Текст книги "От Гринвича до экватора"

Автор книги: Михаил Озеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Ассату, ненавидящую насилие, изображали как «лидера террористов». «Доказательства» находили с легкостью необыкновенной. Бронированная машина перевозила деньги из одного банка в другой. На автомобиль напали грабители и, захватив мешки с банкнотами, скрылись. «Нью-Йорк таймс» объявила, что в налете участвовала Шакур.

Снова налицо слияние физического и психологического террора. Делалось все, чтобы не только поймать Ассату, но и настроить людей против нее.

И каков же результат?

Полиция обнаруживала следы Ассаты то в Гарлеме, то в горах Пенсильвании, то на западном побережье Калифорнии, но лишь следы – американцы помогали ей скрываться.

А голос Ассаты продолжал разноситься по Соединенным Штатам. В калифорнийском журнале «Арм зе спирит» появилась ее статья, в которой говорилось: «Американская охранка в нарушение всех конституционных норм, прибегая к самым грязным методам, подавляет в стране инакомыслие».

Вроде бы уже очевидно, каким образом убивают без выстрелов? Да, очевидно, однако в стороне осталось, пожалуй, главное орудие расстрела.

Яд в яркой упаковке

Это имя я увидел, едва пересек границу между Восточным и Западным Берлином – небоскреб из бетона и стекла увенчивают многометровые буквы: «Издательство Акселя Шпрингера».

Уже здесь, делая первые шаги по западноберлинской земле, понимаешь, что представляет собой Шпрингер. Ясно, что он сказочно богат – иначе не отгрохаешь такой домина (позже я узнал, что строительство издательства обошлось в сто миллионов марок) и рекламу такую не выдашь, – вот она, на весь фасад соседнего здания: «Уже прочитали «Бильд»?»

Вот он – указатель возле концерна Шпрингера

Ясно и другое – воззрения главы концерна. На углу Кохштрассе, возле издательства, вывешен указатель: «До Кенигсберга в Пруссии 590 километров, Данцига – 470 километров, Бреслау – 330 километров». Как известно, есть Калининград в Советском Союзе, а не Кенигсберг в Пруссии, Гданьск, а не Данциг, Вроцлав, а не Бреслау…

Спустя сорок лет после окончания войны Шпрингер по-прежнему не признает ее итогов. Рассказывают, что, услышав название «ГДР», Аксель – холеный, в сверкающей белизной рубашке, любитель гольфа и верховой езды – сразу забывает о своих изысканных манерах и принимается площадно ругаться.

Но Аксель далеко не все отвергает.

Израильские солдаты напали на Ливан. И что же публикует «Вельт»? Снимки жертв? Взорванные дома? На фотографии – бравые молодцы с шестиконечными звездами на куртках, у них вид победителей.

Шпрингер – израильский службист номер один на берегах Рейна. Если верить ему, все, что делает Тель-Авив, «справедливо» и «богоугодно»: захват чужих земель, убийство палестинцев, бомбардировки Бейрута, пытки в застенках.

В ответ израильтяне засыпают Акселя «милостями»: он – почетный доктор, почетный гражданин и прочее, и прочее. В общем, дружба и даже любовь связывает их с махровым антисемитом.

Да, антисемитом, – в прошлом Шпрингер верой и правдой служил гитлеровцам. Не случайно на вопрос: «Кто вас преследовал при нацизме?» – магнат прессы ответил: «Только женщины». Что касается женщин, они – его слабость (Аксель разводился раз пять, остряки уверяют, что поэтому он такой худой – спасаясь от брошенных супруг, жир не нагуляешь!). Однако важнее в его ответе первое слово. Фашисты действительно его не преследовали, наоборот: при них он выпускал газету, возглавлял издательство. Именно тогда начался путь к короне будущего «газетного короля».

Теплые чувства питает Шпрингер и к предателям из социалистических стран. Мало того, что поет им «аллилуйю» на страницах своих изданий, но и самолично принимает, устраивает в их честь обеды. А те и рады стараться, выступая с сочинениями, посвященными Акселю Шпрингеру – «покровителю борцов за свободу».

Каких борцов? Которые «сражаются против тоталитарных режимов» в СССР, ГДР и Польше.

Эти страны – главные враги Шпрингера. И воюет он против них не одним лишь печатным словом. В Западном Берлине до сих пор не забыли, что от здания концерна на Кохштрассе в столицу ГДР был прорыт туннель, по которому переправлялись диверсанты. Они убивали мирных жителей, а «Бильд» превозносила их как героев.

И сейчас фабрика «черной пропаганды» связана со спецслужбами. Они сообща помогали польским контрреволюционерам деньгами и даже оружием.

«Аксель Шпрингер торгует «холодной войной», но если бы это зависело от него одного, он бы уже, пожалуй, торговал и «горячей войной», – писал швейцарский еженедельник «Цюрхер вохе».

Торговля эта идет в огромных масштабах. В самом большом на европейском континенте концерне работает около двенадцати тысяч человек, из его типографии выходит почти 90 (!) процентов тиража газет, издающихся в ФРГ и Западном Берлине. В руках Шпрингера – крупнейшая газета страны «Бильд» (ее тираж превышает четыре миллиона), «Вельт», «Берлинер моргенпост», журнал «Хер цу».

…В гостинице «Швайцерхоф», где я остановился, существует традиция: вместе с завтраком предлагают сегодняшнюю газету. Взяв ее, я подумал: не так-то просто прочитать – в «Берлинер моргенпост» 80 страниц. (Правда, сегодня воскресенье, а в этот день газеты особенно «солидны» и особенно напичканы рекламой.)

Итак, открываю «Берлинер моргенпост». С первой полосы смотрят две девушки. Они норвежки, приехали в Западный Берлин на уик-энд. Вечером отправились в кафе. Там к ним подсели двое мужчин – темноволосые, смуглые. Около двенадцати все поднялись и ушли. А спустя сутки обнаружили тело девятнадцатилетней Кармен. На следующее утро нашли ее подругу – Элин тоже была убита.

В предыдущие дни я не раз читал об убийстве норвежских девушек, оно стало в Западном Берлине сенсацией номер один. Но шпрингеровская газета внесла «достойную» лепту в сию историю – подробнее всех описала, как изнасиловали Элин, как потом переехали ее автомобилем, а затем перерезали горло… «Берлинер моргенпост» параллельно с полицией взялась за поиски преступников, которые, правда, не дали результатов.

Репортажи с множеством снимков посвящены и другому преступлению – взрыву в здании «Америка хауз» на Харденбергштрассе. Такая же бомба за полчаса до этого взорвалась в кафе «Летучая мышь». Кто и почему подложил бомбы? Неизвестно. Не обнаружили и тех, кто в тот же день устроил пожары в здании сената, в Немецком банке, на строительной площадке неподалеку от центра города… Если добавить ограбления квартир, избиения прохожих, драки, то можно себе представить, сколько «благодатных» тем оказалось в воскресенье у прессы Шпрингера.

Получается, по немецкому выражению, «чертово колесо»: рост преступности дает пищу для газет, а они, на глазах миллионов с восторгом «прожевывая» ее, разжигают аппетит террористов.

Крутится и еще одно «чертово колесо». Играя на низменных инстинктах, Шпрингер увеличивает тиражи своих изданий, а в результате все больше людей попадает под их влияние, в свою очередь содействуя процветанию концерна на Кохштрассе.

С теми же, кто пытается остановить эти «колеса», Шпрингер, пожалуй, еще беспощаднее, чем его коллеги из Би-Би-Си, о которых шла речь в первой части книги.

Однажды Эрих Куби в компании знакомых пошутил, что «Бильд» делает читателя «глупым, как курица, и кровожадным, как волк». Эти слова передали Акселю. И Куби оказался на улице. Ему уже ничто не помогло. Ни забастовка журналистов из других газет, требующих вернуть их товарища на работу. Ни то, что он талантливый публицист, автор книг и фильмов (советские зрители знают его картину «Девица Роз Мари»).

Однако не каждый орешек по зубам магнату.

…Гюнтер Вальраф пишет репортажи о «закрытых зонах»: банках, бундесвере, штаб-квартирах фашистов, империях Круппа, Хенкеля, Флика. Из тюрьмы в Афинах, куда его бросили греческие «черные полковники», он тайком переправил на волю показания соседей по камере – коммунистов. Выдав себя за ультраправого, встретился с главарем португальских путчистов генералом Спинолой, и вскоре появилась книга «Португалия: как был раскрыт заговор», которую Константин Симонов отнес к «самым блестящим публицистическим произведениям последнего десятилетия».

Четыре месяца Вальраф работал репортером в «Бильд». Когда собрал достаточно информации, начал «выстреливать» книги и фильмы. Именно «выстреливать» – он торопился, понимая, что его противник может пойти на все.

Шпрингер действительно не сидел сложа руки. Затеял судебный процесс против Вальрафа, настаивая на запрещении его книг. Добился того, что телевидение не показало ленту «Информация из тыла». Организовал слежку за Гюнтером, прослушивал его телефон. Разыскивал типографию, где печатались книги, чтобы силой захватить гранки.

Однажды подожгли дом писателя, сгорели все его бумаги – сотни толстых папок, пронумерованных и расставленных в строгом порядке, бесценное сокровище Гюнтера». В другой раз взорвался его автомобиль, лишь по счастливой случайности никто не пострадал. Что полиция? И не думала вмешиваться.

Это был «кнут». Был и «пряник»: люди Шпрингера пытались подкупить Вальрафа, переманить на свою сторону.

Тем не менее книги выходили и продолжают выходить сотнями тысяч экземпляров. Из них явствует, как пишет Вальраф, что «Бильд» столь же далека от объективной информации и действительных фактов, как «Туманность Андромеды от Земли». Явствует и другое: Шпрингер – не только проповедник террора, но и его непосредственный участник.

…18 марта 1980 года бывшего репортера «Бильд» Хайнца Вильмана нашли мертвым. Он лежал на полу в своей квартире. Повсюду были следы крови.

Вильман давно говорил друзьям: мне угрожают, могут в любой момент убить. За что? Уйдя из «Бильд», он разоблачил ряд фальшивок газеты и сообщил журналистам, что располагает еще многими компрометирующими материалами.

«Наша первая встреча, – пишет Вальраф, – состоялась в итальянском ресторане «Рыбачья хижина». Мы нашли самый укромный столик, чтобы говорить без помех. Вильман рассказал, что по ночам в его квартире раздаются анонимные телефонные звонки, кто-то регулярно прокалывает шины его машины. За два дня до нашей встречи под его окнами, прямо напротив выхода из дома, сутки стоял автомобиль, в котором все это время сидел человек, прикрывавшийся газетой».

Однажды в доме Вильмана испортилась система отопления. К нему явились трое мужчин, назвавшиеся слесарями. Они обыскали хозяина – боялись, нет ли у него при себе диктофона. Затем устроили допрос, угрожая, что труп Вильмана «выловят из Рейна где-нибудь под Леверкузеном».

Через некоторое время вместе с Хайнцем в лифт вошли мужчины, их опять было трое. Они били журналиста, гасили о его тело сигареты. Затем сбросили с четвертого этажа в лестничный пролет. Вильман чудом остался жив.

Но спустя еще месяц он погиб. В заключении медиков говорится, что смерть наступила в результате «цирроза печени, разрыва кровеносных сосудов пищевода, внутреннего и наружного кровотечения» и что «пострадавший умирал долго, мучительно, сохраняя полное сознание».

Почему же Вильман, боровшийся со смертью, как считают врачи, около двадцати часов, не позвонил и не позвал на помощь, тем более что телефон стоял у его кровати? Почему не отзывался на телефонные звонки? Почему ключ торчал снаружи двери, хотя Хайнц всегда запирался, входя в квартиру? Расследовав все это, Вальраф сделал вывод, что бывшего репортера «Бильд» убили…

Сценка в центре Западного Берлина

Отель «Шварцерхоф» находится в двух шагах от улицы Курфюрстендамм. Она вроде Бродвея в Нью-Йорке, Оксфорд-стрит в Лондоне или нашей улицы Горького – самая главная и самая знаменитая. Но в Западном Берлине еще и самая длинная – 3,5 километра – и наиболее фешенебельная. Тут царство магазинов: от «КВД» («Кауфхоф дес Вестенс» означает «торговый двор Запада», это действительно грандиознейший торговый центр, площадь которого 43 тысячи квадратных метров) до лавочек вроде «Бутик», где торгуют модными вещами, и знаменитой толкучки «Фломаркт». Когда темнеет, Курфюрстендамм озаряется неоновыми огнями: завлекают рекламы кинотеатров, соревнуются в яркости надписи над ресторанами и кафе, подмигивают светящиеся буквы над входами в кабаре и стриптизные клубы.

Кстати, горожан все больше тревожит, что Курфюрстендамм превращается в гамбургский Рипербан – центр порнографии и проституции. Особенно возмущает «пип-шоу»[23]23
  Пип – поглядывать (англ.).


[Закрыть], которым Западный Берлин заразился от Соединенных Штатов. За океаном болезнь прошла, а на Курфюрстендамм засилье этих заведений. Зайдя в кабинку, посетитель бросает монету – и раздвигаются занавески: перед ним обнаженная женщина, танцующая под медленную музыку. Вскоре занавески задвигаются. Продолжение «удовольствия» требует еще монеты.

– Наш город любят называть витриной Запада. Похоже, что эта витрина становится очень грязной, – сетовал в разговоре со мной представитель сената. С тревогой пишет о переменах в Западном Берлине и Гюнтер Вальраф.

Однако у Шпрингера другое мнение. «Берлинер моргенпост» начала публиковать подборку статей о том, как еще больше «осовременить» Курфюрстендамм. И знаете, что, среди прочего, она предложила? Снести Gedächtniskirche. Эта церковь была разрушена в годы войны. Такой она и поныне стоит, призывая не повторять катастрофических ошибок. И вполне понятно, что она ненавистна Акселю.

За личными впечатлениями, за судьбами разных людей, с которыми довелось встречаться, о которых читал и слышал, прослеживается одна закономерность. Чем больше вправо поворачиваются западные, прежде всего заокеанские, лидеры, тем мощнее становится машина террора – и физического, и психологического, под ее тяжелые гусеницы попадают все новые и новые жертвы.

Но это дорога в никуда.

Точнее, к катастрофе. А есть совсем другой путь.

6. Дорога на «Олимп»

Помня о прошлом, думая о будущем

Плиты. Белые каменные плиты. На них высечены имена: Божидар Стоянович, Иван Александрович Стрижов, Маша… Часто на плите два слова: Непознати борец – Неизвестный воин.

Здесь покоятся югославские и советские воины, погибшие осенью сорок четвертого. Торжественная тишина. Слышно лишь пение птиц. Под густыми сводами деревьев прохладно. Трудно поверить, что за воротами, в двух шагах отсюда, пышущие летним зноем, забитые автомобилями улицы.

Но и там ощущаешь память минувшей войны. Я шел к Мемориалу освободителям Белграда по улице Маршала Толбухина. Затем свернул на улицу, носящую имя другого советского военачальника – маршала Бирюзова. А на стене дома в глаза бросились полустертые от времени слова, выведенные черной краской: «Мин не обнаружено». Надпись оставил неизвестный советский солдат.

Память о минувшем. Она повсюду в городе, который захватчики разрушали тридцать девять раз. Каждому гостю обязательно показывают Калемегдан – старинную крепость, воздвигнутую на холме, где когда-то стоял римский легион Флавия Феликса. До древних римлян в Калемегдане оставили свои следы кельты, а позже – византийцы, турки, австрийцы… Здесь разбит парк, верхний бастион превращен в смотровую площадку, откуда открывается прекрасный вид на слияние Савы с Дунаем.

В годы второй мировой войны вон там, возле Савы, были бараки, сторожевые вышки, дымил крематорий. Вдоль колючей проволоки бегали свирепые овчарки. В этом концентрационном лагере фашисты уничтожили десятки тысяч югославов.

На месте лагеря смерти – одетая в камень набережная Памяти жертв фашизма.

Двадцать три века город находился на правом берегу Савы. В конце 40-х годов начали застраивать левый, заболоченный, берег. Застраивать по тщательно продуманному плану, избегая однообразия, монотонности. Так родился Новый Белград. Ныне в нем живет треть населения столицы – свыше 400 тысяч человек. Широкие проспекты, один из которых носит имя Юрия Гагарина. Ультрасовременные здания: то ступенчатые, то круглые. Огромный, но изящный мост «Газела» с замысловатыми петлями автомобильных развязок, перекинутый через Саву.

И – Дворец конгрессов, он поднялся в Новом Белграде за рекордно короткий срок – одиннадцать месяцев. Его строили круглосуточно три тысячи человек. Это целый город с почтой, ресторанами, магазинами, комнатами отдыха, гаражом. На стенах мозаика и ковры – произведения лучших югославских мастеров. Идешь по коридору – и тебя обступают северные ели и тропические пальмы, кипарисы, папоротник – из разных концов света привезли их сюда. Поистине дворец!

Первый этаж отдали в распоряжение делегатов Белградской встречи, на втором находились кабинки «синхронщиков», а третий занимали журналисты, их приехало около тысячи. Вполне естественная цифра – интерес к встрече был огромен.

Европа – самая маленькая из пяти частей света. Тем не менее именно здесь зарождались идеи, двигавшие вперед цивилизацию. В то же время наш континент слишком часто был очагом раздоров. Символично, что по своему древнефиникийскому происхождению слово «Европа» означает «страна тьмы»; темных страниц в истории Европы, пожалуй, больше, чем светлых. Только за последние триста лет ее жители 170 раз брались за оружие.

Мир в Европе! Веками лучшие умы человечества мечтали о нем. Еще в XVIII столетии француз Дени Дидро предсказывал: будет создана общность всех европейских государств. Но войны продолжались. Губительные, разрушительные, кровопролитные. В XVII веке они унесли три миллиона человеческих жизней, в XIX – пять, а в XX – около семидесяти миллионов!

Что может остановить войны? Карл Маркс и В. И. Ленин дали четкий ответ: победа социализма.

Так и случилось. С первых дней после Октября наша страна стала добиваться мира. И достигла весомых успехов.

Среди самых значительных – созыв совещания в Хельсинки. Вот признание ведущего политического обозревателя США Сайруса Сульцбергера, которого не заподозришь в симпатиях к нам: «Встреча в Хельсинки, несомненно, служит памятником терпеливой и тщательной советской дипломатии».

В столице Финляндии выиграли все, не было ни победителей, ни побежденных. И может быть, в будущем человечество станет отмечать годовщину совещания как международный День Европы. Тогда, в 1975 году, главы 33 европейских стран, США и Канады подписали Заключительный акт. Это фундамент, на котором сооружается здание европейского мира. В Хельсинки было решено, что «строители» должны регулярно собираться.

Первая встреча прошла в Белграде в 1977–1978 годах.

Снова и снова оказываясь в югославской столице, я не замечал особых перемен. Тот же мальчишка продает жареные орехи на углу улицы Маршала Толбухина, по старой дружбе он сбрасывает для меня динар. Киоскер приветственно машет рукой. По-прежнему беспорядочна, суматошна и опасна для пешеходов и водителей площадь перед гостиницей «Славия».

Только погода меняется: вместо яркого солнца – дождь, потом – мокрый снег. Соответственно меняется ассортимент товаров в залитых дневным светом витринах «Београджанки» – крупнейшего универмага столицы, он занимает семь этажей «облакодера» (так в Югославии называют, по-моему образно и точно, высотные здания) на улице Маршала Тито.

Кстати, строительство «Београджанки» вызвало горячие споры. Одни заявляли, что двадцатидевятиэтажное здание (26 этажей над землей, а 3 – под землей), отделанное алюминием с темно-дымчатыми стеклами, не вписывается в городской пейзаж. Другие видели в нем прообраз того, какой будет скоро вся столица.

Знакомой была и процедура аккредитации (ее каждый раз проходили заново). Сначала заполняешь анкету. Потом садишься перед объективом фотокамеры, которая выстреливает моментальный цветной снимок. Сотрудник пресс-центра наклеивает фотографию на пропуск, ставит на нем латинскую букву «Р», что означает «пресса», твою фамилию и орган, который ты представляешь, запрессовывает в пластик и вручает тебе. Если потерял пропуск, не волнуйся; на обратной стороне его написано: «Того, кто найдет эту карточку, просим немедленно сообщить в ближайшее отделение милиции», и не было случая, чтобы документ исчезал. Делегаты получали такие же карточки, но с буквой «D», сотрудники службы безопасности – с буквой «S» («Security»).

Цвет пропуска менялся: то розовый, то зеленый, то бежевый. Забота о безопасности! Этим же объяснялось и огромное число милиционеров, рослых, в ладно сидящей форме, которые дежурили на подступах к Дворцу конгрессов.

У каждого входа установили специальное устройство – вроде того, что в аэропорту. Проходишь через него, и если у тебя есть какой-то металлический предмет, загорается красная лампочка. Тщательно осматривали папки, портфели. А фото– и киноаппараты чуть ли не разбирали.

Но атмосфера на встрече оставалась неизменной. В центре внимания был один вопрос – разоружение. Ежегодно мир тратит на военные цели больше 350 миллиардов долларов. А для ликвидации неграмотности на планете необходимо 200 миллионов долларов. Сопоставьте эти цифры!

Особенно много взрывоопасного материала в Европе. Здесь в непосредственной близости противостоят друг другу военные блоки. Здесь сосредоточен мощнейший арсенал современного оружия. Новая война оказалась бы гибельной для нашего тесного, густонаселенного континента. Тем не менее область разоружения – пока еще громадная целина. Делегаты из социалистических стран говорили в Белграде о том, как засеивать ее добрыми семенами.

Конкретным содержанием наполняли во Дворце конгрессов и «вторую корзину» (вопросы экономического и научно-технического сотрудничества), тут тоже выдвигались важные инициативы.

Но не западными странами. Они не внесли в Белграде ни одного (!) предложения по реальному укреплению безопасности. Наоборот: всячески мешали работе встречи.

– Три экземпляра для Лопе де Вега, четыре для Васко да Гама, – розовощекий толстяк вслух произносил то, что медленно выводил на бумаге. Мы терпеливо ждали. Поставив точку, он принялся тщательно отсчитывать брошюры. На прощание пригласил мистера Лопе де Вега и мистера Васко да Гама заглядывать еще.

Это кульминация происшедшей в те дни истории. Началась она рано утром. Во Дворце конгрессов все было как обычно. Но вдруг американские корреспонденты засуетились. Один, подбежав ко мне, с заговорщицким видом прошептал: «Дают». Что? Оказывается, доклад, подготовленный вашингтонской Комиссией по безопасности и сотрудничеству в Европе. В эти самые минуты его раздают в американском информационном центре.

Мы, трое советских журналистов, поехали туда. У входа в здание кипела работа. Из автомобиля вытаскивали тяжелые ящики. Командовал разгрузкой розовощекий толстяк.

– Наконец! – воскликнул он, бросившись к нам. – Брошюр тысячи, а их не берут. Как ваши фамилии, господа? Извините, но я должен вести учет.

– Васко да Гама, – шутки ради ответил один из нас.

Другой поддержал игру:

– А меня зовут Лопе де Вега.

Однако розовощекий толстяк не засмеялся. Он не был силен в истории и не слышал таких имен. Да и не до шуток ему было. Влиятельный член Комиссии думал лишь о том, чтобы всучить долгожданным гостям побольше экземпляров.

Этот доклад в Белграде без устали пропагандировали сами его авторы, приехавшие туда в составе делегации США. Да, у многих членов Комиссии на пиджаке красовался значок делегации.

В Белград пожаловал и председатель Комиссии Данте Б. Фассел. Первым делом он провел пресс-конференцию. Но шуток уже не было, журналисты повели на Фассела серьезное наступление.

– Разве доклад не является грубой попыткой вмешаться в дела других государств?

– Чуть ли не основным источником информации при составлении брошюры были антисоветские эмигрантские группки. Где же ваша хваленая «беспристрастность»?

– Почему в докладе начисто забыты Соединенные Штаты и их партнеры по НАТО и критикуется лишь Восток?

Вначале Фассел отбивался, однако вскоре перешел на извиняющийся тон:

– Мы готовы говорить и писать о том, чего не сделано на Западе, но у нас, к сожалению, не хватает материалов. Честное слово, мы готовы. Однако пока еще мало о себе знаем…

Но если мало знаешь, если помимо политической близорукости страдаешь элементарной необразованностью (даже о Лопе де Вега не слышал!), то не следует ли вначале подучиться, а потом сочинять доклад на двести страниц, претендуя на роль мирового судьи?!

Я написал в «Литературную газету» корреспонденцию о том, как получал сей документ, назвавшись именем великого испанского драматурга. Утром поднимаюсь в пресс-центр. Меня окликает коллега из Финляндии :

– Читают твою статью!

Подхожу к стенду, на котором вывешиваются сообщения телеграфных агентств. Корреспонденты информируют о том, что происходит в разных странах, излагают наиболее важные, по их мнению, статьи. В глаза бросается знакомый заголовок, только на английском языке. Британское агентство Рейтер сработало оперативно – передало корреспонденцию из Москвы в тот же день, как она появилась в «Литературке».

Вечером кое-кто из членов Комиссии убыл из Белграда, А розовощекий толстяк перестал со мной здороваться.

Вашингтонский доклад распространяли в надежде превратить Дворец конгрессов в своего рода трибунал, где одни страны (естественно, капиталистические) судят другие (социалистические). Тем же занимались и непрошеные визитеры.

…Она явилась из Стокгольма, он – из Вашингтона. В холле гостиницы «Славия» эта парочка принялась распространять листовки о «преследованиях в Латвии». Затем собиралась во Дворце конгрессов повторить то же самое.

Но оба отправились в противоположную сторону – их выдворили из Югославии.

Все эти старания оказались напрасными, Заключительный акт вышел из Белграда не ослабленным, а окрепшим.

В югославской столице стало ясно: инициативу на подобных совещаниях держат в своих руках социалистические страны, и они действуют сплоченно, дружно.

Дружба, сплоченность… Этими категориями постоянно мыслишь в Югославии, особенно когда знакомишься со страной, с ее людьми.

Путешествовать одному в чужом краю, не зная языка… Этого со мной никогда не случалось: если не мог объясниться сам, то ездил с кем-либо из местных. Но тут решил: все-таки братья-славяне, неужели не поймем друг друга?! И отправился в Загреб.

Через пять часов поезд прибыл в этот второй по величине город Югославии (почти 600 тысяч жителей), столицу республики Хорватия. Вокзальная площадь – просторная, в пересечении трамвайных путей – напоминает рижскую.

На нее взирает с пьедестала хорватский король Томислав. Тысячу лет назад он был здесь полным властелином. Но теперь никого уже не приводит в трепет жезл, который король поднимает царственным жестом.

Я записал название улицы, на которую хотел попасть, но как туда добраться, не имел ни малейшего представления.

– Скажите, пожалуйста, где находится Тушканац? – спросил я дородную даму, которая шествовала мимо.

– Не разумем.

Повторил фразу по-английски, потом по-немецки. Безрезультатно. «Тушканац» явно надо было произносить по-другому. Дама развела руками и двинулась дальше.

Из трамвая выскочил юноша. Я задал тот же вопрос.

– Шта, молим? – удивился он.

– Тушканац, – в отчаянии выкрикнул я. И представил себе, что возвращаюсь в Белград, так и не разыскав улицу.

– Не раз… – начал юноша.

Но тут меня осенило:

– Грегорич. Павле Грегорич, – перебил я.

– О, Грегорич! – юноша посмотрел на меня с уважением. И предложил пойти вместе.

По дороге на русско-сербскохорватско-англо-немецком языке и при помощи жестов молодой человек объяснил, что ему надо идти в противоположном направлении, но для него большая честь проводить гостя к Павле Грегоричу.

Лишь после того как мы добрались до ворот особняка, построенного, думаю, в прошлом столетии, и юноша передал меня внучке Грегорича, я с ним распрощался. Девушка провела в кабинет деда. И вот я внимаю его рассказу.

В четырнадцатом году Павле призвали в армию. Тысячи сербов и хорватов насильно послали тогда на восточный фронт воевать за Австро-Венгрию. Они не хотели стрелять в русских и сдавались в плен. Вместе с другими сдался Грегорич.

Царское правительство сформировало из военнопленных сербский добровольческий корпус.

– Я стал подпоручиком. Но вскоре наступил Октябрь. Революция произвела переворот в нашем сознании. И мы решили перейти на сторону большевиков.

Югославы создали батальоны. Павле командовал пулеметным отделением. Два года сражались они за Советскую власть. Имена многих навечно вписаны в легендарную летопись гражданской войны рядом с именем Олеко Дундича – героя Первой Конной армии, похороненного в Ровно, в честь которого названы улицы в Москве, Воронеже, других городах, или Данило Сердича – «красного генерала», защищавшего Царицын и Екатеринослав, не единожды обращавшего в бегство петлюровские и махновские банды, отборные отряды Врангеля.

Я напоминаю Грегоричу слова, которые сказал С. М. Буденный о югославских воинах: «Это настоящие революционеры. Ведь мы, русские, боремся в своей стране, бьем свою буржуазию, а эти люди идут вместе с нами; у них нет в России ни родных, ни своих домов, ни сел, а дерутся, как мы».

– Я встретил Буденного после войны в Париже, – замечает собеседник. – Он почти не изменился, хотя прошло больше четверти века.

В двадцатом году Павле – преподаватель на курсах красных командиров в Москве.

– Мне, простому солдату, поначалу было очень трудно преподавать политграмоту. Принялся читать первый том «Капитала» – ничего не понимаю. Прочитал, наверное, раз десять, пока разобрался.

Вернувшись на родину, «октобраши» – бойцы-интернационалисты, которые с винтовкой в руках сражались за Советскую власть, – сразу включились в борьбу. Уездный полицейский чиновник из города Зеница с тревогой сообщал своему начальству в августе двадцатого: «Замечается волна коммунизма, хотя еще в самых общих очертаниях, которая захлестнет также и берега нашего королевства».

В 1921 году драконовским «законом о защите государства» компартия Югославии была запрещена. «Октобрашей» истязали в полицейских застенках, убивали без суда и следствия.

Тем не менее предсказание уездного чиновника сбывалось…

В 1942 году Павле Грегорич – делегат учредительной сессии первого народного парламента страны. Через три года – министр по делам Хорватии в первом югославском правительстве. Потом – союзный министр здравоохранения, заместитель председателя Союзной народной скупщины (парламента).

– Теперь я на пенсии, – заканчивает рассказ Грегорич, – Но на активной пенсии! Выступаю по телевидению, на митингах. У меня есть свой пятилетний план. Он предусматривает еще пять лет плодотворной работы.

Что мне особенно запомнилось во время нашей встречи? Пожалуй, ее начало. Узнав, что я советский журналист, хозяин долго жал мне руку. Потом показывал свои, как выразился Грегорич, «бесценные реликвии»: югославские ордена, наш орден Красного Знамени, которым его наградили к 50-летию Октября, пожелтевшие документы гражданской войны, такие же пожелтевшие фотографии. Один снимок не смог найти и позвал жену. Они вместе начали искать и наконец обнаружили.