Текст книги "Дженнак неуязвимый"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Вскоре он очутился в другом помещении, овальном и освещенном единственной тусклой лампадой, висевшей над небольшим фонтанчиком. Отсюда расходились коридоры к покоям дочерей владыки, и здесь должна была стоять охрана, но Дженнак не обнаружил никого. Никого и ничего, кроме статуэтки Арсолана с солнечным нимбом вокруг головы, помещавшейся в нише. Странно, подумалось ему; хоть три сестры Айчени уже покинули дворец, но сама-то она здесь! У него было заготовлено объяснение – мол, он лекарь, вызванный к вдруг занемогшей девушке, – но оно не пригодилось. Более того, все коридоры, кроме одного, были темны и выглядели так, словно их не посещали месяцами. Что до последнего прохода, то на его стене висела такая же тусклая лампадка, как над фонтаном, а на полу не нашлось ни ковра, ни циновки. Вид не очень подобающий для покоев благородной девицы!

Но делать было нечего, и Дженнак, бесшумно ступая, направился в освещенный коридор. Откинув занавес в его конце, он попал в маленькую комнатку без окон, служившую чем-то наподобие прихожей; проникавший из коридора свет позволял различить три двери, какую-то мебель, накрытую тканями, и топчан у дальней стены, откуда доносилось мерное сопение.

Приблизившись к этому ложу, Дженнак различил темные длинные волосы и смутные контуры тела – безусловно, женского, но вряд ли то была дочь сагамора. Служанка, догадался он, молодая служанка, что спит у дверей госпожи.

За поясом у него была фляга с разбавленным зельем Шаня Третьего. Вытащив ее, Дженнак присел у топчана и ласково погладил девушку по волосам. Пугать служанку ему совсем не хотелось.

   – Проснись, дитя мое... Я целитель, которого вызвали к твоей госпоже. Где она?

Девушка заворочалась, пробормотала сонным голосом:

   – Целитель? Какой целитель, во имя богов?

   – К благородной госпоже Айчени, – повторил Дженнак. – Ей плохо спится, и я принес...

   – Ее тут нет, – шепнула служанка, не открывая глаз. – Есть я, Ми Чиома. Но я на сон не жалуюсь.

   – Где же она?

   – В Долане, лекарь. Иди... не мешай...

   – Но раз я пришел, то должен кого-то полечить, – заметил Дженнак. – Вот, выпей.

Он приподнял ее голову, заставил сделать глоток снадобья и отступил от ложа. Вскоре тихое сопение возобновилось. Пожалуй, утром девушка не вспомнит ничего, кроме неясного сна, решил Дженнак и вышел из комнаты.

Значит, Айчени в Цолане... Вероятно, не первый год, подумал он, осматривая коридор. В Цолане, где совершенствуются в письменности майя и их языке, слушают наставления аххалей, читают Святые Книги, высеченные на стенах святилища... Раньше туда посылали только благородных юношей, но, очевидно, арсоланский сагамор решил, что капля древней мудрости дочери не помешает. Она в земле Юкаты, и потому Ро Невара не видел ее больше на ежегодных празднествах...

С этой мыслью Дженнак пустился в обратную дорогу, добрался до «Хитроумного Одисса» и велел поднимать паруса на рассвете. Плавание было благополучным. Двигаясь на север, а затем на восток, корабль обогнул берега Арсоланы, прошел проливом Теель-Кусам, соединявшим Океан Заката с Бескрайними Водами, и пересек южную акваторию Ринкаса, что отделяла пролив и арсоланский город Лимучати от Юкаты. Светлое время дня Дженнак обычно проводил на палубе, то любуясь снежными пиками, что вздымались над цветущим побережьем, то разглядывая огромные плоты, неторопливо плывущие от города к городу, или великолепный мост, переброшенный над проливом. Он размышлял над тем, что и как устроится в Долане, и постепенно пришел к убеждению, что город майя, в смысле предстоящих действий, еще удобнее Инкалы. Хотя бы потому, что арсоланскую столицу он знал как свое отражение в зеркале, а Долан – как собственную ладонь. Вернее, как обе ладони, если учесть городские окрестности.

Спустя двенадцать дней «Одисс» пришвартовался в гавани Долана Предполагалось взять здесь какой-нибудь местный товар: Священные Книги Чилам Бал ь, отпечатанные майяскими мастерами и заключенные в переплеты из серебра и черепашьих панцирей, лекарственные травы и бальзамы, нефритовые украшения и, если повезет, древние резные камни, ценившиеся всюду – правда, майя научились их подделывать. Но все эти хлопоты Дженнак оставил акдаму Рувейте, а сам отправился в город, снял подходящий хоган на окраине и велел перенести туда свои вещи. Затем, одевшись поскромнее и переменив обличье (он выбрал внешность сеннамита), Дженнак поднялся по ступеням Храма и осмотрел с высоты гавань и площадь перед святилищем. Звуки сражения гремели в его ушах, звон и лязг клинков, боевые выкрики и стоны раненых; глядя же на гавань, он вспоминал о «Хассе», своем погибшем корабле, слышал гром его метателей и видел, как его драммар, объятый пламенем, уходит под воду. Там, в гавани, умер Пакити, а здесь, на этой лестнице и в Храме, приняли смерть его воины, здесь пали Ирасса, Амад и Уртшига...

Он вошел в святилище и, хоть не верил в Кино Раа, вознес молитву за души погибших. Было бы так отрадно знать, что пируют они в чертогах богов и гуляют в садах среди вечно зеленых деревьев... Но, с другой стороны, что за жизнь, в которой одни пиры да прогулки? Пакити и Ирассе это точно бы не понравилось, думал Дженнак, преклоняя колени, и остальным тоже. Лучше уж раствориться навсегда в Великой Пустоте, а не скучать на тех бессмысленных пирах!

Покинув Храм, он принялся бродить по базарам и харчевням, гостевым дворам и торговым рядам, и занимался этим день, другой и третий. Иногда он угощал горожан вином, и никто от угощений не отказывался, как и от застольной беседы – не тот человек сеннамит, чтобы обижать его отказом. И говорили жители Цолана о разных новостях и слухах, о ценах на зерно и бирюзу, о морском змее, которого видели мореходы из Накамы, о статуе Одисса в святилище, вдруг приоткрывшей рот, словно бог хотел о чем-то поведать, о том, что аситское войско на севере Юкаты заняло город Чичуму, и что халач-виник, цоланский правитель, опасается, как бы не явились и сюда имперские всадники. Но в этих пустых разговорах нашлось и кое-что полезное: так, Дженнак узнал, что уже года три гостит у халач-виника одна особа, причем такая важная, что ей отвели северный дворец, который посещают лишь мудрейшие наставники из Храма. В минувшие годы было их десять или двенадцать, а нынче ходят трое: Баратцу-Им, знаток чужих земель, Шу Ках, учитель этикета, и Ба-Цевар, искусный рисовальщик знаков и всяческих изображений. Все уже позеленевшие от старости и потому с причудами: Шу Ках, к примеру, любит вспоминать, как наставлял нынешнего халач-виника, его отца и деда и всю их благородную родню, а Ба-Цевар, если ученики не усердствуют, бьет их кистью, а кисть у него размером с сеннамитский посох. Что до Баратцу-Има, то у него причуда проще – не переносит полных кувшинов и норовит добраться до их дна. Особенно если в кувшине розовое одиссарское.

Тут Дженнак вспомнил Унгир-Бренна, вздохнул печально и отправился в храмовую школу на поиски знатока чужих земель. Этот Баратцу-Им оказался не майясцем, а уроженцем Перешейка – к счастью, довольно рослым, хоть и с изрядным животом. Носил он просторную хламиду, на голове – убор из ягуарьей шкуры, и был не так уж стар; во всяком случае, если пошатывался при ходьбе, то не из-за дряхлости, а по иной причине. Представившись сеннамитом Хрирдом, Дженнак объяснил учителю, что собирается переехать в Южный Лизир, где, говорят, быки родятся с четырьмя рогами, а вымя у коров – так прямо до земли. Но хотелось бы узнать побольше о тех краях, и если наставник готов давать урок за половину чейни, то он, Хрирд, очутившись в Лизире, вспомнит о нем и пропоет благодарственный гимн Сеннаму. Гимнов не надо, ответил Баратцу-Им, но к половине чейни добавь кувшин хорошего вина. А не много ли будет? – засомневал Хрирд. Не много, ответил наставник и, сделав многозначительную паузу, добавил: не скупись, сеннамит! Знал бы ты, кого я обучаю!

Дженнак ходил к нему несколько дней, присматриваясь к повадкам наставника, вслушиваясь в его голос и стараясь выяснить хоть что-то о его благородной ученице. Баратцу-Им посещал ее вечером и после занятий неизменно заворачивал в кабак, ссылаясь на то, что выпивка дарует ему крепкий сон. В первой половине дня он вел уроки в школе, так что с Хрирдом встречался во время дневной трапезы, обходившейся без возлияний, что было для Баратцу-Има настоящим подвигом. Но идти к светлорожденной госпоже пошатываясь он не рисковал, да и язык у наставника в эти моменты заплетался. Во всем же остальном учитель был достойным человеком и хоть не посещал чужих земель, знал о них немало. Вполне достаточно, чтобы поведать Хрирду о лизирских степях и лесах, быках с четырьмя рогами и карликах ростом по колено, обитающих в Южном Лизире. Карлики, по словам Баратцу-Има, питались сырым мясом, не делая различий между говядиной и человечиной.

В День Фасоли Дженнак пригласил наставника в свой хоган на окраине Цолана, послушал его мудрые речи, угостил жарким из керравао и свежими лепешками с фруктовым соком. Наевшись, Баратцу-Им поник головой и захрапел, чему не приходилось удивляться – в соке было две капли зелья Шаня Третьего. Раздев учителя, Дженнак натянул его хламиду и убор из ягуарьей шкуры, присмотрелся еще раз к физиономии Баратцу-Има и принял его облик. Затем, покинув дом и спящего наставника, отправился в северный дворец.

Место было для него знакомым и памятным. Жилище цоланского правителя располагалось на искусственном холме вокруг двора с бассейном и, согласно майясской традиции, включало шесть строений: три большие пирамиды и три поменьше, стоявшие с восточной стороны. В одной из них Дженнак когда-то жил – в тот год, когда велись переговоры с атлийцами и тасситами. Южная, самая большая пирамида о пяти ярусах, была дворцом халач-виника, а с запада возвышался огромный каменный куб с надстройкой в виде массивной башенки. В этом здании, в Зале Сорока Колонн, Дженнак, Великий Сахем Бритайи, вел переговоры с Тегунче и Оро’сихе, посланцами Домов Коатля и Мейтассы. Здесь хранился текст Договора Разделения, высеченный на каменной плите, и к нему были подвешены шесть серебряных вамп, по числу Великих Домов. Теперь их осталось четыре, подумал Дженнак, медленными шагами взбираясь на насыпь.

Он направлялся к трехступенчатой пирамиде с широким основанием, стоявшей к северу от бассейна. Как и в былые годы, ее яруса были устроены в виде террас, засаженных зеленью и прикрытых от солнца яркими тентами, а под кровлей тянулся фриз из початков маиса. Когда-то здесь обитала красавица Ице Ханома, сестра Чичен-те, цоланского правителя... Память о ее объятиях, сочных губах и щедром теле не покинула Дженнака, но думать о ней ему не хотелось. Много, слишком много воспоминаний навевали Цолан и прошлое! Сейчас он шел в то же место, но к другой женщине, к девушке, что станет не подругой на ночь, а спутницей на век.

Внизу, у насыпи, прогуливались стражи из личных гвардейцев халач-виника, наверху, у северного дворца, стояли арсоланские воины, горцы с карабинами и при клинках. Их оказалось не меньше трех десятков, и при виде их суровых лиц Дженнак довольно кивнул – здесь дочь сагамора охраняли со всем тщанием. Но наставники, ходившие к ней, были воинам знакомы, так что никто его не задержал и не спросил, что он делает у входа во дворец. Там его уже поджидала девушка-служанка, и Дженнак поплелся за нею, старательно имитируя походку Баратцу-Има и даже ворча под нос, что годы его изрядные, а девица слишком шустрая, и поспевать за такой попрыгушкой нелегко.

Его провели в хоган на втором этаже, выходивший широкими проемами на зеленую террасу. Там на циновке сидела девушка – та самая, похожая на Чоллу и Вианну, и в то же время совсем другая, хотя зрачки ее были изумрудными, губы – пухлыми и алыми, а темные мягкие волосы падали на плечи так же, как у милой чакчан, спутницы юных лет Дженнака. Он не сразу догадался, в чем отличие – прошло, вероятно, три или четыре вздоха, пока он не понял, что у нее другое выражение лица. Не кроткое, как у Вианны, и не надменное, как у Чоллы; эта красавица смотрела на него чуть улыбаясь, с едва заметной смешинкой, будто говорила; вот и ты, мой бедный учитель! Потерпи! Кувшины тебя уже дожидаются!

Дженнак принял позу покорности и склонил голову.

   – Да будет с тобою милость Шестерых, светлая Айчени!

   – Да свершится их воля! – послышалось в ответ. – Садись, отец мой, и начнем урок.

Скрестив ноги и отдуваясь, Дженнак опустился на циновку. Сердце в его груди стучало ударами тревожного барабана.

   – Сегодня, госпожа, я расскажу тебе о Риканне... – начал он.

   – Но об этом мы уже говорили, – с улыбкой заметила Айчени.

   – Разве? Клянусь черепахой Сеннама, я был уверен, что сегодня речь у нас пойдет о Норелге, Бритайе и прочих странах... Ладно, тогда переберемся в Азайю, в ту ее часть, что зовется Сайберном.

На лице девушки мелькнуло удивление. Расправив на коленях подол белой туники, она промолвила:

   – Ты, почтенный, рассказывал мне об Азайе и всех ее частях, и я помню, что Азайя – это все земли от реки Днапр на восток, до океанских берегов. Азайя состоит из пяти огромных территорий, называемых Россайнелом, Сайберном, Китаной, Хннгом и Бихарой, и Сайберн – самая большая его часть. Еще я прочитала «Размышления у догоревшей свечи» Цора Себра, который пишет о странах, народах и их обычаях. Я даже помню, как ты сказал, что у Цора есть сын Кутум, тоже великий знаток чужих земель, и этот Кутум Себр скоро закончит новую книгу, более подробную, чем у его отца. Кстати, обе Эйпонны и Лизир мы тоже изучали, и остался у нас только Дальний материк.

Сказав это, Айчени уставилась на своего учителя, и в ее глазах Дженнак разглядел уже не смешинку, а подозрение: не заглянул ли ты, Баратцу-Им, на дно кувшина? Ноздри девушки затрепетали – кажется, она пыталась выяснить, не исходят ли от наставника винные запахи.

   – Это похвально, что ты усвоила мои уроки, – сказал Дженнак. – Это греет мне душу, ибо те юные бездельники, которых я обучаю в Храме, до сих пор не могут отличить Ханай от Хайана и полагают, что страна Нефати находится на берегу Бескрайних Вод. Воистину, они – черепашьи яйца, а ты – дочь кецаля!

   – Конечно, я дочь кецаля, ведь мой родитель – сагамор! – хихикнув, согласилась Айчени. – А вот ты сегодня похож на попугая. Где твоя память и острый разум, мой учитель? Где твои соколиные перья?

Дженнак добродушно улыбнулся ей в ответ. Айчени намекала на одиссарскую пословицу о том, что не сумевший раздобыть соколиное перо рядится в перья попугая. Он любовался этой девушкой – ее лицо было таким живым, таким изменчивым, словно море при разной погоде! Удивление, ирония, любопытство, властная уверенность в себе, но ни следа гордыни или неприязни... Чолла давно бы выкинула вон недоумка-учи– теля...

   – Ты смотришь так странно... – вдруг произнесла Айчени. – Так, будто видишь меня в первый раз.

   – Не в первый, – ответил Дженнак, и это было правдой. – Но вернемся к нашему уроку, госпожа, вернемся все же к Риканне и Лизиру. Думаю, я мог бы рассказать тебе о том, как были открыты эти земли. О плавании в другую половину мира, которое свершилось три столетия назад.

   – Но об этом я читала еще в детстве... в детстве и потом, когда у меня прибавилось ума... – Взгляд Айчени стал мечтательным и задумчивым. – Я читала «Историю завоевания Риканны» и другие книги о Первом походе пресветлого Дженнака и тидама О’Каймора, о том, как они достигли Иберы, и высадились там, и заключили союз с рыжебородыми людьми, и...

   – Читала, но помнишь плохо, – прервал ее Дженнак. – В «Истории» сказано: корабли достигли сначала Лизира, и лишь потом иберийских земель. И говорится в этой книге, что первыми людьми, которых увидел тар Дженнак, были не иберы, а темнокожие дикари, напавшие на его воинов. Это случилось в тот день, когда Дженнак повел отряд к их стойбищу, и шел он без щита, ибо в руках у него была вампа мира. Идти пришлось ущельем, и там дикари атаковали одиссарских воинов, но те перебили нападавших и, придя в ярость, хотели сжечь селение темнокожих. Но тар Дженнак запретил, сказав: не меч мы сюда принесли, но мир. И отряд вернулся на берег, прихватив с собой нефатского купца Та-Кема, что торговал в селении дикарей. Они вернулись к океану, в лагерь, разбитый у бухты, где стояли их драммары... – Закрыв глаза, Дженнак стал перечислять: – «Тофал» и «Сирим» с синими парусами, «Арсолана» с золотыми, «Одиссар» с пурпурными и «Кейтаб», чьи паруса были оттенка бирюзы... Они стояли там точно пять птиц, прилетевших из-за моря, и покачивались на волнах...

Айчени слушала как зачарованная.

   – Хочешь знать, что было дальше? – спросил Дженнак.

   – Да... Да! Рассказывай, отец мой!

   – Ты, конечно, знаешь, что кроме Дженнака был на кораблях еще один светлорожденный... была девушка, дочь Че Чанта-

ра...

   – Чолла! Из нашего рода! – Айчени гордо вскинула голову. – Чолла, повелительница Иберы!

   – Да, Чолла... А теперь я скажу тебе то, о чем не написано в книгах. Но прежде спрошу: разве не было у Че Чантара сыновей?.. Были! Почему же в этот опасный поход он отправил дочь, а не сына?.. Как ты думаешь?

   – Возможно, ей так захотелось, наставник, и она упросила отца... знаю, есть властные женщины, мечтающие править без супруга... В Эйпонне для Чоллы не нашлось владения, а Иберу она взяла сама.

   – Да, она была властной и хотела править, но это лишь половина правды, – произнес Дженнак. – Вот другая половина: Очаги Арсолана и Одисса хотели видеть ее женой Дженнака. Чантар и Джеданна, их родители, решили, что тяготы, перенесенные вместе, сблизят молодых.

   – Но ведь этого не произошло... – прошептала Айчени, широко распахнув глаза.

   – Не произошло, – эхом повторил Дженнак и, сделав паузу продолжил: – Рядом с местом, где стояли корабли, была другая бухта, удивительней которой мореходам не встречалось. В нее приплывали огромные морские змеи... приплывали, чтобы выброситься на скалистый берег навстречу гибели.

   – Почему?

   – Этого никто не знает даже сейчас. Возможно, они состарились, потеряли силу и не захотели больше жить... Но не о змеях будет мой рассказ, а о людях, о Чолле и Дженнаке. О том, что дочь сагамора пожелала добраться до бухты и взглянуть на мертвых тварей, и пошла туда без воинов и слуг, с одним только таром Дженнаком. Правда, и опасности для них не было – те места совершенно безлюдны...

Айчени, стиснув кулачки, впилась в Дженнака взглядом. Ее лицо посуровело.

   – Откуда ты об этом знаешь, Баратцу-Им? Кто рассказал тебе о вещах, которых нет ни в арсоланских, ни в одиссрских книгах? Или есть какой-то древний свиток, где говорится о минувшем и где написано такое, что неизвестно никому? В любом случае, будь осторожен, наставник! Тайны светлорожденных не для простых людей!

   – Нас здесь только двое, ты и я, – молвил Дженнак, изменяя обличье. Морщины на его лице разгладились, исчезли мешки под глазами, кожа обрела прежнюю упругость, губы – яркость; шея уже не казалась стволом старого дерева, а руки – его узловатыми корнями.

   – Кто... кто ты? – пробормотала потрясенная Айчени, сжавшись на своей циновке. – Как ты это делаешь?

   – Магия тустла, – пояснил Дженнак. – Позже я расскажу тебе о ней, а сейчас вернемся в ту бухту на берегах Лизира. Вернемся, ибо тебе и мне нужно понять нечто важное, нечто такое, от чего зависят наши судьбы. Или мы соединим их и сплетем, или расстанемся и позабудем эту встречу... Тебе решать! – Он провел по лицу ладонью, стирая всякое воспоминание о старом учителе Баратцу-Име. – Я пошел с Чоллой... пошел, потому что чудилось мне, что сердце ее готово раскрыться и одарить меня счастьем – тем счастьем, что у меня отняли... но это уже другая история, и говорить о ней я не хочу. В той бухте, на теплых золотых песках, Чолла расстелила мне шелка любви, а ты ведь знаешь, как об этом говорится: возлегший на них неподвластен Мейтассе, Повелителю Времени... Но не получилось! Было солнце, было море, были шелка, но не было любви...

   – Почему? – шепнула Айчени, не спуская с него глаз. – Почему, сахем?

   – Каждый из нас – женщина ли, мужчина – делает свой выбор: любовь или что-то вместо любви. Слава, власть, почести, богатство и остальное, что тоже человеку дорого, что приносит ему радость... Временами эти символы успеха сочетаются с любовью, но и тогда нужно выбрать главное и знать: отрину все ради любви или расстанусь с нею, ибо другое дороже. – Помолчав, Дженнак добавил: – Чолла сделала свой выбор.

Наступила тишина. В широком проеме хогана висело солнце, касаясь нижним краем морской поверхности, метались над волнами чайки, но их вопли не были слышны, как и щебет птиц и шелест листьев на террасе. Все эти звуки существовали где-то в другой реальности, а не там, где находились сейчас Айчени и Дженнак. Момент поворота судеб делает людей безгласными, не видящими и не принимающими ничего, кроме незримой работы чувств и мыслей; в эти мгновения человек точно парит в Великой Пустоте, отрезанный от мира, сохраняя лишь единственную связь – возможно, с богом, с предками или с собственной душой. С кем из них говорила Айчени? С Чоллой, сделавшей неверный выбор, или с Заренкой и Вианной? Может, просила Арсолана подсказать ответ? Или искала его в собственном сердце?

Прошло, должно быть, много времени – солнце до половины погрузилось в морские воды, расплескав над ними багрянец вечерней зари. Наконец, вздохнув, девушка пробормотала:

   – Есть легенда в нашей семье, что предок Че Чантар – кинну... Выходит, ты тоже, мой вождь... Ты пришел за мной?

   – Не за тобой, а к тебе, – сказал Дженнак. – Ты вольна решать.

Внезапно по губам Айчени скользнула шаловливая улыбка.

   – Если я соглашусь, ты меня украдешь?

   – С большим удовольствием, чакчан. Мой корабль в гавани, и называется он «Хитроумный Одисс*.

   – У меня много родичей – отец, мать, братья, сестры... Они будут очень беспокоиться.

   – Отправишь им послание. Но лучше не писать, что тебя похитил тар Дженнак, Великий Сахем Бритайи и Риканны. Могут подумать, что у тебя... хмм... не все в порядке с головой.

   – Со мною всегда ходят телохранители и служанки. Я не могу спуститься с холма без них. И если я исчезну... Если так случится, мне не хотелось бы, чтобы их наказали или возложили вину на халач-виника.

   – Ты бывала в Зале Сорока Колонн?

   – Да. Читала надписи на древних камнях... Среди них есть и с твоим именем.

   – Найди в северной стене плиту с вампами Домов Одисса и Тайонела. Это Накамский договор – о чем, уже не помню... Но под вампами есть щель, а в ней – рычаг; надавишь его, и плита повернется. Чичен-те показывал мне это устройство.

   – Чичен-те? Кто он такой?

   – Халач-виник, который правил Цоланом много лет назад. Накамская плита скрывает ход, ведущий к морю. Тут есть и другие тайные тоннели, но этот самый удобный, только спускаться по нему нужно с фонарем. Что же до твоих телохранителей и слуг... – Дженнак на мгновение задумался. – Оставь записку. Напиши, что повинуешься велению богов.

Девушка кивнула, всматриваясь в его лицо в подступающих сумерках.

   – Пожалуй, я найду этот ход... Очень мне хочется взглянуть на твой корабль! «Хитроумный Одисс*, да? И все его потомки тоже большие хитрецы?

   – Что поделаешь, чакчан... Сказано в Книге Повседневного: изумруд зелен, рубин ал, и этого не изменить даже богам!

Они рассмеялись, а потом Айчени вдруг соскользнула со своей циновки и обняла Дженнака за шею. Теплые губы коснулись его щеки, потом проложили тропинку к уху, и он услышал шепот:

   – Дженнак, сын Дома Одисса, Великий Сахем, увенчанный белыми перьями... так сложно, так длинно... Как мне тебя называть, мой вождь? Сейчас, когда ты в моих объятиях? И потом, когда я расстелю тебе шелка любви?

– Джен, – ответил он, целуя покорные губы. – Зови меня Джен, радость моего сердца...

Так называла его Вианна. Давным-давно, триста лет назад... Через двое суток, ночью, драммар «Хитроумный Одисс» отплыл в Сериди, что позволило Дженнаку утверждать в дальнейшем, что его супруга – урожденная иберийка. Опровергнуть его слов никто не мог, так как акдам Рувейта со своим экипажем остался в западных водах и плавал в Длинном море, морях Меча и Бумеранга; к тому же все мореходы были вознаграждены и вообще болтливостью не отличались. Из Сериди в Шанхо Дженнак и его молодая жена добрались на одноколеснике, проехав всю Риканну и Азайю с запада на восток, что было весьма поучительно для светлорожденной Айчени, видевшей до того лищь Инкалу и Долан. Сделавшись хозяйкой в богатом поместье Джена Джакарры, она быстро перезнакомилась с местной знатью, оценившей ее ученость, изящество, манеру одеваться, а также напитки и блюда, которыми потчевали в доме супругов. Ро Невара был в нем частым гостем, не скупился на изысканные комплименты иберийской красавице и иногда посматривал на нее жадными глазами. Самого Джена Джакарру он, как и прежде, дарил вниманием, но глядел на него все холоднее и холоднее. Что не осталось незамеченным.

* * *

Страна Гор, 1841 год от Пришествия Оримби Мооль

   – Нам отвечают, – сказал Че Чантар, сосредоточенно глядя на карту. – Видишь алый огонек около Росквы? Это источник эммелитовых сигналов, хотя умелец, с которым я говорю, называет их как-то иначе. Прежде эта отметка была в Ханае и казалась едва заметной. Теперь огонек более яркий, и это означает, что мощность устройства возросла.

   – А почему в Ханае нет отметки? – спросил сеннамит Орх. – Если два умельца изобрели новый способ связи, то должно быть...

   – Их не двое, это один и тот же человек, – перебил сеннамита Чантар. – Его зовут Лиго Прада, и недавно он перебрался из

Ханая в то место в лесах росковитов, где ищут новые знания. В Ханае у него были неприятности.

   – Неприятности случаются у всех, кто занят чем-то необычным, – буркнул сеннамит. – Этот Прада аталиец?

–Да.

   – Значит, Росква собирает умных людей повсюду. Что же Прада сказал тебе, когда вы впервые вступили в связь?

Че Чантар повернул голову и задумчиво посмотрел на ребристый шарик, торчавший в стене напротив карты.

   – Он был потрясен. Он решил, что ему отвечают боги... – Арсоланец усмехнулся. – По крайней мере, один бог, который говорит с ним из Великой Пустоты... Пришлось его успокаивать. Я сказал, что в Арсолане изобрели такое же устройство, как у него, но это большой секрет – разумеется, от аситов. С ними у Прады и случились неприятности.

   – Ты не говорил мне об этих беседах, – с легким осуждением заметил Орх. – Ты, сагамор, тоже любишь тайны?

   – Видишь ли, друг мой, бесед было всего три. Первые две, когда Прада еще находился в Ханае, и мы едва слышали друг друга – треск и вой заглушали слова. Потом он замолчал, и с Месяца Покоя до Месяца Долгих Ночей я не мог с ним связаться. Я уже думал, что те неприятности с аситами кончились его гибелью, но вчера он снова связался со мной. Он говорит, что находится в Эммелитовом Дворе под Росквой, и что с помощью местных искусников собрана новая установка, более совершенная, чем в Ханае. Он что-то толковал о волнах – не о тех, что бывают в море, а о волнах эммелитового излучения. Кажется, он хотел знать, с какими длинами или частотами волн работает наш передатчик.

Коснувшись ребристого шарика, Че Чантар смолк. Сеннамит нахмурился – видимо, сказанное сагамором было не очень ему понятно.

   – Волны, волны... – пробормотал он. – Хардар с ними, с этими волнами... Главное, мы можем говорить с этим... как ты его назвал?..

   – С Эммелитовым Двором.

   – Вот-вот. Говорить на огромном расстоянии, без посыльных соколов и без барабанов. В Россайнеле зреет бунт, и твои планы скоро исполнятся... самое время сказать умное слово, посоветовать, подтолкнуть... Как ты думаешь, через этого Праду мы можем связаться с Мятежным Очагом?

   – Без всякого сомнения. Прада сообщил, что Двор – одно из убежищ Очага.

   – Это упрощает дело. – Орх вдруг усмехнулся. – Чудеса! Твои слова полетят через океан и два материка, и кроме тех, кому они предназначены, никто их не услышит... Ты мог такое представить, сагамор?

   – В мире много чудес, и мы находимся в таком месте, где их больше всего, – ответил Чантар, всматриваясь в карту. – Из разговора с Прадой я узнал, что Очаг теперь возглавляет Тур Чегич, вождь разумный и опытный. Сегодня, Орх, мы сможем с ним побеседовать, и я надеюсь, он прислушается к нашим советам... Смотри, огонек на карте разгорается! Прада включил свою установку!

Внезапно странные звуки наполнили комнату, и Орх вздрогнул от неожиданности. В этих хрипах и визгах, вздохах и стонах, скрежете и завываниях не было ничего человеческого, и на крик птицы или зверя они тоже не походили. Казалось, что где-то – неведомо где! – жалуется гигантское существо, то ли просит помощи, то ли проклинает и угрожает, то ли тщится что-то сообщить на непонятном людям языке.

На лбу сеннамита выступил холодный пот.

   – Что это, Чантар? Что это, во имя Шестерых?

   – Я полагаю, голоса Великой Пустоты, – произнес арсола– иец, благоговейно склонив голову. – Так всегда бывает, пока не установится связь, и в первый раз я тоже... Но не надо об этом. Слушай!

Хрипы, завывания и вздохи смолкли, и сразу же раздался голос. Человек говорил на торговом жаргоне, смеси арсоланского, аталийского и одиссарского:

   – Здесь Лиго Прада. Ты слышишь меня, достойный Чен?

   – Так я ему назвался, – шепотом пояснил Чантар и, приблизив губы к ребристому шарику, ответил: – Здесь Чен. Слышу тебя, умелец Прада.

   – Со мной Тур Чегич, но он не говорит на этом языке. Я буду переводить, если ты не против.

   – Не против, мой далекий друг.

   – Похоже, нам придется учить россайнский, – проворчал сеннамит. Его широкое лицо порозовело от возбуждения.

Снова раздался голос Прады:

   – Вождь Тур Чегич рядом со мной. Он очень удивлен. – Короткий смешок. – Он говорит, что не видел ничего чудеснее моей машины, хотя это просто груда ламп и проводов... наверное, как и у тебя.

   – Конечно, – ответил Чантар, с улыбкой оглядывая комнату. – Провода и лампы, лампы и провода, и больше ничего.

   – Ты хочешь что-то сказать вождю? Или спросить?

Че Чантар и Орх переглянулись. Потом арсоланец произнес:

   – Не спросить, а посоветовать.

   – Что же?

   – Не торопиться. Сохранять спокойствие и не торопиться...

Глава 8

Начало лета, Эммелитовый Двор под Росквой. Столица Асатла Чилат-Дженьел и городок Чайлан, Пять Пирамид в Роскве, столица Атали Ханой другие места.

Термин «Великая Пустота» несет двойной смысл. Для многих людей, приверженцев религии кинара, Великая Пустота или Чак Моолъ – область внечувственного и загадочного, место, откуда пришли боги и куда они удалились; там стоит их дворец сказочной красоты, и ведет к нему радужный мост – но только для праведников. Грешным душам приходится идти к нему после смерти трудными путями, по болотам, кишащим змеями, среди волков, кайманов и прочих хищных тварей. Этот запредельный иномир не является предметом нашего исследования; мы будем говорить о той совершенно реальной Великой Пустоте, что лежит за пределами земной атмосферы, простираясь до планет и Солнца, до самых дальних звезд и невидимых нам галактик, ибо эта Пустота бесконечна.