Текст книги "Путь Базилио (СИ)"

Автор книги: Михаил Харитонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 59 страниц)

– Педди Крюгер, – напомнил Лев Строфокамилович, просматривая серую папку. – Очень достойное изделие. Киборг, выдвижные лезвия между пальцами, отличная реакция…

– Работает сторожем в учительской раздевалке, – напомнил Лось.

– Не сторожем, а менеджером-ассистентом по предотвращению потерь, – поправил его Тененбойм. – Уже десять лет без единого нарекания.

– Он инвалид, – дёрнул ноздрёй Лось.

– Ветеран, – возразил слон. – Между прочим, герой войны. Кстати, наши воспитанники его опасаются. Он им даже снится. Когда это нашим воспитанникам что-то снилось?

– Дети разленились и бездельничают, – сообщил своё мнение Лось. – Мы их слишком сытно кормим и и слишком мало наказываем. Я давно настаиваю на введении ликурговской системы. Как сообщает Ксенофонт в «Лакедомонской политии», в Спарте было принят обычай недокармливать детей, а недостающие белки и углеводы восполнять воровством. При этом пойманных на воровстве мальчиков секли особенно сильно, – он мечтательно улыбнулся.

– Оги, твои идеи интересны, но противоречат политике Центра, – сообщил слон.

– В том нет моей вины, Лю. Ты же знаешь, горек жребий новатора… впрочем, нет, я не считаю себя таковым. Мои взгляды безупречно консервативны. – Лось упрямо склонил сохатую голову. Пердимонокль, скрывшийся было в переплетении костяных отростков, вдруг блеснул хищно и гордо, как орлиное око.

– Пусть так, – согласился слон. – Но будем по одёжке протягивать ножки. Нам нужен новый экзекутор. Которого ученики будут бояться и уважать. Крюгера боятся – значит, уважают.

– Боятся? – Викторианский презрительно прищурился. – Ну да, боятся, – признал он. – Ну и что? Он не умеет наказывать.

– Ты предвзят, – укорил его слон. – По-моему, ты просто недолюбливаешь ирландские основы.

– Причём тут это?! Я решительно ничего не имею против Крюгера. Au fond, он славный малый. Я никогда не гнушался его обществом, всегда рад обменяться парой слов. В каком-то смысле я даже готов признать старину Педди the best of the worst… под worst я разумею низшую обслугу. Там он на своём месте. Но его нельзя подпускать к детям! Он совершенно не понимает в наказаниях, особенно наказаниях мальчиков. Однажды я попросил его придержать малыша во время порки…

– Огюст, ты знаешь, как я отношусь к этим устаревшим методам, – вздохнул слон. – Пара электродов…

– Лё, эти твои электроды – бездушная механическая процедура! – вскипел Лось. – Она не создаёт интимной связи между педагогом и учеником! Той связи, которая и является истинной целью наказания! В отличие от порки! Разве про твои дурацкие электроды кто-нибудь скажет – «высока рука Господня[37]37
  Высока рука Господня... – Вежливый Лось пытается цитировать стихи Фёдора Сологуба, причём путает разные стихотворения и к тому же грубо их искажает. Это можно объяснить энтузиастическим волнением, которое охватывало его при упоминании любимого занятия, то есть порки мальчиков.
  Впрочем, вполне возможно, что автор цитируемого стихотворения понял бы г-на Викторианского и простил бы его. Эстетические основания для подобного предположения см. в статье К. Чуковского «Поэт сквознячка: О Федоре Сологубе»  (газета «Речь» от 3 декабря, 1907), биографические – см. напр. переписку Сологуба с О.К. Тетерниковой (см. «Письма Ф. Сологуба к О. К. Тетерниковой» – Публикация Т. В. Мисникевич.  – См. в: Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1998-1999 год. – Спб., «Дмитрий Буланин», 2003).


[Закрыть], порка – ад и рай мечты?» Где в твоих электродах личностное начало? Как сказал Уильям Блейк – природа бесплодна, где нет человека! – Огюст Эмильевич гневно встряхнул рогами.

– Поосторожнее, – тихо сказал Лев Строфокамилович. Но Лось его не услышал: его понесло по привычной колее.

– Нет, ну как можно недооценивать порку? – распалялся он. – Это же искусство! Требущее терпения! И непрестанных тренировок! Тут есть множество тончайших нюансов, которые пошлые поклонники электричества никогда не поймут, не прочувствуют! – ноздри Лося сладострастно затрепетали, как бельё на ветру. – Начать, к примеру, с придания мальчику надлежащей позы. Мальчики такие разные, поэтому нужно сначала тщательно исследовать тело, прощупать бёдра и ягодицы…

– Я твою книжку читал, – напомнил Тененбойм, демонстративно опуская уши.

– Sorry, – Лось слегка смутился. – Просто… Ладно, Лю, я и в самом деле увлёкся. Я хотел сказать простую, в сущности, вещь. Наш друг Педди не смог удержать мальчика в нужном положении и испортил мне прекрасную сессию, – заключил Викторианский таким тоном, которым выносят окончательный, не подлежащий обжалованью приговор.

– А кто мальчик по основе? – поинтересовался слон. – И был ли он зафиксирован?

– Гиппопотам, – признал Лось. – Возможно, его стоило зафиксировать. Но это не принципиально. На самом деле я просто не хочу Педди, только и всего. И даже если я буду за это гоним, как прах по горам и пыль от вихря…

– Опять бредятина, – слоновий хобот скептически дрогнул. – Ну хорошо. Ещё у нас есть Огуревич. Практикант, довольно толковый… – он открыл голубую папку.

– Насекомое, – констатировал Огюст Эмильевич.

– И растение, – уточнил Тененбойм. – Так что?

– Да, собственно, ничего, – пожал плечами Лось и крепко, со скрипом почесал мотню копытом. – Во всяком случае, ничего личного. Мы даже не знакомы. Просто сочетание кузнечика и огурца – это какой-то апофеоз беспочевенности. Или бездушия. Поэтому в тот день, когда это существо возьмёт в лапы плётку, электрод или щипцы – я уволюсь. Имей в виду, Лю: я не блефую.

– Это твоё окончательное решение? Ну что ж, – слон открыл третью папку с жёлтой наклейкой. – Есть ещё один вариант. Правда, временный. Но ты не оставил мне выбора.

– Что там ещё? – Лось вытянул шею по направлению к столу.

– Сам посмотри, – Тененбойм протянул папку Лосю. Тому пришлось встать. Роговая корона на голове величественно заколыхалась. Вновь сверкнул пердимонокль – на сей раз малиновым. Слон недовольно сощурился.

– Женщина, – буркнул Огюст Эмильевич после пятиминутного изучения содержимого папки. – Я не подпущу женщину к моим мальчикам. Она их испортит.

– Не та у неё основа, чтобы мальчиков портить, – возразил слон. – А вот насчёт болевых ощущений…

– М-м-бб, – лось пожевал губами, желая, видимо, высказать нечто, но не нашёл подходящей формы и предпочёл оставить мысль незаконченной, а честнее – и не начатой.

– К тому же она не претендует на постоянную работу, – поднажал Лев Строфокамилович. – Краткосрочный контракт на три месяца, дальше сам решай.

– Основа, допустим, годная… – протянул Лось, перелистывая бумаги. – Давай откровенно. Ты ведь придержал эту папку специально, чтобы я успел отказаться от остальных?

Тенебойм сделал сложное движение ушами.

– Ну да, разумеется, – Лось грустно усмехнулся, – ведь я так предсказуем… Знаешь что? Мне не нравится эта кандидатура. Что-то с ней не так. Не знаю, что именно, но мне уже не нравится. К тому же – с чего бы вдруг существо из Центра искала работу здесь? И кто тебе подсунул эту, как её… Шушару? Отвратительное имя. Даже для самки.

– У неё отличные рекомендации, – сказал слон. – Есть мнение, что она справится, – добавил он со значением.

– Без собеседования не возьму, – Викторианский исподлобья уставился на Тененбойма.

Лев Строфокамилович почесал левый бивень о столешницу.

– Ну допустим, – пробурчал он, старательно сдерживая рвущийся наружу вздох облегченья.

Глава 35, в которой самый непутёвый из наших героев становится жертвой чужой мстительности, а также и коварства мнимых друзей

10 октября 312 года о. Х. Где-то пол-седьмого.

Страна Дураков, междоменная территория.

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

«Кол», «костыль», «слег», «теллур», «последний гвоздь». Артефакт Зоны неясного происхождения. Вводится перцеребрально (подробности см. в разделе «Техника»). Попытки обратного извлечения приводят к немедленной смерти. В течении первой декады взаимодействия с корой головного мозга обеспечивает абсолютную защиту от всех известных типов паранормальных воздействий, кроме психокинеза. Далее эффект ослабевает, одновременно с этим понижается болевая чувствительность и деградирует эмоциональная сфера. Через тридцать-сорок дней происходит первый дефолт мозга, IIQ падает на 20–30 %. Второй дефолт происходит через сто – сто двадцать дней. За ним следует потеря речевой способности, отмирание рефлекторных реакций и смерть.

М. Фраер, З. Шестипалый, «Как убиться и ебануться с пользой для общества. Практическое пособие». – ООО «Хемуль», «Амфора», 299 г. о. Х.

Септимий Попандопулос пил. Хотя – нет! Септимий не пил: он нажирался. Отдаваясь этому непростому делу с тем истовым серьёзом, каковый исттари присущ славному козляцкому племени.

Ежели говорить о текущем моменте, то Попандопулос пребывал в состоянии своего рода неустойчивого равновесия. То есть – алкоголя в крови у него было примерно столько, сколько и просила душа. В таких случаях к выпивохе зачастую возвращается подобие здравомыслия.

Однако хороший медик или опытный бухарик непременно заметил бы, что благостное это состояние, увы, мимолётно, ибо в самом скором времени что-нибудь непременно изменится: или двенадцатиперстная кишка получит из желудка новую порцию пульпы и обогатит кровь алкоголем, тем самым повысив внутренний градус, или печень одержит временную победу, окислив спирт – и градус тем самым понизив. Значение имеет также концентрация каталазы, под влиянием которой спиритус вини превращается в ацетальдегид, само присутствие коего весьма ощутимо сказывается на общем состоянии. Наконец, могли измениться и потребности души, причём совершенно непредсказуемым образом. В общем, не стоило и помышлять остановиться на достигнутом. Выбор был, в сущности, невелик: или немедля продолжить восхождение к намеченной цели, – а козёл имел намерение нажраться в неописуемое говнище, – или же устроить краткий передых, нечто вроде временного бивуака, пребывая в готовности в любой момент сняться и тронуться в дальнейший путь.

Попандопулос выбрал последнее: воспользоваться минутным возвращением в реальность для ревизии своего состояния и текущих дел.

Козёл приоткрыл правый глаз – левый открывался хуже – и оценил текущую диспозицию. Он пребывал в крытом помещении, на вид знакомом, конкретно – сидел за столом, судя по позе – в прострации. Перед ним стояла грязная корзина с объеденным дубовым веником: по нетрезвости козла всегда тянуло на дуб и орешник. Рядом – миска с солью, наполовину пустая, и литровая бутыль кристалловской, наполовину полная. С краю примостилась ещё одна бутылка, судя по криво наклеенной этикетке – из-под сенной шипучки. Горлышко бутылки было отколото, а вернее, снесено лихим ударом. Попандопулос тут же потянулся за спину. Меч был на месте. Это его успокоило.

Прикрыв лупары, Попандопулос попытался сосредоточиться и вспомнить, какого ляда он воттак ваще. Из душевной глыби всплыло – дохлой рыбой кверху брюхом – томительное чувство: всё плохо. За ним потянулся шлейф ретенций – музыка, нахнахи, кровь на полу, ещё какой-то мёртвый ёбаный гусь. Септимий не мог припомнить, при чём тут гусь, но каким-то образом и он был тоже причастен, он тоже был причиной бед, этот гусь – будучи мёртвым и ёбаным впридачу. Или, может, ёбнутым, а то и ебанутым: козёл был не в том состоянии, чтоб различать оттенки смысла. Потому он оставил эти думы и сосредоточился на более практических вещах: подготовился ли он к загулу и всё ли правильно сделал.

На эту тему память заговорила охотнее. К делу козёл приступил прямо с утра. Лишние носильные вещи и ценности оставил у знакомых педобиров, с ними же и накатил для начала. Потом завернул в деревеньку Калушовку, где его хорошо знали с плохой стороны. Там он подудолил местный электорат на два пузыря самогона, настоенного на курячьих говнах, и маленького лосёнка, которого он отдуплил там же, у плетня, а тушу прихватил с собой. Переднюю половину он отдал знакомому сталкеру-стервятнику Шансу, встреченному на тракте. Шанс в благодарность угостил бидоном мухоморного пива, до которого козёл был охоч, особенно по первой пьяни. Где и как он употребил его – на сей счёт память загадочно молчала.

Дальше нарисовалась лесная полянка, заросшая одуванчиками. Септимий обожал их страстно. Однако ж, в одуванах попалась какая-то подлая травка, от которой козлиный желудок немедленно вспучило. Пришлось проблеваться. В процессе Попандопулос измарал бороду, попытался отмыть её самогоном, стало ещё хуже. Расстроился, от расстройства высосал полбутылки, закусывая крапивой. Зачем-то срубил мечом деревце. Потом сражался с ежом-грибником, некстати прогуливавшемся в тех местах. Ежак оказался то ли бронированным, то ли чересчур увёртливым. Во всяком случае, существенно улучшить его Септимий не смог, несмотря на все старания. К тому же в корзиночке у скромного грибника были не только грибы, но и тесла-шокер – оружие редкое и не особо опасное, но очень неприятное в действии. Пока Попандопулос очухивался, колючая джигурда сдристнула, ещё и прихватив с собой бутылку козлиного самогона в качестве трофея. Исчезли и остатки лосятины. Также куда-то проебался колокольчик из носа. Впрочем, эти утраты случилась ещё до встречи с ежаком. Что нисколечко не утешало.

Потом был хутор с виноградником. Там его пытались огреть оглоблей, зато потом вынесли чудесное кьянти, лишь бы отвязался. Ещё он бегал за диким вепрем с красивой задницей и вроде как даже догнал. Засим в памяти зиял провал с осыпающимися краями.

Исчерпав, таким образом, свой внутренний мир до дна, козёл решил, что пришла пора свежих впечатлений. Без которых было невозможно понять, в каком он состоянии, где он, а главное – как жить дальше.

Он заставил себя открыть глаза, протёр их, упёрся передними конечностями в столешницу и рывком встал. За спиной что-то рухнуло с шумом и пылью. Других бед не случилось: желудок держал выпитое, ноги вроде тоже не дрожали. Картинка в глазах слегка плыла, но, в общем, не терялась.

Обстановка однозначно указывала на «Шти». Посетителей, правда, было маловато: какой-то рыжий ишак, молодая гиена в белых штанах с оттопыренным наклиторником, голенастые птицы с низкой посадкой вроде страусов. Все вели себя подозрительно корректно – ни шума, ни песен, ни драк. Из давних знакомых был только енот, тоже непривычно вялый, невесёлый. У него, впрочем, была к тому уважительная причина: мутный глаз козла углядел под столом у него опустошённую четвертушку. Судя по всему, енотик занимался тем же делом, что и Попандопулос – заливал глаза.

Как жить дальше – тоже было, в общем-то, ясно. Следовало немедленно выпить, потом кого-нибудь обидеть, а там видно будет. Септимий неоднократно поступал именно так, и до сих пор данная метода не подводила.

С трудом повернув затёкшую шею, Септимий перевёл взгляд на стойку, ища Бобу Сусыча. Но мартыхай отсутствовал. Вместо него за стойкой хозяйничала рыжая выдра, с виду доступная. В данный момент она облизывала пивную кружку, одновременно протирая другую чистой тряпицей. Попандопулос невольно залюбовался движениями язычка. Та поймала взгляд, лукаво улыбнулась и так страстно слизнула застрявший у самого дна клок пены, что Попандоулосу, несмотря на его ориентацию, захотелось немедленно дать ей на клык.

– Лёля, не выделывайся, – раздался недовольный голос откуда-то из угла.

Выдра смутилась, опустила долу блудливые очи.

Козёл мощно развернулся – и увидел в малозаметном углу удобно расположившегося крота. Выглядел кротяра солидно, хозяевато: на нём был малиновый бархатный жилет с блестящей часовой цепочкой, когти сверкали свежей полировкой. Он неторопливо вкушал салат с червяками. Рядом стояла огромная глиняная кружка, к которой сиротливо жалась рюмашка. На решётке медной пепельницы ждала своей участи нераскуренная сигара.

В хмельной козлиной башке прошумело что-то вроде очистительного ветра: крота он узнал. Дальше в голову вступила некстати вернувшаяся память о свалившихся неприятностях, а также и том, кто был тому виной.

Кротяра поднял рыльце от салата и козла приметил тоже.

– О, прочухался! Ну, здравствуй-здравствуй, – ехидно осклабился он, откровенно намекая на непристойное продолжение.

Тут септимьева двенадцатиперстная как раз продавила в кровь очередную порцию этанола. Козлячьи мозги залила пьяная лихота.

– Ах ты скобейда гнилорылая, щ-ща мы с тобой поздоровкаемся, – прошипел Попандопулос, вылазя из-за стола и тянясь за мечом.

– Нэ тарапис, – на шею козла легла тяжёлая горячая лапа. – Нэкуда тэбэ тарапица.

Попандопулос негодующе дёрнулся, сбрасывая лапу, повернулся – и увидел шерстяного. Не какого-нибудь парнишку-недомерка, а здоровенного обезьяна с седыми грудями и складчатым рылом. Маленькие глазки зверя смотрели тупо и недобро. За его спиной стояли другие нахнахи, размером поменьше, но тоже вполне себе убедительные.

«Вот и всё, кранты – винты» – свистнуло у Септимия в башке. Прочие мысли вылетели вон – вместе с хмелем, который тоже унёсся в сиреневую даль. Короче, козёл струхнул, чтоб не сказать – призассал. Причём серьёзно, до трезвянки и ледяного холода в брюхе.

Однако Попандопулос не первый день жил на свете, и давно понял, что бояться не надо ни в каких случаях – и в особенности тогда, когда на то есть серьёзные причины. С беспредельщиками он общался не раз и успел выучить, что верить им ним нельзя ни в чём вообще, в том числе и угрозам. Если они не начали убивать сразу – значит, что-то им нужно.

Поэтому он задержал дыхание, опустился на стул и демонстративно почесал загривок, а потом – под бородой. Осторожно продышался через рот, убивая остатки хмеля. Убрал лапу, как бы невзначай положив её не на стол, а на колено. Под мохнатой шкурой правого бедра у козла скрывался кожаный кармашек с врощёнными ножнами, а в них – небольшой, но очень острый кинжал. Пару раз эта нычка козла сильно выручала.

– Кто ты? Я тебя не знаю, – сказал он обезьяну, старательно улыбаясь, но не показывая зубов.

– Нэ выдыщ миня? – грозно надвинулся обезьян. – Слэпой щто-ле?

Попандопулос и ухом не повёл.

– Вижу тебя как наяву, – сказал он ровно, употребив максимально вежливую формулировку из принятых между авторитетами. – А кто ты и что тебе наужно – этого знать не могу. Я не паранорм, в душу лазить не умею. Если у тебя ко мне что-то есть – присядь со мной. В ногах правды нет.

– Ты как са мной разгавариваещ? – удивился обезьян.

– По понятиям, со всем уважением, – спокойно ответил козёл. – Если что принял в ущерб – обоснуй.

– Харам ващ панятия, – сообщил обезьян, однако ж соседний стул отодвинул и присел.

Козёл мысленно поставил себе плюсик. Шерстяной, может, был хорошим бойцом, но слова говорить не умел. Это давало шанс.

– Я Рахмат, – то ли представился, то ли похвастался шерстяной. – У мэня плэмянник был, Воха. Харощый плэмянник. Учильса атлычно, характэристыки на нэго залатые пысали. Он хадыл сюда, и болщэ нэт. Как думаещ, он гдэ?

Попандопулос подумал, что недооценил обезьяна. Вопрос он задал неприятный, к тому же со словом «думаешь», которое может означать много разного. Надо быть повнимательнее, решил козёл.

– Я не думал о твоём племяннике, потому что его не знал, – сформулировал он.

– Его тут убылы, – сообщил седогрудый. – И ты тут быль.

Септимий решил, что уходить в отрицалово глупо.

– Сюда, в «Шти», приходили нахнахи, – признал он. – И я тут был. Но я никого не убивал. Кто убивал – я не видел. Кто убил твоего племянника – не знаю.

– Нэ выдэл? Нэ знаю? – передразнил его шерстяной, морща рыло и показывая клыки.

– Не видел. Не знаю, – повторил козёл спокойно и серьёзно.

– Твой напарнык, кот, он убиль его, – прорычал обезьян, показывая пожелтевшие клыки.

– Кот – не мой напарник, – твёрдо сказал козёл. – Мы познакомились здесь, вместе пили и вместе дудолили вон ту скобейду, – он скосил глаза на крота, продолжавшего преспокойно уплетать своих червяков. – Но напарниками мы не были ни раньше, ни теперь, – он постарался выразиться максимально точно.

Обезьян посмотрел на козла, что-то прикидывая. Септимий напружинился, приготовившись к прыжку или уходу под стол с последующей попыткой отхода. Шансов на это было мало, но попадать в лапы нахнахов живым он не собирался в любом случае.

– Я дядя Вохи, – повторил обезьян. – Мнэ нужэн, кто его убил.

– Кот ушёл в Зону и не вернулся, – сообщил козёл. – Ищи его там, если он жив.

– Я нэ буду искат. Будэщ ты. Пайдёщ в Зону и найдёщ его мнэ, – заявил Рахмат.

– Почему я должен идти в Зону и искать кота? – спросил козёл, заранее зная ответ.

– Патаму щта или я тэбя убью, – сообщил обезьян. – Кого-то нада убить. Или кот, или тэбя.

Козёл немного подумал. Несмотря на грамматические ошибки, шерстяной высказал свою идею достаточно ясно и вполне отчётливо. Идея козла не воодушевляла совершенно, но в данном случае важно было другое – понять обстоятельства.

Септимий усилием воли подпридавил шевелящийся в животе страх и напряг мозги. Рахмат выглядел грозно, но из одежды на нём был только нахнаховские боевые рейтузы, перевязь и верёвочные чуни. Нахнахи, пришедшие с ним, смотрелись не лучше, к тому же их было всего пятеро. Стояли они бестолково, можно сказать – толпились. На обычные карательные акции шерстяных – которые предпочитали посылать на любое, даже самое мелкое дело хорошо обученный, вооружённый и экипированный отряд – это было не похоже. Как и неинформированность: обычно нахнахи знали, где находится то, что им нужно, или хотя бы – у кого это можно выяснить. Наконец, сам стиль разговора: шерстяные или прижимали словами, или уж сразу начинали с физического воздействия. Септимию как-то пришлось работать на одного офицера-нахнаха из Гиен-аула, решалы по приграничным вопросом. Тот предпочитал начинать разговор с незнакомым нестатусным существом с того, что выдавливал ему пальцем левый глаз, а потом начинал задавать вопросы, держа палец возле глаза правого. Он считал, что подобный modus operandi экономит время. Но дядя Вохи наезжал неумело, а переходить к насилию не спешил. Так что, решил Септимий, это какая-то самодеятельность.

Стало самую малость полегче. Шерстяных боялись до усрачки, но боялись именно как систему: на место одного приходило десять, на место десяти – сто, и так далее, вплоть до мобилизации всего домена во главе с Тарзаном, который вписывался за своих в подавляющем большинстве случаев. Но, похоже, не в этом конкретном. Что следовало проверить.

– Рахмат, я понимаю твои чувства, – начал козёл осторожно. – Но я не смогу убить кота. Он круче меня. Он персекьютор по модели. У него лазеры и гайзерское зрение.

– Кот убыт тэбя бистро. Я убыт тэбя мэдленно, – обезьян усмехнулся.

– В Зоне есть много возможностей умереть быстро, – Септимий повёл ухом. – И здесь тоже. Я не вижу в этом проблемы, Рахмат.

Обезьян замолчал, переваривая. Септимий воспользовался моментом и допил сенную шипучку. Она показалась безвкусной – выдохлась, наверное.

– Еслы ты баищься ката, я дам тэбэ этих, – мохнатый обезьяний палец показал на нахнахов за спиной. – Но еслы кто-та из ных умрёт, с тэбя спращу.

Козёл понял, что пора выкладывать на стол козыри.

– Скажи мне, Рахмат, – медленно проговорил Попандопулос, глядя обезьяну в глаза, – ты уважаешь Тарзана? Для себя интересуюсь, – добавил он быстро.

Старый обезьян картинно привстал и выразительно затряс плечами, обозначая едва сдерживаемый гнев. Однако Септимий, внимательно следивший за собеседником, заметил, что в его глазах промелькнула неуверенность.

– Тарзан эбаль мунафиков, – наконец, сказал он, грозно сдвинув брови. – Тарзан всех эбаль.

– Извини, коли я тебя не понял, – козёл чуть подался вперёд, давя всю ту же вежливую лыбу, – скажи просто: ты Тарзана уважаешь?

Нахнахи за спиной Рахмата зашевелились. Козёл чуть привстал, напрягая ноги.

– Я уважяю Тарзан, – проскрипел старый обезьян.

– Тогда скажи: Тарзан знает, что ты хочешь убить кота? И кто, кроме тебя и твоих друзей, об этом знает?

Тишина образовалась такая, что стало слышно чавканье ишака, пожиравшего хапок за хапком лёклое сено, крики птиц за окном и тихий стук пивной кружки.

– Ты кто, – наконец, сказал обезьян, – меня такие слова говорить? Ты тьфу, ты мунафик, ты ваще тэбя нэт, – начал он было заедаться, но вяло, без куража.

– Я уважаю Тарзана, – Попандопулос немного повысил голос и постарался говорить ещё медленнее и ещё чётче. – Я работал на его нахнахов, мне честно платили. Между нами нет вопросов, и я не хочу, чтобы между нами были вопросы. Может быть, он не знает, что вы задумали. Может быть, у него другие планы. Когда Тарзан узнает, он будет недоволен. Я не хочу, чтобы он был недоволен мной, – завершил он, сделав акцент на последнее слово.

Кто-то из шерстяных издал низкий неприятный звук – что-то вроде «грррым». В нём, однако, слшалась не угроза, а сомнение. Обезьян стремительно обернулся и громко щёлкнул челюстями.

Козёл деликатно мемекнул. Рахмат развернулся и посмотрел ему в глаза. Зрачки его сузились.

– Еслы ты агарчищ Тарзан, ты плоха умрещ, – серьёзно пообещал он. – Если ты агарчищ мэня, ты тоже плоха умрёщ. Завтра буду здэс. Нэ найду тэбя здэс – буду искат. Харащо искат буду.

Козёл счёл за лучшее промолчать. По понятиям, молчание после слов, не содержащих прямого вопроса, считалось за отсутствие возражений, но за согласие не канало. Септимий отлично знал, что нахнахи понятий не признают, но хотел оставить за собой хотя бы видимость правоты.

Обезьян развернулся, сделал знак своим воинам, после чего все молча покинули помещение. Первый нахнах, поднимаясь по лестнице, чуть было не вступил в аномалию, но вовремя перескочил через коварную ступеньку. Остальные взошли чинно, перешагивая опасное место. Козёл отстранённо подумал, что какая-то выучка у этих вахлаков всё-таки имеется.

Зато атмосфера в «Штях» сразу разрядилась. Енот ожил, стукнул кружкой о столешницу и потребовал пивасика. Лёля посоветовала ему не снижать градус. Какая-то крупная птица спросила, где здесь туалет. Выдра сообщила, что удобства временно не работают и посоветовала облегчиться во дворе. Гиена достала из-под стула балалайку и, тихонько перебирая струны, запела бабскую песню «ой да наебенилась я, да наебенилася». Птица, призабыв о нужде, принялась нежно подсвистывать. Пьяненький ишачок внезапно взгреготал, встал в полный рост и показал Лёле налитой шишак. Та фыркнула и отвернулась. Жизнь, короче, налаживалась – но не у всех.

– Что, Септимий, не весело? Что головушку подвесило? – снова раздался ехидный кротовий голос.

Козёл встал и пошёл к кротовому столику. Без приглашения отодвинул стул, посмотрел на него, придвинул другой, потяжелее и повместительнее. Сел. Стал смотреть, как крот, шевеля усами, втягивает в себя очередного червяка.

– И что ты мне хочешь сказать? – наконец, поинтересовался кротяра, прожёвывая салатный лист.

– Да ничего, любуюсь, – в тон ему ответил козёл. – Шкурка у тебя хорошая, ровная. Это правда, что у кротов шерсть вертикально торчит, без скосов? Чтобы в норе удобно было шароёбиться туда-сюда?

– Правда, – крот отхлебнул из кружки. – Ладно, пошутили и будя. Больше дела, меньше слов. У тебя неприятности, брателло.

– Я заметил, – сказал козёл.

– Ты ещё не всё знаешь, – обнадёжил крот. – Так уж вышло, что за «Шти» теперь отвечаю я. Считай, что я тут кризис-менеджер.

Козёл посмотрел на пижонский малиновый жилет, вспомнил смущённую выдру и решил глупых вопросов не задавать. Похоже, бывший защеканский кассир каким-то образом пролез в местное начальство.

– А ты, рогатенький, – продолжал кротяра, откровенно наслаждаясь ситуацией, – тот самый козёл, который моего друга убил. Смекаешь?

Козёл в этот момент именно что смекал. Кротяра его провоцировал. Но если он тратил на это время – значит, ему, как и Рахмату, было от него что-то нужно. Оставалось понять, что именно, и не продешевить с перепугу.

– Прости, не знаю, как тебя называть, – начал козёл с обычного в таких случаях захода.

– Римус… Карл Августович, – представился крот, немного запнувшись.

– Карл Римус, – козёл пропустил отчество, но имя-фамилию произнёс максимально уважительно, – я не убивал гуся. Он погиб… по неосторожности, – нашёл он нейтральную формулировку. – И он не был тебе другом, – сказал он уверенно.

– Ну, допустим, не был. Но теперь он мне друг, – ухмыльнулся крот во весь рот. – Ты даже представить себе не можешь, как мне его не хватает. Он был таким талантливым финансистом.

– Если нужно помочь в финансовых вопросах… – начал было козёл, но крот его перебил:

– Вот именно. Ты мне поможешь в финансовых вопросах. А я тебе помогу в экзистенциальных.

– Чочо? – не понял козёл.

– Жить хочешь? – прямо спросил Карл. – Тогда придётся покорячиться.

– До сих пор обходился без этого, – напомнил Попандопулос.

– Это пожалуйста, – осклабился крот. – Но тут видишь ли какое дело… До тебя докопались шерстяные. Уважаемый Рахмат изволит посещать наше скромное заведение уже третий раз. Как думаешь, чего ради? Или кого?

– Был бы он, как ты говоришь, уважаемым – здесь уже была сплошная шерсть в три слоя, – заметил козёл. – Обыкновенный старый хрыч со своим выводком. Не особо впечатляющим, – не удержался он.

– Зря ты так. Во-первых, Рахмат – большая шишка в Гиен-Ауле. Ну не то чтоб очень большая, – поправился крот, – но довольно заметная. Экс-зампредкомиссии по воспитанию культуры и традиций, член Совета Старейшин, ветеран-орденоносец и ещё всякое по мелочам. И во-вторых, с тебя хватит и его одного. С выводком тем более. Это всё-таки нахнахи.

– И чего этот ветеран на меня наехал? – спросил Попандопулос, с трудом подавляя раздражение. – Он откуда меня вообще знает?

– Сам-то как думаешь? – взаимно поинтересовался крот.

– Думаю, что он пришёл за тобой, а ты перевёл стрелки, – предположил козёл.

– Ход мысли понятный, но неправильный, – заметил Римус. – Шерстяные знают всех. Я имею в виду – причастных к тому делу. Однако же, – крот пошевелил розоватым носом и решительно опрокинул давно ждавшую этого момента рюмашку. – Однако же по основным фигурантам все вопросы урегулировны.

– В каком смысле урегулированы? – не понял Септимий.

– В прямом. Я так понимаю, на уровне Тарзана и владельца «Штей». Настоящего владельца. В общем, они там наверху договорились. По мне все вопросы сняты. К бобиной команде у них остался негатив, но Боба со своими ребятами уже далеко, и всерьёз искать их не будут. Ну и кто у нас остался из участников событий? Весь такой красивый, кучерявый, бородатый?

– Я вообще ничего… – начал было козёл и осёкся. Карл посмотрел на него почти с жалостью.

– Тебя запомнили, – сообщил он. – Этого достаточно. Во всяком случае, для Рахмата. Он, конечно, понимает, что ты вообще-то ни при чём. Но его это не колышет. Он старый пень, для него традиции – это серьёзно. У него племянника убили. Теперь, чтобы спать спокойно, ему нужно тоже кого-нибудь убить. В общем, он не отстанет.

– Ну и что? – козёл постарался вложить в эти слова хоть сколько-нибудь иронии.

– Ну и всё, – крот обнаружил на тарелке последнего мелкого червячка, засунул туда рыло и с чмоком всосал его в себя. – Нет у нас хода против Рахмата. Прикончить его, допустим, можно. Боец он хороший, но ты тоже не промах. Но вот этот вопрос урегулировать никто не будет. Ответишь, значит, ты лично. Перед шерстяными. Какая у шерстяных справедливость, ты в курсе? И как они маналулят – тоже знаешь? Ах да, – крот сделал движение лапой, предупреждая мысль Септимия, – убежать тоже можно. Но вот куда? В Вондер? До первой няши? Ты этого хотел от жизни? Или в Директорию? У тебя в ихнем банке счёт открыт? По глазам вижу: нет. А как у тебя с образованием? Народные университеты? Тебе там даже права недочеловека не выпишут. Ну и работу предложат соответствующую – учеником помощника младшего черпальщика. В ассенизационной команде при верхних вольерах…