Текст книги "От Гринвича до экватора"

Автор книги: Михаил Озеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Восстановлены плотины на рисовых полях. Это очень важно, поскольку рис – основной продукт питания. Вновь белые горбатые быки тянут телеги. Степенно вышагивают слоны, на их широких спинах – корзины с седоками.

Интересно, а как выглядит Свайриенг, город, с которого началось мое знакомство с землей кхмеров? «Ребра» – каменные подпорки – кое-где остались, но в основном на их месте появились пайотт. Во многих кирпичных домах живут. В одном из зданий – школа, в другом – больница.

Защитник Народной Кампучии

А в третьем – кинотеатр. Теперь кинотеатры – непременная принадлежность любого города. На фестивале в Лейпциге главный приз завоевала кампучийская документальная лента. А на XII Московском кинофестивале картине «Как тебя зовут?» присудили золотой приз. Как раз этот фильм я посмотрел в Свайриенге.

Приятный сюрприз ждет и на окраине города. Во дворе юноша рисует на холсте. И вот уже любуюсь работами художника. Грациозные апсары. Ангкор Ват. Центральная улица Свайриенга. А это картина из цикла «Кошмарная ночь» – палачи ведут своих жертв к месту казни…

Строя новую жизнь, кампучийцы не могут, да и не собираются, вычеркнуть из памяти то, что было. В первый приезд сюда я остался верен своему решению и не спросил Кэм Тана, как случилось, что она уцелела. Теперь девушка сама говорит:

– Я была возле собственной могилы.

Как-то «соансрок», наблюдавший за порядком в коммуне, заявил ей: послезавтра тебя убьют, ты, оказывается, агент империалистов. Видимо, они узнали о ее прошлом.

Но на следующий день патриоты освободили Пномпень. Полпотовцы бежали из деревни. А туда вступили бойцы Народной армии. Один из них повел девушку в джунгли и показал яму, которую выкопали для нее и еще четырех человек. Яму, в отличие от тысяч других, каратели не успели заполнить телами своих жертв…

– Знаете, что поддерживало меня в эти страшные годы? – заметила Тана, – Воспоминания о Москве, о моих московских друзьях. Я, как и моя страна, родилась во второй раз, и сейчас отдаю все силы тому, чтобы Кампучия процветала.

Так и происходит. Кампучийцы подняли головы, расправили плечи.

Заслуга в этом принадлежит и соседям кхмеров, которые вместе с ними воевали против полпотовцев. Да и сейчас они, чем могут, помогают жителям древней земли Ангкор Ват. Я в этом сам убеждался во Вьетнаме, где за последние годы побывал трижды.

Чтобы было чистое небо

Ушла в бессмертие

Имя великого полководца XIII века Чан Хынг Дао носит самая широкая и оживленная улица Хошимина. Ее длина – 8 километров. Она соединяет центр города с Шолоном. Там чем только не торгуют: рыбным соусом ныок-мак – настолько пахучим, что от него без привычки кружится голова, лимонадом невероятных цветов – от ярко-красного до ядовито-зеленого, всевозможными безделушками и украшениями… Гонят косяки уток с подрезанными крыльями, тащат на веревках поросят.

– Шолон – пятый район Хошимина. И его-то наши враги попытались сделать «пятой колонной».

У мужчины, который произносит эти слова, звонкий голос и маленькие, совсем женские руки. Не верится, что сегодня утром этими самыми руками он обезвредил диверсантов. Глядя на него, слушая его смех, шутки, трудно поверить и в то, что большую часть своей жизни он провел в тюрьме и лишь по счастливой случайности не погиб.

В шестьдесят пятом году подпольщика Нги Зуана схватили и приговорили к смертной казни. Но потом, решив, что это будет «слишком легкая» расправа, отправили на Пуло-Кондор.

Живописен остров на юге Вьетнама: пальмы, белые песчаные дюны. Под этими пальмами, в этих дюнах погребены патриоты – на Пуло-Кондор находился главный концлагерь сайгонского режима.

Зуана бросили в «тигровую клетку». Когда я вошел в нее, то понял: изобретательности палачей поистине нет предела! К короткой металлической палке приковывали трех человек. Не то что двигаться – пошевелиться трудно. Вместо потолка – решетка (потому «тигровая клетка»), надзиратель мог и наблюдать за заключенными, и измываться над ними в свое удовольствие. Обливать холодной водой. Бить плеткой. Сыпать на спину негашеную известь…

Одного не могли сделать палачи – сломить дух узников. Стены камер испещрены рисунками, надписями, стихами.

Неизвестный поэт написал:

 
Дороже золота кровь моя.
Но если будет нужно стране,
Отдам ее я до последней капли.
 

Десять лет пробыл здесь Зуан. А выйдя на волю после освобождения Сайгона – это случилось 30 апреля 1975 года, – стал одним из руководителей Шолона.

Вокруг Сайгона создавали «миф процветания», на самом же деле город погибал. Погибал от воровства, коррупции, голода, болезней. На четыре миллиона жителей приходилось всего пятьсот врачей. Зато проституток было триста тысяч, наркоманов – пятьсот тысяч. А безработных – полтора миллиона.

Надо было накормить людей, создать приюты для сирот, открыть больницы. А для всего этого недостаточно наладить производство – необходимо завоевать доверие сайгонцев, перестроить их сознание.

– Во время войны мы мечтали: придет мир – тогда выспимся. А жизнь опять дремать не дает.

Нги смеется. Настоящий вьетнамский характер! Будто нет бессонных ночей и не наваливаются свинцовой тяжестью заботы.

В тот день, когда я приехал в народный комитет Шолона, была разгромлена подпольная группа. У нее отобрали оружие. И листовки. «Пробудитесь от сна, друзья! – говорилось в них. – С оружием в руках поднимайтесь против общества, которое лицемерно называет себя социалистическим!»

– Эта группа стремилась поднять в Хошимине восстание. В ней участвовали иностранные агенты. Эти бандиты убили Тхань Нга, нашу замечательную артистку. – Нги Зуан замолкает, отворачивается.

…Спектакль закончился поздно, и когда она возвращалась домой, было одиннадцать ночи. Рядом в машине сидели муж и сын – они не пропускали ее спектаклей, а впереди – охранник.

Тхань Нга стали оберегать после премьеры «Звуки барабана Мелинь». Она исполняла роль одной из сестер Чынг. В городах и глухих деревнях, среди джунглей и возле рисовых полей сооружены пагоды в честь этих сестер, двух отважных женщин, возглавивших в 40 году нашей эры восстание против чужеземных захватчиков. О них говорится еще в древней книге «Собрание чудес и таинств земли Вьет»: «Сестры, оставшиеся с малою силою, погибли в бою. Оплакивая их, тамошний люд воздвиг в их честь ден – храм поминовения». Внутри каждой пагоды – деревянные фигуры боевых слонов, на которых сестры обращали в бегство полчища врагов.

На улицах Хошимина

Тхань Нга играла эту роль, как всегда, ярко и темпераментно. Она была потомственной актрисой (в театре работали ее отец, мать, братья, сестры) и стала «звездой» сайгонского театра в конце 60-х. В преддверии революции «отцы города» уговаривали ее уехать на Запад, но Тхань Нга наотрез отказалась.

После освобождения Южного Вьетнама мать Тхань Нга создала новый театр и предложила дочери работать в нем. Начался поиск репертуара.

Пьеса о сестрах Чынг была первой ласточкой. Хошиминцы встретили ее восторженно: аншлаги, букеты цветов, хвалебные рецензии.

Но кое-кто испытывал прямо противоположное чувство – жгучую ненависть. И во время одного из представлений на сцену бросили гранату, трое актеров погибли. В другой раз взорвалась пластиковая бомба.

Тем не менее Тхань Нга продолжала играть, и тогда решили избавиться от нее.

Утром 26 ноября 1978 года она, как обычно, достала из почтового ящика газеты. Вместе с ними было письмо. Тхань Нга открыла конверт, в нем – чистый лист бумаги. Это, по вьетнамскому обычаю, означает «похоронную».

Но Тхань Нга никому ничего не сказала и вечером выступала с блеском.

Затем всей семьей поехали домой.

Автомобиль остановился у подъезда. Сынишка юркнул в дверь, за ним вошла Тхань Нга. В этот момент из темноты появились двое. Один приставил пистолет к спине охранника, другой двинулся к подъезду. Муж преградил ему путь. Раздался первый выстрел. Артистка повернулась и, увидев упавшего мужа, закричала. Прогремели второй выстрел, третий.

Убийцы, вскочив на мотороллер, исчезли. А у дома остались лежать два неподвижных тела, над которыми рыдал раненый мальчонка.

…Я видел Тхань Нга на ее последнем концерте, – она была еще и певицей. В тот вечер открытый полукруглый зал и площадь перед ним заполнили зрители. Они одеты нарядно: мужчины в цветных рубашках, женщины в ао зай – развевающихся по ветру блузах.

Раздается дробь барабанов – и шум стихает. На сцене появляется Тхань Нга. Точеная фигура в длинном шелковом платье, мягкая улыбка, огромные карие глаза. И под стать внешности голос – сильный, звучный. Зал, площадь, улицы вокруг слушают, затаив дыхание.

После нее к микрофону подходит Тхам Тхюи Хань. Трудно сказать, чей талант богаче: обе играли в спектаклях, снимались в фильмах и в то же время выступали с песнями, танцами. Две лучшие артистки Вьетнама нередко вместе участвовали в концертах.

И песня, которую исполняла Тхам Тхюи Хань, как бы продолжала предыдущую:

 
Идем вперед,
Нас не заставят
С пути открытого
Свернуть.
 

Я смотрел на них и думал: искусство – это фронт. Фронт, на котором сражаются разные идеологии. Были на поле боя и две красавицы артистки. Не с автоматом, а со своим оружием – талантом воевали они. И одна из них погибла. Это произошло спустя неделю после концерта на площади Хошимина.

А другая не отступила. И когда стояла у гроба Тхань Нга, сказала себе: «Я продолжу ее дело».

Такую же клятву дали в день похорон многие актеры Хошимина.

Вечером в театре шел спектакль о сестрах Чынг. Открылся занавес – и со сцены зазвучал голос Тхань Нга, записанный на пленку. Зал содрогнулся от оваций.

На суде Тхам Тхюи Хань произнесла страстную речь. «Террористы, – сказала она, – стреляли не только в Тхань Нга. Их выстрел был направлен в глубь веков, в сестер Чынг и во всех, кто боролся за свободу нашего народа. Но пуля бессильна стереть из нашей памяти мужественных патриотов. Мы будем достойны их».

После процесса артистку стали засыпать угрозами и оскорблениями. Впрочем, ей это было не в новинку. Разве могли враги Вьетнама смириться с тем, что она, признанная в 1974 году «самой популярной артисткой Азии», имевшая свободный и бесплатный проезд в любую часть света, откажется покинуть Сайгон, когда приблизится победа патриотов? И разве могли они смириться с тем, что ее муж – еще недавно заместитель премьер-министра – тоже останется на родине и начнет делать общее дело? Тхам Тхюи Хань точно так же, как Тхань Нга, ответила на вопрос, который Горький когда-то поставил перед писателями, художниками, артистами всего мира: «С кем вы, мастера культуры?» После падения сайгонского режима она организовала драматическую труппу.

Я встретился с террористом из группы, разгромленной в Хошимине. Это произошло в тюрьме. Заключенного ввели конвоиры. Двое стояли у дверей, двое за его спиной.

– Он очень опасен, пытался бежать, – предупредили меня. – Недавно на надзирателя напал. А вчера мы в камере нож обнаружили, кто-то ему передал.

Короткий бобрик волос, щетина на подбородке, тяжелый взгляд. Когда к нему обращаются, едва поворачивает голову и отвечает медленно, сквозь зубы.

Мак А Хунг из Хайфона, с севера Вьетнама. Там учился в школе, работал на заводе. Подумывал о женитьбе.

Но тут произошла встреча, в корне изменившая его судьбу.

Нового знакомого звали Чанг Ман Кыонг. Он был раза в два старше Мака, однако сразу стал стремиться к дружбе: приглашал в гости, сам часто заходил, уверяя, будто был рядом.

Однажды Чанг сказал: «Тебе, бедняге, тяжело – пять младших братьев и сестер! Я тебе помогу».

Он достал бумажник и, не обращая внимания на протесты, положил в карман Маку 80 донгов. С тех пор постоянно давал ему деньги. Давал и продукты, повторяя: «Это твоим малышам».

Мак благодарил, улыбался, но в душе завидовал черной завистью: мне бы столько денег! Больше всего на свете он хотел разбогатеть и внимательно слушал, как Чанг после двух-трех рюмок луа-мой (вьетнамской водки) начинал откровенничать: «Разве тут можно хорошо жить?! Я-то знаю одно место, там ценят умных людей, им будь здоров как платят».

Как-то после обычных рассуждений Чанг добавил: «Тебе надо туда ехать. Будешь иметь все, что хочешь».

– Вам было известно, что там готовят диверсантов? – спрашиваю я.

– Он этого не говорил, – бросает Мак.

Естественно, не говорил. Чанг действовал.

Так Мак попал в лагерь по подготовке диверсантов. Его стали обучать тому, как одним ударом кулака отправлять человека на тот свет, как владеть кинжалом, как бросать камень в цель (это, оказывается, тоже искусство!), призывали «не церемониться», убивать всех, кто попадется.

Ранним утром их группа «Авангард» напала на пограничников. Вечером в тот же день – на жителей одной из деревушек…

Самые крупные диверсии «Авангард» приурочивал к дорогим для вьетнамцев дням. К 19 августа – Дню победы Августовской революции. Ко 2 сентября – Дню провозглашения Демократической Республики Вьетнам. Правда, «отметить» годовщину не успели – были схвачены.

Приехав в последний раз в Хошимин, я снова побывал у Тхам Тхюи Хань и ее мужа. Мы опять сидели за низеньким столиком из красного дерева в их просторной гостиной.

– Положение все еще непростое, – говорила артистка, – и по-прежнему по вине террористов. Правда, они стали действовать несколько иначе, осторожнее.

Я знал, что за минувшие годы на жизнь Тхам Тхюи Хань покушались не раз, и невольно с тревогой взглянул на нее. Она поняла:

– Да, меня могут убить. Но я не боюсь. Раньше на меня смотрели лишь как на куклу, дорогую красивую игрушку. Теперь же относятся по-другому.

Она не договорила, встала и ушла в другую комнату. А вернулась с пластинкой в яркой зеленой обложке. Я взял диск. На меня смотрела улыбающаяся Тхань Нга.

– Эту пластинку выпустили неделю назад. – На глазах Тхам Тхюи Хань появились слезы. – Знаете, что сказала моя подруга, когда получила по почте чистый лист бумаги – «похоронку»? «Умереть на своем посту – большое счастье». Я не забуду ее слов.

Ныне Тхам Тхюи Хань снимается во многих фильмах. Она руководит и театром «Роза», в репертуаре которого среди прочих пьес – произведения Чехова. И еще играет во всех спектаклях, в которых участвовала Тхань Нга, в том числе о сестрах Чынг.

В десять раз прекраснее

Я совершенно случайно подошел к этой хижине, мог бы подойти к той или вон той, что подальше. У входа сидели трое. Кампучийка, хуацяо (так называют лиц китайской национальности) и вьетнамец – бывший солдат марионеточной армии. Они из одной бригады.

«Сюда бы тех, кто шумит о преследованиях нацменьшинств во Вьетнаме!» – подумал я.

– Мы три года работаем вместе, – сказал хуацяо, – Тут четыреста китайцев, а то и больше.

– И около ста кампучийцев. Мои сыновья тоже здесь работают, – вступила в разговор женщина.

Когда я спросил, не сталкиваются ли они с какой-нибудь дискриминацией, женщина молча покачала головой, а хуацяо удивился:

– Раньше я торговал в Сайгоне сигаретами. Разве это сравнишь с тем, что делаю теперь? И пользу приношу, и зарабатываю больше, чем прежде.

– А что скажете вы? – обратился я к бывшему солдату. – Вы тоже из Хошимина?

– Да. Отец работал шофером такси, мать продавала на рынке овощи. В семьдесят втором, мне было тогда шестнадцать, меня забрали в армию. Был ранен. Но потом родители перевели меня писарем в штаб полка.

– Родители?

– Они подкупили капитана, который занимался личными делами солдат. За шестьсот донгов и две бутылки вина он назначил меня писарем. Когда Сайгон освободили, солдаты стали разбегаться кто куда. Одни спрятались в джунглях – боялись возмездия, другие поспешили домой. Я вернулся в Сайгон.

– И как отнеслись к вам?

– Шесть дней я был в центре по перевоспитанию, слушал лекции, смотрел фильмы. Потом решил поехать сюда. Нас, первых добровольцев, было человек двести. Прежде всего домики стали ставить. Никто не считался: агроном ты, или инженер, или, как я, солдат. Сам директор был и землекопом, и штукатуром, и плотником. Потом землю начали возделывать. Трудное оказалось дело – ее никогда прежде не обрабатывали. К тому же мин и снарядов было полно. После войны в Хошимине полмиллиона мин обезвредили. Теперь тут большое хозяйство. Выращиваем рис. Снабжаем Хошимин овощами, фруктами. И скот разводим. А мне недавно знаете что доверили? Идеологическую работу! Да, я, бывший солдат марионеточной армии, веду семинар! На следующий год собираюсь поступать в художественное училище. Хочу стать архитектором.

Директор госхоза под Хошимином – участник двух войн Сопротивления: против французов и американцев. Пятнадцать лет провел за решеткой, из них шесть на Пуло-Кондор в «тигровой клетке».

Не знаком ли он с товарищем Нги из Шолона, ведь их судьбы удивительно похожи? Нет, он такого не помнит, – в тюрьмах на юге страны томилось почти четверть миллиона революционеров.

Ходим по ананасовым плантациям и полям маниоки, по улицам поселка. Госхоз расширяется. Растет новое общежитие, сооружают электростанцию.

– Это школа, – объясняет директор. – Правда, здание неказистое: крыша из пальмовых листьев, стены из бамбука, но главное – ребятишкам есть где учиться. А здесь думаем построить Дворец культуры. И Дворец бракосочетания обязательно построим – у нас много молодежи, каждый месяц играем свадьбы.

Но, созидая, люди не забывают и об опасностях. На этих страницах упоминалось имя Чан Хынг Дао. По улице, названной в его честь, мы добирались в Шолон (впрочем, в каждом вьетнамском городе есть улицы, площади, парки, заводы, кинотеатры, носящие имя полководца), сказанная им фраза «Мы научились бороться и побеждать» стала крылатой. А однажды я побывал на посвященном ему празднике.

Ханой покидаю рано утром. Да, проницательный читатель прав: сейчас пойдет описание дороги. Но как иначе: в любом краю от Гринвича до экватора проводишь в пути (за рулем автомобиля или рядом с водителем) немалую часть времени. К тому же справедливо говорят: дорога – лицо страны.

Куда ни глянешь – рисовые поля, на них работают крестьяне. Круторогие буйволы тянут деревянную волокушу. А вон трудится наш трактор «Беларусь». Часто попадаются базары: чешуйчатые ананасы, ле тхи, с торчащими, как у ежа, колючками, горы помидоров, моркови, фасоли, перца чили, палочек сахарного тростника…

Повсюду катток (парикмахерская), вьетнамские фигаро стригут и бреют прямо на обочине, как в «Тихом американце» Грэма Грина: «…под деревьями орудовали цирюльники».

Машина то карабкается к вершине очередной горы, то резко спускается вниз. Водопады обдают машину мелкими брызгами. Поля, дальше густой лес, а еще дальше горы, тоже зеленые, вздымающиеся под самые небеса. Воздух чист, словно горный хрусталь.

Велосипеды во Вьетнаме

Дорога становится все оживленнее. Одни идут пешком, другие едут: в грузовиках, на мотоциклах, запряженных буйволами, но больше всего на велосипедах – Вьетнам есть Вьетнам! И скоро мы уже ползем еле-еле.

Куда же движется нескончаемый поток людей?

В местечко Ванкиеп к северу от Ханоя, где Чан Хынг Дао провел свои последние годы.

В центре площади – поминальный храм. Вокруг – колонны юношей в доспехах, с мечами, лица разрисованы краской. Это артисты, так семьсот лет назад выглядели воины Чан Хынг Дао.

Люди держат флаги и транспаранты, картонные фонари, на которых золотистой краской сверкают серп и молот. Взрываются хлопушки, играет музыка. В руках ребятишек пляшут игрушечные драконы с маленькой головкой и грандиозными туловищами, во Вьетнаме они считаются защитниками человека, наделены добродетелью.

Пожалуй, самый красочный момент торжества – фейерверк. Впервые «дерево фейерверков» – по-вьетнамски «кэй фаохоа» – вспыхнуло в 1288 году в честь одной из побед Чан Хынг Дао, и с тех пор это непременная принадлежность многих праздников.

«Кэй фаохоа» поджигают у самого основания, и дерево озаряет все вокруг мириадами огней.

Продают книги о Чан Хынг Дао. А по радио цитируют слова, которые он сказал королю. Когда государь спросил, что делать, если на страну нападут, полководец ответил: «Враг воюет числом, наше же искусство состоит в том, чтобы малым одолеть великое… Важно, чтобы армия была единой и дружной, жила одними помыслами. Надо беречь силы народа, чтобы иметь крепкие корни, которые прочно удерживают дерево».

Уехать из Ванкиепа оказалось непросто: хотя было уже шесть вечера, поток народа не иссякал, и наша машина с трудом двигалась вперед. Позже я прочитал, что торжества продолжались четыре дня, в них участвовало почти два миллиона человек…

Покинув Ванкиеп, отправляемся дальше на север. И вот уже вьетнамокитайская граница. В феврале 1979 года здесь шли бои, и я не узнаю Лангшон, веселый зеленый город, в который приезжал раньше. Тут был кинотеатр, в нем шел наш фильм «Блокада». Теперь груда кирпичей. А где библиотека, в которой хранилось почти сто тысяч книг? Поднимаю с земли обгоревшую обложку, на ней по-вьетнамски написано: «Карл Маркс. Капитал».

Нет больше в Лангшоне больницы, нет детского сада, нет сотен жилых домов. Словно черный флаг траура – классная доска над руинами школы.

Однако в Лангшоне я не только видел развалины. Люди восстанавливали город. Ремонтировали мосты, чинили электропроводку, сеяли рис на очищенных от мин полях. Возобновилось регулярное движение поездов между Ханоем и Лангшоном (кстати, это была первая во Вьетнаме железная дорога, она открылась в 1902 году), наладили телефонную и телеграфную связь.

С гордостью рассказывали жители о своем крае. О том, что тут низвергается один из крупнейших в стране водопадов – Банзыок и растут самые лучшие персики (персиковые деревья пользуются у вьетнамцев особым уважением, они – символ радости и счастья, на Новый год ими, подобно нашим елкам, украшен каждый дом); что в провинции родилось народное ремесло – изготовление изделий из парчи тхокам, которое теперь известно повсюду (на ярмарке в Лейпциге тхокам была удостоена специального приза); что в окрестностях Лангшона обнаружили скелет древнего антропоида, обитавшего 500 тысяч лет тому назад.

Юные жители Хайфона

До сорок пятого года люди здесь находились где-то на уровне средневековья. Среди народности ханхоа не было ни одного (!) грамотного. Пытаясь погасить впервые увиденную электрическую лампочку, принимались дуть на нее. А теперь нигде во Вьетнаме на душу населения не приходится столько электроэнергии, как в Лангшоне!

На обратном пути мы побывали в пещере Пак Бо. Перейдя по скользким камням через бурный поток с прозрачной, переливающейся в лучах солнца водой и взобравшись по крутому склону, оказались в гроте. В вечном молчании застыли серо-зеленые сталактиты, и звук случайно сорвавшегося из-под ноги камня походил на раскат грома. В Пак Бо в начале сорок первого года жил Хо Ши Мин, известный тогда под именем Нгуен-Патриот. Тут рождались революционные идеи, выходила газета подпольщиков «Независимый Вьетнам». Деревянный чемодан да кастрюля, в которой варят рис, – вот и все вещи Нгуена-Патриота.

«Наш Разлив», – говорят вьетнамцы о пещере. Видимо, подобные ассоциации возникали и у будущего президента ДРВ, он назвал поток ручьем Ленина, а гору именем Карла Маркса.

В мае сорок первого года в бамбуковой хижине на сваях возле Пак Бо прошел пленум ЦК компартии. На нем решили создать Лигу независимости Вьетнама. Она боролась против японцев и французов.

Пак Бо – святое для вьетнамцев место. Каждый из них воспринимает как призыв к действию слова Хо Ши Мина: «После войны мы отстроим свою жизнь в десять раз прекраснее».

Их жизнь-подвиг

Мало найдется стран с такой нелегкой судьбой, как у Вьетнама. Вся его история – история кровопролитных сражений. Войны – за правое дело, за свободу, но тем не менее войны! – следовали одна за другой: против китайцев, татаро-монголов, японцев, французов, американцев.

Передо мной – седой старик с бородой клинышком. Он единственный уцелел ночью 1972 года, когда американские бомбардировщики сровняли с землей ханойскую улицу Кхамтхиен.

– Вечером 26 декабря, – рассказывает Хоан Ван Дунг, – раздался сигнал тревоги. Но до бомбоубежища мы добежать не успели, тем более что среди нас были лишь старики, женщины да дети – молодые воевали. И когда падали бомбы, мы пели песни, чтобы было не так страшно. К утру я пел один, жители нашего квартала погибли.

Это был густонаселенный район. Бомбардировки превратили его в сплошную мертвую полосу.

Ныне на Кхамтхиен – Мемориал павшим. В центре скульптура: мать держит на руках убитого ребенка. На постаменте высечено золотыми буквами: «Воскресим в памяти эту трагедию». Возле скульптуры цветы, венки из разных стран.

Хоан Ван Дунг работает на Мемориале. Он провел меня по комплексу. На фотографиях – развалины зданий, погибшие люди.

Мы вышли на улицу. Она заново отстроена. Если не знать о том, что здесь произошло, подумаешь: улица как улица. Но во Вьетнаме даже за тем, что выглядит совсем буднично, часто скрываются героические подвиги.

К примеру, местечко Хам Лонг почти никому не известно. А бомбили его сильнее, чем Дрезден: каждый день четыре года подряд американцы сбрасывали тонны смертоносного груза на Хам Лонг. Казалось, там не должно остаться ничего живого. Да, скот уничтожили, деревья и траву тоже. Но не людей. Люди остались. И каждый день, четыре года подряд, они стреляли из орудий по американским самолетам. Стреляли и сбивали…

Кхамтхиен – древняя улица. Тут когда-то жили астрономы-звездочеты, отсюда и название (в переводе «Кхамтхиен» означает «Следи за небом»).

– Сейчас это название получило второй смысл, – замечает Дунг, – Мы внимательно следим за небом, чтобы оно было чистым, чтобы на нем никогда больше не появился враг.

Чтобы было чистое небо… Этого добивается и вьетнамская литература. Ее любят все. Как и у нас, с прилавков магазинов и с библиотечных полок стремительно исчезает хорошая книга. Гостя Ханоя непременно везут под своды высоких баньянов в возведенный десять веков назад храм литературы, на монолитных стелах которого начертаны иероглифами имена победителей литературных конкурсов далекого прошлого.

Я познакомился с лучшими вьетнамскими писателями.

С Нгуен Динь Тхи мы встречались и в Москве, и в Ханое; он успевал руководить вьетнамским Союзом писателей, выпускать книги, которые становились событием, участвовать в международных конференциях!..

В восемнадцать лет Нгуен Динь Тхи – член подпольной революционной организации. Дважды его арестовывали, бросали в тюрьму. Когда в сорок пятом началась война против французов, он вступил в Народную армию, стал политруком в «столичном полку», состоявшем из жителей Ханоя.

Новая война – против американцев, и Нгуен Динь Тхи снова на передовой, в авиационном полку «Красная звезда». Вместе с летчиками поднимался в воздух, делил с ними все трудности военной жизни. А затем написал документальную повесть «Линия фронта прочерчивает небо».

На самых опасных участках фронта были и Нгуен Туан – как корреспондент газеты (слава пришла к нему еще в 30-е годы: он – автор романов, а также переводов, открывших Вьетнаму Н. Гоголя, Л. Толстого, А. Чехова, И. Ильфа и Е. Петрова), и Нгуен Ван Бонг. Роман Бонга «Буйвол» переведен на русский язык. Но вряд ли советским читателям известно, что Бонг писал свои произведения при свете костра в джунглях Южного Вьетнама. Уроженец -юга, он не раз пробирался в тыл противника и сражался в партизанских отрядах. Бывал и в Кампучии.

Вместе с первыми бойцами-освободителями писатель вступил в Сайгон. Танк взломал чугунные ворота президентского дворца, и патриоты поднялись в Белый зал. Там в глубоких креслах восседали члены марионеточного правительства.

«Мы с утра с нетерпением ждем вас, господа, чтобы приступить к передаче власти», – торжественно произнес «президент» Минь. А в ответ услышал: «Власть уже перешла к революции. Нельзя передать то, чего нет».

С улыбкой рассказывая об этом, Бонг добавляет:

– На столе я заметил меню: вареная печень в женьшеневом бульоне, крабы с вермишелью, осетрина на вертеле. Но этот ужин «президент» не съел. Он получил наш обычный солдатский паек – рис и консервы.

О многом говорили мы с Нгуен Ван Бонгом, Нгуен Туаном, Нгуен Динь Тхи. Но прежде всего о литературе. Сколько веков вьетнамские писатели и поэты поднимали своим словом народ на подвиги! И ныне появляются все новые книги о сопротивлении интервентам.

Во Вьетнаме маски не хуже ланкийских

И все-таки главная тема – мирное строительство. Ей посвящают свои книги литераторы и Севера и Юга. Впрочем, на Юге есть особые проблемы.

– В Сайгоне, – рассказал мне председатель объединенного Союза писателей и артистов Южного Вьетнама Вьен Фыонг, – процветала литературная школа, которая призывала «забыться в объятиях любви и вина». Многие представители этой школы не поняли революции и уехали. Кое-кто остался, но до сих пор держится в тени. Мы стремимся привлечь на нашу сторону всех честных деятелей культуры, писателей, помочь им обрести веру в себя и в наш строй.

Будто угадав мои мысли, Фыонг замечает:

– У вас после революции было примерно то же самое. Вообще ваш опыт чрезвычайно важен для Вьетнама. И в сердце каждого вьетнамца – Ленин, Октябрь, Советский Союз.

Об этом же сказал поэт То Хыу в стихотворении «С Лениным»:

 
Вот Ленин!
Живет среди нас
И зовет за собою,
Ну как не гордиться нам,
Ленинцам, этой судьбою!
Он солнцем сияет.
Он море колышет волнами,
Плывем мы сквозь бурю,
И Ленин, как истина, с нами.
 

Добрые слова о нашей стране я слышал во Вьетнаме повсюду, подчас неожиданно.

Сев однажды в Хошимине в ламбретту (юркий, очень подвижный микроавтобус на трех колесах), я убедился: права, тысячу раз права польская журналистка Моника Варненска, – чтобы ездить на ламбретте среди неиссякаемого потока транспорта и снующих пешеходов, «нужно быть не просто отличным шофером, но чемпионом по эквилибристике» и к тому же иметь стальные нервы!

Поскольку последних у меня не было, я невольно хватался за спинку кресла, нажимал ногой на несуществующий тормоз.

– Старайтесь не думать о дороге.

Это сказала по-русски женщина, сидящая рядом. Мы разговорились, и я узнал ее историю.

Киен родилась на юге Вьетнама. В 14 лет стала партизанкой. В шестьдесят восьмом году ее схватили. Заковали в кандалы, бросили в одиночку. Девушка не скрывала, за что она борется. И однажды написала на стене камеры «Л» и «С» – заглавные буквы слов «Лиен Со» – «Советский Союз». Тюремщики замазывали буквы краской, стирали, но Киен снова и снова вырезала их осколком кружки, выбивала кандалами.

Месяц за месяцем продолжалась борьба. Тело Киен в коричневых пятнах – следах от ожогов сигаретами. Палачи вырезали на ее спине и правой руке «Л» и «С».

Девушку увезли в лазарет. Она лежала там в полузабытьи. Вдруг открылась дверь. Трое солдат подняли Киен и вынесли из комнаты. Она решила: сейчас казнят. Но оказалось, что это переодетые партизаны.