Текст книги "Дженнак неуязвимый"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Последние дни весны, лагерь изломщиков и город Удей-Ула. Столица Асатла Чилат-Дженьел, Океан-без-Имени вблизи границы льдов, Эммелитовый Двор близ Росквы, Хапай и Росква, столица Россайнела.

Все люди приходят в мир одинаково, появляясь из материнской утробы, но покидают его по-разному. Кто-то умирает от старости или болезней, кто-то гибнет на поле битвы или по другой причине, связанной с землетрясением или пожаром, крушением корабля или бурей, разыгравшейся на суше. В подобных обстоятельствах тело умершего обычно возлагают на костер, поют над ним Прощальные Гимны, и он обращается в прах на виду у друзей и родичей, и нет в его кончине ни тайны, ни загадки. Все зрят: вот покойник, и вот начался его путь в Чак Моолъ, и пойдет он туда тем путем, какой заслужил, дорогой страданий или по мосту из радуги.

Но есть другие случаи, те, когда человек исчез, а тела его нет, и куда он делся, доподлинно не известно. Не было ни битвы, ни кораблекрушения, ни иного бедствия, объясняющего смерть, и остается думать, что пропавший ушел куда-то по доброй воле, скрылся от всех, и что с ним сделалось никому не ведомо. Такое бывает с простыми людьми, о коих погорюют и забудут, и не станут их искать годами и размышлять об их пропаже. Но если исчезнувший велик, если он владыка над людьми и землями, то об этом случае будут помнить, будут пускаться в розыски по его следам и думать о причинах, что увели его из мира. Это понятно; ведь великий человек, в отличие от тьмы безвестных, принадлежит истории. Среди таких загадочных пропаж две особо возбуждают любопытство, и связаны они с людьми поистине великими, Че Чантаром, владыкой Арсоланы, и Дженнаком, покорителем Ри– канны и ее сахемом. Первый из них пропал в 1580 году от Пришествия, второй – в 1695, и в обоих случаях ни тел их не нашли, ни одежды, ни каких-то свидетельств их гибели. Про тара Дженнака известно, что видели его в последний раз в иберском городе Сериди, где он проводил на костер владыку Джемина, а затем исчез, оставив краткое послание. И говорилось в том письме, что тар Дженнак уходит в область Вечных Льдов и будет дожидаться смерти в ледяных пещерах, ибо нет нужды в его присутствии. Но не сказал сахем, куда он удалится, на север или юг, а ведь Льды есть в обоих этих направлениях, и земли, покрытые Вечными Льдами, очень обширны. Так ли, иначе, но его исчезновение породило легенду, будто великий сахем не умер, а спит где-то во Льдах и восстанет к жизни в день, когда будет нужен людям и миру.

Что же до сагамора Че Чантара, то он... Ангир Одиссарец «Трактат о загадочных исчезновениях», Хайан, Храм Записей, 1841 год от Пришествия Оримби Мооль.

Святилище было не похоже на эйпонские храмы – во-первых, срублено из дерева, а во-вторых, видом напоминало большой длинный сарай или огромный ящик. У дальней стены – статуи богов, тоже деревянные, перед ними, на особой полке, горящий светильник и том Пятикнижия. Пол из оструганных досок, в стенах прорезаны восемь окон, посередине – столы и лавки, у двери – корзина для пожертвований, сейчас пустая. Помещение выглядело просторным; Дженнак прикинул, что тут поместилось бы сотен пять, а то и шесть народа.

– Мы бы город лихо взяли, – бормотал Берлага Тэб, разворачивая карту. – Пара дней вся недолга! Метателей у нас как грязи, и старых, и новых, что раздобыли на острове... Притащить их к городской окраине и жахнуть, только дым бы пошел... Да как жахнешь! Старики там и женки с детишками! Много наших, много, своих поубиваем, а это не гоже... Жахнешь, и кровища будет лужами! А ежели биться за каждый двор, сотни людей покладем... Такие вот потери!

Четыре атамановых приспешника согласно закивали. Был здесь позавчерашний знакомец Тяженя по кличке Меченый, старый Обух, ветеран бихарских войн, еще один изломщик по имени Серета и средних лет дейхол Амус Еловая Лапа. Все – предводители отрядов, лесные бойцы, призванные атаманом на совет. А совещались о том, как взять Удей-Упу, но чтоб без кровищи лужами и без больших потерь.

   – В пирамидах они засели, волчье племя, – молвил Тяженя Бочар, – в пирамидах и в башнях. А башни те промеж жилых дворов как ягоды в пироге... Ковырнешь, так вместе с мякишем!

   – Да и город нельзя разбивать, – поддержал его Серета. – Там не токмо людишки, там мастеровитость всякая, инструмент куют, одежку делают и посуду, муку мелют и громовой порошок, и дорога опять же там, и столбы с проводами... Разобьем, а толку что? Где у нас другие города? Нету!

   – Есть, но переться до них долго, – заметил Обух. – И пока те города не наши, враг заморский в них сидит. А этот – наш! Пращуры строили! Хоть под надзором аситским, а наши деды старались! И дорога костьми их устлана! Потому надо забрать и самим владеть.

Амус ничего не сказал, только вздохнул и помог атаману расправить карту, прижав ее парой глиняных кружек. Карта была самодельная, подробный план западного берега Байхола с городом, воздвигнутым двести с лишним лет назад. За годы отсутствия Дженнака Удей-Ула сильно разрослась и появились в ней признаки цивилизации, немыслимые прежде в этих глухих краях. Теперь через город проходили линии одноколесника и эммелосвязи, были отстроены гостевой и торговый дворы, храм Истока (так по-местному звался Одисс), школа, казармы и добрая сотня мастерских. И пирамида была уже не одна, а целых три, как в Шанхо.

Берлага ткнул в озерный берег пальцем, в то место, где стояли пирамиды.

– Вот где старшина их сидит! Сахем их поганый и воинов больше тысячи! Да в башнях еще сотен шесть! Взять бы их на ножи по-тихому, без урону... Еще ведь другие придут, заявятся с моря, и нам с ними биться! Силу надо сохранить... – Атаман помолчал, чтобы придать словам веса, и спросил прямо: – Ну, что молвишь, друг Жакар?

Дженнак усмехнулся. Каким-то чутьем или инстинктом правнук распознал в нем опытного военачальника, накома накомов, вождя-ягуара, украшенного перьями. Разубеждать Берлагу было бесполезно, проще уж помочь – тем более, что выхода другого не имелось. Как утверждали изломщики, воздухолет с запасом газа для наполнения оболочки где-нибудь нашелся бы, и значит, Дженнак и Чени могли улететь в Россайнел, а не тащиться туда долгие дни. Но воздухолеты, как известно, в лесу не растут, а лежат в хранилище, которое тоже не прячется под лесными холмами. Так что хочешь – не хочешь, а город нужно взять. Тут мысли предка и потомка совпадали. Атаман уставился на него, ожидая ответа, но Дженнак не спешил.

   – Я так понял, что город окружен с воды и с суши? Сколько там ваших людей и где они стоят? Покажи! – Он хлопнул ладонью по карте.

   – Здесь. – Берлага очертил полукруг вдоль западной границы города. – Хоронятся в каменоломной яме и в лесу, и людей там восемнадцать сотен пеших и триста конных. Столько же подойдет из лагеря и с прочих мест. На озере – шесть больших баркасов, а в них метатели. Причалы сладили здесь и здесь... Ну, с воды стеречь особо нечего, раз крепость на Удей-Снри разбили. Чего им в воду лезть? Да и скала там непроходимая...

Дженнак промолчал, хотя и мог бы возразить, что неприступных скал не бывает. Случилось норелгам прижать его отряд в горах, было их по восемь на каждого бойца Дженнака, и перекрыли они путь с вершины каменной стеной. Так что с одной стороны враги за укреплением, с другой – пропасть в сорок длин копья, а воды и припасов – на двое суток. Ничего, сбросили канаты, спустились с горы, ночью обошли противника, дали залп, потом другой, а уцелевших приняли на копья... Дженнак любил воевать в гористой местности, обещавшей много неожиданного для врага.

– Тут еще наши, сотня Дубка, – Обух показал на карте. – Дорогу стерегут. И столбы с проводами повалили.

Этот отряд находился у ответвления Тракта Вечерней Зари, идущего к городу. Раз столбы повалены, то связи у защитников тоже нет, отметил Дженнак. Надо торопиться! Отсутствие связи с Удей-Улой обеспокоит Невару и накомов в Шанхо, и те отправят подкрепления... Дожидаться их явно не стоило.

   – Сколько людей поднимут баркасы? – спросил он. – И какие на них метатели?

   – Людей возьмут пару сотен, ежели потесниться, – отозвался Серета.

   – А метатели из новых, – добавил Тяженя. – Бьют знатно, далеко, но шар с перенаром бросают легкий, вот такой. – Он продемонстрировал кулак. – Пирамиду им не своротить!

И не надо, подумал Дженнак, кивая. Все аситские цитадели от Шанхо до Росквы строились по единому плану, разработанному в древности зодчими Коатля. Выбиралось высокое место на горе или холме и обязательно вблизи каменоломни; там возводили пирамиду, служившую опорным пунктом, казармой и хранилищем припасов. В некотором отдалении, обычно в тысяче локтей, ставили башни по периметру будущего поселения, а когда это пространство заполнялось домами, приходило время строить новое оборонительное кольцо, в котором башен было вчетверо больше, чем в старом. Одновременно с этим строились пирамиды – в крупном городе не меньше трех, соединенных стенами и служивших уже не опорным пунктом, а внутренней крепостью. Так и росло поселение, переслоенное рядами башен, в которых находился гарнизон, с центральным замком, местом пребывания сахема, его чиновников и основного контингента войск.

Дженнак помнил, что пирамиды Удей-Улы стоят на выступающих утесах озерного берега, который обрывается отвесно в воду. Со стороны суши местность понижалась, скалистый полуостров был плотно застроен и, судя по карте, его перегораживали две цепочки башен, а третья, внешняя и самая длинная, шла широким полукольцом внизу, по городской окраине. Для этих краев город был велик, и обитало в нем тридцать тысяч жителей, гораздо больше, чем в прошлом. Столетие назад, когда Тэб-тенгри покинул Сайберн и превратился в нефатца Та-Кема, пирамида в Удей-Уле была одна, домов – сотни две, и лишь четыре башни охраняли полуостров. Крохотное поселение! Он возил сюда мед и меха, меняя их на горшки, платья для Заренки и стальные капканы. Торг был жалкий – в основном приходили дейхолы за бусами и зеркалами.

   – Метатели, что на баркасах, громко стреляют? – спросил Дженнак.

У Тяжени отвисла челюсть, Обух вцепился в бороду, а Серета изобразил лицом недоумение. Что до атамана, у того внутри екнуло – то ли от удивления, то ли от злости. Так что ответил Дженнаку Амус Еловая Лапа:

   – Очень бах-бабах, хозяин, очень, очень. Вместе прямо гром! Ревет как Тутукани с неба!

Тутукани у дейхолов считался духом грозы, его сильно побаивались, и потому Дженнак остался доволен. Разгладил ладонью карту и объяснил:

   – На скалу полезем. Ты, Берлага, дашь мне двести воинов, самых ловких и умелых. Я их поведу. Ночью заберемся наверх, вырежем аситов и крепость возьмем. Тогда поговоришь с теми, что в башнях. Или миром сдадутся, или...

   – ... кровушку пустим! – Тяженя радостно осклабился.

   – Заткни едало, Меченый! – рявкнул атаман и повернулся к Дженнаку. – Слушай, друг, так не годится. Ты тех скал не видел, а как увидишь, так в кустах присядешь. Камень голый, и высотою в пять матерых сосен! Ни щели, ни трещины! Упадешь, кости вон, зад напополам!

Дженнак ощупал седалище.

   – Вроде целое... А я ведь с воздухолета падал!

   – Так ты, Жакар, колдун. Ты, может, и залезешь на скалу, куда никакой ловкач не подымется!

   – Подымется, – возразил Дженнак. – Я объясню, как это сделать. Пусть мастера твои откуют стальные крючья с острыми наконечниками. Загоним их в камень, пропустим веревки и залезем. А в остальном Керун поможет!

Керуном у россайнов звали Коатля, и он считался покровителем воинов. Но здесь его изображали не с секирой, а с огромным мечом.

   – Шума много, если бить в камень крюки, – молвил старый Обух. – Всполошатся, сучьи потроха!

   – А баркасы с метателями для чего? Вечером вывести их напротив скалы и пусть стреляют. Пусть всю ночь стреляют, и побольше грохота! С суши тоже начнем стрелять, но с недолетом, чтобы в жилье не попало. Аситы будут ждать ночного штурма, а мы забьем крюки и сделаем передышку на день-другой. Враг успокоится, тут на скалу и полезем.

Изломщики стали переглядываться, хмыкать, чесать в бородах, дергать усы, потом загомонили разом:

   – Хитро!

   – Пальбу устроим, а они подумают – пугаем!

   – А чего посылать две сотни мужиков? Можно и больше! Баркасов не хватит, на лодках подвезем!

   – И то! Аситов, считай, тысяча, так наших хоть вполовину...

   – Справятся! Наши посвирепее будут!

   – А кого из старшины с Жакаром пошлем? Кого, атаман?

   – Сами выбирайте. Дело опасное, не хочу неволить.

Обух грохнул кулаком по столу.

   – Я готов! Со всей охотой!

   – И на утес полезешь? – сказал атаман. – Не навоевался в пустыне, старичина?

   – Полезу! Тут не война с бихарами, тут я знаю, за что свара идет!

   – Ну посмотрим, где людей расставить...

Изломщики склонились над картой, сдвинув головы, сопя и подметая бородами стол. Ягуары, подумал Дженнак, но тут же исправился: не ягуары, тигры. Ягуаров здесь не было, никаких ягуаров, кроме аситского воинства в Удей-Уле. Но ягуар, даже самый крупный, тигру не соперник.

Он поднял взгляд к статуям Шестерых, всмотрелся в лик Арсолана и увидел, что тот словно бы усмехается. Свет и тени играл и на деревянной фигурке, скользили по ее лицу, и Дженнаку почудилось, что солнечный бог похож на сагамора Че Чантара. Окажись здесь Чантар, он был бы доволен, мелькнула мысль. Все шло по его плану.

* * *

Че Куат, пресветлый сагамор Арсоланы, был зван к аситскому владыке для доверительной беседы. Два других властителя не удостоились подобной чести, и ареоланец решил, что Шират будет склонять его к тайному союзу против Одиссара. Страна Че Куата, единственная среди всех держав Эйпонны, имела выход к Западному и Восточному океанам. Их соединял пролив Теель-Кусам, рассекавший Перешеек, а около пролива находился город Лимучати и мощные укрепления с сильным гарнизоном. Через пролив еще в древности был переброшен огромный мост, от которого шла дорога в Сагры Перешейка, и вся эта акватория простреливалась из дальнобойных метателей. Из данного факта вытекало, что Одиссар, союзник Арсоланы, мог перебросить флотилии на запад и ударить по Чилат-Дженьелу и другим прибрежным поселениям, превратив их в пыль вместе с военными гаванями, складами и верфями. Верным являлось и обратное: склонись Арсолана на сторону аситов, их броненосцы могли бы пройти к берегам Одиссара, стереть с лица земли Хайан, а затем и все торговые города, Седанг, Накаму, Хиду, Фанфлу, Тани-шу и остальные. Так что у Ширата Двенадцатого были причины для обещаний, уговоров и соблазнительных слов. Но, к удивлению арсоланца, речь пошла о другом.

Аситский владыка принял его не во дворце, а в павильоне в самой дальней части парка, окруженным стеной ядовитых кактусов тоаче. Под этой изгородью шел подземный ход, который стерегли свирепые степные воины из личной охраны Ширата Павильон возвели на скале, и строение нависало над океанскими волнами, ревевшими внизу точно голодные ягуары. Внутренний хоган был убран с роскошью: яркие шелковые завесы среди нефритовых колонн, на полу – огромный ковер из перьев кецаля, подушки, обтянутые шкурками черных обезьянок из Рениги, золотые светильники и низкий круглый столик из драгоценной древесины. Угощение сервировали на арсоланский манер: напиток из листьев коки и горных трав, тыква с медом, тертый кокосовый орех и трубочки из слоеного теста. Девушки, подававшие блюда, были одеты в белое как арсоланки, хоть и не отличались их изяществом. Травы заварили без особого искусства, напиток не взбили веничком, трубочки перепекли, тыкву пересластили, и одутловатое лицо Шнрата тоже не украшало трапезу. Но с этим пришлось смириться. Все же Шират как мог продемонстрировал гостю уважение.

   – Мир полон несправедливости, – молвил аситский владыка, с видимым отвращением ковыряя приторную тыкву. – И самое несправедливое – время. Его всегда не хватает. Время как снег с горных вершин: схватишь его, сожмешь в кулаке, а там – вода, и вот она утекла меж пальцев...

Гость вежливо кивнул. Ему стукнуло девяносто, но выглядел он намного моложе Ширата и собирался прожить еще лет восемьдесят – семья светлорожденных Арсоланы отличалась редким долголетием. Че Куат тоже мог уподобить время воде, но для него она текла гораздо медленнее, чем для повелителя Асатла.

   – Мой Дом силен, моя страна обширна, – продолжал аситский владыка. – Когда здесь, в Чилат-Дженьеле, восходит солнце, в Россайнеле еще ночь. Мне принадлежит вся Азайя... будет принадлежать, когда мы захватим Хинг и Бихару. Тысяча племен, сто народов живут на этих землях! Понятно, есть среди них недовольные... Но я справлюсь с этими проклятыми Мей– тассой! Я справлюсь! Если верно то, в чем вы клялись, если Джеданна и ты не подстрекаете мятежников, значит, в самом Асатле завелась измена. Я вырву ее с корнями, я переломлю предателям хребет! Недаром сказано: владыка дунет в Чилат– Дженьеле, в Роскве случится буря! И случится! Только бы хватило времени!

   – Ты еще молод, – политично заметил Че Куат. – Тебе сорок восемь... Разве это возраст?

   – Я не молод и не стар. Надеюсь, у меня еще есть лет двадцать или двадцать пять... Но не мятежники меня тревожат, родич. Гнетут другие заботы.

«Пальма проросла во льдах! Он назвал меня родичем!» – подумал Че Куат, а вслух сказал:

   – Другие заботы? Какие же?

   – Заботы о достойном наследнике.

   – У тебя есть наследник, молодой Шират, и ему ничего не угрожает. Поединки совершеннолетия давно уже стали воспоминанием.

Отодвинув блюдо с тыквой, Шират посмотрел на девушек-прислужниц. Те мгновенно исчезли.

   – Чтобы править такой огромной державой, нужно сделаться владыкой времени. Таким, как ты, как Джеданна и этот наглец из Сеннама. Надо вернуть потерянный дар.

   – Но это невозможно, – сказал Че Куат в крайнем удивлении. – Твой предок выбрал власть, пожертвовав долголетием... Время вспять не повернешь!

   – Есть способ, – возразил повелитель аситов. – Во всяком случае, так говорят мои целители, а лучших нет во всей Эйпонне. Ты ведь знаком с историей нашего рода? – Арсоланец кивнул. – Тогда ты знаешь, что случилось.

Об этом знали во всех Великих Очагах, в Сеннаме, Одиссаре и Арсолане. Двести восемьдесят два года тому назад умер старый Ко’ко’ната, тасситский сагамор, но циновка власти досталась не его потомку чистой крови, а Одо’ате, сыну женщины, что грела когда-то постель старика. Этот полукровка был коварен и хитер, утверждал, что мать его – покойная супруга сагамора, что он наследует по праву младшего^[1], а не веривших в такие сказки привязывали к быкам и разрывали на части. Тех светлорожденных, до кого удалось дотянуться, Одо’ата со временем перебил, но природу не обманешь – старился он гораздо быстрее, чем потомки богов. Циновка под ним заколыхалась, ибо нашлись претенденты на власть, род Оро и другие семьи из боковых ветвей – все же Дом Мейтассы оказался слишком многолюден, и истребить всех под корень Одо'ата не сумел. В те годы был его Очаг в союзе с атлийцами, и к их сагамору, Ах-Ширату Третьему, обратился идо ата за поддержкой, предложив ему в cynpyi и свою дочь Муар. Ах-Шират девушку взял, но при условии, что после смерти Одо’аты Мейгасса объединится с Коатлем и править новым Домом будут его потомки от Муар, пусть не с чистой кровью, зато с половиной тасситской. Это и произошло. Начиная с Ширата Четвертого, сына Муар, аситские владыки уже не являлись светлорожденными, старились как любой их подданный и жили все меньше и меньше. Ибо сказано в Книге Тайн, на Листах Арсолана: каков срок человеческой жизни? Тридцать лет, и еще тридцать и, быть может, еще десять...

Светлая кровь в сагаморах Асатла иссякала с каждым поколением. Очаг Тайонела вскоре пал в Северной войне, а Очаги Арсолана, Одисса и Сеннама с Асатлом не роднились – кто же отдаст сестру или дочь человеку, который в шестьдесят – старик, а в семьдесят – покойник?.. И потому в Ширате Двенадцатом светлой крови была капля – или, возможно, две.

   – Жаль, что вы потеряли дар богов, – произнес Че Куат, ибо не мог сказать ничего другого. – Вдвойне жаль, так как вы в том не повинны. Предок вашего рода выбрал за вас.

Аситский сагамор скривился.

   – Я не нуждаюсь в твоей жалости! Лучше послушай, что говорят целители. – Он придвинулся к Че Куату и зашептал с лихорадочным блеском в глазах: – Времена изменились, родич, времена изменились, и целители знают теперь больше о всяких недугах, о человеческом теле и потомстве, зачатом мужчиной и рожденном женщиной. Будь у меня супруга светлой крови, ее сын стал бы наполовину потомком богов... больше чем наполовину – ведь во мне тоже есть кровь Шестерых... И если найдется для сына достойная жена, то их ребенок и наследник будет светлорожденным на три четверти... Понимаешь, к чему я веду? Пять поколений, какая-то сотня лет, и наша кровь очистится... Мы станем опять такими, как прежде, до Одо’аты и Муар... станем настоящими светлорожденными и будем жить полтора века!

Попугай и в пышных перьях останется попугаем, подумал Че Куат, слушая аситского владыку с непроницаемым лицом. Возможно, целители были правы, возможно, льстили Ширату ложными надеждами, но так или иначе план их казался очень далеким от реальности. Какой Очаг согласится снова и снова давать Асатлу светлорожденных дочерей?.. Не Одиссар и не Сеннам – и точно, не Арсолана! В этом Че Куат был абсолютно уверен.

   – Хорошая мысль, – пробормотал он в смущении. – Я слышал, что среди аситов есть потомки Коатля и Мейтассы, но они скрываются, боясь... хмм... твоей немилости. Тебе придется их разыскать и осчастливить. Наверняка у них есть подходящая девица.

Шират пренебрежительно повел рукой.

   – Зачем мне это отродье каймана? Столько лет прошло! Как я могу быть уверен, что их девушки – светлорожденные? А вот у тебя есть дочь Айчени. Говорят, красавица! Ее видели мои посланцы в Инкале... пытались повидать в Цолане, где она училась, но не смогли. А я хотел бы на нее взглянуть!

Арсоланский сагамор содрогнулся. Даже мысль о том, чтобы отдать Айчени этому койоту, была нестерпимой! К счастью, он не имел такой возможности.

   – Если были в Цолане твои посланники, то ты, должно быть, знаешь, что дочь моя исчезла. – Лицо Че Куата омрачилось непритворным горем. – Исчезла, погрузив в печаль меня, своих сестер и братьев и мою супругу!

Про сестер Айчени он не опасался говорить: все были при мужьях, две в Одиссаре, одна в Сеннаме. Что до младшей дочери, то о ней он не так уж печалился, как хотел показать. Конечно, Чени пропала самым загадочным образом, но ее не убили, не украли кейтабцы, не продали в Хинг, Бихару или другое ужасное место. Судя по изредка приходившим письмам, она жила с любимым человеком в полном благополучии. И ее избранник наверняка имел крепкую волю и твердый нрав – сладить с сумасбродкой Чени было непросто. Достойный человек! Пусть даже не светлорожденный!

   – Пропала... вот как... – протянул повелитель Асатла. – Ходили такие слухи, но очень, очень смутные, ведь эта история – не к чести Храма Вещих Камней и цоланского правителя. Розыски были?

   – Были. Мы искали ее, но не смогли найти... Я не знаю, где она!

   – Не знаешь, где... Выходит, мне известно больше – ведь и я ее искал! Так, на всякий случай... вдруг слухи оправдаются... Не сам, разумеется, искали мои доверенные люди. В Верхней Эйпонне ее точно нет, и в Нижней тоже... нет в Нефати и вряд ли она попала в Лизир... Возможно, погибла? Но если жива и находится где-то в Азайе или Риканне, мои лазутчики ее отыщут. И что тогда, родич? Ты ведь любишь свою потерянную дочь? И если я ее найду и возвращу в родимый хоган, ты ведь отдашь ее мне с радостью?

   – Отдам, – согласился Че Куат. – Если найдешь.

   – Видят боги, я постараюсь. – Аситский владыка неприятно усмехнулся. – Ее привезут в Инкалу, и я пришлю за ней четыре корабля. Такие же броненосцы, как ты видел в гавани.

   – К чему такая поспешность, – произнес Че Куат и нехотя выдавил: -... родич?

   – Я вынужден спешить. Мне сорок восемь лет, и я проживу еще столько, сколько нужно, чтобы мой сын и наследник вошел в возрастзрелости. Говоря иначе, чтобы его не сожрали, когда я лягу на погребальный костер... Но надо торопиться!

Возвращаясь во дворец Совета Сагаморов, Че Куат размышлял о том, что, вероятно, у возлюбленного Чени будут большие хлопоты. Но интуиция подсказывала ему, что это не простой человек, не из тех людей, у кого с легкостью отнимешь женщину. Даже если отнимает сам владыка Асатла.

Шират Двенадцатый тоже покинул павильон и направился в сопровождении стражей к зданиям, где размещались войсковые службы, и где для владыки был предусмотрен особый покой с кабинетом и приемным залом. Добравшись туда, он написал несколько фраз, запечатал пакет и велел адьютанту-батабу отнести послание на корабль Бро Иуши. Пакет полагалось доставить в Шанхо Ро Неваре, главному Надзирающему Китаны, Сайберна и Россайнела.

Когда павильон опустел, шелковая занавеска всколыхнулась, и из-под нее выползла девушка, одна из тех, что прислуживали за столом. Оглядевшись, она сложила грязные тарелки на поднос, прошла подземным переходом и свернула к дворцовой кухне. Но потом ее видели у хогана наследника. Кажется, она несла молодому Ширату фрукты и вино.

* * *

Дженнак лез по отвесной скале, пробираясь от одного крюка к другому и таща за собой прочный канат. Искусству скалолазания он научился у горцев, обитавших на севере Атали, больших знатоков во всем, что касалось подъемов и спусков, преодоления склонов, покрытых льдом и снегом, форсирования горных рек и метания камней на головы неприятеля. Было дело, намучился Дженнак с этими парнями! Трижды поднимался в горы и трижды его отбивали – хоть без позора, но с изрядными потерями. Наконец вспомнил он байку, рассказанную когда-то Унгир-Бреном, легенду о том, как Одисс склонял к союзу и дружбе упрямое племя кентиога. Чем не одаривал их хитроумный бог! Лодками, сетями и домами, красивой посудой и прочным железом, коврами и накидками из перьев, но кентиога все упорно отвергали, предпочитая свои шалаши, жалкие передники из лыка и стрелы с каменными наконечниками. И тогда Ахау Одисс выдавил сок из сладких гроздьев, дождался, когда сок забродит и превратится в вино, и напоил тем вином вождей и старейшин кентиога. Поил их шесть дней и шесть ночей, а после этого упрямые строптивцы покорились, признали Одисса богом и вступили в союз с другими племенами. Вот об этом вспомнил Дженнак и поднялся в горы не с оружием, а с бочками доброго аталийского вина. Напоил горцев до изумления, и всего-то через пару дней признали они Дженнака великим вождем и своим благодетелем.

Были бы здесь те горцы, забрались бы на утес без крюков и веревок! – подумалось ему. Изломщики все же лесные жители и не так искусны в восхождениях на скалы. Но ничего, парни крепкие, залезут! А уж тогда... При всех отличиях горного племени и изломщиков имелось между ними сходство: выпить любили и привечали гостей от всей души, но в битве превращались в ягуаров.

Он посмотрел вниз, но ничего не увидел в темноте. Где-то под ним качали волны лодки и баркасы с сотнями людей, но ни звука оттуда не слышалось, ни лязга металла, ни скрипа сапог, ни шороха, ни вздоха. Изломщики были прирожденными воинами – наверное, лучшими в Азайе, да и в Риканне, пожалуй, тоже. Бихара предпочитали с ними не встречаться. Тасситов, храбрых и искусных всадников, номады резали в своей пустыне как овец, а с взломщиками драться опасались.

Нащупав очередной крюк, Дженнак подтянулся, упираясь в скалу ногами, встал прочно на железный стержень и закрыл глаза. Он был уже на трети пути до вершины, и снизу его не видели – самое время обратиться к своему магическому дару и немного полетать. Впрочем, летать по-настоящему, как птица, он не умел, мог лишь притормозить падение или зависнуть над землей, а при подъеме вверх мог двигаться нечеловечески быстро, увереннее и стремительнее, чем лесная белка. Но этого искусства, которым Дженнак овладел в последние десятилетия, показывать взломщикам не стоило. С чудесами надо поосторожнее, ведь люди, поглядев на них, молвят, как правнук Берлага: ты, Жакар, колдун, ты-то залезешь на скалу, а никакой ловкач за тобой не поднимется!

Тело вдруг сделалось легким, точно пушинка с грудки керравао. Теперь он подтягивался вверх, хватаясь за стержни пальцами, двигался со скоростью, недоступной скалолазам, в самом деле почти летел. Крючья удалось забить почти до основания стены, которая продолжала утес, соединяя две пирамиды. Последние крючья Дженнак вгонял сам, в темноте, два дня назад, повиснув над пропастью и орудуя увесистым молотком. Над его головой снова и снова проносились снаряды, начиненные перенаром; одни перелетали стену и взрывались во дворе, другие били в каменную кладку, и тогда на плечи Дженнака сыпались пыль и мелкие осколки. Разрушить стену снаряды не могли, но грохот производили изрядный, а заодно держали оборонявшихся в напряжении. Наконец сотни две аситов, вооруженных карабинами, открыли со стены огонь, целясь в баркасы и хлопотавших у метателей изломщиков. Накрапывал дождь, было темно, стрелки палили в ответ на огненные вспышки, и никто из защитников не мог вообразить, что на скале под ними висит человек с молотком и десятком крючьев. Дженнак успел забить их до зари и благополучно спустился к холодным байхольским водам. Затем, в Дни Паука и Камня, изломшики не проявляли активности, и враг успокоился. Все выглядело так, словно нападающие убедились в бесцельности бомбардировки с озера, что было ясно всякому, кто смыслил в военных делах. Чтобы нанести ущерб цитадели, был нужен броненосец с мощными метателями, а не полудюжина баркасов.

Добравшись до основания стены, Дженнак потянул за веревку, поднял три привязанных к ней каната и закрепил их на крюках. Канаты тут же натянулись, потом задергались – изломщики полезли на скалу. Теперь снизу доносился шорох, но едва слышный – это подошвы сапог терлись о камень и скрипела кожаная амуниция. Прислушавшись и решив, что звуки слишком слабые и на стене незаметны, Дженнак продолжил восхождение. Стена возносилась над ним примерно на тридцать локтей, но не являлась серьезным препятствием: кладка давала опору для пальцев, и его заботил не столько подъем, сколько состояние небес. Над Байхолом, скрывая луну, ходили тучи; было бы неплохо, если бы светлый лунный лик так и остался за этой завесой.

Он быстро преодолел стену, распластался на гладких каменных плитах и завертел головой, высматривая часовых. Стена соединяла нижние уступы двух массивных пирамид, стоявших над берегом; третья, обращенная к городу, находилась в четверти полета стрелы. Дженнак разглядел крепостные метатели на ее ярусах, но на ближних пирамидах их не было – аситы считали, что с озера крепость неприступна. Зато обнаружились часовые, по одному на каждой пирамиде.