Текст книги "Дженнак неуязвимый"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

С норелгами было сложнее. Климат в их землях суров, скал и камней не меньше, чем елей и сосен, а из домашних животных плодятся лишь свиньи да козы. Зато есть рыба в море, есть соль, смола и мед и всякие руды в горах, так что можно выплавлять серебро и медь, олово и железо. Конечно, если научиться этому промыслу – ведь хитроумный Одисс помогает только тем, кто шевелит мозгами. Учиться пришлось половину века, но все же замирил Дженнак норелгов, а тех природных воинов, что не желали копаться в горах, взял к себе на службу.

Тем временем свершались перемены на материке, вставали города по берегам морей и рек, распахивались земли, множились стада и поселенцы из Одиссара и Арсоланы смешивали кровь с фарантами и аталийцами, скатарами и зилами, мхази и племенами Эллины. И шло так до года 1643, когда все же грянула война в Эйпонне, но не та, которой боялись, которую ждали. Не атлийцы с тасситами пошли на Дома Арсолана и Одисса, а нахлынули в Тайонел дикари из Края Тотемов, Лесных Владений и Страны Озер, и оказалось их так много, что в месяц был сокрушен Очаг светлорожденных, убит сагамор, Ахау Севера, и навсегда пресекся его род. Случилось это с такой быстротой, что даже великий воитель Джиллор не успел прийти на помощь северным соседям, а когда пришел со своими одиссарцами к морю Тайон, помогать там было некому и некого спасать. Однако к Бескрайним Водам Джиллор дикарей не пустил, взял во владение Накаму и другие торговые порты, но стоило это крови, и одиссарской, и воинов из Края Тотемов. Однако вразумились их вожди, поняли: вот предел, за который переступать нельзя, ибо нарушивший границу тут же отправится в Чак Мооль с хвостом скунса в зубах. Так завершились Северная война и раздел земель Тайонела.

А потом еще двадцать лет уходили из Тайонела жители, не хотевшие мириться с властью дикарей, а так как не было в Эйпонне свободного места, уплывали они в Риканну и Лизир. Дженнак принимал их, селил в Бритайе, Франгере и даже в стране норелгов, а Джемин давал им землю в Эллине и Атали. Так год за годом полнилась народом Риканна, и те, кто правил ею под рукой Дженнака, кто водил воинов, строил города, судил и карал, все они были людьми смешанной крови и гордились этим. Дженнак потомства не завел, но у Джемина родились сыновья и дочери, и было их много, и было кому оставить власть над процветающей страной.

Не только в Риканне наблюдались перемены. Риканна – лишь малая частица огромного материка, и остальные его земли, лежавшие за Днапром, взял Асатл. Право атлийцев и тасситов подтверждалось Договором Разделения, заключенном в Долане в 1562 году, но экспедиция в Азайю отплыла лишь через пятнадцать лет. Корабли достигли острова Ама-То, гористого, с множеством вулканов и почти безлюдного, где был разбит военный лагерь. В следующие годы Асатл перебросил на остров тысячи воинов и десятки боевых судов, затем началось вторжение в Китану, а в 1620 году аситы проникли в Сайберн. Эта территория была огромной, но малонаселенной; чтобы освоить ее, были нужны города, дороги и быстрая связь. На океанских берегах уже возводились Шанхо и Сейла, а в Сайберне первым опорным пунктом стал город Удей-Ула у огромного озера. Началось строительство Тракта Вечерней Зари – разумеется, в те времена обычной дороги для конных экипажей; рельсовый одноколесный путь и линия эммелосвязи появились только через два столетия. Когда тракт протянулся от Шанхо до Удей-Улы, движение на запад продолжилось, и вскоре отряды аситов добрались до гор Айрала. За ними лежал Восточный Россайнел, богатые края и относительно цивилизованные – их жители были знакомы с земледелием, торговлей и выплавкой металлов. Совершив несколько вылазок за Айрал, к большой реке под названием Илейм, аситские накомы выяснили, что у россайнов сорок племен, и хоть язык у них один и обычаи не слишком различаются, но дружбы между племенами нет. Каждый сахем – или, по-местному, князь – стремился к главенству, враждовал с соседями и был не прочь расширить земли за их счет, вооружая для этого своих бойцов и нанимая разбойников-норелгов. От того проистекали для народа всякие бедствия, и многие, бросив родные места, уходили в Сайберн, становясь изгоями-изломщиками, то есть людьми отверженными. В общем, ситуация была благоприятной для атаки, но в этот год грянула Северная война, и аситам пришлось задержаться в Айральских горах. Сагамор Шират Четвертый опасался, что племена из Края Тотемов проникнут в тасситскую степь, и потому собрал на границе большое войско, а подкреплений в Азайю не отправил, ни людей, ни оружия, ни кораблей. Не до Азайи было, когда зашатался Нефритовый Стол! Но обошлось, обошлось... Укротил дикарей воитель Джиллор, успокоилось кипение в лесах Эйпонны, и снова потекли в Азайю переселенцы и воины. От берегов Шочи-ту-ах-чилат – к острову Ама-То, затем – к Сейле и Шанхо, оттуда – в Сайберн по Тракту Вечерней Зари, и от огромного озера Байхол – к Айралу. К тому времени, когда Дженнак справился с норелгами, аситы захватили Россайнел, но, как было записано в Разделительном Договоре, реку Днапр не перешли. Она делила земли россайнов на-двое: меньшая западная часть досталась Дженнаку, большая восточная – Ширату, но уже не Четвертому, а Пятому. Век аситских сагаморов стал недолгим.

Что до Лизира, то этот материк заселяли кейтабцы, но много было и выходцев из Тайонела, Сеннама, Иберы и Атали. Жили там разные племена, смуглые и совсем темнокожие, и новых людей смешанной крови тоже хватало: кейберов – потомков кейтабцев и белых рыжеволосых женщин, танни, ведущих род от тайонельцев, кейлиров, что происходили от тех же кейтабцев и чернокожих. Были и такие, что не поймешь какого он рода: высокий и мощный как сеннамит, лицо кейтабца, волосы светлые, кожа темная, а говорит на тайонельском. Поэтому называли Лизир еще и Землей Пятисот Языков, так как смешались на этом континенте эйпонцы, риканцы и местные народы, которым не было числа. Но посев оказался добрым; хоть был Лизир скопищем джунглей, пустынь и вонючих болот, но и в нем приживались поселенцы, строили дома, пахали землю и разводили скот.

Да, славное было время! Длилось оно больше столетия и подарило сахему Бритайи много забот и много радостей. Колыхались белые перья над головой Дженнака, были у него великая цель, власть и огромные земли, были брат в Одиссаре и сын в Ибере, и согревала его мысль, что он не одинок. Правда, Джемин отцом его не называл, звал старшим родичем, но, вероятно, догадывался, кому расстелила его мать шелка любви. Как говорят одиссарцы, нельзя пройти по пыльной дороге, не оставив следов... В этой половине мира было только три светлорожденных, а после смерти Чоллы осталось двое. Время шло, отсчитывая годы и десятилетия, лицо Джемина не менялось, не иссякали энергия и силы, и было ясно, чей он потомок: глаза зеленые, изящной формы нос, твердая линия рта и кожа цвета бледного золота.

Вспоминал о нем Дженнак и чувствовал, как сжимается его сердце. Воистину путь кинну – путь потерь, что отравляют душу как сок тоаче...

О, Джемин, Джемин!.. Быстрый ум был у него, быстрый ум и светлый нрав; не помнил он обид, не окружал себя стеной гордыни, был милостив и щедр, делал противников друзьями, но не боялся и твердость проявить. Ибо сказано в Книге Повседневного: пощади врага, если уверен, что станет он другом, а не уверен – убей!

Кончилось время великих деяний и славы, кончилось со смертью Джемина... А за год до него умер брат Джиллор, великий воитель, державший Эйпонну крепкой рукой. Погребальный костер в Хайане, погребальный костер в Сериди... Дженнак пересек океан, чтобы проводить брата в Великую Пустоту и укрепить сердце его наследника, затем отправился обратно в Лондах, а там посыльный сокол уже принес письмо – сын ждет, ибо пришло его время собирать черные перья.

Развернул Дженнак послание, прочитал, и тьма опустилась на мир. Прожил он почти два века и многих потерял – отца, друзей, возлюбленных и братьев; умер и сын его Хальтунчен Лесное Око. И хоть оплакивал он эти потери, но смирился с ними – умершие родичи были старше, а смерть других, не долгожителей, погружала в печаль, но казалась естественной. Джемин, однако, был светлорожденным, человеком чистой крови, а к тому же сыном кинну и внуком кинну, если вспомнить про деда его Че Чантара. Но теперь умирал, прожив немногим более ста тридцати лет... И это стало для Дженнака потрясением. Несправедливостью мнилась ему собственная жизнь, когда его сыну уже открыты двери в Чак Мооль! Боги, если они существуют, не должны были такого допустить!

Но собрал он свое мужество и свою веру, сел на корабль и отправился в Сериди. А пока плыл, пришла к нему мысль о том, что кончилось в Риканне время светлорожденных владык, и наступает эпоха их потомков. Ответвились они от древа Одисса и Арсолана, правят многими землями и приходятся Джемину кто сыном или дочерью, кто внуком или правнуком... Здесь их владение, не в Эйпонне, здесь их родина, их хоган, и будут они им править по собственному разумению, и завещают своим детям власть... Так стоит ли им мешать? Стоит ли указывать, как сделать то или это? Они давно уже соколы, у каждого свое гнездо...

С этой мыслью он прибыл в Сериди, сел у постели Джемина и беседовал с ним день и другой, а на третий, когда остановилось дыхание сына, спел Прощальное Песнопение и положил его тело на костер. А затем исчез, оставив краткую записку. И говорилось в ней, что ныне, в год 1695, он, Великий Сахем Бритайи и Риканны, оставляет потомкам Джемина все свои владения и все богатства и велит править справедливо, как заповедано богами. И еще говорилось, что сам он удаляется от мира в область Вечных Льдов, так как нет нужды в его присутствии; уйдет в ледяные пещеры и будет дожидаться смерти.

Про льды и ледяные пещеры писал он в некой помрачении рассудка, ибо после смерти Джемина творилось с ним что-то странное: разбегались и теряли связность мысли, и чувствовал он лихорадочный жар. Возможно, срок его жизни тоже исполнился?.. Совсем не во-время для кинну... Но имелись ли другие поводы для столь непривычных ощущений? Он, Дженнак Неуязвимый, избранник богов, никогда не болел, и сталь лишь однажды коснулась его тела – в далекой юности, в схватке с Эйчидом. Но казалось, что сейчас им овладел недуг, что было для светлорожденного предвестником смерти. Это будто бы не беспокоило Дженнака; он готов был уйти вслед за сыном в Чак Мооль и, находясь в полубреду, размышлял лишь о том, что должен выбрать достойное место. Не в Риканне, а в Эйпонне, так как отправляться в путь нужно из родных земель... Священное место, один из великих храмов, где слышен человеку глас богов... Храм Вещих Камней в Юкате? Храм Арсолана в Инкале? Или Храм Записей в Хайане? Нет, подумал он, эти святилища не подходят, они в городах, а хотелось бы уйти из жизни среди трав и деревьев, слушая шепот ветра и звон ручья, так похожие на песни Чоллы... Храм Мер в атлийских горах тоже не годился – место удаленное, но жаркое, где камни так нагреты, что не пройдешь босиком. Значит, надо пробираться в Тайонел, в святилище Глас Грома, где шумит водопад, и в шуме том звучат слова пророчеств.

Так он решил и, переменив внешность с помощью магии тустла, отправился на поиски корабля, плывущего в Накаму, ибо этот торговый город на восточном побережье был ближе других к святилищу. Судно нашлось, плавание заняло восемнадцать дней, и это время Дженнак провел в каюте, почти в забытьи.

Что он ел, что пил, с кем и о чем разговаривал?.. Память этого не сохранила. Должно быть, присматривали за ним сердобольные мореходы, помнившие сказанное Арсоланом: кто сделал ближнему добро, тот войдет в чертог богов по мосту из радуги.

Кем он представлялся этим людям? Старым, очень старым одиссарцем, который возвращается в свой хоган, чтобы умереть в родных краях. Вполне понятное желание... На родине цветы благоухают слаще, и даже вопль попугая кажется пением канарейки. И потому, когда пристал корабль к берегу Накамы, взяли мореходы у Дженнака кошель с серебром, купили ему лошадь, подсадили в седло и вывели на дорогу, что вела в Тайонел. Но предупредили: страна уже не та, что в прошлом, и хоть минуло с Северной войны немало лет, дикари так и остались дикарями. И теперь, когда умер светлый Ахау Джиллор, могут обнаглеть и ограбить путника.

Дженнак кивнул, призвал к мореходам милость богов и поехал на запад.

* * *

Святилище Глас Грома , 1695 год от Пришествия Оримби Мооль

Мореходы из Накамы были не правы: когда Дженнак наткнулся на дикарей, те его не ограбили. Три охотника из Клана Совы отнеслись с почтением к старому больному одиссарцу и проводили его до порога святилища, а Дженнак отдал им в награду свою лошадь. Пожалуй, этих людей, хоть и с раскрашенными лицами, уже не стоило считать дикарями: один из них знал одиссарский язык и все трое являлись правоверными кинара. Путник, направлявшийся в храм, был для них священен как Мать Сова, тотем их племени, не говоря уж о заветах Шестерых, призывавших к милосердию.

Святилище Глас Грома находилось в лесу, за грядой холмов, отделявших его от реки и гигантского водопада. Здесь его грохот едва слышался, будто тихая далекая мелодия, сопровождавшая птичий щебет и шорох опадающих листьев. Шел Месяц Дележа Добычи, но солнце еще дарило тепло, а лес стоял золотой и багряный, пронизанный потоками света; солнечные лучи скользили по камням древнего святилища, ветер разгуливал среди увядающих трав, небо над широкой прогалиной было цвета майясского камня. Стены храма, возведенного из гранитных глыб, поросли мхом, на его кровле кивали головками Звездные цветы и Небесные Наконечники, и от того казалось, что святилище вовсе не творение рук людских, а холм среди других холмов, только невысокий и с плоской вершиной. Дженнак добрался до скамьи у входа, сел на нее, коснулся нагретых солнцем камней и впал в забытье.

Дальнейшее помнилось ему смутно, разрозненными фрагментами. Сильные руки приподняли его, он ощущал их на плечах и ногах – должно быть, его несли двое. Свет сменился полумраком, ласковое дневное тепло – прохладой, вокруг царила тишина, нарушаемая только шарканьем подошв и дыханием людей. Это продолжалось недолго – его опустили на ложе, покрытое шкурами, и звуки исчезли. Спустя какое-то время он очутился в каменной ванне – голый, погруженный в воду, пахнувшую сосновой хвоей. Молодые жрецы, по виду тайонельцы, купали его, осторожно терли кожу мочалками из трав, разминали мышцы. Кто-то невидимый стоял за их спинами, распоряжался высоким голосом, похожим на птичьи вскрики, но смысл слов ускользал от Дженнака; слышал и видел он плохо, а говорить и вовсе не мог. Вероятно, просветление наступило через несколько дней: он обнаружил, что находится в полутемной каморке, лежит на постели, и над ним склонился пожилой человек с крючковатым носом и плоским лбом. Явный майя – только у них головы детишек зажимали между дощечками, чтобы придать им такую удлиненную форму... Раз майя, то наверняка целитель, подумал Дженнак и снова отключился.

В следующий раз оказалось, что он может говорить. Тот человек, крючконосый майя, снова был рядом; его лицо освещало пламя масляной лампы, подчеркивая морщины и делая черты более резкими.

   – Кто ты? – шепнул Дженнак и услышал слова, произнесенные уже знакомым птичьим голосом:

   – Лекарь Ику но-Шедара, мой господин.

   – Ты лечишь меня?

   – Пытаюсь, великий сахем. Я привык лечить тех, у кого телесная болезнь, а с тобой что-то другое. Чиграла говорит, что твой недуг – твои воспоминания.

Дженнак попытался изобразить улыбку.

   – И что ты собираешься с этим делать?

   – Только то, что тебе не навредит. Омовения, растирания и успокаивающие бальзамы из трав. Выпей, мой господин... выпей и усни.

Целитель протянул Дженнаку глиняную чашу. Бальзам оказался горьковатым, но приятным на вкус, и напоминал арсо– ланский напиток из листьев коки. Когда-то он пробовал похожее зелье на корабле «Тофал», вспомнилось Дженнаку; его готовили служанки Чоллы и подавали к утренней трапезе. Однако арсоланское питье бодрило, а бальзам целителя навевал необоримый сон. Дженнак уснул, не сопротивляясь действию лекарства.

На следующий день ему удалось сесть и донести до рта свежую лепешку. Он не помнил, как его кормили прежде; вероятно, жидкой пищей, молоком и мясными отварами. Может быть, сейчас он впервые ел настоящую пищу, макая лепешку в густой кленовый сок и испытывая удовольствие от ее вкуса. Молодой тайонелец держал перед ним поднос с деревянными блюдами, но лепешек оказалось мало, только две, а сока – на донышке. Он хотел попросить еще, но тут раздался голос Ику но-Шедара, наблюдавшего за трапезой:

   – Хвала богам, у тебя появилась тяга к еде! Но привыкать к мясу, лепешкам и фруктам нужно постепенно. Не требуй большего, сахем.

   – Ты называешь меня сахемом, – промолвил Дженнак. – Почему? Я всего лишь купец из Хайана, когда-то уехавший в Бритайю... Маленький человек, и больше ничего.

Ику но-Шедара, склонив голову к плечу, разглядывал его, потом щелкнул пальцами, и молодой жрец поднес Дженнаку зеркало из полированного серебра. Лицо, отразившееся в нем, не принадлежало скромному купцу из Хайана.

   – Ты – светлорожденный Дженнак, Великий Сахем Бритайи и всей Риканны, – произнес целитель. – Когда ты лишился чувств у порога нашего храма, чары рассеялись и твой облик стал истинным. Это заметили те, кто прислуживает в святилище, и хоть ума у этих парней как у яйца черепахи, но все же они догадались, что к нам пришел не простой человек. Позвали Чиграду, и он тебя узнал.

   – Кто такой Чиграда? – спросил Дженнак. – И как он мог меня узнать?

   – Чиграда наш аххаль, и он тебя видел – в тот год, когда ты посетил Глас Грома.

Дженнак нахмурился. Случилось ему побывать в этом святилище, но так давно, что точной даты он не помнил. Пожалуй, во время одного из северных походов, когда он еще был одиссарс– ким наследником... Больше века назад!

   – Не мог ваш аххаль меня видеть, клянусь Священным Ветром! Да, я был здесь... в давние, давние годы... Тогда еще прадед Чиграды не родился!

   – Прости, великий сахем, что спорю с тобой, – лекарь принял позу подчинения, – но Чиграда тебя видел и запомнил. Он, как и ты, человек светлой крови и происходит из Дома Арсолана Боковая ветвь, мой господин. Кажется, его отец был старшим братом Че Чантара, да будут боги милостивы к ним обоим!

   – Вот как!.. Все в руках Шестерых... Значит, я встречусь с родичем, хоть и дальним, – пробормотал Дженнак и, утомленный беседой, закрыл глаза.

   – Спи, мой господин, ты еще слаб, – сказал целитель. – Когда силы к тебе вернутся, аххаль будет говорить с тобой. Уже наступил Месяц Покоя, листва облетела, травы сникли... Думаю, в День Ясеня или Сосны ты повидаешься с Чиградой.

Но случилось это только в День Быка, когда Дженнак впервые вышел из святилища. Было холодно, в храме уже топили, и дым из десятков труб поднимался над кровлей, лишенной цветочного убранства. Лес стоял голый, хмурый, лишь сосны да ели радовали глаз, небо поблекло, и солнце казалось потертой золотой монетой, прошедшей сотни рук. Дженнак плотнее завернулся в плащ из волчьих шкур и сел на скамью. От осеннего воздуха, свежего и прохладного, слегка кружилась голова. В остальном он чувствовал себя не хуже, чем прежде – ни следов озноба или жара, мысли ясные, мышцы упруги и сильны. Недуг отступил. Не потому ли, что он уже был не великим сахемом, а просто человеком, ничтожной добычей для смерти?..

Из леса вышел мужчина, сделал жест приветствия и опустился рядом на скамью. Дженнаку показалось, что он невысок, не выше подростка, и такой же щуплый. Но голова была большая, слишком массивная для тонкой шеи, узких плеч и хрупкого тела. Вытянутое лицо, чуть припухшие губы, зеленые глаза и огромный выпуклый лоб... Несомненно, потомок рода светлой крови... Всмотревшись в его зрачки, Дженнак догадался, что аххаль прожил на свете больше полутора веков и видел всякое, от величия Дома Тайонела до его упадка.

Зеленоглазый глядел на него с улыбкой.

   – Старому другу постели ковер из перьев и налей чашу вина, – вдруг произнес он и вытащил из-под плаша флягу. – Климат здесь суровый, и вместо ковров у нас теплые шкуры, а вино – вот оно вино! Одиссарское! Испей, родич.

Глотнув, Дженнак с одобрением молвил:

   – Розовое! Розовое, клянусь черепахой Сеннама! Унгир– Брен, мой старый учитель, его любил.

   – Да пребудет он в чертогах богов, – отозвался Чиграда.

В воздухе кружились первые снежинки. Глядя на них, Дженнак сказал:

   – Ты арсоланец, родич. Страна теплая, благодатная... Что занесло тебя в северные леса? Если ты помнишь меня, значит, прожил здесь долго, очень долго... Почему?

   – По воле учителя. Твой наставник – Унгир-Брен, мой – Че Чантар... Он послал меня в эти края. – Приняв от Дженнака флягу, аххаль отпил вина. – Глас Грома – великий храм, и смотреть за ним нужно с великим тщанием. Не сочти за похвальбу, но я это умею. Хоть временами приходилось трудновато.

Это он о Северной войне, догадался Дженнак. Должно быть, нелегкое было время!

Они помолчали, передавая флягу из рук в руки. Потом Дженнак спросил:

   – Что со мною было, родич?

Но Чиграда ответил вопросом на вопрос:

   – Ты вспоминаешь о своем умершем сыне? И о брате Джил– лоре, великом воителе? Что ты чувствуешь при этом?

   – Грусть, – молвил Дженнак, поразмыслив. – Грусть, но светлую. Сказано в Книге Повседневного: изумруд зелен, рубин ал, и этого не изменить даже богам... Люди рождаются, люди умирают, и никто над этим не властен. Я смирился с неизбежным.

   – А что было раньше, родич?

   – Отчаяние. Тяжесть, которую я вынести не мог... Мне хотелось умереть.

   – Опасное желание. Особенно для кинну!

   – Ты знаешь, что я – кинну?

   – Знаю. – Чиграда зябко поежился под своим меховым плащом. – Вот мы, потомки богов, люди светлой крови... твой сын, твой брат, твой отец... я... Так ли мы отличаемся от обычных женщин и мужчин, чья кровь багрова и густа? Мы живем сто тридцать лет, сто сорок... в редких случаях – до двухсот... Но арсоланка Ана Куата прожила до ста двадцати трех. Двое мужчин из Сеннама жили сто восемнадцать и сто пятнадцать лет. Майя Ци Хара – до ста двенадцати, женщина Муданги из Одиссара – до ста восьми... А тех, кто перешагнул столетний рубеж, довольно много, больше тысячи за время наблюдений. Нам, хранителям знаний, об этом известно.

   – И что же?

   – Отсюда следует, что обыкновенный человек может прожить столько же или почти столько же, сколько светлорожденный. Неодолимой границы нет. Смотри, родич: когда-то ты пересек океан, что было подвигом, а сейчас корабли плывут в Риканну, в Лизир и Азайю, и это уже не подвиг, а просто далекое путешествие. Атлийцы поднялись в небо на шарах, наполненных легким газом... В Арсолане придумали одноколесный экипаж, который движется по металлическому стержню... У нас есть новые снадобья, мы научились лечить гораздо лучше, чем двадцать или тридцать лет назад... В будущем мы узнаем еще больше, и, возможно, люди станут жить полтора века – обычные люди, не светлорожденные. Тебе понятно?

   – Да. – Дженнак кивнул. – Человек хитроумен, а время не стоит на месте... Котда-то мы говорили об этом с Унгир-Бреном, моим учителем.

   – Вот видишь... Выходит, что век человеческий сравняется с веком долгожителей и падут границы между ними. Но с кинну так не выйдет. Нет, родич, с кинну так не получится!

   – Почему? – Дженнак был заинтригован.

   – Кинну – существа особые. Нам даже не ведомо, сколько они живут... то есть могут прожить – ведь в прошлом их уничтожали, чтобы не допустить до власти. Ты слышал о светлорожденном Ай коне из тайонельского Очага? Нет?.. Он родился в 403 году от Пришествия, сбежал в Край Тотемов, не дав себя убить, возглавил союз дикарских племен и воевал с отцом, с братом-наследником, с его сыновьями и внуками триста с лишним лет. Мог бы и дольше лить кровь, но дикари устрашились й сами с ним покончили. В хрониках Гласа Грома говорится, что прожил он почти четыре века. И он не единственный! Есть еще сеннамит...

Чиграда внезапно смолк и потянулся к фляжке.

   – Сеннамит, – повторил Дженнак. – Что за сеннамит?

   – Не важно. Я лишь хочу сказать, что кинну – это нечто особое. Есть грань, что отделяет кинну от всех людей, кем бы они ни являлись, потомками богов со светлой кровью, пастухами Сеннама, охотниками из Страны Озер или чернокожими ли– зирскими дикарями. Кинну – как морской змей среди рыбешек, что плавают в Бескрайних Водах, и он...

   – Я кинну, – прервал аххаля Дженнак. – Не забывай об этом.

   – Да, разумеется... – Чиграда смущенно улыбнулся. – Прости меня, родич. Похоже, я слишком увлекаюсь...

   – Боги тебя простят, и я тоже. Но давай вернемся к моему вопросу: так что же случилось со мной?

~ Болезнь кинну. Мы знаем о них немногое, но этот недуг в хрониках описан. Помутнение рассудка и физическая немощь... Иногда они наступают без видимых причин, но чаще – из-за душевных переживаний, крушения надежд, потери близких. Эта болезнь длится несколько лет, но не приводит к смерти. Кинну очень живучи, родич.

– Несколько лет... – произнес Дженнак. – Но я оправился быстрее.

   – Тебя хорошо лечили. Все, что нужно – сон, покой, успокоительный бальзам, омовения в теплой воде... Наш целитель – великий искусник!

   – Я очень ему благодарен, ему и тебе. Могу я что-то сделать для вас?

Аххаль поднялся, перевернул флягу в знак того, что она пуста, и молвил:

   – Живи, родич! Твоя жизнь так удивительна... Живи, и позволь нам время от времени наблюдать за тобой.

Чиграда склонил голову и исчез за дверью храма.

Дженнак остался один. Великое безмолвие окружило его, и чудилось, что стих даже далекий шум водопада. Ветер унялся, не скрипели деревья, смолкли лесные шорохи, и снежинки, падавшие с неба, ложились белым покровом на землю, ветви и сухую листву, на плечи и волосы Дженнака. Дым от труб тянулся в небо, и можно было вообразить, что над святилищем воздвигнут еще один храм, невесомый, призрачный, состоящий из множества светло-серых колонн, что держат сотканную облаками кровлю. Солнечный луч пробился сквозь нее и упал на снег, заставив снежинки искриться серебром.

Но Дженнак этого не видел; мысли его блуждали в иных пространствах и иных временах. Вспоминался ему покой во дворце Че Чантара, где он побывал много, много лет назад, и волшебные яшмовые шары из Чанко, что вращались под действием мысли, являя взору чудеса. Но не об этих сферах он думал сейчас, не о тайнах богов, а о сказанном Чантаром, о горе, что пережил арсоланский сагамор. Сто тридцать лет прошло, а его голос все еще звучал в ушах Дженнака:

... Сын мой отправился в Сеннам и погиб в поединке совершеннолетия, женщина – не светлой крови, но любившая меня долгие годы – умерла, и разум мой затмился...

Затмился! Так сказал Чантар... Должно быть, и у него была болезнь кинну, и, вероятно, исцелили его яшмовые шары. Вернее, то изумление, которое он испытал, когда открылись перед ним две сферы – та, с картой мира, и другая, с базальтовым обломком, что распадался на мириады стремительно кружившихся веретен... Должно быть, в тот миг он понял, что есть загадки, бросающие вызов разуму, что жизнь продолжается, и нет в ней места отчаянию, а только воспоминаниям и грусти. Его спасло любопытство, думал Дженнак, вновь и вновь повторяя слова сагамора:

... Мучимый печалями, пришел я в этот хоган, сел и стал глядеть на яшмовые шары, но не видел их, а видел лица сына и женщины своей, и руки их, манившие меня в Великую Пустоту. Казалось, сердце мое перестанет биться, сожженное ядом потерь, и я, надеясь на утешение, воззвал к богам и простер руки над сферами, не думая о них, но желая лишь получить какой-то знак. И тогда горе мое стало силой, и что-то переменилось во мне, поднялось и выплеснулось, как кровь из раны. И тогда...

Так говорил арсоланский мудрец, и теперь это было понятно Дженнаку. Разве не открылся ему шар с Пятой Скрижалью, заветом богов?.. И разве не случилось это в Цолане, в миг страшного напряжения, когда на ступени Храма Вещих Камней падали его воины, когда погибли Ирасса, Уртшига, Амад?.. И то, что случилось сейчас, после смерти Джемина... Воистину, он мог промолвить вслед за Че Чантаром: казалось, сердце мое перестанет биться, сожженное ядом потерь!

Он встал и направился в лес по едва заметной тропинке. Снег хрустел под его ногами, снежинки таяли в волосах. Была бы еще одна сфера... – вдруг подумалось Дженнаку. Та, первая, с Пятой Скрижалью, осталась в Лондахе, в секретном месте, хранилась там с другими его сокровищами, шилаком Вианны, чешуйкой со спины морского змея и кейтабской чашей из голубой раковины. Этот шар он мог открыть в любой момент и без всякого усилия, что было, очевидно, предусмотрено богами – если сломан замок шкатулки с тайной, крышку можно поднять без труда... Не исключалось, что испытанное горе и нервное напряжение позволили б раскрыть еще один шар и исцелили бы его как Че Чантара... Но другой яшмовой сферы у Дженнака не имелось.

Через день он снова встретился с аххалем Чиградой, на этот раз вечером в его покоях, у огня, что пылал в очаге. Глас Грома воздвигли в третьем веке от Пришествия, его стены были чудовищной толщины, щели заделаны мхом и окаменевшей глиной, а старинные очаги казались зевами пещер – в каждом можно было сжечь бревно длиною в восемь локтей. Но бревна уже не жгли, так как в храме хватало работников, чтобы распилить и наколоть дрова. В зимнее время этим занимались три десятка молодых жрецов.

   – Вы не сделались беднее после Северной войны, – заметил Дженнак, поглядывая на стол с винными флягами, подносами с олениной и земляными плодами и корзиной фруктов.

   – Не сделались, – согласился Чиграда. – Мы пережили трудное время, но оно позади. Дом Тайонела пал, исчезли светлорожденные, а Дети Волка отправились за океан, не желая склониться перед дикарями... Но пришли другие племена, и они уже не дикие, у них есть понятие о сетанне, они почитают наших богов и наши святыни и называют себя тайонельцами. Здесь, в храме, их сыновья, две сотни юношей, что захотели учиться. И мы их учим! Учим языкам и письменным знакам, учим тому, как устроен мир, учим, как радовать богов песнопениями, как возводить дома и сеять зерно, как исцелять болезни, как властвовать над людьми... Надеюсь, они объединятся в единый народ, и наши молодые люди, сыновья вождей, станут их Тропой Мудрейших.

   – Я согласен, они уже не дикари, раз есть у них уважение к мудрости и жалость к старикам, – произнес Дженнак. – Те трое из Клана Совы, которых я встретил... Они не пытались меня ограбить или унизить, а привели к святилищу... Ты прав, Чиграда, у них есть понятие о сетанне.