понимаем далеко не всё

17 дня 11 месяца Тарзана 889 года Тарзана / 17 ноября 137-го года о. Х. День.

Страна Дураков, домен шерстяных, крепость Болат-Юрт

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

Нэ пызды многа. Пызды мала.

«Народный пасловиц и пагаворка. Кныга маладова байца». – Гиен-Аул, «Нахнахыздат», 566 год Тарзана.

– Ыыыыыыыыыыуууууууввям! – Тарзан смачно зевнул и с чвяканьем хлопнул пастью.

Было скучно. Как бывает скучно в хорошей больнице, где не экономят на расходных материалах. Впрочем, экономить на Тарзане никто бы и не посмел. Так что голова лидера была запакована в несколько слоёв туго накрученной марли. Веки в целебной смазке, шёлковые простыни, удобный подгузник из свежего сфагнума – всё указывало на персональную палату в хорошем госпитале. В нём-то Тарзан и находился.

Лежать здесь было почти приятно. Почти – если б не тупая боль в черепе и общее ощущение обступившего пиздеца.

Тарзан втянул ноздрями воздух. Пахло лекарствами, металлом и сыроватой женской шерстью. Видимо, сиделка. Тарзан наморщил лоб под повязкой, пытаясь вспомнить, как же её, скобейду, зовут. Вспомнил.

– Алашат! Аспырын и минэт! Быстра! – гаркнул он, тщательно выдерживая военахский акцент и интонации.

– Сэчас, вощд! – бойко отрапортовала невидимая Алашат, шебурша какой-то коробкой.

Аспирин растаял во рту, через кариесные провалы всасываясь в плоть и омывая сплетения нервных волокон с той настойчивой, всепроникающей заботой, какая отличает хорошие обезболивающие. Нервы осторожно расслабились. Тупая боль в голове отступила. Зато внизу приятно набухло.

Тарзан лежал раскинувшись и думал – хорошо, что он не видит лица этой Алашат. Он представил себе заросшую шерстью морду с лошадиной челюстью и почувствовал, что эрекция спадает. Тогда он представил себе палевую догиню, которую его отец подарил ему на пятилетие. Догиня была глупая, не разговаривала и бегала на четырёх лапах. Зато она была преданной и очень страстной… Нахнах глухо зарычал, выгнулся всем телом и кончил.

– Кххм, – откуда-то со стороны окна раздалось деликатное покашливание. Однако, узнаваемое.

– Эта ти, палковнык? – на всякий случай уточнил он.

– Некоторым образом, – отозвался полковник Барсуков.

– Алашат! Сдэлай нам кофэ, дэвочка, мы спэшым, – распорядился Тарзан как обычно. Полковник любил кофе и всегда спешил.

– Не надо, – остановил его Берсуков. – Алашат, иди. Зайдёшь через… – он задумался, – через две минуты после того, как я выйду, – принял он решение.

– Да, палковнык, – ответила девушка. Раздалось мягкое «туп-туп-туп», скрипнула дверь, звякнул замочек. Стало тихо.

– Здоровья и добра, – вежливо начал полковник и замолчал.

– Ни пука, ни хера, – церемонно отозвался Тарзан. Этого визита он ждал, сценарии возможного разговора продумал и от них от всех отказался. Полковник просто переиграл его, переиграл вчистую. Непонятно было – как.

– Вам хочется знать, почему я живой, а вы не вполне? – в голосе полковника не было ни единой саркастической нотки. – Потому что переговорную в башне оборудовал я. А я отношусь к вопросам безопасности серьёзно. Например…

– Рояль? – перебил его Тарзан.

– Именно. Это дохомокостный немецкий инструмент. Собственность офицерского собрания триста второго полка. В составе дивизии «Фельдхеррнхалле». Продукция для армии делалась с дополнительными средствами защиты. В том числе – на случай стрельбы в пианиста. Специальное поле. Отталкивает пули, тесла-разряды, плазменные сгустки и всё такое. Кроме того, в рояль встроены три шокера, пара пулемётов и базука. Немцы ценили музыку, – вздохнул он.

– Из чего подстрелили меня? – спросил Тарзан.

– Это не рояль. Это стол. Пуля срикошетировала, попала в столешницу, он стал отстреливаться.

– Чем? – уточнил н всякий случай вождь шерстяных.

– Электричеством и плазмой. В вас попал плазмоид. Ерунда, в общем-то. Но неприятная. Хорошо, что у вас толстый череп, – сарказма не прибавилось ни на скрупул, полковник говорил абсолютно серьёзно.

– Почему я об этом не знал? – спросил Тарзан.

– Вы не интересовались, – сказал Барсуков после крохотной паузы.

Шерстяной почесался, обдумывая ответную реплику. Барсук не сказал – «вы не спросили». Это подразумевало бы, что подковник ответил бы. Нейтральное «не интересовался» означало, что он не предпринимал никаких действий, чтобы узнать, как устроена система безопасности переговорного зала.

Тему можно было бы раскачать. Но не сейчас и не нынешнем его положении. Когда он лежит здесь, полуослепший, беспомощный.

Помолчали. Тарзан быстро прикинул варианты и остановился на том, который пришёл ему в голову первым.

– Я тебя прощаю, – наконец, сказал он.

– Аналогично, – ответил полковник.

Тарзан подумал секунды две, устраивает ли его такой ответ – и всё, что из него следует с точки зрения статуса собеседников. Полковник, бывший младшим партнёром, сделал заявку на статус равного. Равного фактически: если бы он хотел формального и публичного признания, то сказал бы «и я тебя прощаю». Но он, видимо, понимал, что Тарзан подобного не стерпит даже в нынешнем состоянии.

Решив, что в сложившейся ситуации на что-то лучшее рассчитывать не приходится, вождь шерстяных промолчал. По понятиям, молчание после слов, не содержащих прямого вопроса, считалось за отсутствие возражений, но за согласие не канало. К тому же нахнахи понятий не признавали, и Барсукову это было отлично известно.

Выждав приличествующее время, Тарзан прочистил горло и спросил:

– Мага жив?

– Жив, – сказал Барсуков почти сразу. – Лежит тут рядом. В сознании. Голова вроде бы в порядке. Небольшие проблемы с левой рукой. Ничего, до свадьбы заживёт, – непонятно закончил он. Барсуков иногда говорил непонятные слова. Тарзан решил не обращать на это внимания.

– Что ты делал, пока меня не было? – фраза была не очень-то изящной, но важно было слово «пока».

– Ничего особенного, – тон полковника был почти прежним, раньшим. Но именно что почти. Поэтому Тарзан решил зафиксировать, что в отношении формальной подчинённости Барсуков остаётся под ним.

– Я не спросил, что особенного ты делал. Я спросил, что ты делал, – сказал он.

– Дисциплинарные процедуры, – было слышно, как полковник пожимает плечьми, хрустя спиною. – Плановая порка личного состава для поднятия боевого духа, все живы, в госпитале четверо… Внеплановая проверка готовности. Выявлен случай сна на посту, наказание как обычно – пресс для черепа и закрутка… Плановая маналула, девять участников, главный – нюфнюф Джямаль. Мы решили сперва поработать с ногами. Фалака[74]74
  Фалака – устройство для наказания ударами по босым подошвам ног. Изобретено монголами, стало популярным в Персии и Османской империи. Считалось лёгким наказанием, однако тут многое зависит от силы и продолжительности ударов, а также от других моментов (например, снята ли кожа и раздроблены ли кости ступни). Подробнее см. докт. Гази аль-Шимари, «Традиционное семейное воспитание», М., изд. Исламского Университета, 2038


[Закрыть] с ошпариванием кипятком, дробление костей стопы, сухожилия, пресс для коленых чашечек, сверло, ну и всё прочее. Химический фон – яд утконоса и гозмана[75]75
  ...яд утконоса и гозмана... – Яд шпоры утконоса не может вызвать смерть крупного существа, но причиняет очень сильную многодневную боль. О том, как действует яд гозмана, я умолчу по этическим соображениям.


[Закрыть], депрессанты, анксиогены[76]76
  Анксиогены – вещества, вызывающие приступы острой паники. Пример: агонисты рецептора холецистокинина типа В.


[Закрыть], на слизистые действуем пруригенами[77]77
  Пруригены – вещества, вызывающие непереносимый кожный зуд.


[Закрыть] и резинифератоксином[78]78
  Резинифератоксин – вещество, получаемое из млечного сока кактусовидного молочая. Известно раздражающим действием, сходным с капсаициновым (перечным), но гораздо более сильным. Считается одним из самых «жгучих» на вкус веществ.


[Закрыть]. Сейчас работают с его членом и мочевым пузырём. Хорошая маналула получается, люблю такое. Думаю, ещё с недельку он протянет.

Тарзан с досадой подумал, что законоучителю, похоже, пиздец. Это не вполне соответствовало его планам. Впрочем, решил он, снявши голову, по волосам не плачут.

– Совещания и встречи… Проведено плановое совещание по вопросам контактов с Директорией. Принято решение перечислить дополнительные средства Обществу содействия культурному сближению…

Тарзан под марлей недовольно шевельнул ноздрями. Барсуков старательно перечислял всякие мелочи. При этом прерывать его было нельзя – иначе получилось бы, что он, Тарзан, напрасно задал вопрос.

– Активки… – продолжал невозмутимый Барсуков. – По состоянию на вчера. Педобир Афедроний Паралитик удостоился видения от Дочки-Матери, которая предсказала экономический кризис в Хемуле и расширение домена поняш. Засинхронили это с новой книжкой Папилломы Пржевальской, действие происходит в Хемуле, а героиня – поняша. Потихоньку то есть нагнетаем. Провели две экспроприации грузов на нейтралке. Хаттифнаттские электроприборы, полимерные трубы и изоляция. Грузы частично уничтожены, частично перепроданы за десятую часть цены. Хемули должны понять, что через нейтралку они больше возить не будут, а будут работать с нами… Нашли Побоева. Он прячется у хаттифнаттов. Готовим группу захвата и канал для переправки.

Уши Тарзана непроизвольно шевельнулись. Штабс-капитана Побоева он когда-то знавал лично. И считал хорошим, годным нахнахом. Единственной виной его было ошибочное происхождение: он приходился внучатым племянником отцу брата тестя сослуживца соседа по казарме приёмного сына генерала Кинг-Конга, который пытался поднять антитарзанский мятеж – а когда дело не выгорело, подлейшим образом перегрыз себе вены в паху и ушёл красиво. Разумеется, все его соратники, сподвижники, родственники, друзья и знакомые давно издохли под пытками. Увы, обычаи шерстяных требовали в таких случаях мести вечной, или, как минимум, вековой. Тарзан считал это пустыми излишествами, но обычаи есть обычаи.

– Ликвидаторов пошли, пусть исполнят на месте, – сказал вождь нахнахов. – Не хочу рисковать кадрами.

– Пожалуй, правильное решение, – сказал Барсуков.

Тарзан снова дёрнулся. Барсуков всегда имел право спорить с распоряжениями Тарзана – приводя контрдоводы, основанные на фактах. Но он не смел давать им оценки. Тем более – в таком тоне. Правда, он не сказал «ваше решение», а оценил его абстрактно, вне зависимости от того, кто его принимал. Это свидетельствовало о тщательности расчёта дозы уважения – или неуважения, смотря с какой стороны смотреть. К тому же полковник не сказал, что исполнит сказанное. Нет, было понятно, что исполнит, куда он денется – но то, что он не подтвердил исполнение, склоняло ситуацию скорее в сторону неуважительную.

– По вещательному проекту, – перешёл, наконец, Барсуков к единственной по-настоящему важной теме. – Прибыло ещё десять дементоров. Устроен пробный сеанс вещательной программы для рядового состава «Служу Тарзану». Результатами удовлетворён. Я хочу провести несколько пробных сеансов для комсостава крепости.

Тарзан оценил последнюю фразу – до того точно она была выстроена. Барсуков не спросил его позволения, но и не поставил перед фактом. Он даже не сказал «я намерен», что означало бы «я принял решение, а теперь можешь с ним поспорить». Однако он не сказал и «я хотел бы», что означало бы готовность смириться с тарзановым вето.

– Пока я болею – никаких опытов в этом направлении, – отрезал Тарзан. Он понимал, что где-то должен сказать плоковнику «нет», и чем скорее, тем лучше.

– Мы сделаем всё, чтобы вы быстрее поправились, – полковник был совершенно серьёзен. – Но систему нужно разворачивать как можно скорее. У нас возникли неожиданные проблемы. Время не терпит.

– Кого именно ты имеешь в виду под «временем»? – уточнил Тарзан.

– Вы всё-таки хотите обсудить этот вопрос? On vous demandera quand on aura besoin de vous[79]79
  On vous demandera quand on aura besoin de vous. – «Когда будет нужно, вас позовут». Полковник цитирует третью часть третьего тома «Войны и Мира» – или, возможно, апокрифическую биографию профессора Выбегалло, дошедшую до нас, увы, лишь в отрывках.


[Закрыть].

Тарзан не разумел по-французски. Но он ориентировался на интонацию, с какой эти слова были произнесены. Она была вполне однозначной.

– Я вам нужен, – сказал он с уверенностью, которую не чувствовал. – Если нет, меня бы убили.

– Зачем такие ужасы? Есть другие варианты, – Тарзан прямо-таки кожей почувствовал, что полковник улыбается.

Варианты, конечно, были, и Тарзан это отлично знал. Начиная от банальных схем постепенного оттеснения от дел – и кончая деньком-другим в обществе высокограциозной поняши. Насколько вождь шерстяных представлял себе ситуацию, у тех, кто стоял за спиной полковника, было и не такое в запасе. Однако всё это не имело отношения к делу.

– Нет, – сказал Тарзан. – Если бы вам нужен был честный исполнитель… дурак с инициативой… ну или что-то в этом роде – меня бы давно не было. Но вам нужен я. Такой, какой есть. С моей способностью принимать решения. С моим стилем управления. А все эти ваши варианты предполагают, что из меня тем набьют чучело. Но вам не нужно чучело Тарзана. Вам нужен Тарзан. Поэтому ваше руководство всё-таки будет со мной разговаривать. Не когда-нибудь потом. А сразу же, как снимут бинты. Или когда я их сам сниму.

– Это ультиматум? – спросил полковник. Тарзан промолчал.

– Очень жаль. Я думал, ещё поработаем. Вы меня вполне устраивали. Сейчас мы как раз вышли на тот уровень отношений, который был бы для меня наиболее комфортным.

Тарзан под бинтами сдвинул брови и сыграл лицом «я всё сказал». Он был уверен, что Барсуков это каким-то образом почувствует.

– Значит, настаиваете? Что ж. В таком случае поговорим по-людски. Аль ба'аним оль эв'га'виалли[80]80
  Аль ба'аним оль эв'га'виал и далее. Высокообразованным существам, конечно, будет тяжко читать беседу Тарзана и Барсукова, в которой Тарзан изъясняется по-людски на плохом ученическом уровне, а полковник старается не выходить за те же границы, чтобы собеседник его понимал. Автор не извиняется – и потому, что извиняться за героев не принято, и потому, что и сам знает людское весьма посредственно. Автор также не намерен разбирать грамматические и иные ошибки, допускаемые Тарзаном. Тем не менее, некоторые моменты нуждаются в комментариях.


[Закрыть].

Тарзан чуть не зарычал от злости. Неспособность к языкам была его слабым местом, его вавва, и полковник позволил себе уколоть его – да что там, ткнуть мордой – именно в это.

Выбора, однако, не было. Настояв на серьёзном разговоре, Тарзан должен был показать собеседнику, что он его достоин. Серьёзные темы и претензии и в самом деле полагалось обсуждать по-людски. Полковник был в своём праве.

Ба'аним – лихорадочно вспоминал Тарзан, нервно прихватив верхнюю губу клыками, – ба'аним. Вещь или дело, определение которого приводится после. Отлично, что там после? Оль – слово со множеством значений. Словарное – «ты должен знать» или «ты должен принять». Ну, допустим – поскольку более конкретно полковник высказаться не пожелал. Ладно. Зато последнее слово более чем понятное. И очень неприятное. Если бы Барсуков сказал х'ани – было бы как-то спокойнее.

– Миколь ув'Тарзан шермах машер, – сказал полковник.

– Га'виалли шем Барсуков сина Тарзан эмет цобгалах, – вождь нахнахов сконструировал, наконец, фразу-уродину, надеясь, что дальше пойдёт легче.

Раздался неприятный звук – нечто среднее между кашлем и тем особенным звуком, с каким палка ударяет по живому мясу. Так смеялся полковник Барсуков.

– Эмет цобгалах! – повторил он с удовольствием. – Ба тфитоль.

Тарзан в который уж раз отметил аккуратность полковника. Он не сказал, что ему самому смешно, и не употребил оскорбительного тфиталь, подразумевающее сознательное глумление. Он всего лишь заметил, что это смешно. Хотя, с другой стороны, полковник его всё-таки понял.

– Тарзан героль га'виалли, – начал Тарзан с обычной халвы. – Тарзан баналь домен ув'га'ллаха сина гавиалли эмаль Ханаан.

Шерстяной невольно подумал про себя, что слово эбаль тут было бы уместнее – но благоразумно придержал язык.

– Тмолль. Л'оль зай эрув сина га'виалли цагаль шем'Алом, – строго заметил полковник.

Этот наезд Тарзан решил пропустить мимо ушей – и пропустил, хотя слово тмолль по отношению к себе его покоробило.

– Анг'– начал вождь шерстяных, внутренне холодая: он прекрасно понимал, что всё, сказанное перед этим словом, не считается.

– Тарзан цо'пешим[81]81
  ...цо'пешим...– Тарзан случайно употребил рискованный, но изящный оборот: «должен с трудом заботиться». См. также примеры в книге: Б.М. Леви. Людское. Говорим и пишем правильно. – СПб, «Афродизиак», 1993.


[Закрыть], – он специально употребил это не вполне определённое словцо, усилив его ещё более двусмысленной конструкцией, – Тарзан оль яли эв га'виалли. Ло арка, – он ограничился обрубком фразы, поскольку надеялся, что слова «без посредника» будут понятны и так.

И тут он опять почувствовал – не увидел, а именно почувствовал – взгляд полковника Барсукова. Взгляд, которого бы он точно не выдержал, если бы не лежал, замотанный марлей.

– Барсуков, – сказал, наконец полковник, – арэт арка. Барсуков каголь Аур'Аркона[82]82
  ...каголь Аур'Аркона.– Обычный литературный перевод «принят в свет разума Арконы», приводимый ниже, красив и даже верен по смыслу, но всё-таки не точен. Глагол каголь означает не «[должен быть] принят», а «[должен быть] воспринимаем как часть общности», название которой приводится далее. То есть имеется в виду нечто подобное тому, что в эпоху депутата Пархачика называли coming out. Слово аур, в свою очередь, означает не «свет разума», а «нечто, делающее видимым или понятным» (отсюда значения «свет» и «разум»). Подробнее см. Вл. Лурье, Классическое людское. – М., «Прогресс», 1977 (серия «Для научных библиотек»).


[Закрыть].

– С-с-скобейда, – еле слышно выдохнул Тарзан.

Сомневаться в словах полковника не приходилось. Во-первых, полковник не имел привычки лгать. Во-вторых, у него не было никаких причин для этого – зато скрывать своё истинное достоинство и дальше имелось достаточно резонов. В-третьих… в-третьих, теперь нужно было подумать о себе.

Вождь нахнахов почувствовал, как прилила кровь к голове. Он до последнего момента исходил из того, что так называемое вещание – это серьёзный, но частный проект. Который, может быть, опекается… – он даже мысленно избежал опасного слова, – но не является сферой их прямых интересов. Но если это не так… В этом случае проблематичной становилась не только дальнейшая судьба Тарзана, но и всего домена в целом.

– Не суетись, – великодушно сказал полковник. – Ты не знал, ах'иль л'оль. Ба им ко'шерк.

Тарзан несколько успокоился.

– Прошу простить меня, старший, – сказал он по-русски. – Я был слеп и не видел.

– Я уже дал понять, что простил, – полковник, похоже, слегка рассердился. – А не видишь ты прежде всего собственных интересов. Теперь я не могу даже делать вид, что тебе служу. Поищи нового руководителя по связям с общественностью.

– Но я могу обратиться к вам хотя бы сейчас, – сказал Тарзан.

– Я тебя уже слушал, – заметил полковник. – Но можешь попробовать ещё раз. Анг'аль. Аль ув'Тарзан, И можешь больше не терзать мои уши своим галах муркон, – он усмехнулся.

– Тарзан не смеет рядиться с великими, – попробовал было шерстяной обычную халву.

– В последнее время ты только этим и занимаешься, – прервал его полковник. – Не тяни время. Что тебя беспокоит?

– Ха» н пешим ха» ба, – это Тарзан специально сказал по-людски. – И я тоже пекусь о своём народе. Он плохой, этот народ. И его все ненавидят. Но другого у меня нет. Мы вам понадобились, вы помогли. Но я всё чаще думаю: что с нами будет, когда мы перестанем быть нужны. И если га» виалли решат, что…

– Барсуков даль Тарзан анг'Барсуков ло бильлэт Тарзан, – прервал его полковник. – Боюсь, на этом наше общение придётся завершить.

– Подождите. Вы же что-то хотели сказать, – попросил Тарзан. – Про наши проблемы.

– Ах да. Проблемы. Пожалуй, тебе стоит об этом знать. Ты в курсе, что вблизи вашей территории движется тораборская разведывательно-диверсионная группа, состоящая из паранормов? Ах да, Мага докладывал.

– Они очень старательно показывали, что не хотят нас беспокоить, – ответил Тарзан.

– Так и есть. Однако один из членов этой группы проник в нашу вещательную сеть. Не физически… но тоже нехорошо получилось. И получил информацию, которой Тора-Бора ни в коем случае не должна обладать.

– Ханаль ха'ба, Тарзан цабрим… – начал было Тарзан, но Барсуков мягко прервал его.

– Во-первых, будь аккуратнее в выражениях. Ханаль ха'ба – это что, ты предлагаешь мне заняться твоей работой? Барсуков брахэт Тарзан, но у меня другие планы. Во-вторых, я уже послал отряд. В нём были хорошие бойцы. Даже, пожалуй, лучшие бойцы. И отличный план действий. Представь себе, тораборец оказался ещё лучше. Меня это беспокоит. Самое неприятное: даже если это была случайность, то теперь он точно знает, что обладает чем-то важным. К счастью, он один.

– Вы же говорили о группе? – не понял Тарзан.

– Они разделились. Ладно, это уже не твоя забота. Так или иначе, у меня тут остались дела. И те, кто на меня работают. Не мешай им. Просто не мешай. Чтобы избежать недоразумений, я оставлю тебе кое-кого для связи. Связь односторонняя: от меня к тебе. Ты будешь слушать, что тебе говорят, и это делать.

– Тарзан даль ам'героль, – ответил нахнах.

– Относительно твоих тревог… Пожалуй, сделаю скидку на твоё тяжёлое детство. Слушай. Я скажу это один раз.

Тарзан каким-то ну очень задним местом почувствовал, что любые слова – даже самые угодливые – могут сбить полковника с настроения. Поэтому он угукнул и затих, боясь даже дышать.

– Представь: у тебя есть першерон. Ты собираешься поехать по своим делам в соседнюю крепость. Будешь ли ты спрашивать першерона, надо тебе туда ехать или не надо? А если он заявит, что тебе туда не надо? Что ты с ним сделаешь?