Текст книги "От Гринвича до экватора"

Автор книги: Михаил Озеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

Однако, добравшись до верха, я сразу забыл о тяготах восхождения. С высоты ста метров Кёльн как на ладони. Величественно струятся внизу воды Рейна.

Рядом кто-то читает вслух Гейне:

 
В волнах прекрасных Рейна,
Как в зеркале, видит взор
Венец чудесный Кёльна,
Великий дивный собор.
 

Слева на собор нацелен мост Гогенцоллернов, чуть правее – пузатая крыша Центрального вокзала. Дальше островерхие дома, словно перенесенные из средневековья (впрочем, эту часть города действительно реставрировали), путаница расползающихся железнодорожных путей, кирпичный массив Кёльнской торговой выставки, небоскреб «Люфтханзы».

Арку отсюда не разглядишь, но я знаю, что она вон там, в центре города. Камни сточены, вылизаны временем. Однако если хорошо присмотреться, можно различить латинские буквы ОСАА. Расшифровываются они следующим образом: Колония Клавдия Агриппы. Этот римлянин стоял у колыбели города незадолго до наступления нашей эры.

В 1200 году вокруг Кёльна возвели стену – самое мощное укрепление в тогдашней Европе. Кёльн XIII века был куда больше Парижа и Лондона!

Сейчас он тоже не мал, особенно по западноевропейским масштабам – миллион триста тысяч жителей, третий в ФРГ после Мюнхена и Гамбурга. А если прибавить туристов и посетителей всевозможных выставок, то цифра окажется весьма впечатляющей.

Чем же привлекает город гостей?

Кого – богатой культурой, здесь превосходный оперный театр, почти тридцати картинных галерей, восемь музеев.

Кого – возможностью купить что душе угодно. В городе изготовляют и продают автомобили, станки, точные приборы, прекрасную косметику и духи (по всей Европе неоновые саженные цифры рекламируют «кёльнскую воду» – одеколон № 4811).

Кого – своеобразным колоритом. Он выражается в обычаях, диалекте, складе жизни, у самих горожан процветает лозунг: «Kölsch arbeiten – Kölsch leben» (по-кёльнски работать, по-кёльнски жить)…

Кроме всего прочего, в Кёльне – университет, резиденция епископа, один из крупнейших аэропортов Запада.

Но главное, что никого не оставляет равнодушным, – собор, тот самый, на котором я сейчас нахожусь. По сравнению с ним все вокруг: от Дома Диониса с мозаикой, созданной две тысячи лет тому назад, до шедевра современной архитектуры – стальной стрелы моста через Рейн – кажется бренным, незначительным.

Он, огромный, немного сумрачный, господствует над Кёльном.

Наглядевшись на город, я стал спускаться. Остановился возле «Петера» – самого большого из действующих в мире колоколов. Потом любовался витринами и фресками, задавал вопросы служителю в красной сутане (оказывается, строительство здания началось в 1248 году, затем было приостановлено на целых шесть столетий, в XIX веке продолжено и, наконец, в 1880 году завершено), покупал проспекты о соборе. В самом низу снова восхищенно осмотрелся по сторонам. Есть музыка звуков. Есть музыка красок. А это – музыка линий. Ее нельзя не услышать!

В общем, когда я вышел на площадь, то напрочь забыл о нищем художнике.

Однако тут же вспомнил.

К собору на бешеной скорости подлетела «скорая». Два других санитарных автомобиля уже были здесь. И полицейские машины.

На носилках лежало безжизненное тело. Полицейские поднимали с земли краски, кисти, массивную пивную кружку – в ней звенели металлические монеты.

Уличный художник в Западном Берлине

После того как машины уехали, а любопытные разошлись, я заметил картонную табличку – в суматохе ее отбросили в сторону. С тех пор она хранится у меня.

Кто скончался на площади? Об этом я спросил знакомых журналистов. Они обещали выяснить. И на следующее утро сообщили: Клаус Диль, по профессии художник, умер от разрыва сердца, жену зовут Эмма.

Звоню жене, теперь уже вдове Диля. После каждой фразы она делает длинную паузу, видно, ей трудно говорить:

– Завтра похороны. А через два дня я могу с вами встретиться.

Вдруг ее голос срывается, она с надрывом бросает: «Я, я виновата во всем!» – и в трубке раздаются короткие гудки…

Эмма пришла точно в пять вечера. Стройная, темноволосая, с правильными чертами лица, она выглядела бы гораздо моложе, если бы не морщины, не опухшие веки.

Рассказ этой женщины потряс меня.

Когда они поженились, ей было восемнадцать, Клаусу на шесть лет больше. Эмма гордилась мужем: такой сильный, красивый! И талантливый. Он окончил академию художеств, его картины вызывали восхищение друзей, знакомых. Да что там знакомых, уже и пресса упоминала о Диле – молодом мастере пейзажа.

Утром в жучке «фольксвагена» они отправлялись за город. То в лес, то на реку, то в поле. Клаус рисовал, а Эмма расстилала на земле скатерть и ждала, когда муж проголодается.

Однажды Клаусу позвонили по телефону, и он уехал. Вернулся мрачнее тучи. Двух его товарищей-студентов арестовали. Они стали требовать повышения стипендий, организовали у входа в университет пикеты и в результате угодили за решетку.

– Я добьюсь их освобождения, – горячился Клаус.

– Каким образом? Возьмешься за автомат?

– Нет, за кисть.

В серии карикатур он высмеял администрацию университета. И хотя освобождения студентов это не ускорило, с того дня Клаус принялся самозабвенно рисовать политические плакаты, карикатуры.

Шли месяцы. Многие в ФРГ уже считали Диля своим художником. В то же время «большая пресса» и ведущие издательства больше не интересовались им. Семья стала залезать в долги.

Как-то Эмма не выдержала: «Может быть, ты начнешь зарабатывать?! Нам надо кормить двух сыновей!»

Теперь она с горечью произносит:

– Не могу простить себе этих слов.

Тогда Клаус не стал спорить с женой и устроился на работу. Нет, не художником – репутация была слишком подмочена, а учителем рисования. Правда, школа находилась далеко – километрах в семидесяти от Кёльна, в маленькой деревне, но зато он стал зарабатывать!

Преподавал Клаус месяцев шесть. Затем ему вручили приказ об увольнении, в котором было шесть обвинительных пунктов. В такой-то день, такой-то час Диль якобы распространял коммунистическую газету, в такой-то участвовал в антифашистской демонстрации… Он без труда доказал лживость всех обвинений: в тот день ходил в кино, в другой – к друзьям. Но поскольку истинной причиной увольнения были левые взгляды Клауса – директор школы, спохватившись, решил избавиться от «смутьяна», – то никто и не подумал отменить приказ.

Дальше Эмма не смогла рассказывать, она, как во время нашего телефонного разговора, стала повторять, захлебываясь слезами: «Я, я виновата в его гибели». Договорились, что через неделю-полторы мы созвонимся.

«Везде воспоминания, везде легенды». Так отзывался о Кёльне Герцен. Для меня самым сильным воспоминанием об этом городе стал нищий художник: подумаю о Кёльне – и перед глазами встает Клаус, держащий в руке кружку.

Ассоциации с Дилем вызывало многое из того, с чем я сталкивался на берегах Рейна. В том числе в деревне Фишерхуде. Там висит его плакат: чилийские палачи истязают девушку.

…Несколько скромных деревенских домиков. Возле них – лопаты, грабли, колеса от повозок. Неужели это и есть издательство?

– Оно самое! – отвечает мужчина в кожаной куртке, который встречает гостей. Это Вольф-Дитмар Шток, директор издательства.

Деревня Фишерхуде, – рассказывает он, – с давних пор славилась живописцами. У меня была здесь мастерская. Но художники жили впроголодь – рисовали в реалистической манере, а это было не в почете. Мы решили объединить усилия и переоборудовали мастерскую в издательство.

– Почему вы не перебираетесь в город?

– То, что мы делаем, предназначено для простых людей, поэтому и живем «в глубинке». Кроме того, природа помогает нам, вдохновляет. За три года объем нашей работы увеличился раз в пятнадцать. Мы теперь участвуем и в Московской книжной ярмарке.

Издательство необычно не только своим внешним видом и названием «Ателье им Бауернхауз» («Ателье в крестьянском доме»). По нашим меркам это некий симбиоз Дома культуры, филармонии, филиала общества «Знание» и еще десятка учреждений. Выпускает помимо книг пластинки и открытки, проводит выставки живописи, организует лекции, дискуссии, музыкальные вечера.

Шток знакомит с сотрудниками, с женой – она тоже тут работает. Беседуем на лужайке. Рядом пасутся коровы, бродят лошади. Поют птицы, стрекочут кузнечики. Идиллия? На первый взгляд. Тишина и покой обманчивы.

…Три солидных господина пришли к Штоку вечером.

Начали не спеша, с подчеркнутой вежливостью:

– Нам стало известно, господин Шток, что вы намереваетесь провести выставку картин. И будто бы тема ее – «запрет на профессию».

– Совершенно верно.

– Мы бы не советовали вам этого делать. Подобная выставка может отрицательно сказаться на репутации Фишерхуде.

Долго продолжался разговор. Гости вначале убеждали, потом принялись угрожать. Но Шток стоял на своем.

– Что было дальше? – переспрашивает он. – Ничего хорошего. Нас стали запугивать. И кое-кто из художников не решился выставить картины. Далеко не все приглашенные присутствовали на открытии выставки.

Директор издательства в Фишерхуде

Тем не менее она состоялась, И хотя Шток нажил себе могущественных врагов, в деревню каждый день приезжали люди, чтобы посмотреть картины.

Выставка убедила Штока: надо еще энергичнее добиваться своего. И издательство выпустило книгу «Беруфсфербот» («Запрет на профессию»).

На первых страницах – история. Труды И. Г. Фихте вызвали гнев власть имущих, и в 1799 году философу предложили расстаться с местом профессора Йенского университета. Г. Э. Лессинга не пропустили на должность библиотекаря в Берлине. Братья Гримм раскритиковали конституцию, принятую королем, и их немедленно убрали с государственной службы.

Однако даже при монархии подобных случаев было куда меньше, чем в сегодняшней ФРГ. Листаю книгу. Загадка: «Что общего между Томасом Манном, Рихардом Вагнером, Бертольтом Брехтом, Пабло Пикассо, Генрихом Бёллем?» Ответ: «В Западной Германии их не взяли бы работать учителем».

Рядом карикатура. Мужчина стоит у стола. Клерк, изучающий его досье: «Что я вижу?! 27 марта 1972 года около 9.30 вечера вы беседовали с человеком, шурин которого имеет отца, у которого друг был когда-то коммунистом. И вы хотите попасть на государственную службу?!»

На основании беруфсфербота за воротами учреждений и предприятий оказалось уже больше пяти тысяч человек.

Известный писатель Ганс де Лорен, чтобы прокормить семью, как и Клаус Диль, преподавал в школе, правда не рисование, а литературу. Однажды ему вручили приказ об увольнении. А спустя месяц отправили на скамью подсудимых. За что? За книгу «Охота на ведьм». Уже из заголовка ясно, о чем в ней речь. В книге описываются судьбы друзей и знакомых Лорена, которых преследовали за их убеждения, а также рассказывается об «охотниках».

Факты, использованные в книге, бесспорны. Однако автора обвинили в клевете.

Похожая история произошла с Гансом Петером. Вначале ему указали на дверь (хотя он безупречно работал на почте в Штутгарте тридцать лет), а вскоре предали суду. Вина почтового служащего в том, что он – коммунист. Дополнительное «отягчающее» обстоятельство – ездил туристом в ГДР.

– Это был судебный процесс над моим образом мыслей, – заявил Петер журналистам.

Биржа труда уведомила Петера, что его пособие по безработице составляет еженедельно 9 марок 84 пфеннига. На эти деньги можно купить 3 пачки сигарет и коробок спичек.

Пришло и еще одно уведомление – с прежнего места работы. Требуют вернуть две с лишним тысячи марок, которые якобы «ошибочно насчитаны» Петеру…

Клаус Диль собирался нарисовать серию плакатов о «запретах на профессии», но не нарисовал.

– Почему? – повторяет мои вопросы Эмма. – Попробую объяснить. Если смогу.

Четыре года назад она с трудом разжимала губы, плакала и повторяла: «Все произошло из-за меня». Теперь говорит быстро, но слезы снова и снова наворачиваются на ее глаза. Внешне она тоже изменилась: похудела, появилось много седых волос.

– Клаус обронил однажды, еще до нашей свадьбы: «Если я расстанусь с кистью, значит, я умер». Но после того, как его уволили из школы, он не брался за кисть.

– А вы пытались разубедить его, помочь ему?

– Конечно. Но он все повторял: «Зачем мне что-то рисовать, если мои прежние картины, да и я сам, никому не нужны?» Действительно, никому до нас не было дела. Все, к кому обращался Клаус, разводили руками: помочь не можем. На другую работу тоже не брали. Картин не выставляли.

Однажды Эмма нашла под подушкой у мужа газетную вырезку.

В ней излагалась история Мюллера, жителя Бремена. Его уволили с завода. Каждое утро в шесть – как и прежде – Мюллер вставал, одевался и выходил на улицу. Но шел не на свой завод, а на другие – искал работу. Когда повсюду услышал «нет» отправился на берег реки Везер и утопился.

Подробное описание того, как Мюллер совершил самоубийство, как привязал к бедру двадцатикилограммовый камень, скрутил себе жгутом руки, было подчеркнуто карандашом.

– Я поняла, о чем думал Клаус.

– И что вы сделали?

– Что я могла сделать? Положила заметку обратно под подушку, будто не читала ее. Спустя недели две Клаус был уже окончательно сломлен, совсем пал духом. Вскоре у нас не осталось ни пфеннига. Тогда я снова, во второй раз за эти годы, сказала ему: «Так дальше продолжаться не может». Он опять не стал возражать. Молча взял кисти, краски и ушел. Ушел к собору собирать милостыню. Он был гордый. А тут Диль – нищий! И сердце его не выдержало.

Эмма, пригубив вино, долго молчит. Я показываю мою книгу, в которой рассказывается о них. Показываю и письма читателей. Некоторые адресованы не мне, а Эмме. Например, это, от Михаила Матвеевича Косорукова, рабочего из Горького:

«Уважаемая фрау Диль! Прочитав о вашей семье, мы все – жена, две дочери (одной девятнадцать, а другой семнадцать лет) и я – поняли: вы совершенно не виноваты в случившемся. Виновник – общество, в котором жил ваш муж. Оно не то что не ценит ярких личностей, а боится их и старается от них избавиться всеми правдами и неправдами. Мы сочувствуем Вам и просим: держитесь, не опускайте руки. Попробуйте организовать выставку картин Клауса. Это трудно, но если бы получилось, было бы замечательно. Пусть хоть после его смерти восторжествует справедливость».

Эмма нервно теребит салфетку.

– Передайте им большое спасибо. Но они не правы: я – убийца собственного мужа.

– Это вы не правы. Дело вовсе не в вас.

Она поднимает на меня глаза.

– На днях я прочитал об исследовании ваших кёльнских социологов. Они установили, что среди людей, оставшихся «не у дел», смертность в два раза выше, чем у тех, кто работает. И тяжело болеют безработные в два раза чаще. Выбросьте из головы всякие глупости!

– Не надо меня утешать, – не поддается Эмма.

– Я и не утешаю. Если бы у вас не на словах, а на деле защищали права человека, не было бы ни преступлений фашистов, ни самоубийц, таких, как Клаус. А то привечают, чествуют бездарного недоучку с кастетом в руках и обрекают на нищету одаренного художника! Терроризм молодчиков из гамбургского «Фронта» и история Клауса – в общем-то, две стороны одной медали.

– Может быть. Но очень уж тяжка для меня эта медаль… – Эмма грустно усмехается.

Вышла газета коммунистов «Унзере цайт»

Чтобы отвлечь ее, предлагаю пройтись. Покидаем кафе и минут через десять оказываемся на Аденауэраллее. Здесь мало людей. Столица ФРГ вообще раза в четыре меньше Кёльна и раз в шесть – Гамбурга, ее население не превышает трехсот тысяч, а вечерняя жизнь практически разворачивается на одном пятачке – в старой части города. Бонн не зря окрестили «главной деревней страны». Иногда шутят еще злее: «По своим размерам Бонн вдвое меньше центрального кладбища в Чикаго, зато вдвое мертвее его».

Эмма молчит, она целиком занята своими мыслями. Когда мы подходим к фонарю, останавливается и достает из сумки фотографии: вот Клаус у своей новой картины, вот их свадьба…

Вскоре мы простились. С тех пор я больше не видел эту женщину. Но часто вспоминаю нашу последнюю встречу. Удалось ли хоть в какой-то степени успокоить Эмму?

Возможно, в трудный момент она вела себя не идеально. Тем не менее двух мнений быть не может: конечно же, не Эмма – убийца Диля. Да, Клауса убили, хотя в него не стреляли из пистолета, не ударяли ножом. Его убивали долго и изощренно, применяя различные приемы психологического террора: «заговор молчания», угрозы, увольнение. И наступил трагический финал.

Кто знает, если бы Диль не впал в полное отчаяние, продолжал бороться, может быть, однажды и раздался бы выстрел. Ведь такое случается, когда моральное воздействие не срабатывает.

«Я люблю смех…»

– Всем выходить с поднятыми руками! Сопротивление бесполезно! Всем выходить! – выкрикивал в мегафон мужской голос.

Лилиан в испуге вскочила и бросилась на балкон. Сна не осталось ни в одном глазу.

Весь квартал оцеплен полицейскими. Одни стоят на коленях, прицеливаясь из автоматов, другие расположились на крышах домов, третьи скрываются за деревьями и кустами. Они не спускают взглядов с соседнего здания.

– Что хотят от Смитов? – удивилась Лилиан.

– Не понимаю. Они честные люди, – пожала плечами мать.

Внизу на улице события развивались как в детективном фильме.

Дверь дома раскрылась, с поднятыми руками стали выходить насмерть перепуганные чернокожие. Полицейские бросались на каждого и – уже в наручниках – вели к автомобилю.

Последней появилась женщина – высокая, лет тридцати. К ней ринулись сразу четверо, прижали к стене дома, стали выкручивать руки. Негритянка попыталась оттолкнуть одного из нападавших, и тогда полицейский, выхватив револьвер, приставил к ее виску. Еще миг – и раздастся выстрел.

В эту секунду щелкнул замок наручников.

И вот машины понеслись прочь.

Какая там школа – одиннадцатилетнюю Лилиан била нервная дрожь, она рыдала. Тщетно ее пытались успокоить родители, хотя им самим было не по себе.

Вечером по телевидению передавали последние известия. Как обычно – сплошь об убийствах, грабежах, изнасилованиях. Потом диктор сообщил:

– Сегодня на улице Хэмптон-роуд в Гарден-сити, городе неподалеку от Нью-Йорка, арестована опасная террористка Ассата Шакур, совершившая два года назад побег из тюрьмы. В ее задержании участвовали тридцать четыре полицейских и двадцать пять сотрудников специальных сил по «борьбе с терроризмом». Почти сутки они находились в засаде, дожидаясь удобного момента для начала операции, и провели ее слаженно и смело.

На следующий день информация была гораздо короче: полицейские схватили не Шакур, а похожую на нее негритянку, дальнюю родственницу семьи Смитов.

Террористка по-прежнему на свободе, она представляет угрозу для каждого из нас, – сказал диктор. Он показал фотографию и объявил: тот, кто поможет задержать женщину, получит пять тысяч долларов.

Щедрый «гонорар»! Почему же Ассату Шакур оценивают так высоко?

Она родилась в 1947 году в Северной Каролине. Много мрачных рекордов у этого штата. И по числу тюрем – их около восьмидесяти. И по количеству «цветных» заключенных: из каждых десяти арестованных шесть негры или индейцы, хотя восемьдесят процентов жителей штата – белые. И по активности ку-клукс-клана, он там поистине всемогущ.

Ассате было семь лет, когда она впервые пошла в библиотеку. Ее с матерью даже на порог не пустили. Вход только для белых.

В тот день девочка впервые почувствовала, что она – «человек второго сорта».

Потом она это чувствовала постоянно: и в Северной Каролине, и в Нью-Йорке, куда переехала их семья.

С детства Ассата писала стихи – талантливые, но почти всегда грустные: о том, как «продажна правда в руках богачей», как «оскорбляют людей словом, будто плетью».

Она продолжала писать стихи в Манхэттенском колледже, где училась на факультете истории и социальных наук, и в школе негритянского гетто Нью-Йорка – Гарлеме, где, пойдя по стопам матери, работала учительницей. В Гарлеме Шакур стала защищать права негров.

Тогда, с конца 60-х годов, ее принялись травить – теми же методами, что по другую сторону океана. Ассату оскорбляли по телефону и в письмах. «Солидные» издания отказывались печатать ее стихи. За ней по пятам ходили ищейки из полиции. Директору школы, где она преподавала, недвусмысленно объяснили: в твоих интересах избавиться от «бунтовщицы», и ей пришлось уйти с работы.

Потом Ассату решили упрятать подальше. Тем паче что удачно провернули операцию с Анджелой Дэвис. В шестьдесят девятом году Дэвис, негритянскую коммунистку, уволили из Калифорнийского университета, где она преподавала философию. На следующий год арестовали и бросили в одиночную камеру. Обвинения одно хлеще другого: убийство, похищение людей, антиправительственный заговор… Ей грозила смертная казнь.

Тогда ФБР еще не знало, что дело Дэвис провалится (жюри присяжных признает несостоятельность всех обвинений), и повело новую охоту – на Ассату. «Шакур – преступница такого же калибра, как Дэвис», – указывалось в меморандуме полицейского комиссара Нью-Йорка.

Поэтесса скрывалась, переезжала из города в город. Тем не менее в 1973 году полицейские обнаружили ее. Они открыли огонь по машине, в которой ехала Шакур. Ассату тяжело ранили, а один из ее спутников погиб.

В тюрьме Ассата продолжала писать. Стихотворение «Что остается» удалось переправить на волю:

 
Если ты уже слышал,
как кричит тишина,
Если ты уже понял,
что снаружи тюрьму
окружает тюрьма.
Что тебе остается?
Полная безысходность? Нет.
Я люблю смех и тех,
кто, теряя, обретает.
Я свободу люблю и детей.
Да послужит любовь
мне мечом,
Правда —
стрелкою компаса!
Я найду, что осталось!
 

Террористка – а любит детей и смех! Преступница – а считает стрелкой компаса правду!

Между тем Шакур обвинили в убийстве полицейского. Эту версию распространили по Америке: вот, мол, до чего доводит крамола в мыслях – Ассата, начав со стихов, кончила убийством!

Ее держали в подземном каземате, без света и воздуха, запрещали выходить даже в коридор. А в 1977 году, несмотря на неоспоримые доказательства невиновности, приговорили к пожизненному заключению.

– У Шакур не было шансов на справедливый суд, – прокомментировал итоги процесса защищавший ее адвокат У. Канстлер.

Ассату отправили в тюрьму строгого режима в Клинтон, что в штате Нью-Джерси.

Типичная для Соединенных Штатов история. Мумиа абу Джамел написал серию репортажей о бедняках Филадельфии, и полицейские, ворвавшись в его квартиру, выстрелили в журналиста. В тюремной больнице его жестоко пытали. А спустя полгода посадили на скамью подсудимых за… убийство полицейского. Да, версия та же, что в деле Ассаты, – «блюстители законности» не отличаются изобретательностью!

…Шарлей Митчелл и ее муж Майкл Уэлч ехали в Нью-Йорк. На остановке в Гейнсвилле в их купе появились сотрудники железнодорожной полиции. Не говоря ни слова, они надели на Шарлей и Майкла наручники, ссадили с поезда и увезли в городскую тюрьму. Вскоре над супругами начался процесс, они якобы нарушили общественный порядок и сопротивлялись полицейским при аресте. Остается добавить, что Шарлей – исполнительный секретарь Национального союза борьбы против расовых и политических репрессий, а ее муж – активист этого союза.

С тюрьмой все чаще «конкурирует» психиатрическая больница. В такое заведение попал Бенджамин Чейвис. Его – совершенно здорового человека – держали в смирительной рубашке. Выбравшись на свободу, Чейвис рассказал: «Заключенных подвергают пыткам электрическим током. Специально для искусственного воздействия на поведение человека построена тюрьма в Батенере. Это новейшая тюрьма. Там экспериментируют над мужчинами, женщинами, малолетними».

По сообщениям печати, секретная служба ежегодно отправляет в психиатрические больницы около трехсот человек, которые критикуют американские порядки. В лечебницах «невменяемых» усмиряют с помощью наркотиков. Особенно действенным считается препарат из марихуаны: узник принимает его два-три дня и становится тише воды и ниже травы.

Наркотиками дело не ограничивается, ведь на берегах Потомака мыслят в «гигантских масштабах». Профессор психиатрии из Мичиганского университета Джеймс Макконел пророчит: «Недалек день, когда мы, комбинируя наркотики с гипнотическим мозговым давлением и манипулируя угрозами наказания и посулами поощрения, добьемся абсолютного контроля над поведением любого человека».

Ну а пока этот вожделенный день еще не наступил, «абсолютного контроля» стремятся достигнуть с помощью… пули.

Мартин Лютер Кинг. Кто не слышал этого имени? Кто не знает о гибели этого человека? Но гораздо меньше известно о предшествовавших ей событиях.

«Зорро» – такое кодовое название носила специальная «антикинговская группа». Ее создали в конце 50-х годов по личному указанию директора ФБР Э. Гувера. Она следила за Кингом, внедряла своих агентов в ряды его помощников.

В этих делах ФБР – дока. В нашей книге говорилось о «колпаке», которым накрывают итальянцев, но в Соединенных Штатах он еще вместительней. Тайная полиция превратилась в могучую индустрию. Электронная память компьютеров ФБР и ЦРУ вмещает информацию о многих миллионах людей: и уже зачисленных в инакомыслящие, и пока лишь «подозрительных элементах».

Машины машинами, а шпики тоже не остаются без дел. Их у спецслужб огромная армия – около 150 тысяч, не считая частных детективов. Есть еще и платные осведомители.

Вот какое письмо напечатала «Фри фор олл», газета университета в Мадисоне. Его автор – осведомитель ФБР, решивший порвать с прошлым, – писал:

«Мои донесения касались главным образом различных групп в университете. Я сообщал об их планах, деятельности, мотивах… Я печатал донесения на машинке, условливался по телефону о встрече и в указанном месте передавал их из рук в руки. Делал я это за деньги. Я получал около 600 долларов в месяц. Чеков я не видел – деньги переводились на мой счет в банке. Я копил, чтобы купить ферму. Я также смог купить новый автомобиль, пожертвовал сто долларов на газету, в которой сотрудничал, и немного проиграл друзьям в карты…»

Кинг считался особенно неблагонадежной личностью. Потому группа «Зорро» разработала план его дискредитации. План состоял из 21 пункта. Шекспировский Яго по коварству и лицемерию в подметки не годится американским джеймсам бондам! Один пример. В ФБР скопилось множество пленок с подслушанными беседами Кинга. Их смонтировали с записями его официальных выступлений – и появилась магнитофонная лента, в которой из уст Кинга будто бы явствовало, что он предатель негров и чуть ли не агент ФБР.

Кинга арестовывали свыше 120 (!) раз. А число допросов и пыток вообще не сосчитаешь. Тем не менее он продолжал борьбу. И 4 апреля 1968 года раздался выстрел, оборвавший его жизнь…

Но нет предела лицемерию. Поставив насилие на широкую ногу, Соединенные Штаты сами же кричат: «Помогите! Убивают!» Пример подал президент Р. Рейган – сделав террор орудием своей внешней политики, призвал к борьбе против… террористов и Москвы, которая их якобы поддерживает.

Для пущей убедительности делались экскурсы в историю, – мол, терроризм пошел из России.

Что ж, заглянем в исторические справочники. Латинский корень слова «террор» очевиден – terror, что означает «ужас». Именно в Древнем Риме появился и расцвел террор. Сколько страха наводила на окружающих ухмылка диктатора Суллы, «кровожадного аристократа», как охарактеризовал его римский историк Тацит! При Сулле погибло почти пять тысяч римских граждан, он истребил целые племена, в том числе самнитов, этрусков.

В Вечном городе убийство было профессией, этим занимались специальные палачи, в награду они получали часть имущества жертв.

Император Нерон расправился не только со своей матерью, братом и двумя женами. «Тюрьмы уже переполнились, в них не хватало мест, а вели все новых арестантов. Помимо профессиональных доносчиков действовали рабы и вольноотпущенники, иной раз выдававшие господ из-за пощечины, полученной от них десять лет назад. Город оцепенел в страхе. Средь бела дня дома погружались в ночное безмолвие. Не решались говорить в комнате даже при запертых дверях: у стен были уши». Так описывал Рим венгерский писатель Дежё Костолани в романе «Нерон, кровавый поэт».

Что было в следующие века? Ночь святого Варфоломея. Прерывистое пламя мушкетных выстрелов, лязганье шпаг, белые кресты на домах гугенотов, стоны умирающих. С тех пор эта ночь – символ массовой резни. А подобных ночей, да и дней в истории не только Франции, но и Англии, Италии, Испании, Германии, Соединенных Штатов предостаточно. Пылали костры инквизиций, опускалась и поднималась гильотина, гибли такие люди, как Авраам Линкольн[22]22
  Авраам Линкольн – президент Соединенных Штатов, убежденный противник рабовладения. В 1865 году его смертельно ранил агент плантаторов и банкиров


[Закрыть]…

Владимир Ильич Ленин решительно отвергал террор, который, по его словам, дезорганизует «не правительственные, а революционные силы». Мы и сейчас убеждены, что это – беда человечества.

Люди мира знают нашу позицию. Они понимают, что «кровавую руку Москвы» обнаруживают как раз там, где букет терроризма поливают из американских леек. Причем поливают все усерднее, ведь с каждым годом становится труднее и труднее насаждать американские идеалы.

А насаждать стараются. Рейган отправился в небывалый за тридцать с лишним лет «крестовый поход» против Востока: все выше громоздятся пирамиды вооружений, все быстрее крутятся колеса военной машины. Разумными доводами такой курс не объяснишь, а вот если американцев охватят ненависть, подозрительность, военный ажиотаж…

В результате идеологическую борьбу, которая, в общем-то, в наш век неизбежна, окончательно подменили «психологической войной». И более того: тон в ней все активнее задает сам президент, в крайнем случае – его ближайшие помощники.

Одновременно с не меньшим рвением «очищают» нацию от опасных мыслей и взглядов. Будто воскрес пресловутый Маккарти, тот самый сенатор, которому в 40-е годы повсюду мерещились «красные»! Однако если Маккарти появился на политической арене якобы не случайно, то его дело возрождали последовательно и целеустремленно. Не возникает ли в США диктатура фашистского толка? – стали с тревогой спрашивать американцы.

Но даже большая дубинка не помогает. Ассата Шакур в ноябре 1979-го бежала из тюрьмы. Бежала из-под носа десятков охранников и полицейских, преодолев двенадцатиметровую стену, через которую проходит ток высокого напряжения. Как она все это сделала, остается тайной.

ФБР было тут же поднято на ноги, фотографии миловидной девушки направили во все отделения охранки, в нее приказали стрелять без предупреждения.

Вооруженные до зубов «блюстители порядка» врывались в дома негров Нью-Йорка и Филадельфии, Лос-Анджелеса и Чикаго. Они обыскивали, допрашивали. Зачем? Якобы искали Шакур. А в действительности, по словам председателя нью-йоркского отделения Компартии США Дж. Тайнера, «правительство с помощью ФБР развернуло полицейскую травлю негров, чтобы запугать их».