Текст книги "От Гринвича до экватора"

Автор книги: Михаил Озеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Статная, с гордо посаженной головой, прямой спиной. Лицо интеллигентное, строгое и немного печальное. Говорила неторопливо, внешне спокойно.

Можно ли ее назвать Джульеттой? Пожалуй, да. Джульеттой двадцатого века – века бурного, стремительного, полного катаклизмов…

Они все еще носили общую фамилию, но жизнь прибила их к разным берегам. Однажды открыв им глаза в мир, судьба потом не испрашивала их желаний. Попробуй пронести любовь через фашистскую неволю, лагерь перемещенных лиц, тридцатипятилетнюю разлуку, сомнения, непонимание!

Десятого мая сорок первого они сыграли свадьбу. А через шесть недель грянула война. Гестаповцы, захватив Ригу, арестовали мужа. Софья ждала месяц, год, второй… Растила сына, рассказывая ему об отце, повторяя про себя: он должен, обязательно должен быть жив!

Он остался в живых. Годы фашистского плена. Его, простого латышского парня, удалось обмануть, запугать, и он не вернулся в Латвию. Поселился в Лидсе, в Англии, обзавелся новой семьей.

Тридцать пять лет он молчал. А потом прислал письмо: «Я боялся писать тебе, Софья, но теперь решился. Умерла жена, она была англичанка, мне очень трудно на чужбине. Приезжай, Софья, я по-прежнему люблю тебя».

Она бросила все: дом, работу, семью и помчалась в Лидс. Полгода прожила с ним и… уехала. На прощание сказала: «Я тоже по-прежнему люблю тебя, но все равно прощай».

Почему Софья так поступила? Почему уехала? Ради ответа на эти вопросы я и оказался в Риге, в доме 31-а по улице Кришьяна Барона.

«Муж встретил меня на вокзале Лидса, – рассказала Суна – Стол в его доме был празднично украшен, в ведерке стояло французское шампанское «Отметим твой приезд», – сказал он. «Тут две тарелки, разве твои дочь и сын не сядут с нами?» – удивилась я «Они пообедают позже, – ответил муж – Они уже взрослые, сами зарабатывают, поэтому питаются отдельно»

Я была поражена, но вскоре убедилась: так принято в Англии во многих семьях, а от порядка там никогда не отступают.

На следующее утро я предложила пойти на кладбище, где похоронена его жена Муж согласился Сын же пробурчал: «Не могу – по телевизору футбол» А дочь хмыкнула «Большая радость смотреть на могилы. Если бы на Фрэнка Синатру или Тома Джонса!» Я хотела сказать им, что три-четыре раза в год бываю на могиле родителей, но промолчала. Зачем лезть со своим уставом в чужой монастырь?

Из дома я часто получала письма. А муж и его дети все удивлялись: надо же, сколько бумаги и чернил тратят попусту!

Когда ехала в Лидс, думала: я привыкну, даже попробую на старости лет выучить незнакомый язык. Но скоро поняла, что я совершенно чужая и что все вокруг мне чуждо.

Как-то я встретила женщину, тоже латышку, которая заявила: «Тут хорошо: Англия – полный стол!» Я пожала плечами. Нет, полный стол – это еще не родина! У меня руки стали трястись, я словно заболела.

Муж решил развлечь меня и повез в Лондон на парад по случаю избрания нового лорд-мэра столицы. Красочное шествие! По улицам двигались открытые автомобили, с них выступали артисты. Лихо маршировали стройные мажоретки, играла бравурная музыка. А мне слышалась наша латышская мелодия, и сами по себе капали слезы.

Тогда муж сказал: «Ты смотришь на все глазами родины». Я ответила: «У меня других глаз нет».

Вернувшись в Ригу, я стала замечать, понимать и, главное, ценить многое, что раньше воспринимала как совершенно естественное».

…Душевная холодность, отчужденность – об этих чертах английского характера часто говорят иностранцы. В каком-то журнале, кажется, американском, я прочитал: «В начале своей жизни англичане узнают, что родились на острове. Потом они привыкают к тому, что их дом и семья – тоже острова. В конце концов каждый из них сам становится островом».

Тем не менее внешне англичане держатся не только вежливо и предупредительно, но и доброжелательно.

Едешь за рулем по Лондону и будто участвуешь в конкурсе на самого вежливого водителя. Тебя пропускают, уступают нужный тебе ряд. Совершил ошибку (скажем, дал указатель правого поворота, а повернул налево) – и не услышал в спину оскорбительных окриков. И в следующий раз уже ты будешь спокойно ждать, пока другой водитель заведет заглохнувший мотор, или испытаешь истинное удовольствие от собственной галантности, когда, заметив в переулке машину, притормозишь и мигнешь фарами, что означает: я хоть и еду по главной дороге, однако пропускаю вас.

Однако если возникает проблема, где «припарковать» автомобиль, ситуация меняется. В центре города практически повсюду вдоль тротуара идет желтая полоса – следовательно, стоянка запрещена. «Митеров» – счетчиков, около которых можно остановить машину, – мало. На поиски вакантного счетчика иной раз уходит больше времени, чем на проезд через полгорода. Подземные и наземные гаражи не спасают положения, они переполнены.

Обнаружив освобождающийся «митер», водитель «форда» устремляется к нему. Однако его теснит к тротуару «ягуар», который тоже надеется завладеть счетчиком. С противоположной стороны на всех парах мчится юркий «фольксваген». Если, заблокировав друг друга, ни один из автомобилевладельцев не добивается успеха, начинается спор: кто первым подъехал к счетчику. В этой ситуации англичанин тоже не выходит из себя, но от вежливости и предупредительности ничего не остается, ведь затронуты его интересы.

Особенно трудно поставить машину во время крупных спортивных соревнований. В Британии родились многие виды спорта и по сей день очень популярны футбол, крикет, бокс, теннис… Помню, как я однажды отправился на Уимблдонский турнир, неофициальное первенство мира по теннису, оно проводится ежегодно в двадцатых числах июня – начале июля. Километрах в восьми от стадиона на Баттерси-бридж, одном из семнадцати мостов через Темзу, увидел ярко-желтый указатель «На Уимблдон». Потом он попадался все время, так что с дороги я не сбивался.

Когда до теннисного городка осталось километра четыре, появились новые указатели: «К стоянке государственных автомобилей», «К зарезервированной стоянке». У гаражей для частных машин – табличка «Мест нет». А «митеры» заняты с утра!

Я уже потерял надежду «припарковаться». Но вдруг на обочине шоссе показался священник. Он махал рукой. Я остановился. Священник предложил въехать внутрь церковного двора. Там была организована стоянка для автомобилей под названием «Гараж святой Мэри». Такса вполне «божеская» – 30 пенсов за четыре часа.

С тех пор, приезжая на Уимблдон, я всегда оставлял машину под надзором предприимчивых святых отцов.

Предприимчивость

Вроде бы по отношению к британскому характеру это слово не особенно подходит. Столетиями идеалом англичанина из высшего общества были аристократ и воин, политик, наконец. Но ни в каком случае не торговец, промышленник, финансист. Настоящие джентльмены сражались в армии или на флоте, вели тонкую дипломатическую игру в Индии и на Ближнем Востоке, правили Британской империей.

Однако постепенно имперские завоевания теряли свою ценность, огромные затраты на содержание армии и флота превращались в непосильную для страны ношу. Становилось все очевиднее, что битву за будущее Британии надо вести не с помощью кораблей или бомб, а станками, электронным оборудованием, сталью, нефтью – то есть экономикой, которую снобы привыкли пренебрежительно именовать «торговля».

В Оксфорде и Кембридже до сих пор иногда сверху вниз поглядывают на промышленников и финансистов. Пресса по-прежнему предпочитает отводить целые полосы политическим деятелям, актерам, спортсменам, преступникам, забывая об изобретателях, шоп-стюардах, менеджерах. Тем не менее уважение к тем, кто «делает» промышленность и сельское хозяйство, неизмеримо возросло. И англичане стали весьма успешно развивать такие качества, как предприимчивость и деловитость.

– Когда меня спрашивают о достопримечательностях Лондона, я не называю Тауэр или Биг Бен, они и без меня известны. А с НРДК советую познакомиться.

С профессором Дэвидом Кентом я встретился месяца через два после приезда в Лондон и не рискнул признаться, что ничего не слышал о подобной достопримечательности. Но вскоре четыре загадочные буквы опять попались мне на глаза.

«Сколько открытий и изобретений не увидели бы света, если бы не НРДК!» – прочитал я в «Файнэншл таймс». Влиятельный орган британских деловых кругов расшифровывал: НРДК – сокращенное название Национальной корпорации по развитию исследований.

И вот я в здании из стекла и бетона на улице Виктория-стрит. Это почти центр города, рукой подать до Гайд-парка. Холл на первом этаже – не меньше сорока квадратных метров. На столах, диванах, даже на полу лежат брошюры.

Открываю одну: «Цель корпорации – внедрение изобретений в промышленность. За четверть с лишним века мы довели до производственного освоения свыше 1300 изобретений, в том числе электродвигатели постоянного тока с изменяемой амплитудой колебаний, различного типа дизельные моторы, сельскохозяйственное оборудование, медицинские препараты и т. д.»

Но разве говорит это сухое перечисление о том, как появились, например, катера на воздушной подушке?

Их предложил английский инженер Кристофер Кокерелл. Однако промышленники не хотели связываться с необычной идеей. «Ваш проект не имеет отношения к самолетам, обращайтесь к тем, кто строит корабли», – заявляли Кокереллу владельцы авиакомпаний. «То, что вы предлагаете, не корабль, поэтому идите в авиацию», – рекомендовали в судостроительных фирмах.

Тогда Кокерелл отправил схему катера в НРДК. Вскоре его пригласили в корпорацию. Пожилая секретарша с торжественным видом провела инженера в святая святых – зал заседаний совета директоров. В нем собрались все двенадцать членов совета – крупные бизнесмены, знающие, что такое выгодная сделка. Побеседовав с Кокереллом, они приняли решение создать комитет по производству катеров на воздушной подушке.

Спустя год на воду было спущено первое судно необычного вида.

Внедрение этого изобретения пошло на пользу британскому транспорту, да и другие страны взяли его на вооружение…

НРДК – уникальная организация, фирма такого типа, занимающаяся и поисками открытий во всех отраслях науки, и их реализацией, есть еще только в Индии, но там она гораздо меньше.

Корпорация отбирает перспективные научные идеи через министерства, университеты, исследовательские центры. Разыскивает и талантливых изобретателей-одиночек. Купив право на патент, заключает соглашение с промышленной компанией, которая реализует открытие. Иногда сама берется за претворение в жизнь изобретения, как было с идеей Кокерелла.

Велик объем работы. А в НРДК меньше двухсот сотрудников. Как же им удается быть в курсе творческих изысканий в Англии, да еще за рубежом? Выручает высокая квалификация, хорошие связи, энергичность. Специалисты с высшим образованием, они проводят на Виктория-стрит примерно одну восьмую часть рабочего дня, а остальное время – в университетах, на предприятиях, на научных симпозиумах и конференциях, в зарубежных поездках. Их средний возраст – 40–45 лет, а трудовой стаж в НРДК – 15 лет.

Но и они тоже не маги и не волшебники. Проекты, в том числе даже те, что близки к завершению, довольно часто гибнут. Почему? Иногда лишь потому, что корпорация, основная задача которой – получить побольше прибыли, не находит выгодного промышленного партнера. Бывает, что научная идея устаревает еще до внедрения ее в производство, так как НРДК слишком долго торгуется с компаниями или слишком скрупулезно взвешивает на весах коммерции, за какую сумму можно продать изобретение. Тем не менее эта организация пытается в хаосе изобретений, присущем Западу, планомерно «вести» открытие от его рождения до реализации в машины, станки, лекарства…

Такие сравнительно новые для англичан качества, как предприимчивость и деловитость, успешно сочетаются с традиционными: солидностью, добротностью. Кто не слышал о стойком английском характере, не читал об Англии – стране мануфактуры, угля, стали! Ныне Великобритания не только производит прочные долговечные вещи, будь то фотокамера или мужской костюм, автомобиль или детская игрушка, но и поставляет их в нужный момент и в нужном количестве на внешний рынок, подчас забивая в конкуренции другие западные государства.

А как насчет законопослушности, дисциплинированности, приверженности традициям – этих широко известных черт жителей Альбиона?

Кредо миллионов британцев – порядок есть порядок. Никто не пробивается к прилавку без очереди. Никто не едет на красный свет, хотя полицейских, регулирующих движение, почти не видно. Никто не протестует, если в полупустом автобусе кондуктор загораживает вход, командуя «фулл ап» – «полон» (запрещается, чтобы в автобусе стояло больше пяти человек).

Районы Лондона и те «знают свое место»: они строго разделены по классовому и профессиональному признакам. Врачи сконцентрированы на Харли-стрит, портные на Савилл-роуд, газетчики на Флит-стрит, букинисты на Чаринг кросс-роуд, владельцы увеселительных заведений – в Сохо, продавцы автомобилей на Грейт Портланд-стрит. Преуспевающие дельцы живут в Кенсингтоне, Мэйфейр, Белгравии, рабочие – в Ист-Энде.

Две трети из тех, кто покоится в Вестминстерском аббатстве, – аристократы. Один москвич, которого я привел сюда, долго пытался найти мемориальную плиту Чарлза Дарвина. Наконец мы разыскали полустертые буквы, эта плита, как и многие другие, устилает пол, на нее ступали миллионы ног. А рядом возвышается роскошная мраморная скульптура, воздвигнутая в честь абсолютно ничем не знаменитого графа.

Что уж говорить о королях! Вход в аббатство бесплатный. Но в глубине касса: если хотите посмотреть на трон для коронации монархов – платите.

Монарх и парламент

Королева – человек номер один в Англии, глава государства. Официальное наименование страны – Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии, государственный строй – парламентская монархия. Государственный гимн начинается словами «Боже, храни королеву». А национальный праздник отмечается 12 июня в день рождения нынешнего монарха Елизаветы Второй.

Королева – глава Содружества и всех стран, входящих в него (их больше тридцати). Поэтому Елизавета Вторая на правах «первого человека» Канады открывала Олимпийские игры в Монреале.

Монарх назначает премьер-министров и послов Англии, является главнокомандующим британскими вооруженными силами. Несколько раз в день туда, где она находится, – в Букингемский или Виндзорский дворцы, загородную резиденцию в Сандригеме, замок Балморал или на яхту «Британия» (это, собственно, не яхта, а корабль водоизмещением почти шесть тысяч тонн), – доставляют небольшие красные ящики.

В них решения кабинета, переписка с главами государств, военные секреты.

Ее величество каждый год в одни и те же дни, в одни и те же часы устраивает балы и приемы.

Когда наблюдаешь, как королева торжественно следует в карете на открытие сессии парламента или как бравые гвардейцы в высоченных меховых шапках и красных мундирах встают на караул у ворот Букингемского дворца, когда приезжаешь в частную привилегированную школу, в которой дети ходят в соломенных шляпах канотье и галстуках особой расцветки, то повторяешь за С. Я. Маршаком: «Люблю англичан, из них каждый третий – чудак».

Смена караула у Виндзорского дворца

Однако дело не в чудачестве. Эти и многие другие традиции призваны утвердить незыблемость вековых устоев, напомнить пусть о былом, но величии Британии. Они нужны тем, кто правит страной, и их тщательно оберегают.

Одна из удобных традиций – отсутствие конституции. В стране нет основного закона, ею руководят сотни законодательных актов, причем некоторые приняты двести – триста лет назад. Поэтому английский фермер или рабочий часто не знает, какие у него есть права. Можно сказать, что Британия – урожайное поле для адвокатов и темный лабиринт для простых людей. Когда же общественность поднимает вопрос о создании документа, определяющего права и обязанности граждан, им отвечают: так издавна повелось, таков порядок…

В начале лета я получил конверт с печатью Букингемского дворца. В нем тисненное на золоте приглашение. Оно направлено от имени лорда Чемберлена.

«Не имеет ли этот лорд отношения к британскому премьеру, который пошел на сговор с Гитлером и согласился, чтобы Германия оккупировала Чехословакию?» – подумал я. Встреча Гитлера, Муссолини, Чемберлена и французского премьер-министра Даладье в сентябре 1938 года вошла в историю как мюнхенская сделка.

Мне объяснили, что в данном случае лорд Чемберлен – не имя, а титул: это гофмейстер королевского дворца. Гофмейстер управляет дворцовым хозяйством, ведает придворными церемониями.

Лорд Чемберлен по указанию ее величества приглашал пожаловать 17 июля в 16 часов 00 минут на летний прием в сад Букингемского дворца. В конверте были также пропуск для автомобиля, план дворца и предупреждение, чтобы приглашение ни в коем случае не передавалось другому лицу.

Наступил день приема. Прохожу через несколько залов королевской резиденции – стены увешаны портретами монархов, князей и графов, в сервантах старинный фарфор, в коридорах навытяжку стоят гвардейцы с алебардами в руках (жаль, нельзя снимать, фото– и кинокамеры запрещено проносить внутрь дворца, это рассматривается как вторжение в личную жизнь монарха) – и попадаю на залитую солнцем огромную поляну. Она заполнена джентльменами во фраках, серых цилиндрах, с гвоздиками в петлицах, дамами в шляпах, перчатках, с сумочками и зонтиками, священниками в сутанах до пят, военными в парадных мундирах. Одни чинно расхаживают по ровно подстриженной траве. Другие сидят за столиками, попивая чай с маленькими бутербродами и пирожными. Третьи образовали большое кольцо на середине лужайки.

Я успел обойти парк, попробовать угощения, а людское кольцо было на том же месте. Лишь в начале шестого оно зашумело, задвигалось. В центре кольца появилась Елизавета Вторая в светло-зеленом платье и такого же цвета пальто и шляпе, с массивной бриллиантовой брошью на воротнике, с жемчужными серьгами. За нею следовали ее муж, герцог Эдинбургский, и другие члены королевской семьи. Королева время от времени останавливалась, чтобы обменяться фразами с тем или иным гостем. В задних рядах вставали на цыпочки, вытягивали шеи, надеясь услышать хоть слово.

Елизавета Вторая прошествовала вдоль лужайки до королевского павильона, где ее ждали самые почетные гости, включая послов разных стран, и кольцо распалось, приглашенные стали расходиться.

– Вы часто бываете на королевских приемах. Изменилось ли на них что-нибудь за последние годы? – спросил я знакомого лорда.

– Без сомнения, изменилось. Посмотрите хотя бы на гостей. Еще недавно все без исключения мужчины одевались соответствующим для данного случая образом. Теперь по меньшей мере половина – в обычном костюме, а не во фраке. А разве раньше было возможно, чтобы, когда ее величество обходила гостей, некоторые преспокойно пили под навесами чай!

Да, отношение к монарху, как и его роль, полномочия, уже не то, что прежде. Теоретически королева имеет право распускать парламент и назначать премьер-министра, но ни того, ни другого она не делала ни разу за последние сто лет.

С незапамятных времен премьер-министр каждый вторник приезжает на аудиенцию в Букингемский дворец. Уильям Питт, возглавлявший кабинет в конце XVIII века, кланялся, по свидетельству очевидцев, настолько низко, что между колен был виден его длинный нос. Спустя сто лет Уильям Юарт Гладстон, которого В. И. Ленин называл «героем либеральных буржуа и тупых мещан», уже не кланялся, но разговаривал с королевой Викторией только стоя. Ныне премьер-министр беседует с монархом сидя. Почему бы и нет? Теперь прежде всего он, вкупе с государственными чиновниками и бизнесменами Сити, решает дела страны, управляет ею, а не монарх и не парламент.

Парламент… Англичанам с детства внушают, что он – вершина, на которую поднимаются лишь лучшие, символ британского демократизма. Как же, избранники народа обсуждают проблемы страны!

В действительности Вестминстер все больше превращается в анархизм, и никому уже не приходит на ум давнее изречение: «Парламент может все, что захочет, он бессилен лишь превратить мужчину в женщину».

…Бас, достойный Шаляпина, протрубил: «Спикер»[1]1
  Спикер – председатель палаты общин.


[Закрыть]. Я вздрогнул. И невольно взглянул на потолок: не обвалится ли? – очень уж могуч был голос полицейского, который таким образом предупреждал депутатов палаты общин о начале заседания. Мимо прошествовала необычная процессия. Пожилой мужчина в средневековом камзоле и чулках с трудом тащил увесистый золоченый жезл. За ним следовал сам спикер в черной мантии и седом длинном парике. Некто, тоже облаченный в средневековое одеяние и числящийся по штатному расписанию пажем, нес за спикером полу его мантии.

Спикер вошел в зал. Заседание началось.

Позже печать описала его в глумливо-снисходительном тоне, высмеивая и ораторов, и их речи. Впрочем, в подобной манере часто подаются заседания палаты общин. Под язвительным пером «парламентских корреспондентов» (в каждой центральной газете есть такая должность, одна из самых высоких в журналистской иерархии) дебаты предстали даже не старомодным театром, а цирком, балаганом.

Тон естественный: что толку от палаты общин? Скажем, 19 февраля 1979 года в Вестминстере прошли прения. Точная дата имеет значение, потому что именно 19 февраля британский министр промышленности улетел в Пекин, чтобы подвести итоги переговорам о поставках Китаю истребителей «Харриер» и другого современного оружия.

Члены палаты общин обсуждали и эту проблему. Одни призывали ускорить продажу «харриеров», другие – отменить ее.

Депутаты дискутировали, а министр тем временем летел в Пекин с уже готовыми планами и решениями! И знаменательно, что в этот самый день, 19 февраля, в палате общин прозвучало заявление: «Мы не в состоянии контролировать правительство».

В еще большей степени эти слова относятся к другой палате парламента.

Когда законопроект принимается палатой общин, его направляют к лордам. Членов верхней палаты никто и никогда не избирал : две трети из них унаследовали свое звание, поскольку родились в семьях лордов, а остальные получили его от правительства и восседают на длинных, обитых красной кожей скамьях, несмотря на то что не являются «благородными» по рождению.

Однако те, кто принадлежит к этому богоугодному заведению, пользуются всевозможными привилегиями и считаются по рангу выше членов палаты общин.

В ноябрьский день шестерка вороных выкатывает из ворот Букингемского дворца золоченую карету королевы. Ее сопровождает эскадрон конной гвардии. Кавалеристы в парадной форме, какую носили еще при битве под Ватерлоо, со сверкающими кирасами. Во дворе Вестминстера ее величество выходит из кареты и под звуки фанфар поднимается в палату лордов, где занимает место на троне. Вслед за королевой садятся лорды, они в пурпурных мантиях с горностаевыми воротниками. В эту минуту гонца посылают за членами палаты общин. Но мест для них нет, и лишь два-три десятка депутатов протискиваются в проход. Остальные стоят за дверью, внимая тронной речи королевы. Эту речь пишет премьер-министр, она открывает ежегодную сессию парламента.

Но хотя лорды сидят, а депутаты стоят; хотя у первых пышные епископские облачения и они до конца дней своих имеют возможность дремать на заседаниях в Вестминстере, а у вторых обычная цивильная одежда, прозаические визитки и никакой уверенности в том, изберут ли их на следующих выборах; хотя верхняя палата настоящий дворец: дубовые панели с ажурной резьбой, золотой трон, готические окна с цветными витражами, – когда говорят о британском парламенте, имеют в виду палату общин, палата же лордов, которую Ф. Энгельс метко окрестил «инвалидным домом английской буржуазии», окончательно изжила себя.

Премьеры и министры не раз высказывались за ее упразднение. А писатель Чарлз Сноу (он был удостоен титула лорда за заслуги перед страной) без усмешки вообще не говорил об этом учреждении:

– Я могу там находиться максимум часа три в неделю. Во-первых, тоскливо. Во-вторых, это бессмысленная говорильня. Когда я туда прихожу, то стараюсь не сидеть в зале, а с кем-нибудь общаться в коридорах. Для меня палата лордов – нечто вроде клуба: старомодного, малоинтересного, но в котором надо иногда появляться.

Сноу показался мне суровым и неприступным: крупный, с большой седой головой, он пронизывал собеседника взглядом сквозь очки, произносил фразы медленно и с таким видом, будто растолковывал непонятливому школьнику азбучные истины. Что ж, думал я, ведь он мэтр британской литературы, создатель эпопеи «Чужие и братья», которая под стать «Человеческой комедии» Бальзака, со страниц одиннадцати романов этого гигантского труда встает картина Англии за последние полвека. К тому же Сноу – почетный член многих зарубежных академий и университетов, в прошлом видный ученый и государственный деятель. Но постепенно я убедился, что Сноу – добрый, мягкий человек со своеобразным юмором: иногда нелегко разобраться, шутит он или настроен серьезно.

– Знаете, когда я бываю в палате лордов? Если у меня паршивое настроение. В таких случаях я выступаю по проблемам нашей экономики. Известно: если где-то хуже, чем у тебя, ты не так горюешь. А с экономикой у нас дела обстоят плачевно. И после речи настроение улучшается.

Тем не менее даже Сноу – писатель с широким кругозором, умный, ироничный – был вынужден считаться с тем, что Англия крепко затянута в корсет традиций. На приеме по случаю его семидесятилетия собрался цвет Лондона: бывший премьер-министр Гарольд Макмиллан, депутаты парламента, книгоиздатели, писатели. Речи произносили Макмиллан и юбиляр. И любопытно: обращаясь к присутствующим, оба вначале говорили «лорды», а уже потом «леди и джентльмены»…

Несмотря на протесты, призывы, откровенные насмешки, заседания верхней палаты продолжаются, их по-прежнему ведет лорд-канцлер, который сидит на мешке с шерстью (мешок повелел положить еще в XIV веке Эдуард Третий в напоминание о том, что именно шерсть открыла Англии дорогу от натурального хозяйства к товарному производству).

Однако по радио уже транслируют заседания в Вестминстере, делая то, что раньше казалось чуть ли не святотатством, покушением на неприкосновенный британский парламентаризм. Приближается, судя по всему, и пора «телегласности» дебатов. Один из депутатов не без ехидства заметил: «Пообедав, парламентарии обычно уходят с заседаний, а если, благодаря голубому экрану, повысить уровень и активность прений, они, глядишь, будут оставаться». Радиостанция Би-Би-Си распространила анкету: допускать ли телевидение в стены парламента? Почти шестьдесят процентов опрошенных ответили утвердительно.

Внешне Вестминстерский дворец вроде бы не особенно меняется. Правда, Биг Бен на башне дворца, бывает, барахлит; стрелки главных часов королевства несколько раз замирали – изнашиваются от времени шестеренки, ломаются какие-то оси.

Отлаженный столетиями британский государственный механизм подобен Биг Бену: скрытые пружины и рычаги тоже стали нередко выходить из строя; маятник двухпартийной системы раскачивается явно неравномерно, с перебоями; предохранительные клапаны для охлаждения опасного накала страстей не всегда срабатывают. Износился механизм, который объявляли образцовым, он уже не отвечает требованиям сегодняшнего дня.

Напористый ветер времени. Кто в Англии не сталкивается с ним, какие порядки не меняются!

Когда я хотел посмотреть Английский банк внутри, служитель вежливо, но решительно преградил дорогу:

– Мы больше не пускаем посторонних. Сами знаете, в Лондоне неспокойно, там и тут рвутся бомбы.

«Старую леди с Триднидл-стрит», как именуют банк, закрыли для публики и из-за другой «бомбы»: при нынешнем экономическом кризисе финансистам Сити стало не до посетителей.

Английский банк издавна считается одним из столпов Британской империи, он символизирует капитал. Другой столп – собор святого Павла, символ религии.

Вид на Лондон с собора св. Павла

Двери собора, расположенного в двух шагах от банка, открыты для всех желающих. Любуешься чудесными фресками и росписями, которые изображают эпизоды из жизни святого Павла, смотришь на надгробные памятники адмиралу Нельсону и герцогу Веллингтону[2]2
  Веллингтон – командующий английскими войсками в начале прошлого столетия. Вместе с прусской армией одержал победу над Наполеоном при Ватерлоо 18 июня 1815 года. После этого поражения Наполеон сдался англичанам и был сослан на остров Святой Елены.


[Закрыть], прозванному «железный», задыхаясь взбираешься по крутой узкой лестнице на самый верх, откуда открывается изумительный вид на Лондон, и повсюду наталкиваешься на копилки с надписями «Пожертвуйте что-нибудь», слышишь призывы священнослужителей проявить широту души.

– Раньше перед нами не стояла эта проблема, но сейчас мы остро нуждаемся в средствах. Все меньше англичан посещает церкви, пожертвования сокращаются, – вздыхает настоятель собора.

Почти детектив

Вздохом встретил меня и директор почтового музея. Он тоже, подобно служащему банка и настоятелю собора, не скрывал своего огорчения переменами, которые происходят вокруг, тем, как они отражаются на его учреждении. Впрочем, о музее стоит рассказать подробнее.

В детстве я был заядлым филателистом. Сэкономив на школьных завтраках и выпросив у родителей два-три рубля, мчался на Кузнецкий мост в магазин марок. Потом с гордостью показывал друзьям свои приобретения. Постепенно коллекция разрасталась, появлялись все новые альбомы и кляссеры. На научные рельсы я поставил это занятие, когда купил у букиниста пятитомный каталог марок «Липси», вызвавший жгучую зависть в нашем дворе. Годам к восемнадцати филателистический пыл утих, но по сей день мне не пройти равнодушно мимо магазина, где продаются марки.

В Лондоне же, помимо магазинов, есть и Национальный почтовый музей. В музее собраны, по сути дела, все марки, выпущенные за последние сто лет, – больше двух миллионов.

Было приятно узнать, что на втором (после английских) месте по количеству выставленных марок идут почтовые миниатюры нашей страны: русские марки, марки, выпущенные Советской Россией в 1917–1918 годах, серия «Помощь голодающим Поволжья», военные и космические серии, марки, посвященные ученым, флоре и фауне, спорту…

Марки хранятся в выдвигаемых из стен металлических щитах. Под советскую экспозицию отведено двадцать пять щитов. У США их девять, у других государств еще меньше.

С марками обращаются чрезвычайно бережно. В залы не проникает дневной свет. Специальные приборы автоматически контролируют интенсивность электрического освещения. Поддерживается ровная температура и одинаковая влажность воздуха.

Спустившись на первый этаж, я увидел у киоска, в котором продают марки, длинную очередь. Тут проводилось спецгашение. Были открыты специализированная выставка «Юный коллекционер» и экспозиция инструментов для изготовления марок.