Текст книги "Дженнак неуязвимый"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

В темной пропасти раздался едва слышный шорох, затем над краем стены поднялась голова. Дженнак различал только неясные контуры, лохмы волос, перевязанных лентой, усы, растрепанную бороду и торчавшую над плечом рукоять клинка. За головой появились руки, пахнуло «горлодером», и старый Обух выполз на стену.

   – Возьмешь часового. Вот того, – прошептал Дженнак.

   – Хрр... счас, атаман, – деловито отозвался Обух, вытащил флягу, глотнул и растаял в темноте.

Удивительная вещь! Хоть с трудом, но все же Дженнак различал угловатые контуры метателей и силуэты часовых, даже мачту эммелосвязи, а вот Обуха, как ни присматривался, заметить не смог. Ветеран двигался тише рыбы в воде и незаметнее змеи.

Страж, доставшийся Дженнаку, стоял к нему спиной, смотрел на город, на площадь перед крепостью, где у харчевен и лавок горели фонари, на дорогу, что вела к насыпи одноколесни– ка. Это стало последним, что ему пришлось увидеть – Дженнак обхватил часового за шею и перерезал горло.

Опустив труп на гладкие плиты, он заглянул в лицо убитого.

Впалые щеки, тонкие губы, крючковатый нос... Несомненно, часовой был атлийцем. Атлы и тасситы, два основных народа аситской империи, так и не слились воедино и даже желания к этому не проявляли. Атлы, искусные земледельцы, превосходные строители, умелые администраторы и не очень хорошие воины, считали тасситов варварами, а те отвечали им презрением, ибо ценили в мужчинах лишь воинскую доблесть и удачливость. Как сто и двести лет назад, тасситы делились на множество племен, но по степи уже не кочевали, а занимались оседлым скотоводством. Разводили не только огромных косматых быков, но также птицу, ослов, лошадей и других животных, завезенных из другого полушария. Еще с большим желанием шли в войско сагамора, где считались главной ударной силой и воевали в пехоте и коннице всюду, от Китаны до бихарских пустынь. Но к гарнизонной службе тасситы были не приспособлены. В крепостях, при метателях и различных машинах, на флоте и воздушных кораблях служили атлы и выходцы с Западного побережья.

Здесь нет тасситов, подумал Дженнак. Это хорошо. С тасситами хлопот не оберешься.

За его спиной продолжалось непрерывное бесшумное движение: изломщики поднимались на стену, сбрасывали в пропасть канаты, тянули наверх товарищей. Второй страж уже валялся в луже крови, а старый Обух, размахивая клинком, делил людей на два отряда: тех, кто под его водительством захватит береговые пирамиды, и тех, кто возьмет ближнее к городу ук-

репление. В нем находились казармы стрелков, так что схватка ожидалась яростной – изломщиков было впятеро меньше, чем аситов. Правда, аситы спали, а изломщики – вот они, с карабинами и клинками, готовые к бою.

Люди Обуха полезли на верхние ярусы, потащили горшки с перенаром и запальные шнуры. Дженнак вытянул руки к стенам, сходившимся у третьей пирамиды, и к ней устремились цепочки бойцов; его воины тоже несли взрывчатку и сумки с громовыми шарами. Когда-то, давным-давно, атлиец-убийца едва не прикончил его, взорвав перенар в гавани Хайана... Его не прикончил, но ранил О’Каймора... Воспоминание об этом мелькнуло в голове Дженнака и исчезло. Нынешний перенар, смешанный с сихорном, был не чета старинному, а громовые шары, в отличие от прежних, больше походили на цилиндр в стальной ребристой оболочке. О тех шарах, тяжелых и очень опасных – для взрыва поджигались фитили, – никто уже не помнил даже в диких лизирских дебрях. Дженнак тоже бы забыл, если б не случай с тем атлийцем...

Шагая по стене со своим отрядом, он запрокинул голову и убедился, что тучи не разошлись, и в небесах все та же непроглядная тьма. Изломщики скользили в этом мраке точно стая злобных сеннамитских чудищ, направляемых самим Хардаром, рогатым и клыкастым демоном войны. Не прошло и десятка вздохов, как впереди послышался и сразу оборвался стон, и вниз полетели тела убитых стражей. Внутренний двор, замкнутый в треугольник стен, был по-прежнему тихим и безлюдным, и никакого движения в нем не замечалось, только подрагивало на ветру пламя газовых факелов. Со двора в пирамиды вели входные арки, забранные решетками, но такой же вход был на каждом ярусе, кроме верхнего. Люди Дженнака уже подтаскивали к этим решеткам горшки с перенаром, выбивали пробки, втыкали в черный вонючий порошок запалы, тянули похожие на тонких змей шнуры. Потом кто-то повернулся к Дженнаку и молвил:

   – Готово, атаман. Палить?

   – Все на стены! – Толпа отхлынула с уступов пирамиды, и Дженнак скомандовал: – Поджигайте!

Вспыхнули и понеслись по запальным шнурам синие огни. На обращенных к озеру укреплениях тоже замерцало пламя; его языки скользили стремительно, точно огненные ящерки, бегущие от дождя к спасительной норе. Потом ближнюю к Дженнаку пирамиду озарили огненные столбы, и гром раскатился над Удей-Улой, сразу отозвавшись эхом у озерного берега. Полетели искореженные решетки, обломки камня, стволы и станины метателей; резко запахло перенаром, от едкой пыли защекотало в ноздрях. Город, спящий у подножия крепости, вдруг пробудился, наполнился криками, стуком дверей, ревом скотины и тревожным пением сигнальных горнов; загорелись в окнах огни, запылали факелы, и улицы, еще мгновение назад пустые, внезапно выплеснули на площадь толпы народа; женщины, подростки, старики и редкие мужчины были полуодеты, но каждый нес оружие, топор или рогатину, древний карабин или кузнечный молот. Грозный гул поднялся над городом, ударил в ворота крепости таран, сверкнули вспышки выстрелов, но этого Дженнак уже не слышал и не видел. Он был за стенами пирамиды, на лестнице, ведущей вниз, в казармы первого яруса; сотни ног грохотали за его спиной, сотни рук вздымали клинки, сотни глоток рычали и ревели, и от разбойного дикого вопля содрогался воздух.

Огромное помещение раскрылось перед ним, в лицо пахнуло острыми запахами множества скученных тел, пива, еды и кожаной амуниции. Здесь тянулись ряды гамаков, разделенные стойками для карабинов, колыхалась на веревках одежда, по стенам были развешаны котлы и кувшины, походные сумки с ремнями и прочее имущество. В казарме царила суета; под окрики цолкинов метались воины, кто натягивал обувь, кто хватал клинок или другое оружие, кто срывал со стены сумку с зарядами или щелкал затвором. Здесь обитали пехотинцы, набранные в Коатле, привыкшие разглядывать врагов с крепостного вала, палить в них из карабинов и метателей или, в крайнем случае, усмирять мятежную толпу. Они считались дисциплинированными, даже стойкими бойцами, пока сидели за прочной стеной или шли на противника шеренгами под грохот барабанов, но внезапная атака повергла их в ужас. Цолкины и батаб-шу, командир пехоты, тоже были в панике, не представляя, как врат проникли в крепость, сколько их и что творится на стене, у ворот и в других пирамидах.

– Шары! – выкрикнул Дженнак, и в толпу полетели начиненные перенаром снаряды. Грохот взрывов и свист разлетавшегося металла перекрыли стоны раненых, орда изломщиков хлынула вниз, люди стреляли на бегу, потом раздался звон клинков – тяжелые палаши нападающих скрестились с оружием аситов. Изломщики обтекали Дженнака, стоявшего на лестнице, число их с каждым вздохом прибывало, и вот уже весь его отряд, ощетинившись стволами, спустился в казарму. Едва ли не все эти люди служили когда-то в войсках, бились с бихара или с дикарями Хинга, и выучка у них была отменная: шли двойной цепочкой, стреляли с левой руки, рубили с правой, отступали, чтобы зарядить карабины, делая это с искусством бывалых бойцов. Вскормил Асатл себе погибель, мелькнуло у Дженнака в голове.

Хотя аситов было еще втрое больше, чем изломщиков, схватка в казарме перешла в резню. Командиры, кроме двух цолкинов, были перебиты, толпу пехотинцев оттеснили к нужникам в дальнем конце помещения, и едва ли десятая часть из них имела карабины. Дженнак понимал, что сейчас случится: по его приказу или по собственному разумению изломщики сейчас отступят и забросают врагов громовыми шарами. В живых не останется никто.

Набрав в грудь воздуха, он закричал на атлийском:

   – Бросьте оружие, воины Ширата! Сдавайтесь, если хотите жить! Сегодня боги не на вашей стороне!

Голос его был громок, и в казарме наступила тишина. Потом изломщики стали отходить, по-прежнему грозя стволами; многие их них еще не забыли атлийский и поняли слова вождя. Аситы плотнее сбились в кучу, вытолкнув вперед цолкина. Совсем молодого, но, очевидно, твердого духом: стоял он расправив плечи и глядел на Дженнака дерзко, без боязни.

   – Кто обещает нам жизнь? Бунтовщик? Изменник? – хрипло выдохнул юноша. – Можно ли верить тебе? Кто ты такой, человек с языком змеи?

– Не бунтовщик и не изменник, ибо не клялся в верности вашему владыке, – ответил Дженнак. – Я вождь! Я тот, кто держит руку на весах справедливости, и я говорю вам: каждому – свое! Ваше – за океаном на востоке, а то, что здесь, принадлежит другому племени. Смиритесь с этим и вспомните, что сказано в Чилам Баль: боги говорят с людьми устами вождей. Пренебрегающий же их советом умрет молодым.

Его слова падали словно камень в омут тишины. Не выдержав взгляда Дженнака, цолкин опустил голову, бросил клинок и махнул рукой. Загрохотало оружие; один за другим аситы складывали карабины и клинки, пока не вырос холм в длину копья. Дженнак велел поднять нижнюю решетку, а пленным – сесть у стены; потом выставил стражу, послал людей на верхние ярусы и отправился во двор.

Там горело вдвое больше газовых факелов, чем прежде. С береговых пирамид спускались разгоряченные изломщики, переговаривались, вытирали испарину, прикладывались к флягам. Старый Обух был уже внизу, хмыкал и разглядывал двери хранилищ, запертых тяжелыми замками. В ворота со стороны площади чем-то колотили – похоже, бревном. Еще оттуда доносились гул, шарканье ног и нестройные выкрики: «Берлага! Любо, любо! Берлага Тэб, наш атаман!»

   – Кто шумит? – спросил Дженнак, покосившись на ворота.

   – Ребятня и бабы ломятся, – отозвался Обух. – Чтобы, значит, аситскую кровушку пустить, а опосля пограбить.

   – Никаких грабежей, – велел Дженнак. – Пошли гонцов к атаману, и пусть они скажут людям, чтоб расходились и сидели по домам. Именем Берлаги Тэба! Кто не послушает, высечь!

   – Это мы враз! – ухмыльнулся старый ветеран. – Задерем подол какой-нибудь молодке и плетью ее, плетью! Или палкой!

Обух свистнул, подозвал шестерых изломщиков и отправил их за ворота. Крики там сделались тише, прекратился стук, зато вдали, на окраине, грохнуло несколько раз – похоже, стреляли из метателей. Берлага Тэб занимал город; очевидно, его воины штурмовали башни или, взяв врагов в осаду, палили для острастки.

Небо на востоке посветлело, и тучи уже казались не черными, а серыми. Облака на миг разошлись, и призрачный лунный свет пал на уступы пирамид, смешавшись с отблесками горящих факелов. Дженнак повернулся к укреплениям, что выходили к озеру. Их нижние ярусы занимали склады, выше располагались канцелярия наместника, святилище Коатля, станция эм– мелосвязи и всякие присутственные места, где судили, карали, встречали важных гостей из Россайнела и Китаны и устраивали торжественные церемонии. Аситские чиновники селились в городе, в собственных хоганах, и он боялся даже представить, что происходит с ними; вероятно, Удей-Ула взимала с них плату за высокомерие, поборы и жестокость. Но наместник жил здесь, в правой прибрежной пирамиде, и вспомнив об этом, Дженнак велел вывести пленника во двор.

Обух только пожал плечами и буркнул:

   – В озере он, плавает кверху брюхом. Ты уж прости, Жакар,

не добыл я его! Бросился гад с пирамиды, треснулся о камень

и в воду сыграл... Сейчас, должно быть, с пресветлым Тассилием беседует или с Истоком.

   – Все в руках Шестерых, – произнес Дженнак по привычке и вытянул руку к захваченной им пирамиде. – Тут у меня пленные, сотни четыре. Чтоб все остались целы! Чтоб волос не упал!

   – Не упадет, – заверил Обух. – На что нам их волосья? А вот от кошелей освободим. Монету взять – святое дело!

   – Старый ты разбойник, – сказал Дженнак. – Ну-ка говори, что с казной наместника? Где сундуки с серебром? Прибрали уже?

   – Как можно! Я ведь про кошель, не про сундук... Кошель – мне, сундук – атаману, на общее благо... В целости казна, стражу там поставил, и все парни трезвые. Не сомневайся, Жакар! – Обух протянул Дженнаку фляжку. – Глотнуть хочешь? Крепкое зелье! Сам варил!

Облака порозовели, ветер погнал их на запад, словно освобождая дорогу солнцу. Над озером, лесом и городом Удей-Ула разгоралась заря. Кончился День Глины, наступил День Воды. А за ним шел День Ветра, последний в этом месяце и благоприятный для начала странствий.

* * *

Поле с причальными мачтами лежало за городской чертой, посреди большого луга, где паслись лошади. Границы поля обозначались низкой каменной изгородью, трава на нем была скошена, а деревья на расстоянии пятисот длин копья вырублены, чтобы не мешали маневрам воздухолетов. Причальных шестов было четыре, и стояли они попарно: два – для приема больших кораблей, и два – для малых. Успех посадки определяли сила и направление ветра; обычно корабль снижался и, подрабатывая моторами, зависал у верхушек мачт – так, чтобы одна приходилась у носовой части, а другая – у кормы. Затем на мачты набрасывали канаты с петлями, закрепляли их внизу, а из гондолы спускали лестницы. Кроме причальных шестов на поле имелись склад с горючим и газовыми баллонами, ручные насосы и конюшня, так как добираться в город приходилось в экипажах на конной тяге – моторных в Удей-Уле не завели. При конюшне, для удобства пассажиров, была харчевня, десяток столиков под пестрым тентом; в ней подавали китайское сливовое вино, местный напиток из меда, коры и березового сока, ягоды, политые густыми сливками, медвежье жаркое и другие экзотические блюда.

В этой харчевне Дженнак и сидел, вместе с Чени и Берлагой Тэбом. Его чакчан лакомилась ягодой в сливках и кедровыми орешками, Берлага пил «медвежье молоко», а Дженнак – вино из Китаны, слегка напоминавшее одиссарское розовое. На поле, под присмотром Туапа Шихе, трудились изломщики, качали насосы, наполняя газом оболочку корабля. Горючее, воду, продовольствие и другие необходимые вещи уже погрузили, и теперь воздухолет медленно приподнимался над гондолой, еще касавшейся травы. Акдам, вполне здоровый, с озабоченным видом осматривал корабль, иногда касался ладонью оболочки или лопастей винтов, заглядывал под днище гондолы, покрикивал на работников, чтобы качали ровнее и в такт. Боги не оставили советов для летателей, но они придумали свои. Первое правило гласило: проверяй на земле, а не в воздухе.

– Вкусно, – сказала Чени, облизывая губы. – Как называется эта ягода?

Говорила она на атлийском, который был Берлаге понятен. Резкий язык, гортанный, но в устах Чени он звучал как музыка.

   – Клюква прошлого урожая, – отозвался атаман. – Ее замачивают в бочках, молодая хозяйка. Ты что же, клюквы никогда не ела?

   – В тех местах, где я родилась, ее нет. И нет такого густого молока. Там пьют отвар из трав.

   – Водичку, – уточнил Берлага и отхлебнул из кружки. – Жаль мне тебя, хозяйка, и края твои тоже жаль! Переселяйся к нам. У нас всего – море разливанное! Живите, места хватит! Нарожаете детишек, и будет новый изломный род.

   – Я подумаю, – сказала Чени и с улыбкой поглядела на Дженнака.

Оболочка корабля, уже довольно тугая, неторопливо поползла вверх между причальных шестов. На складе в крепости было два таких воздухолета, с полностью собранными гондолами и сложенными оболочками. Гондолы вытащили из хранилища, акдам проверил двигатели и выбрал показавшийся ему надежным. Корабль оказался много меньше «Серентина», с гондолой в тридцать локтей в длину, рассчитанной на восьмерых пассажиров и двух членов экипажа, но для воздушных судов размер не имел особого значения. Они плыли по ветру, и, при надлежащем выборе воздушных течений, могли без посадки пересечь любой океан и любой континент.

   – В расчете мы с тобой, друг Жакар, – сказал Берлага, посматривая на корабль. – Ты помог крепость взять, я тебе леталку подарил... Однако есть у меня беспокойство. Оружия мы много взяли, перенара наделаем, а вот с зарядами хуже. Заряды ты нам из Шанхи посылал, а теперь как?

   – Теперь пришлю из Россайнела, – успокоил его Дженнак, прикинув, что два-три каравана из Шанхо сюда еще дойдут. – Есть у меня мастерские в Айрале, и я договорюсь с Мятежным Очагом, чтобы выбили оттуда аситов. Айрал – ключ к Сайберну, Берлага. Там железо и медь, свинец и золото, там метатели льют и карабины собирают... Как встречусь с Туром Чегичем, мы это дело обсудим.

   – Обсуди, – кивнул атаман. – Я с Туром не виделся, но знаю, что мужик – голова! Пусть берет Айрал, если хочет, чтоб мы россайнов прикрыли. Не то навалятся сучьи дети с восхода, а стрелять нечем. И еще пусть летунов пришлет. Летунов у меня мало.

   – Как ты сказал – россайнов... – вдруг молвила Чени. – А ты сам разве не россайн?

   – Россайн, но изломщик, – подумав, сказал Берлага. – Отличие, хозяйка, все же есть.

   – Какое?

   – Ну, мы тут с дейхолами и китанами помешались. Прадед мой был чистый дейхол, тетка за дейхолом и сестра... Но суть, однако, не в том. Россайны, видишь ли, потише будут и до драки не так охочи, как мы. Все беспокойные души сюда сбежали и сделались изло.мщиками.

   – Спа-си-бо. Ты мой объяснил, я твой понимать, – произнесла вдруг Чени на россайнском и рассмеялась, глядя на удивленную физиономию Дженнака. – Девушки меня научили, твои праправнучки, – шепнула она ему. – Будем лететь, говори со мной по-россайнски. Хороший язык, ласковый, только слова очень длинные.

Она поднялась, подошла к Туапу Шихе и стала помогать ему с лестницей, которую акдам вытягивал из гондолы. Глядя ей вслед, Берлага расправил усы и одобрительно произнес:

   – Приглядная у тебя хозяйка. И умная! С девками моими враз столковалась... Где такую раздобыл, Жакар? Из каких она краев, где нет ни клюквы, ни сливок?

   – Из Арсоланы, – ответил Дженнак. – Это далеко, за лесами, за горами и солеными водами. Большого человека дочь!

   – И как ты ее высватал?

   – Не высватал, украл.

Пару вздохов правнул глядел на Дженнак в изумлении, потом расхохотался.

   – Украл! Вот это по-нашему, по-изломному!

Оболочка воздушного корабля разбухла, натянулась, и он поднялся к вершинам причальных мачт. Туап Шихе крикнул помощникам, чтобы оставили насосы. Гондола покачивалась в восьми локтях над травой, их нее свисала лестница, крепежные канаты натянулись точно струны арфы. Чени сидела на краю входного люка, и теплый весенний ветер развевал ее волосы.

   – Пора лететь, – со вздохом сказал атаман.

   – Пора, – подтвердил Дженнак.

   – Ты, Жакар, мужик умственный. Дай мне совет на прощанье. – Берлага поскреб в бороде и снова вздохнул. – Пленников мы много взяли... твоих четыре сотни, да еще из башен, а к ним – аситские семейства, что жили в городе, купцы и прочие... Под две тысячи будет! Ну, тех, кто не оружный, и баб их с детишками я, положим, отпущу. А с остальными что делать, с гарнизонными? Жизнь им обещана, но отпускать нельзя – уйдут в Сейлу, а там, хочешь – не хочешь, обратно в войско встанут и сюда с подмогой явятся. Как быть, Жакар?

   – Оставь их здесь, – молвил Дженнак. – Пусть живут и работают, пусть берут в жены ваших девушек и пусть становятся изломщиками.

   – Но они – аситы!

   – Нет такого народа – аситы, это лишь название для подданных империи. Они атлийцы, а всякий атлиец – хороший строитель. Это у них в крови. Дороги, мосты, каменные здания, крепости... Пусть строят! Вам это будет нужно.

   – Хмм... – протянул Берлага. – Ладно, я подумаю.

Они встали и обнялись на прощание.

   – Ты теперь не атаман, – шепнул Дженнак на ухо правнуку. – Ты правитель, вождь своего народа. Вождь грозен в битве, но с людьми терпелив, разумен и милостив.

   – Я должен к этому привыкнуть, – ответил Бермага Тэб.

   – Привыкай быстрее. Во имя Шестерых!

   – Да свершится их воля!

Дженнак медленно отступил к воздухолету, забрался по лестнице и встал рядом с Чени.

   – Скажи, чтоб отпускали канаты, светлый тар! – раздался голос Туапа Шихе из кабины управления. Дженнак повторил его приказ, и воздушный корабль стал подниматься в ясное небо. Подъем был плавный, и постепенно взорам Дженнака и Чени открывались широкий луг с пасущимися лошадьми, окраины Удей-Улы, потом – весь город с домами и ступенчатыми пирамидами, берег Байхола, лес и блистающая на солнце озерная гладь.

   – Мы пролетали здесь девять дней назад, – задумчиво сказала Чени. – Все такое же, все, как прежде.

   – Не все, – отозвался Дженнак. – Летели к врагам, а улетаем от друзей.

Фигурки на взлетном поле сделались совсем крохотными, и было уже не разобрать, просто ли они стоят или машут руками. Вокруг корабля раскинулась небесная синь, газ в оболочке стал нагреваться, и подъем ускорился.

   – Сядьте в кресла, мои господа, – сказал Туап Шихе. – Я запускаю двигатель.

Дженнак втянул лестницу и задраил люк. Потом они с Чени устроились на упругих сиденьях, затянули ремни, и ладошка чакчан скользнула в руку Дженнака. «Мы словно опять летим на «Серентине», – подумал он, погладив ее тонкие пальцы.

Корабль развернулся на восток и кабина наполнилась ровным мощным гулом.

* * *

Погода благоприятствовала, и за восемь дней корабли тидама О’Тахи далеко продвинулись на юг. Льды еще не показались, но люди уже чувствовали их дыхание; было ясно, но холодно, и ночами кейтабцы, привыкшие к теплу, поочередно грелись у корабельных машин. Ради этого ОТаха велел запускать двигатели по вечерам, хотя вполне мог обойтись ветром и парусами. Ветер, однако, был ледяной, и продрогшие мореходы – «чайки», те, кто работал на реях и мачтах, мучились от сухого кашля.

Еще в Кейтабе О’Таха заготовил тайонельскую одежду, меховые куртки и штаны, сапоги и шапки; как человек искушенный, прошедший едва ли не все земные океаны, он представлял, с чем столкнется на крайнем юге. Но лазать по мачтам в тяжелой одежде было неудобно, и «чайки» отогревались в мехах лишь на палубе и в кубрике. С лечебной целью тидам удвоил порцию вина, приказал сыпать в него целебные травы и греть чуть ли не до кипения.

На девятый день – а это был День Ветра – вдали показалась ледяная гора. Увидев ее, О’Таха воззвал к Сеннаму Страннику, удалился в свой хоган на корме и полез в сундук, где хранился пакет с повелением Морского Совета. Вскрыть пакет полагалось тогда, когда появятся первые льды, неважно, плавучие или береговые; впрочем, согласно карте и наблюдениям солнца и звезд, до берега было уже недалеко. Что тут за берег, тидам понятия не имел: то ли настоящая земля, скалы, покрытые снегом, и даже какая-то растительность, то ли гигантский ледник, просто замерзшее море на полюсе. Ему казалось, что выяснение этих обстоятельств и станет целью экспедиции, но он ошибался.

Письмо кейтабского Морского Совета было подробным и большим. Первая часть, неожиданная для морехода О’Тахи, посвящалась политике, и главным тут было утверждение, что мир на пороге войны, причем небывалой, какой в прошлые столетия не знали ни в Эйпонне, ни на других материках. Причиной будущего бедствия виделся конфликт между Асатлом и его заморскими владениями, что приведет к мятежу и яростной борьбе на огромной территории от Китаны до Днапра. Россайнел, главный противник аситов, получит помощь из Риканны, так как интерес ее держав – в свободной торговле и овладении богатствами Айрала, Хинга, Сайберна и прочих областей Азайн. Но Риканна тесно связана с Домами Одисса и Арсола– на, и ее вмешательство явится знаком одобрения с их стороны действий мятежников. Даже если одобрения не последует, аситов в том не убедить, и в результате начнется война в Эйпонне. Совет Кейтаба полагал, что пролив Теель-Кусам, важнейший стратегический объект, будет захвачен аситами, дабы вывести флот в море Ринкас и атаковать Одиссар с юга и востока. Естественная база для этого флота – кейтабские острова, и их захватят в первую очередь.

На этом политика кончалась – к счастью, так как О’Таха был уже в холодной испарине. Аситские броненосцы у берегов Йа– мейна и Гайады, Кайбы и Пайэрта! А с севера – одиссарский флот! Такое могло присниться лишь в страшном сне. Тидаму невольно припомнилась пословица: не сдобровать мышам, попавшим меж двух дерущихся ягуаров.

Политика закончилась, началась мистика. Совет считал, что предотвратить войну или хотя бы смягчить ситуацию может только вождь, подобный тару Дженнаку, а лучше всего – сам Великий Сахем, пребывающий в Вечных Льдах, спящий в пещере, как сообщалось в его завещании, оставленном в Сериди.

В конце концов, в прошлые времена удалось светлому Дженнаку отстоять цоланское святилище; мир был сохранен, и боги даже послали людям еще одну Святую Книгу. Отчего бы тару Дженнаку, их избраннику, не повторить сей подвиг? Тем более, что в завещании есть намек: светлый тар вернется, когда возникнет в том нужда.

После этого вступления следовал краткий и ясный приказ: обследовать Вечные Льды на юге и найти светлорожденного Дженнака. Найти непременно, так как в северных льдах его нет. Это подтвердили три морские экспедиции и десятки сухопутных, к которым привлекались туванну, жители Ледяных Земель.

Сложив письмо и упрятав его в сундук, О’Таха не знал, смеяться ему или плакать. Тар Дженнак был, конечно, великим героем, но подвиги его свершились двести с лишним лет назад, а столько не прожил ни один светлорожденный. Кроме того, в легендах и побасенках, гулявших по миру, светлый тар, как истинный потомок Одисса, часто выступал изрядным хитроумием; вполне возможно, завещание и этот сладкий сон во льдах стали его последней шуткой. Не хотелось ему умирать как обычному простолюдину, вот и придумал! А на самом деле сожгли его бренную плоть и захоронили прах в иберском городе Сериди...

Будь О’Таха человеком простодушным, на том бы его раздумья и закончились. Но хоть тидам не был политиком, а все же простодушием не отличался. Он снова вытащил письмо, перечитал его еще раз и выпил для просветления мыслей вина. На первый взгляд распоряжение писали недоумки, глупые, как черепашье яйцо, но О’Таха мог поставить серебряный чейни

против дерьма попугая, что глупцов в Морском Совете нет. Правда, там сидели старики, но отнюдь не выжившие из ума, а хитрые и опытные интриганы, о коих сказано, что попугая раскрасят и выдадут за сокола. Кто-кто, а уж они наивностью не отличались! Конечно, верили в богов и почитали героев вроде светлого Дженнака, но лишь тогда, когда было выгодно.

Тидам опять перечитал письмо и уткнулся в слова «найти непременно». То есть хоть задом сядь на якорь, хоть в гальюн ныряй, а отыщи светлейшего Дженнака! А можно ли то отыскать, чего нет? Нельзя, никак нельзя! За одним исключением – если Дженнак уже найден и пребывает, скажем, в Ро’Каваре, столице Кайбы, или в Хайане... Не совсем Дженнак, но некто на него похожий, какой-нибудь одиссарец с подходящей внешностью... Возможно, Совет сговорился с Джеданной, тоже старым и очень хитрым, и тот отыскал Дженнака среди своих потомков... Почему бы и нет? Все светлорожденные зеленоглазы, светлокожи, видом грозны и умеют внушать почтение!

Выходит, решил тидам, надо как бы найти тара Дженнака и как бы привезти его на Острова или, возможно, в Одиссар. Как бы! Для старой легенды необходимо доказательство! Пусть дырявое, как атлийский чейни, но и такое сойдет! И доказательство – вся эта экспедиция... Отправились кейтабцы в место, где спит великий вождь, нашли его, вернули в мир, и все о том узнали, и в Эйпонне, и по другую сторону соленых вод... Кто возликовал, кто устрашился, кто не поверил... Но многие поверят! И дрогнут сердца у вражеских воинов, когда пойдет на них сам тар Дженнак, непобедимый, неуязвимый! Герой, избранник богов, не человек – легенда! Победит единожды, и затрясутся у противника поджилки, и пустится в бег аситское воинство... Кто докажет, что Дженнак – не тот? Ведь победил! И ведь он, тидам О’Таха, искал его в Вечных Льдах долго и упорно, терпя холод, голод и другие бедствия, искал, и нашел, и доставил в Эйпонну! Все его люди это подтвердят! А кто язык распустит, тому якорь в задницу!

И понял О’Таха, что обязательно сыщет великого вождя. А поняв, успокоился, выпил вина, взобрался на кормовую надстройку, где стояли рулевые, и поглядел в зрительную трубу. Вдали уже сверкал под солнцем покрытый льдами берег.

Лех Ментич и двое его учеников, Вук и Ярема, разглядывали стеклянные пластины. На них был нанесен светочувствительный слой, что позволяло фиксировать изображения – новый способ, недавнее открытие умельцев Эммелитового Двора. Продолжая опыты с икс-лучами, Менгич пропустил их через камеру, заполненную паром. Три вида частиц – или, возможно, волн – оставили следы, и светочувствительный аппарат перенес их на пластины. Это было удобно для изучения результатов опыта, который повторили много раз.

Менгич разложил пластинки в ряд на длинном столе. Изображение на всех было одним и тем же: заметный след от положительно заряженных частиц, менее яркий – от отрицательных, и едва различимый – от тех, что не отклонялись в эммелитовом поле и, следовательно, являлись нейтральными. Склонив седую голову, старый умелец коснулся пластины и спросил:

   – Ну, дети мои, что думаете? Ты, Ярема?

   – Плюс-частицы гораздо массивнее минус-частиц, – произнес ученик. – След от них шире, и это значит, что на своем пути они задевают больше пара. А вот нейтральные... Возможно, это не частицы, а излучение вроде светового, но с другой характеристикой – такой, которая делает его невидимым для глаза.

   – Вук?

   – Мне интересно, что происходит, когда лучи вторгаются в пар. Помнишь, учитель, что показала Сфера Знаний?

Менгич кивнул. Еще бы не помнить! При мысли о Сфере он ощутил холодный озноб – как всегда, когда размышлял о таинственном и непостижимом. Сфера появилась у него десятилетия назад – Эммелитовый Двор еще сооружался, а Вука и Яремы и на свете не было. Принес ее смуглый человек, приплывший из-за океана, из сказочного города Инкалы, отдал Менгичу и молвил: это для тебя. Еще добавил, что Сфера несет изображение и что открыть его можно средоточием мысли. Других пояснений не было. Менгич так и не узнал, откуда у смуглого Сфера и как появился на планете этот загадочный предмет.

   – Картина из Сферы, – продолжил Вук. – Увидев ее, ты решил, что это подсказка. Не важно, чья, важно, что подсказали... Материя и весь мир, образованный ею, все твердое, жидкое, газообразное, состоит из мельчайших частиц разного сорта – смотря по тому, говорим ли мы о воде или газах воздуха, о меди, свинце или железе. Пар, то есть вода, сложен своими частицами, а лучи икс – своими. Частицы излучения летят, ударяют о частицы пара и что-то с ними делают... Что? Почему появляется след? Ведь в воздухе или воде частицы тоже сталкиваются, но мы следов не видим.