Текст книги "От Гринвича до экватора"

Автор книги: Михаил Озеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

1. Отыщи всему начало. Вместо вступления

…В который раз я прихожу сюда.

И смотрю, смотрю не отрываясь на узкую металлическую ленту, бегущую по земле.

Отсюда вроде бы легче или, может быть, кажется, что легче, окинуть взглядом земной шар.

С этой железной струйки начинается отсчет географической долготы, она – нулевой гринвичский меридиан.

«Начнем с нуля». Как часто мы произносим эти слова! А в окрестностях Лондона, в Гринвиче, постигаешь и буквальный смысл фразы. Задумываешься о том, что такое начало. Вспоминаешь ироническое и меткое высказывание Козьмы Пруткова: «Отыщи всему начало, и ты многое поймешь».

Пытаешься отыскать начало, дабы понять – нет, не многое, на это не надеешься! – хотя бы кое-что.

Тем более что в Гринвиче есть и еще одна точка отсчета – нулевой часовой пояс.

Узкая металлическая лента пробегает мимо кирпичной стены, в которую вмурованы часы. Их установили в 1851 году, в золотую для Британии пору. Они отсчитывали гринвичское время, по которому сверяли свои планы и действия короли, президенты, дипломаты, финансисты Европы и Америки. Разница между ним и обычным среднеевропейским составляла один час.

В 1968 году гринвичское время отменили. Но сохранили под часами старую табличку, она с гордостью провозглашает: гринвичское время – основа международной системы временных поясов. А рядом прикреплена другая табличка «Out of order» (не работают).

Однако, хотя знаменитые часы больше не отсчитывают минуты, ход истории здесь не только отчетливо слышен, но и виден.

Гринвич. Вот эта узкая полоска отделяет Восточное полушарие от Западного

К небу вздымаются три мачты парусника «Катти Сарк». Это было самое быстроходное торговое судно прошлого века, оно привозило чай из Китая, ходило в Австралию, другие дальние края.

Теперь парусник стоит на приколе. Вокруг него автомобили, автобусы. Полмиллиона туристов посещает ежегодно этот своеобразный музей. Купив за тридцать пенсов билет, гость поднимается на палубу из дерева коричневого цвета – «тика», где все выглядит так, как в XIX столетии, потом рассматривает в трюме тюки с шерстью, которые парусник доставлял из Австралии.

«Катти Сарк» – отнюдь не громадина, она чуть побольше речного трамвая. Представляешь, как «трамвайчик» кидало в шторм с волны на волну где-то в океане, и становится жутковато. А именно на таких суденышках английские купцы избороздили весь земной шар.

В том, что с Гринвича начинается «морская вотчина» Британии, убеждаешься и в Национальном морском музее, среди моделей кораблей, составлявших славу Англии, наводивших ужас на ее врагов.

Когда-то Гринвич был самостоятельным городом, фешенебельной резиденцией знати. Там, в королевском дворце, любил отдыхать Генрих Седьмой, родился Генрих Восьмой, он обручился в Гринвиче с двумя из своих шести жен и подписал смертный приговор второй – Анне Болейн. Но дворец обветшал, и на его месте построили новый.

Дворец обветшал… На вечном приколе стоит «Катти Сарк»… Сломались знаменитые часы…

Вот-вот канет в Лету и то немногое, что еще осталось от былого Гринвича.

На черной доске возле часов – палки: длинная, покороче, совсем короткая. Это английские меры длины: ярд, фут, дюйм. Эталоны мер сделаны из специальных сплавов, которые не подвластны влиянию температуры. Но не влиянию истории. В магазинах уже довольно давно отмеряют ткани метрами, на указателях часто написаны две цифры: расстояние в милях и в километрах. Власти собираются совсем отказаться от английской системы мер и перейти на общепринятую. Тогда и черная доска останется лишь данью прошлому.

Сейчас Гринвич – район Лондона. Самый обыкновенный район, правда отдаленный. В центре его парк. В Лондоне парки повсюду, их называют «легкими города». Ровно подстриженные лужайки, тишина, простор. Англичане любят эти зеленые островки, проводят на них уикэнд – субботу и воскресенье: лежат на траве, пускают воздушных змеев, играют в футбол, целуются, вяжут, едят сандвичи, запивая чаем из термосов.

В этом парке англичан поменьше, чем в других, они уступили место гостям. Хотя Гринвич уже не тот, однако нулевой меридиан отсюда никуда не делся, и он по-прежнему привлекает полчища туристов.

Увешанные фото– и кинокамерами, они взбираются на крутой зеленый холм. Травы на вершине нет – вытоптана тысячами ног. Тут царит оживление. Даже ажиотаж. Шведка лет под восемьдесят в ярко-красном брючном костюме без лишних слов отодвигает меня в сторону от железной ленты, ставит левую ногу в западное полушарие, правую – в восточное и командует мальчику, вероятно, внуку, а может быть, и правнуку: «Снимай!»

Атлетического сложения американец стоит на меридиане на четвереньках – видно, считает, что так он фотогеничней.

Металлическая полоска начинается у телескопа, установленного в Старой королевской обсерватории – здании с куполообразной крышей. Как и «Катти Сарк», обсерватория давно музей. Ее построили три столетия назад. Здесь родилась английская астрономия. Труба из дерева длиной в четыре метра – первый телескоп, сделанный в 1730 году. А вот портрет астронома Джона Флемстида, автора первого в истории «Морского альманаха», где гринвичский меридиан был нанесен на карты, и навигаторы стали ориентироваться на него.

Туристы толкаются, щелкают аппаратами. А я не отрываясь смотрю на узкую металлическую ленту. И вижу, явственно вижу, как она рассекает парк, Темзу, Лондон, устремляется все дальше и дальше. Будто в детской сказке о волшебном клубочке (помните: клубок разматывался, а девочка спешила за ним?), иду следом.

Окидываю мысленным взглядом страны, где побывал, перебираю в памяти прошедшие года… Стараюсь разобраться в том, что увидел, понять наиболее важное для сегодняшнего дня.

Зримо вспоминается в Гринвиче, на нулевом меридиане, другая – тоже нулевая – точка отсчета земных географических координат, делящая нашу планету на северное и южное полушария. Речь идет об экваторе: я работал несколько лет в Шри Ланке, ездил в соседние страны.

Этот край постоянно ошеломлял меня. Ошеломлял сочностью и богатством красок, буйностью природы, несметными сокровищами: в земле щедро рассыпаны драгоценные камни; там и тут среди тропической растительности возвышаются великолепные храмы, дворцы, «возраст» которых – многие века; холмы окутаны изумрудной шубой кустов чая, справедливо считающегося одним из лучших в мире; в джунглях бродят дикие слоны, леопарды, другие, ставшие редкими, животные.

Мир сказочный, но в то же время вполне реальный, такой же осязаемый, как изящные катамараны, легко разрезающие острым носом волны, как шоколадные мальчишки и девчонки, бегающие по улицам.

Я искренне полюбил эту страну вечного лета и живущих в ней людей – открытых и отзывчивых, с горячими сердцами, темпераментных…

Почему бы мне, по примеру туристов, не встать одной ногой в восточное, а другой – в западное полушарие? Необязательно для этого отталкивать остальных.

Встаю.

Восток и Запад. Хорошо известны строки Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток». Но что такое сегодняшний Восток? Скажем, Юго-Восточная Азия, Вьетнам, Кампучия? Я бывал во Вьетнаме; и в мирные дни после победы над американцами, и когда против него вели войну. Не раз бывал и в Кампучии – заново родившейся стране, которая освободилась от самого чудовищного в послевоенной истории режима.

А Запад? Он тоже не тот, что при Киплинге. Каков его нынешний житель? Скажем, испанец, или итальянец, или австриец – по земле каждого из них довелось походить. А может быть, сделать следующее: попробовать понять один западноевропейский народ и на основании этого хоть как-то представить себе образ жизни, обычаи, нравы, царящие в том мире? Мне, пожалуй, легче всего сделать это на примере страны, где провел не один год, – Англии.

Но в балладе у Киплинга есть совсем другие строки: «Нет Востока, и Запада нет». Может быть, они вернее, чем те, с которых начинается стихотворение? Нужно ли жестко разграничивать планету, особенно в наш век, когда все переплетено и взаимосвязано?

Вопросы, вопросы, вопросы… А ответов на них железная струйка Гринвича не дает. Решай сам.

Восток и Запад – не только географические понятия, ими подчас обозначают две системы: социалистическую и капиталистическую. Как они сосуществуют? И как та, другая система сражается за умы людей, пытаясь остановить ход Истории? Кого она использует для этого? На что уповают заокеанские «крестоносцы», эти сегодняшние герои того же Киплинга, неужели они всерьез надеются, что в нашей стране будет подниматься «пыль, пыль, пыль, пыль – от шагающих сапог» американского солдата?

Вообще, с чем связаны приливы и отливы в международных отношениях, потепление и похолодание политического климата?

Задаю себе и еще один вопрос: в состоянии ли кто-нибудь изменить ход Истории? Перед глазами проходят события, очевидцем которых был. События международные. И международного значения. События, которые доказывают: мир движется, хотя и не без трудностей, в правильном направлении.

Думаю, прикидываю, вспоминаю. А узкая металлическая лента бежит и бежит по земле…

2. Каков ты, Альбион?

Зачем человеку заборы?

Шесть часов мы пересекали Ла-Манш, добираясь с континента в Англию, и теперь стоим на перроне в Дувре. Ждем-ждем, но поезда на Лондон все нет. Он опоздал на сорок минут. Вот тебе и хваленая английская точность!

В вагоне новая неожиданность. Почти в каждой книге об Англии идет речь о том, как автор энное количество часов путешествует в поезде, и все это время его соседи хранят полное молчание. А тут – шум, смех, веселье. Впечатление, будто возвращаешься с дачи в Москву в воскресной электричке. Группа парней поет под гитару. Трое мужчин и женщина громко спорят, какой город красивей: Манчестер или Бирмингем. Сидящие рядом со мной мать, отец и двое ребятишек раскрыли корзинку, аккуратно расстелили на коленях салфетки и принялись за еду. Мальчик протягивает мне сандвич. Я отказываюсь, родители начинают дружно уговаривать не стесняться. Познакомившись, мы всю дорогу говорим без перерыва. Вопреки моим ожиданиям попутчики оказались общительными и живыми, а отнюдь не чопорными и угрюмыми.

Район Лондона, который я решил первым делом посмотреть, был Сити. Очень уж хотелось скорее взглянуть на эту квадратную милю, где сконцентрированы не только несметные богатства, но подлинная власть страны, этот не только город в городе, но и государство в государстве (даже королева в качестве официального лица не имеет права въехать в Сити без специального разрешения лорд-мэра).

Брожу по Сити часа полтора, но не вижу ни одного джентльмена в котелке, черном сюртуке, брюках в полоску, с тростью и газетой «Файнэншл таймс» в кармане – «типичного» британского бизнесмена. Прохожие одеты обычно, разве чуть строже, чем в других районах столицы. Да мужчин побольше, чем женщин…

Я сознательно начинаю рассказ об Англии со своих первых, самых первых наблюдений. За границей на человека поначалу наибольшее впечатление производит то, о чем он читал, слышал, что видел на фотографиях, в кинофильмах. Именно о поезде, о Сити я вроде бы все знал, и именно они особенно поразили. Поразили своей похожестью и одновременно непохожестью на то, что я себе представлял.

Сити. Государство в государстве

Первые впечатления были, конечно, поверхностны, довольно наивны – на то они и первые! – ведь я еще смотрел на Лондон глазами туриста. И все-таки они оказались в общем верными, позже я не раз убеждался в этом.

Порой мои представления об Англии при знакомстве с ней совпадали с действительностью, но чаще было наоборот. И где-то через полгода после приезда я уже не особенно удивлялся, читая, скажем, заметку о результатах исследования, проведенного журналом «Визион»: на Британских островах самое большое в Западной Европе количество радиоприемников, самые крупные тиражи газет, самое малое число несчастных случаев и – кто бы мог подумать! – в Лондоне выпадает меньше осадков, чем в любой другой западноевропейской столице.

Бытует мнение, что Англия известна лучше других стран – каждый назовёт Ричарда Львиное Сердце и Робин Гуда, Шекспира и Диккенса, Тауэр и Вестминстер – и будто ничего нового о ней не расскажешь.

Оправданная точка, зрения? Вряд ли. «Нет маски более загадочной, чем это, казалось бы, открытое лицо Англии, – писала Мариэтта Шагинян. – И нет более интересной задачи для журналиста-международника, нежели разгадать эту загадку Англии, разгадать так, чтобы можно было представить себе ее будущее».

Я не взял бы на себя смелость разгадать полностью загадку Англии. Это не только сложная страна, в которой переплетены в тугой узел многовековая история, острые политические и экономические проблемы, богатейшая культура, но еще и очень «закрытая». Глубоко-глубоко запрятаны пружины, приводящие в движение британский механизм, координирующие и направляющие его работу. Здесь не принято объявлять во всеуслышание о своих заботах или планах, выплескивать наружу эмоции. «Все, и, в первую очередь, людские души, на крепких запорах», – заметил знакомый шведский журналист. Я бы добавил, что особенно наглухо двери заперты перед иностранцем. Наверное, нигде в мире иностранцу не бывает настолько трудно сблизиться с коренными жителями, как в Британии. Они будут с вами вежливы и общительны, будут рассказывать анекдоты, смеяться, шутить, но всячески уходить от того, что мы называем «разговором по душам».

А если уж Англия «раскрывается», то перед каждым по-разному и разными гранями.

Кроме того, на Британских островах, как, впрочем, везде от Гринвича до экватора, все меняется поистине с космической скоростью.

Чего-только не повидал за свои девять веков Тауэр! Построенный Вильгельмом Первым Завоевателем, он был и крепостью, и королевским дворцом, и тюрьмой для наиболее опасных преступников, и монетным двором Англии, и арсеналом вооружений, и местом хранения драгоценностей.

Здесь находились в заключении Томас Мор и Эдуард Пятый, архиепископ Кентерберийский и Рудольф Гесс – «правая рука» Гитлера.

В Тауэре Генрих Восьмой впервые обручился. Подписав в Гринвиче, о чем я уже упоминал, смертный приговор «неверной супруге» Анне Болейн, он казнил ее тут, в своем другом дворце. Король расправился в Тауэре и с пятой женой – Катерин Хоуэрд. Вот плаха, вот топор палача.

Теперь Тауэр известен еще одним – у его древних стен на площади регулярно проходят митинги студентов, требующих повышения стипендии…

Улица газетчиков Флит-стрит окутана паутиной старинных переулков и двориков. Переулочек под названием Винный Двор шириной с метр. По нему не протиснешься, тем паче что туристы образуют длинную очередь у входа в таверну «Старый чеширский сыр».

Посетители, дождавшись своего часа, садятся за дубовые, грубо сколоченные столы, за которыми рождались новые замыслы у Диккенса и Вольтера, Конан Дойла и Теккерея, Марка Твена и Чарли Чаплина; окунаются в царившую здесь четыре столетия атмосферу застольных песен, острых споров, шуточных эпиграмм; пьют эль, едят кровавые бифштексы или лучший, по мнению знатоков, на Британских островах пудинг, которым восхищались, наведываясь в таверну, короли и президенты. Пудинг готовят в пышущем жаром огромном котле, установленном посредине зала. Самым везучим считается тот гость, кому достается скамейка Сэмюэла Джонсона. По вечерам автор первого толкового словаря английского языка приходил сюда, и его место никто не занимал.

Недавно таверна на Винном Дворе родилась как бы второй раз. Она уже не только аттракцион для туристов, в ней снова собираются писатели, художники, общественные деятели, члены парламента. Опять, как в XVIII и XIX веках, название «Старый чеширский сыр» замелькало на страницах газет. В здании обосновалась штаб-квартира организации «За выход Англии из «Общего рынка».

…Да, много трудностей стоит перед журналистом, стремящимся «раскрыть» Альбион. Но надо дерзать! И прежде всего я стал приглядываться: что же за люди меня окружают?

Следуя совету

Перед отъездом в Лондон родственники и друзья буквально засыпали меня советами: что брать с собой, как держаться, дабы не выглядеть белой вороной, где первым делом побывать. Большинство «указаний» я не выполнил. А кое-какие пригодились. Особенно одно. Товарищ, который не раз бывал на Британских островах, порекомендовал: «Почаще шути и хвали собак».

Знакомясь с бизнесменом или писателем, депутатом парламента или профсоюзным деятелем, я почти наверняка знал: собеседник рано или поздно с гордостью скажет, что юмор присущ английскому характеру и в подтверждение процитирует Диккенса или Свифта, Шеридана или Джерома К. Джерома.

В сегодняшних английских романах, повестях, рассказах у положительного героя нередко веселый огонек в глазах либо «юмористический» склад рта.

Со стен домов на вас смотрят рекламы с забавными надписями, из радиоприемников, словно из рога изобилия, сыплются шутки. Ежедневно по телевидению транслируют комедийные фильмы и спектакли. Подчас они сопровождаются записанным на пленку «запланированным смехом». Когда, по мнению режиссера, происходит особенно занятный эпизод, с экрана звучит прямо гомерический хохот.

Это запланированное веселье поначалу меня раздражало. Но постепенно я привык и через год порой уже смеялся не столько удачной реплике, сколько потому, что дружный смех всегда заразителен. В общем, стал заправским английским телезрителем.

Мы с женой как-то раз пошли на вечер в лондонский танцевальный зал «Лицеум». Нас тогда удивила бурная реакция зала на остроты конферансье. Стоило ему, предположим, заговорить с иностранным акцентом, и зрители чуть не падали с кресел. Казалось, зал взорвется хохотом, если конферансье просто покажет палец.

Может быть, нам не понятен английский юмор? И, утешая себя, мы припомнили английские анекдоты, которые действительно весьма своеобразны. Я рассказал жене историю об испанских студентах-филологах. Они приехали в Лондон собирать анекдоты. Домой вернулись с толстыми тетрадями, исписанными мелким почерком, и… разочарованные. «Нам показались смешными лишь несколько шуток», – сказал журналистам один из студентов. Другой был еще категоричней: «У англичан странное чувство юмора».

Наверное, тут есть доля истины. Но главное в другом. Способность веселиться по пустякам – отличительная особенность англичан. Этому способствует пропитанная шутками атмосфера (к примеру, – «запланированный смех»), которая вырабатывает у людей своеобразный рефлекс на юмор. Услышав слово «теща», зрители смеются автоматически. Кое-кто энергично выражает свое веселье и потому, что боится: вдруг соседи по залу подумают, будто у него отсутствует чувство юмора. А что может быть страшнее подобного подозрения! Вы можете признаться в десятках слабостей, но только не в этой.

Об английском юморе написаны научные исследования, книги, статьи. Их авторы отмечают, что британцы – отнюдь не нация балагуров и весельчаков. Юмор нередко служит щитом, за которым они прячут чувства.

В последнюю минуту пожарник вытаскивает студента из охваченного огнем здания. «Спасибо. Вы поспели вовремя, я как раз обнаружил, что у меня нет мази от ожогов», – благодарит студент своего спасителя.

Англичане пытаются скрыть за остроумием грусть по прежним временам, тревогу за завтрашний день. И все чаще смеются над самими собой.

– Джон Хиггинс, обозреватель «Обсервера», того самого еженедельника, который скоро никто не будет читать, – представился мне сотрудник воскресной газеты.

Мрачная шутка. Впрочем, у Хиггинса были для нее веские основания: влиятельная газета находилась на грани банкротства. Позже еженедельник, со всеми его сотрудниками, купил американский нефтяной концерн «Атлантик Ричфилд».

Не назовешь веселой и карикатуру в «Дейли экспресс»: члены правительства и банкиры несут гроб. В нем – фунт стерлингов. Премьер-министр, одетый в сутану священника, изрекает: «Я кое-что все-таки делаю в связи с финансовым кризисом, вот написал надгробную речь».

Ехидные замечания вызвало наследство миссис Блэкхерст. Эта дама скончалась в преклонном возрасте – восемьдесят пять лет. Вряд ли ее смерть произвела бы сенсацию, если бы все свое имущество и сбережения миссис Блэкхерст не оставила в наследство… кошке. «Для меня кошка дороже всех на свете. Я хочу, чтобы она была счастлива», – говорится в завещании.

«Сорок тысяч фунтов стерлингов наличными, два дома в окрестностях Шеффилда и несколько слуг – это, пожалуй, достаточно, чтобы любой кот замурлыкал от удовольствия», – иронизировала газета «Дейли мейл». И продолжала уже серьезно: «Между прочим, на эти деньги можно построить дома для сотен бездомных».

В книге «Англичанин» известный британский писатель Дж. Б. Пристли замечает: «Считается, что англичане добрее других народов. Действительно, многие из них – особенно женщины – думают о лошадях, собаках, кошках. Но не о людях, детях».

В Англии царит культ четвероногих. С детства друзьями британских граждан становятся мышонок Микки Маус и кролик Питер Рэббит. Популярна телевизионная передача «Время в зоопарке». Издаются специальные газеты и иллюстрированные журналы для тех, кто имеет собак или кошек. Прилавки магазинов ломятся под тяжестью банок и коробок с едой для домашних животных. Сурово наказывают автомобилиста, если он наехал на собаку. Однако и без этого британский водитель предпочтет направить машину на фонарный столб, нежели задавить щенка или котенка. А когда идет дождь, то англичанин, гуляя, нередко держит зонтик не над своей головой, а над собакой.

В Доме для собак в лондонском районе Баттерси – четыреста пятьдесят шесть благоустроенных индивидуальных конур. Непременные принадлежности каждой конуры – специальные постели, лампы инфракрасного излучения, обогреваемый пол.

Это дом для тех четвероногих, которые слабы здоровьем. А на сильных, породистых и холеных псов можно поглядеть в крупнейшем зале столицы «Олимпия-холл», там ежегодно проводится выставка собак. Зал заполняют поджарые доги и мохнатые шотландские терьеры, медлительные важные сенбернары и чао-чао с фиолетовыми языками. И, конечно, бульдог, его считают национальным псом Англии. Раньше бульдожьи бои были широко распространены, их официально запретили в середине прошлого века.

В «Олимпия-холл» одна сцена забавнее другой: мужчина кормит пуделя бутербродом с ветчиной, ребятишки причесывают рыжего колли…

В киосках и лавочках продаются фотографии четвероногих, их статуэтки. Цена достигает трехсот фунтов.

– Неужели кто-нибудь платит такие огромные деньги? – спросил я продавца.

– Выставка открыта всего полтора дня, а мы уже получили сто семьдесят заказов, – ответил он.

И я представил себе картину: на диване лежит хозяин, рядом с ним собака, а на стене ее портрет. Идиллия!

Правда, не каждый может себе позволить подобную роскошь. Большинство англичан довольствуются живой собакой. Повсюду в парках люди гуляют с животными. Причем те хорошо воспитаны: лай раздается редко.

Я уже писал, что на Британских островах человек не мыслит себе жизни без парков. «В душе каждый англичанин – деревенский житель», – убеждены авторы книги «Англии – с любовью» Дэвид Фрост и Энтони Джейн. «Сколько бы лет, – продолжают они, – англичанин ни жил в городе, он по-прежнему не считает, что действительно принадлежит ему. Выглядывая из окна своей квартиры и видя лишь кирпич и бетон, он мечтает о том времени, когда будет жить в коттедже с розами вокруг крыльца и цветами в саду, дышать свежим воздухом неиспорченной деревни. Это любовь на расстоянии. Чем больше времени и большая дистанция отделяют его от деревенской жизни, которой он в последний раз наслаждался, тем желаннее она становится».

Герои фильмов Диснея встречают посетителей у кинотеатра, где идут ленты этого режиссера-мультипликатора.

Мои соседи по улице в свободные часы возились в своих садиках: поливали цветы, вскапывали клумбы, что-то сажали. Старушка из дома напротив забиралась на дерево, чтобы подрезать ветки. Ей было трудно, но я слышал, как она ругала внуков, которые, решив ей помочь, срезали несколько веток. «Это мое дело», – твердо заявила старушка.

На уик-энд многие уезжают в загородные домики, на берег моря.

Правда, в последнее время любовь к деревне становится все более платонической, неразделенной. Деревни исчезают, их поглощают города, фабрики, заводы. Сельские жители вместе с городскими возмущаются, посылают письма протеста. Но редко чего-нибудь добиваются.

Я ехал в Манчестер. Ехал через небольшие города и деревни. И вдруг попал в поистине райский уголок. Изящные коттеджи под черепичными крышами. Много зелени, большой чистый пруд. Я остановил машину и долго ходил по поселку. Заглянул в церковь, которая выглядела снаружи как средневековый замок, побывал в построенных лет триста назад таверне и кузнице. Покидая поселок, записал в дневник: «Деревня Бартомли, пожалуй, самое чудесное в Англии место».

Спустя полгода прочитал в газетах, что поселок будет снесен с лица земли. Вместо узкой однорядной дороги, по которой я добирался в Манчестер, намечено построить автостраду, и она пройдет через деревню.

Жители Бартомли, узнав об этом плане, поспешили в Лондон. Они вручили министру по делам окружающей среды петицию: «В 1643 году во время гражданской войны между парламентом и королем наша деревня была уничтожена. Мы не намерены допустить повторения этого. Бартомли – краса и гордость Англии, и ее надо беречь».

Однако автостраду через поселок проложили. И ныне вы не найдете на карте название «Бартомли».

Бывает, правда, и по-другому.

В деревне Хирвон, что на юге Уэльса, возле жилых домов, школы и больницы начали сооружать огромное газохранилище. «Подумайте о нашем здоровье, не загрязняйте воздух!» – попросили женщины деревни. Но ответа от властей не получили. Тогда они стали пикетировать строительную площадку, никого не пропускали туда.

Так продолжалось два года. Каждое утро в любую погоду женщины устраивали пикеты.

Однажды против них бросили полицию. Но мужчины Хирвона, встав рядом с матерями, женами, сестрами, преградили дорогу полицейским.

В конце концов строительство газохранилища было отменено.

«Это мое!»

Аккуратные и чистенькие садики – не чета улицам, автобусам, метро. Все триста с лишним станций лондонской «подземки» под стать друг другу: облупившиеся стены, на полу – обрывки бумаги, газеты, коробки. В вагоне, даже если на нем висит табличка «Для некурящих», пассажиры дымят сигаретами и бросают окурки под ноги.

То же самое в кинотеатрах. Когда после сеанса зажигается свет, кажется, будто зрители устраивали в зале вечеринку, а не смотрели фильм.

Лучший из концертных залов Лондона – «Ройэл фестивал холл». Он возвышается за Темзой в районе модерновых зданий. Зал удобный и просторный, с прекрасной акустикой, мягкими бархатными креслами, к спинке которых прикреплены бинокли. Однако зрители сидят в пальто. Хотя внизу во вместительных гардеробных можно раздеться без всякой очереди.

Но вот после концерта англичанин приходит в гости к знакомому. Тщательно вытирает ноги о половик у двери. Вешает пальто в прихожей. Во время обеда у него и мысли не появляется швырять на пол использованную салфетку или стряхивать пепел на ковер.

Собственность, причем и свою и чужую, в Англии уважают. «Мое», – заявляет трехлетний малыш, и дети не трогают его игрушку. А мальчик повторяет эту фразу всю жизнь. И обносит свою собственность заборами, обтягивает проволокой, развешивает таблички с грозным словом «прайвит» – «частный».

«Многие народы могут жить без заборов, но не британцы. Символ Британии – не роза или породистая лошадь, как иногда принято считать, а скорее забор, – пишет лондонский публицист Энтони Глин. – Если самолет снижается, прорываясь сквозь облака, и пассажиры вдруг видят ландшафт, разрезанный на квадраты толстой зеленой изгородью, то стюардессе нет надобности объявлять, что через несколько минут самолет приземлится в Лондоне или Манчестере, и так ясно, что это не Франция, или Бельгия, или Голландия».

Читал я эти строки, а в голове вертелась веселая песенка, которую слышал когда-то на Клязьме, под Москвой:

 
Зачем человеку заборы?
Заборы мешают людям.
Я верю, что очень скоро
Заборов у нас не будет.
 

Позже я неоднократно переводил этот куплет англичанам. А они неизменно удивлялись:

– Неужели заборы мешают?!

Да, на Британских островах заборы и в прямом, и в переносном смысле повсюду. Англичанин не протестует, если его сосед, любитель поп-музыки, по вечерам на полную мощность включает магнитофон: тот волен слушать у себя дома что хочет и когда хочет.

Как-то я совершил кощунственный, с точки зрения англичанина, поступок.

Я шел по улице и вдруг почувствовал сильный удар по плечу. Оглянулся – передо мной загорелый юноша.

– Простите. Я ошибся, думал, это мой приятель… – Юноша был явно смущен.

– У вас, видно, крепкие приятели, раз они выдерживают такие удары, – сказал я, потирая плечо.

От смущения юноши не осталось и следа. Своей репликой я вторгся в его «прайвит лайф» – личные дела, что считается недопустимым, особенно среди малознакомых людей.

– Это уж мое дело, как обращаться с моими друзьями, – бросил он.

У нас в стране в праздник люди высыпают на улицы. Веселый шум, песни, гитары и аккордеоны. Тысячи москвичей приходят на Красную площадь, во власти пешеходов улица Горького, не протолкнешься к сверкающему огнями иллюминаций Центральному телеграфу.

В Англии в праздник на улицах ни души, его отмечают дома, каждый за своим забором.

Любовь к дому, к семье, конечно, не может не вызвать уважения. Как и нежелание влезать в чужие дела. Но продолжение этих достоинств: душевная замкнутость, равнодушие друг к другу. Не потому ли англичане так привязаны к собакам и кошкам, что им не хватает человеческой близости?

Лондонские газеты пестрят сообщениями о трагической судьбе одиноких людей. Шестидесятилетнего Ричарда Виллера нашли мертвым в его квартире. Врач установил, что смерть наступила восемь месяцев назад. Тело вдовы Рэчил Пейдж было обнаружено спустя семь месяцев после ее смерти.

В почтовых ящиках Виллера и Пейдж скопились счета, которые электрические и газовые компании им аккуратно посылали. И ни одного письма, ни одной открытки. Никто не заходил к ним за эти месяцы.

Тут мне хочется сделать небольшое отступление.

В Риге неподалеку от вокзала начинается улица Кришьяна Барона. Улица обыкновенная, по ней еще грохочет трамвай. Дом номер 31-а тоже обыкновенный – кирпичный, семиэтажный, внизу фотомастерская.

Кто в нем жил? Рабочий, медсестра, домохозяйка, журналист… Были и знаменитости: народный артист СССР Карл Зариньш, герой гражданской и Отечественной войн генерал Игнатьев, революционерка, подпольщица Амалия Деглав. Но меня интересовала квартира на втором этаже, где у дверного звонка висела табличка: «Софья Суна».