Текст книги "Дженнак неуязвимый"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Ибо среди Шестерых не было богов-злодеев, и утверждали они единым голосом, что зло – лишь в природе человеческой, и надо с ним бороться добрыми деяниями, возвышаясь душой, храня свою сетанну. Не требовали Шестеро ни жертв, ни храмов, ни унижения людей пред их величием, а в песнях, которыми их почитали, были не слова, а подражание звукам природы, шелесту листьев, звону ручьев, весенней капели и птичьему щебету. Если же верующий обращался к ним на языке людей, то не было это молитвой-торговлей, молитвой-вымогательством, но лишь просьбой о совете, и обращался человек к собственной душе и совести, а боги помогали взвесить содеянное им. И никто не стоял между богами и людьми, не объявлял себя посредником и не кормился от этого; жрецы кинара хранили знания, и только.

Странная религия! – думал Дженнак. Странная по той причине, что пришла извне, и ее основатели много трудов положили, чтобы привить ее в Эйпонне. А здесь, в другой половине мира,

родились свои религии, взошли естественным путем из человеческой злобы, страха и невежества, и всходы эти – черные! Почему так? Похоже, что люди, если оставить их без помощи, не могут вообразить добрых богов, не придумав злых – а ведь это лишь отражение их собственной души, в которой бьются доброе и злое! Доброе нужно поддержать, и Шестеро это сделали – так появились Святые Книги и все вероучение кинара... Очень, очень своевременно! Но богов ли принес Оримби Мооль? Или мудрых людей, владевших мощью знания?..

Размышлял он и о том, что всякую идею можно затуманить, всякую книгу перетолковать к выгоде жадных и жестоких, и боги, очевидно, это понимали. Недаром Книга Тайн кончается словами: не извращай сказанного здесь! Но слова – это только слова... Нужны хранители устоев веры, те, кто будет на страже ее первозданной чистоты, те, кто не повернет ее к собственному благу, ибо имеет все блага, и власть, и силу, и высшую ответственность. Правители чистой крови, потомки богов – не их ли назначили в хранители? Конечно, люди есть люди, и среди светлорожденных попадались всякие – коварные змеи наподобие Фарассы, глупцы и гордецы вроде Оро’минги и стяжатели, самым известным из которых был Ах-Шират, променявший долголетие своих наследников на земли и власть. Но все же замысел Шестерых в общем и целом оправдался, думал Дженнак. Много хлопот у них было в Эйпонне, и в другое полушарие они не добрались, но это свершили их потомки – и вот кинара вытесняет прежние религии, гибнут звероподобные боги, забываются жаждавшие крови демоны, и скоро в каждом доме будут Пять Священных Книг...

Странствия в лесах располагали к этим мыслям. Лес был храмом Тайонела, а сайбернский лес – самым обширным из них, самым величественным; где еще предаваться думам о богах? Тэб-тенгри ставил ловушки, бил пушного зверя, водил на охоту мужчин, сражался с медведями и кабанами; Дженнак вспоминал и рассуждал, оценивал собственную жизнь. И с каждым днем было ему все яснее: чего-то не хватает в ней. Чего?

Он прожил с дейхолами два года и собирался уже покинуть их, но наступила весна, пришли взломщики и попросили у айрончей место на байхольском берегу. Небольшая пришла ватага – семнадцать мужчин, шесть женщин. Но среди них была Заренка.

Весной женщины брали березовый сок, и в роще за лугом она и встретилась Дженнаку – шла с тяжелыми ведрами на коромысле. Вот видение последних месяцев, подумал он, еще не заглянув в ее лицо. А когда заглянул, догадался, что в Шанхо не уйдет, а останется у Байхола на многие, многие годы.

В Месяце Молодых Листьев они сказали друг другу первые слова, в Месяце Цветов поцеловались, а в Месяце Света Тэб-тенгри явился к Прикличу, заренкиному отцу, как полагалось у россайнов. Выбирала, конечно, дочь, но отец благословлял и торговался за приданое и выкуп.

   – Отдашь мне девушку? – спросил Дженнак после приветствий и непременных возлияний.

Приклич долго чесал в бороде – а борода у него была до пояса.

Потом сказал:

   – В ватаге у меня восемь молодых парней, и все на Заренку глаз положили.

   – Не все, – молвил Дженнак. – Чет и Горшеня уже гуляют с нашими девицами.

   – Глазастый ты, – буркнул Приклич. – Ну шесть, не восемь... А все одно обидятся!

   – Как обидятся, так и утешатся, – возразил Дженнак, – у нас утешительниц много. Ты лучше подумай, что в ватаге у тебя семнадцать мужчин, а за мной – сотни три охотников. Кто из нас наибольший вождь?

Приклич подумал и согласился, что Тэб-тенгри человек достойный и родство предлагает почетное. Потолковали о приданом. Немного было добра у Заренки: две рубашки (одна – на ней), полушубок из овчины, старые сапожки да прялка. Еще Приклич давал топор – настоящий железный, большая ценность в здешних краях.

   – А выкуп какой хочешь? – спросил Дженнак.

   – А никакого, – ответил заренкин родитель. – Но не по нраву мне, что дочка, цветик мой, будет жить в халупе из шкур, что на шест вздернуты. Потому и топор даю. Бери его, парень, и сруби для Заренки дом по нашему обычаю. Сам сруби, без всякой подмоги! Слышал, знатный ты охотник и боец, а вот какой хозяин, поглядим!

Взял Дженнак топор и три месяца рубил деревья, бревна тесал, таскал их к выбранному месту, складывал стены хогана, пол стелил и крышу крыл, навешивал двери и трудился над самым сложным, над печью – тут, правда, Приклич помог, объяснил, что к чему. В этих подвигах Заренка про него не забывала, четырежды в день таскала еду, а вечерами, как стемнеет, целовала сладко и шептала: любый мой, любый... А Дженнаку слышался голос Вианны, говорившей, что воплотилась она в этой девушке и вернулась к нему из Чак Мооль, чтобы закончить то, что не успела: одарить его любовью, прожить с ним много лет, родить детей, увидеть внуков...

Кто шепнет тебе слова любви?.. Кто будет стеречь твой сон?.. Кто исцелит твои раны?.. Кто убережет от предательства?..

Предателей здесь не было, и ни зверь, ни человек не наносили Дженнаку ранений. Сон стерегли деревья Сайберна – кто проберется сквозь их чащу, какие враги? Если считать врагами аситов из Удей-Улы, так те в леса не совались, забота у них была другая – охранять торговый тракт. Так что ни в чем Дженнак не нуждался, кроме слов любви – а их шептали каждый вечер.

В Месяце Плодов вошла Заренка в новый хоган, и отметили это небывалым пиром – ведь хозяйку брал себе не кто-нибудь, а Вождь Охоты! Но лет через десять-двенадцать забылся этот титул, и стали Тэба-тенгри звать попросту вождем, иногда добавляя: озерный князь и атаман дейхолов и изломщиков. В те годы Заренка, его княгиня, принесла супругу сыновей, старшего Айвара и младшего Сергу. Прошло еще сколько-то лет, и понял Дженнак, чего не хватало в прежней жизни: детского лепета, детских глаз и детских рук, что обнимают по утрам. А когда подросли сыновья, познал он и другое – чувство полной защищенности, если идет за тобою родич, и не просто родич – сын. С Джемином было не так – не баюкал он его младенцем, не держал на коленях, не учил натягивать лук и метать копье... Дети, которых вырастил сам, меняют человека, даруют понимание того, как великое проявляется в малом, как из слов родителя, из его любви и поучений, творится новая душа – а есть ли в мире что-то важнее и чудеснее?

Неважно, боги послали этот опыт или слепая судьба, но был Дженнак счастлив, так счастлив, будто и впрямь вернулась к нему Вианна, и прожили они вместе годы, украденные в юности. Время шло, мужали сыновья, Заренка стала зрелой женщиной, потом склонилась к закату, и он менялся вместе с нею – привез из Удей-Улы серебряное зеркало, поглядывал в него и добавлял себе морщин. Так они и жили, и вместе с ними двигался в потоке времени весь мир, свершалось в нем большое и малое и становилось далекое близким. Тракт Вечерней Зари дотянулся до Айрала, а потом – до Росквы; Удей-Ула расширилась и над байхольским берегом встала пирамида; аситы укрепились и начали притеснять лесной народ повинностями и налогами – брали меха и скот, гнали людей на стройки, в шахты и на войну с бихара, а несогласных увозили к океану, на остров Ама-То. Дейхолы прятались в лесах, а оседлым изломщикам было хуже – от своих полей, дворов и прочего хозяйства не убежишь. Платили, откупались, но уже закипала вражда к пришельцам и к их повелителю, сидевшему где-то за океаном на нефритовом столе. Сидел бы там и не лез в вольный Сайберн! А если полез, так дождется! В Сайберне стрелы остры и топоры наточены...

Заморские колонии аситов были как болас, сеннамитское оружие, два шара, соединенные веревкой. Один шар – Китана, другой – Россайнел, а веревка – Тракт Вечерней Зари в просторах Сайберна. Прервется он, и шары раскатятся, не соберешь! Аситы это понимали и старались укрепить свои владения. Тракт был северной дорогой, но не исключалась южная, через Китану и Хинг – к морю Бумеранга, и дальше, через горы или по воде, в степи Россайнела. Но за Хингом начиналась пустыня, и хотя дорогу можно было проложить по ее окраине, пришлось бы еще и крепости строить с большими гарнизонами для охраны путников от бихара. Этот народ обитал в пустыне, нрав имел разбойный, и отличали его воинственность, жестокость и редкое умение выживать в безводье и зное. При Ширате Восьмом аситское войско первый раз вторглось в Бихару, чтобы очистить ее от разбойников, и полегло в песках. Так начались Бихарские войны.

В Эйпонне царил мир. Энергия аситов была направлена в Азайю, а также на строительство в Шочи-ту-ах-чилат, куда переместился центр их империи. Западное побережье, в сравнении с гористым Коатлем и тасситской степью, напоминало рай: мягкий климат, теплый океан, изобилие пресной воды, фруктов и зелени. Вдобавок жил здесь трудолюбивый народ, искусный во всяком мастерстве от корабельного до ткацкого, торговавший издавна с Арсоланой и Кейтабом и почитавший Шестерых. Захватив прибрежные сагры еще при Ах-Ширате Третьем, аситы проявили милость к жителям, зарезали немногих, не разорили промыслы и не сожгли сады. Теперь для этих земель пришла эпоха процветания: расширялись гавани, украшались города, а новая столица Чилат-Дженьел по красоте соперничала с Инкалой.

На севере Эйпонны тоже было тихо. Истребив Очаг Тайонела, варвары столкнулись с Одиссаром, изведали остроту его клинков и смертоносность нового оружия, громовых перенарных метателей, и более границ не нарушали. Хаос среди их кланов с каждым годом делался меньше, власть приобретал совет вождей, завязалась торговля – сначала с Одиссаром, потом, через Накаму и Фанфлу, с кейтабцами и Ренигой. Лизир постепенно заселялся, в этом котле смешивались люди со всех материков, но центральная часть жаркого континента еще оставалась загадочной и неизведанной – там, на берегах огромных рек, среди болот и джунглей, обитали темнокожие, но не единый народ, а десятки племен, и были среди них карлики ростом в четыре локтя, и были великаны ростом в семь. Что до Риканны, то здесь наступила эпоха процветания. Норелги и мхази утихомирились, выяснив, что рыболовство и торговля доходнее грабежа, моря стали безопасными, земли еще хватало, и правители не спорили друг с другом – быть может потому, что были у них общие предки и общая вера. С запада Бескрайних Вод плыли корабли с переселенцами, в Бритайю – из Одиссара, в Иберу – из Арсоланы, но затем эйпонцы растекались по всем обитаемыми землям до правого берега Днапра. Чаще селились в солнечных странах Атали и Эллине, кто-то двигался дальше, на острова и в Нефати, но были предпочитавшие холодный сумрачный Норелг. Там быстрее богатели – Норелг нуждался в людях, знавших счет и грамоту, умевших прокладывать дороги, строить дома и корабли, а более всего – искать руды и закладывать шахты. Мир двигался вперед, по-разному в разных местах, но с каждым годом движение было все быстрее, все стремительнее. Ибо сказано в Пятой Священной Книге, Книге Провидца Мейтассы: мир будет принадлежать людям, и станут они властвовать над жаром и холодом, над великим и малым, над светом и тьмой.

Столетие перевалило за половину, когда умерла Заренка. Для Дженнака это не было ошеломляющим ударом – обычные люди, в отличие от светлорожденных, старились не вдруг, а постепенно, угасая как пламя догорающей свечи. Заренка скончалась во сне. В ту ночь Дженнак сидел у ее постели, сжимал ее руку и слушал ее дыхание; оно становилось все реже, все тише и, наконец, замерло. Дженнак склонился над ней, поцеловал сухие губы и подумал, что милая его подруга снова молода и идет сейчас в чертог богов по мосту из радуги. Там ждали ее другие женщины, которых он любил – может быть, Чолла и девушка Чали с Матери Вод, а Вианна – та поджидала непременно. Ведь Заренка была ее воплощением и свершила то, что не получилось у Вианны: прожила с любимым жизнь, берегла его покой и родила ему наследников.

Прах Заренки похоронили в березовой роще, там, где Дженнак ее встретил в первый раз. Теперь и ему полагалось уйти вслед за нею, освободить место молодым, расстаться с Сайберном – во всяком случае, на время. Так он и сделал, поступив по обычаю дейхолов; случалось у них, что старик уходит в лес и ищет смерти в одиночестве. Смерть Дженнаку не грозила, совсем наоборот – морщины на его лице разгладились, кожа стала молодой и гладкой, ярче заблестели глаза; исчез в лесу старик, а появился из леса мужчина в расцвете сил. Но было это далеко от берегов Байхола.

* * *

Риканна, Азайя, Лизир, 1755-1830 годы от Пришествия Оримби Моолъ.

Он направился в Ханай – туда, откуда пришел в Сайберн больше полувека назад. Дорога была гораздо проще, чем в первый раз – по Тракту Вечерней Зари мчались в Айрал и Роскву экипажи на конной тяге с мягкими сиденьями, шли купеческие караваны, и на расстояние в полет сокола приходилось не меньше двух, а то и трех гостевых дворов. Дженнак немного изменил внешность, чтобы выдать себя за предпринимателя-атлийца, желающего вложить капитал в айральские копи или, возможно, в россайнские поля с репой и капустой. Имелся у него увесистый мешочек с серебряными чейни, что хранились с давних пор, да и обличьем он был похож на человека богатого, знающего себе цену – изъяснялся только по-атлийски, надменно поглядывал по сторонам, а в ответ на поклоны служителей с гостевых дворов лишь с презрением выпячивал губу. Добравшись до Росквы и осмотрев большой и шумный город, он пересел в другой экипаж и продолжил путь к границам аситских владений. Через двенадцать дней переправился у Кива через Днапр, облачился в белый, шитый золотом плащ и стал уже не атлийцем, а арсоланцем. Тут, в Риканне, кланялись ему еще ниже, ведь каждый видел в нем не просто богача, а мужчину благородного и знатного – возможно, даже с каплей светлой крови. Наняв удобный экипаж с двумя погонщиками, Дженнак миновал земли западных россайнов, обширную страну скатаров и зилов, горы на севере Атали и, наконец, прибыл в Ханай. В мешке его звенели последние чейни.

Сыновья Чейканы были еще живы. Правда, Джерит совсем одряхлел, передал наследнику власть Протектора и удалился в горное поместье при целебных источниках. Младший, Джума, оказался не только жив, но энергичен и довольно бодр для своих восьмидесяти лет. Преклонив колени перед Дженнаком (тот поспешил поднять старика), Джума извлек из потайного ящика три десятка свитков с перечислением богатств светлорожденного сахема, его рудников и плавилен, дворцов и земель, складов с товарами, кораблей, ходивших по Длинному морю в Океану Восхода, плантаций сахарного тростника, коки и других полезных растений, стад, табунов и хранилищ драгоценного металла. Здесь же были перечислены компании, совместные с купцами Кейтаба, Одиссара, Тайонела и Арсоланы, а также выгода от каждой. Дженнак изучал эти свитки несколько дней, затем велел устроить мастерские в Шанхо, Сейле и Айрале, чтобы плавился в них металл, делались метатели и перенарные снаряды, а еще работали с золотом и серебром и чеканили монету. Покончив с этими делами, он спросил у Джумы, доволен ли тот, не забывал ли себя, умножая чужое богатство, и старик ответил, что не забывал и – милостью Одисса и светлого сахема! – теперь он первый среди магнатов Атали. А затем, испросив разрешения, привел своих наследников, двух внуков от единственной дочери, и раскрыл им тайну, поведал, что в хогане их – избранник богов, Великий Сахем, увенчанный белыми перьями, и хоть те перья не заметны, шелест их однако слышен. Как говорится в Книге Повседневного: истина отбрасывает длинную тень, но лишь умеющий видеть ее узрит! Склонились юноши перед Дженнаком и поклялись ему в верности именами Шестерых, Священным Ветром и Великой Пустотой.

В последующие годы Дженнак странствовал по свету, менял корабли и спутников, забирался в дебри Лизира и Хинга, плавал у берегов Дальнего материка, искал острова в Океане Заката и временами возвращался то в Ханай, то в Лондах и Сериди или в Шанхо, где построил дворец, окруженный садами и водоемами. Личины его были разными: он представлялся то ат– лийцем, то потомком арсоланцев из Риканны, то жителем Нефати Та-Кемом Джакаррой. Именем Джакарра звали старшего из его братьев, того, который возглавлял когда-то в Одиссаре Очаг странствующих и торгующих; имя Та-Кем носил первый нефатец, что повстречался Дженнаку на западе Лизира, когда его драммары переплыли океан. В память о них он принял эти имена, а нефатское происхождение было удобным, так как жители той страны внешне напоминали эйпонцев, имели смуглую кожу, изящное телосложение и волосы на лице у них не росли.

К тому же нефатцев уважали, почитая за мудрецов; страна их была древней и единственной в бассейне Длинного моря, где люди изобрели письменность и искусство прокладки каналов и возведения пирамид.

Шло время, и прирастали богатство и тайное могущество Дженнака. Не только усилиями рода Джумы; в мире хватало сокровищ, спрятанных в горах, в руслах рек и в безводных пустынях. В Южном Лизире Дженнак нашел алмазные россыпи, в Хинге – месторождения изумрудов и рубинов, лучше и богаче, чем ренигские, на северо-западе Верхней Эйпонны, на границе с Ледяными Землями – золото, что вымывали из земли речные воды, а в горах Айрала было все, и самоцветы, и драгоценный металл, и медь с железом, и залежи угля. На побережье Дейхольского моря сочилась из земли черная вязкая субстанция с неприятным запахом; сок тоаче, соединенный с ней, превращался в горючий сихорн, питавший первые моторы. Их сконструировали в Одиссаре в конце столетия, положив начало эпохе безлошадных экипажей, кораблей без паруса и весел и летающих машин. Не менее ценным было изобретение взрывчатки, представлявшей смесь сихорна с перенаром; ее использовали для снарядов и ракет, но главным было другое – возможность сокрушать скалы, прокладывать дороги и тоннели в горах, бить в каменной породе шурфы, добираясь до рудных жил. Дженнак одним из первых оценил это открытие; его мастерские в Айрале и Шанхо изготовляли взрывчатку в таких количествах, что ее хватало для Россайнела и Киганы.

На переломе нового века вспыхнула война в Бихаре. На этот раз Асатл решил истребить непокорных кочевников, и в пустыню вторглись две армии: одна, основная, наступала с востока, другая, вспомогательная, – с северо-запада, с берегов Длинного моря. Этот второй экспедиционный корпус прошел через горы за морем Бумеранг и состоял из двадцати тысяч тасситских всадников с легкими полевыми метателями; снабжение боеприпасами, пищей и водой производилось с помощью огромных грузовых воздухояетов. Накомы Ширата Десятого полагали, что зажмут бихара меж двух жерновов, раздавят и перемелют в пыль и прах; разумный план, если известно, сколько под жерновами зерен. Но численность бихара никто не ведал, и оказалось их слишком много для аситских армий: восточная была приостановлена, а западная – окружена и разгромлена, причем ее остатки ринулись к узкому проливу, соединявшему Длинное море с морем Меча, и переправились в Нефати.

Эта держава была особой среди приморских стран и хоть находилась в Лизире, в северо-восточном углу материка, больше тяготела к Риканне. Нилум, огромный поток, даривший жизнь Нефати, разливался ежегодно с той же точностью, с какой падали капли в Храме Мер, затем воды его убывали, оставляя на полях плодородный ил. Не было на планете другого места, столь подходящего для земледелия; росли тут пшеница и ячмень, овощи и фрукты, пальма, хлопок, сахарный тростник и винная лоза. Еще нефатцы разводили скот и птицу, а изобилие пищи и твердая власть жрецов, владевших страной тысячелетия, сказались развитием всяких искусств, строительства, торговли и орошения земель. Нилум был так многоводен, что ирригация его не истощала, и со временем земли к востоку от реки сделались цветущим садом до самого моря Меча. Его соленые воды стали рубежом Нефати, отделявшим благодатную страну от пустынь номадов, не знавших, к счастью, мореплавания. На западе лежала труднопроходимая лизирская пустыня, на юге были джунгли, населенные племенами чернокожих, а на севере – Длинное море, и эти препятствия хранили Нефати от иноземных вторжений. Страна обходилась без армии, держали лишь блюстителей порядка да флот, охранявший берега от пиратов мхази.

От прочих племен Лизира и Риканны нефатцы отличались внешним видом, были не белы и не черны, а смуглы, волосы имели темные и прямые, черты лица – правильные, и более других народов казались похожими на одиссарцев и арсоланцев. Это сходство и древность их культуры внушали уважение, и Джемин, в пору своих походов на мхази, решил, что покорять еще и нефатцев нет нужды, ибо люди они не воинственные, зато знающие толк в торговле и полезных ремеслах. И приказал Джемин, чтобы нефатцам открыли доступ во все порты Риканны, и вскоре появились там нефатские купцы и лекари, горшечники и ювелиры, искусные повара, строители и иные умельцы. А чтобы мхази не тревожили страну, Джемин построил крепость Чиргата и посадил в ней двухтысячный гарнизон, а при крепости была еще флотилия из восьми драммаров. Но крепость возвели не на землях Нефати, а к западу от дельты огромной реки, на побережье Длинного моря. Считалось, что кроме разбойничьих народов моря, никто стране не грозит; дикарям из южных джунглей н западных степей до Нефати не добраться, да и не так страшны эти дикари, а от бихара защитят море Меча и Пролив. Пролив был, разумеется, поуже моря, но все-таки в сотню полетов стрелы – на лошадях не переплыть, а в корабельном деле кочевники не обладали опытом.

В те годы Дженнак оказался в Нефати не случайно – коль выдавал он себя за нефатца, то стоило узнать страну, язык и обычаи этой земли, временами столь непривычные чужеземцу. К примеру, нефатцы не пили молока и не ели яиц, трапезничали на особой посуде, форма которой менялась утром, днем и вечером, писали кистью сверху вниз, носили парики и разводили на мясо гиен, собак и крокодилов. Их позы и жесты отличались от языка киншу, но был в них ясный для нефатцев смысл: перед владыкой закрывали глаза, чтобы не ослепнуть от его величия, в знак одобрения оттопыривали большой палец, кланялись двенадцатью разными способами и, удивляясь, хлопали по бедру. Дженнака увлекли их древние легенды и хроники тысячелетней давности, коих нашлось особенно много в хранилище города Нофр, стоявшего на берегу Пролива. Город, окруженный садами и пальмовыми рощами, был велик, красив и богат, правили же в нем князь Хеуб-ка и коллегия жрецов, поклонявшихся священной Птице Ниаи, символу мудрости. Дженнак купил усадьбу, нанял поваров, садовников, служанок, и решил, что отныне он будет не просто Та-Кемом Джакаррой, а Джакаррой из Нофра.

Он прожил в своем новом хогане месяц или два, и как-то вспомнилось ему, что Унгир-Брен, учитель юных лет, собирал всевозможные редкости в хайанском Храме Записей. И подумал Дженнак, что хорошо бы отослать туда предметы из Нефати, небольшие статуи богов, одежды и украшения, а еще копии с древних свитков и их перевод на одиссарский. Наняв молодого писца и искусного рисовальщика Мериптаха, он велел скопировать тексты нескольких сказаний о прошлых временах, и юноша уже приступил к работе, когда аситские армии вторглись в Бихару.

В Нефати это особой тревоги не вызвало. Веками нефатцы жили к западу от моря Меча, а номады – к востоку, и контакты меж ними сводились к меновой торговле: корабли нефатцев бросали якорь у восточного берега, выгружали ткани и вино и брали взамен лошадей и верблюдов. Конечно, хищники-бихара зарились на нефатские богатства, но переправиться через соленые воды не могли: ни кораблей, ни лодок у них не имелось, и Пролив, самое узкое место моря Меча, был для них неодолимым препятствием. Что до войн аситов с бихара, то они продолжались чуть ли не сотню лет, стали явлением привычным и не беспокоили владык Нефати – по Разделительному Договору их страна не входила в сферу влияния Асатла. Обмен вина на лошадей не прерывался даже во время войны, так как не все кочевники сражались – были среди них кланы торговцев, людей относительно мирных. При их посредстве доходили в Нефати слухи о военных действиях и славных победах бихара. К этому тоже привыкли – справиться с номадами пустынь не мог никто.

В один из дней добрались до Нофра известия, что войско аситов разгромлено и тысячи две или три неудачных завоевателей бегут к берегам Пролива. Говорили, что за ними движутся бихара, что их больше в десять или двадцать раз, и что они обозлены – крови пролито много, а добыча ничтожна, нет ни звонкой монеты, ни продовольствия, ни вина. Еще говорили, что вожди кочевников поклялись преследовать врагов до последнего моря и утопить их в соленых волнах – что и случится, когда аситы и бихара выйдут к Проливу. Другого «последнего моря» в ближайших окрестностях не имелось.

Дженнак, однако, этой уверенности не разделял. Похоже, среди отступающей тасситской конницы были военачальники-атлы, люди умелые и искушенные во всяких хитростях; не исключалось, что им удастся форсировать Пролив – в таких делах аситы разбирались много лучше, чем бихара. Что придумают беглецы, Дженнак не знал, но помнил, что кочевники – народ переимчивый; увидят, как переплыть соленые воды, и последуют за врагами. И тогда, как говорится в Книге Повседневного, наступит для Нефати время собирать черные перья.

Он отправился к князю Хеуб-ка, правителю города, и посоветовал ему послать гонцов в Чиргату. На быстром скакуне до крепости можно было добраться за два дня, и еще через три боевые драммары чиргатской флотилии вошли бы в Пролив, а с ними – и суда пограничной стражи. Но Хеуб-ка, большой весельчак и жизнелюбец, усадил гостя за стол, начал потчевать вином и фруктами, призвал танцовщиц и завел беседу о торговых предприятиях почтенного Та-Кема Джакарры, о погоде и видах на урожай, о блюдах из откормленных собачек и, разумеется, о женщинах. Что же до аситов и бихара, то из-за них князь просил не беспокоиться, а уделить внимание плясуньям и трапезе, которую сейчас подадут. Что бихара, что аситы!.. Пусть режут друг друга на том берегу, а на этом есть дела поинтереснее – скажем, жаркое из собачек.

Вернувшись к себе, Дженнак велел седлать коня, а одному из доверенных слуг – собираться в дорогу. Со слугой он отправил письмо накому Чиргаты, зная, что это почти бесполезно – лишь правители страны могли просить о помощи. Но если бы и попросили, помощь уже запоздала – той же ночью аситы начали форсировать пролив.

Они плыли на огромных понтонах, сделанных из оболочек четырех или пяти воздушных кораблей. Воздухолет смог бы поднять сотню воинов, а на понтонах размещалось впятеро больше, так что идея была правильной. Оболочку разрезали на части, заполненные легким газом, поверх настелили обломки кабин, фургонов и всего, что нашлось под рукой, лошадей бросили, но оружие сохранили. Гребли досками и продвигались вперед небыстро, но берег был не столь уж далек, путь освещала луна, а теплые воды Пролива находились в спокойствии. Эта переправа в Нефати была нарушением Договора, но кто думает о таких мелочах, когда за спиною враги?.. Когда жизнь висит на острие клинка, страх туманит голову, а в ушах звучат крики бихара и топот их скакунов?..

С нарушением пришлось бы смириться, разместить аситов во временном лагере, послать им лекарей и пищу и ждать, когда придут за ними воздухолеты или корабли. Хуже оказалось другое: беглецы задержались на восточном берегу – сборка понтонов требовала времени, а сумятица при посадке была неизбежной, – и к середине ночи бихара их догнали. Успевшие отплыть, тысячи полторы здоровых и раненых, высадились на рассвете в гавани Нофра, остальных номады перебили, захватив готовые понтоны. Солнце не успело подняться в зенит, как от восточного берега отчалили два десятка больших плотов с людьми и лошадьми. Пролив все же не стал последним морем! Бихара переправлялись вслед за врагами в обетованную землю, богатую и беззащитную!

Наблюдая за ними, Дженнак подумал, что один боевой драммар справился бы с этим нашествием, расстреляв понтоны из метателей. Но драммары были далеко, в Длинном море у Чиргаты, а в Нофре нашлось лишь несколько сторожевых галер. Они вышли в море, но, осыпанные тучами стрел, поторопились укрыться в гавани.

Дженнак, однако, понимал, что в этот день надежных укрытий в Нофре не будет. Не приходилось ему бывать в пустынях бихара, но в прошлом, далеком-далеком прошлом, встретился ему певец из этой страны, человек, отринувший оружие; встретился, стал ему другом и верным спутником и погиб на ступенях цоланского храма, обороняя святыню от тасситов. Амад – так звали певца – рассказывал о своих соплеменниках, и помнилось Дженнаку, что этот народ жесток и кровожаден и споры привык решать секирой и мечом. Не люди, а стая жалящих оводов! Зря аситы разворошили их гнездо...

Он вернулся в свой хоган и велел, чтобы женщин сажали в повозку и везли куда-нибудь подальше, а слуг-мужчин отправил в город, чтобы кричали на всех площадях о неминуемой опасности и о том, что нужно покинуть Нофр. Не все послушались этого совета: кто жалел богатство и дом, кто не верил в опасность, кто думал, что князь защитит или откупится от кочевников. А бихара уже резали в гавани аситов, уже скакали по улицам Нофра, рубили стражей в княжеском дворце, и дикий их клич вздымался над городом. Плоты отправились назад за пополнением, за ними поплыли захваченные галеры с гребцами-нефатцами, уже невольниками, берег был залит кровью, а на воде колыхались сотни трупов. Затем вспыхнуло пламя над храмом Птицы Ниаи, и Дженнак вспомнил рассказы Амада: его соплеменники жгли чужие святыни, чтобы унизить побежденных. Аситы были уже мертвы, и кроме телохранителей Хеуб-ка никто не оказывал сопротивления, а у Дженнака даже таких бойцов не имелось. Что мог он сделать? Сел на коня и помчался в Хеттур, ближайший город, а за спиной его плыли над Нофром дымы, слышался лязг оружия и вопли погибающих. Так началась Нефатская Резня.