Текст книги "Дженнак неуязвимый"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

   – Жакар из Шанхи – большой хозяин. Всюду его знают, и всяк может назваться его именем. Как докажешь?

   – У меня есть бумаги... – Дженнак потянулся к мешку.

   – Бумаги, мил человек, нам ни к чему, не разбираем мы этих бумаг. – Изломщик поскреб в бороде. – А вот слышали, что Жакар из колдунов будет. Надо, так рысью обернется или там волком... Смогешь?

   – Волком или рысью – нет, неправду тебе сказали. А вот таким...

Дженнак вытянул руку к одному из дейхолов, к тому, что постарше, и в тот же миг черты его начали меняться. Лицо округлилось, скулы стали шире, нос – более плоским, с крупными ноздрями, глаза превратились в узкие щелочки и радужка зрачков была уже не зеленой, а черной. Магия тустла, дар аххаля Унгир-Брена... С той же легкостью он скопировал бы черты изломщика, но предпочел дейхола; отрастить бороду и изменить цвет волос не помогало никакое волшебство.

Дейхольская маска задержалась на его лице несколько мгновений, потом оно стало прежним. Семеро мужчин, потрясенные увиденным, шумно вздохнули. Старший дейхол сказал:

   – Касаты-шаман! Вижу, лесного хозяина вчера отвадил... следы тут свежие... Шаман, как есть шаман!

   – Понятно, – пробормотал главарь, потом ткнул пальцем в Туапа Шихе: – А это что за пес в аситской одежке? Не пристрелить ли?

   – Это мой человек. Расшибся при падении, полечиться бы ему, – сообщил Дженнак. – Я хоть и колдун, а исцелять не умею.

   – Ладно! В стойбище вас отвезем, к атаману. Пусть он решает, кого казнить, кого миловать, – пробурчал изломщик со шрамом. – Пошли! Тут у нас коняги на поляне.

Дженнак уставился на главаря немигающим взглядом.

   – Сейчас пойдем. Вот только имечко твое я не расслышал. Изломщик ухмыльнулся.

   – Тяженя Бочар по кличке Меченый. Вишь, мишка мне памятку оставил. Здоровый зверюга! Три горшка жира потом натопили.

Повернувшись, он зашагал в лес. Захватив мешок и оружие, Дженнак и Чени последовали за ним. Крепкий изломщик тащил на спине так и не очнувшегося Туапа Шихе, остальные замыкали шествие.

Поляна оказалась близко. Там пофыркивали лошади – конечно, не иберские скакуны, напоминавшие лебедей, а мохнатые твари с мощными крупами и копытами величиною в две ладони. У них были пятнистые шкуры – то белое на буром, то бурое на черном. Помнилось Дженнаку, что нрав у этих лошадок свирепый – с медведем и тигром не совладают, но волка пришибут Чени, однако, подошла без опаски к вороному жеребцу, огладила шею, пощекотала за ушами и сказала:

   – На этом поеду, понравился мне. Как зовут?

   – Вечер, – отозвался кто-то из изломщиков. – Только, хозяйка, стерегись с ним! Больно крут!

Но она уже сидела на широкой конской спине, а жеребец, изогнув шею, обнюхивал ее колено и довольно сопел. Сладко, сладко пахла Айчени, дочь Че Куата, арсоланского сагамора!

Туапа Шихе подняли в седло и привязали покрепче, Дженнаку подвели пегого коня, один из дейхолов – тот, что помладше, – наделил всех сухими лепешками и копченой лосятиной. Всадники двинулись в путь, трапезуя на ходу и передавая из рук в руки фляжки с водой и огненным пойлом. Как помнилось Дженнаку, гнали его из меда, березового сока и ольховой коры и называли по всякому, «медвежьим молоком», «самобродом» и «горлодером». Он выпил пару глотков, передал флягу Чени, но та понюхала и отказалась. Они ехали по девственному лесу, огибая буреломы и заросли высоких колючих кустов, спускаясь в глубокие лощины с журчавшими там ручьями, пересекая темные лесные потоки, где вода плескалась у самых стремян и в ней играла рыба. Взгляд выхватывал то белок, скакавших по ветвям, то притаившуюся в развилке ствола куницу, то рыжий хвост лисы, подстерегавшей мышь, то следы царапин на сосне, оставленных медвежьими когтями. На полянах встречались олени, подъедавшие траву и листья, ворочалась в кустарнике дикая свинья с выводком поросят, и где-то неподалеку трубил лось, вызывая на бой соперников. Хищников не было видно, но временами в мягком мху попадался волчий след или отпечаток тигриной лапы.

Все здесь так же, как сотню лет назад, думал Дженнак. Сайберн не менялся, не признавал человеческой власти и если уступал цивилизации, то лишь в немногих местах, разделенных огромным пространством болот, чащоб и гор. Сайберн был похож на северную Эйпонну, на Край Тотемов, Лесные Владения и Мглистые Леса, где обитали варвары, сокрушившие Дом Тайнела. Те же прохладное лето и снежная зима, такие же звери, если не считать кабанов и тигров, те же сосны и кедры, ели и клены, а на севере, у полярных морей, – тундра и льды... Но в Сайберне всего было больше, просторы – необъятнее, земля – щедрее, воды – изобильнее. Тут текли огромные реки, поднимались горы до небес, леса тянулись на тридцать полетов сокола, а с юга лежала степь в десять раз шире тасситской. На востоке шумели волны самого большого на планете океана, на западе вставал Айральский хребет, а за ним начиналась страна россайнов, не уступавшая всей Риканне ни территорией, ни многолюдством, ни поселениями.

Нет, здесь было иначе, чем в Эйпонне! Огромная земля, почти пустая, и рядом с ней – россайны, народ многочисленный и энергичный, привыкший к снегам, дремучим лесам и неограниченной свободе... За свободой, за вольностью, шли они в Сайберн, ломая прежние границы, извергаясь потоком с насиженных мест, и от того называли их изломщиками, извергами, изгоями. Шли на восток много веков, и аситское владычество ничего не изменило. Пожалуй, движение еще ускорилось – в Сайберн уходили все, кто не желал подчиняться заокеанскому сагамору. И хоть считались эти земли колонией аситов, владели они лишь пятью городами, шахтами, где добывалась руда, и Трактом Вечерней Зари. Слишком большой кусок! Захочешь проглотить – подавишься!

Исконное население Сайберна было редким. Обитали здесь племена дейхолов, похожих на эйпонских туванну – такие же широколицие и узкоглазые охотники, вполне миролюбивые, если не посягать на их имущество и жизнь. Пришельцы роднились с ними, учились лесным законам и учили сами – как сеять пшеницу и овес, как разводить коней и птицу, как добывать металл, как строить из бревен дома, а из смоленых досок – лодки. Случалось, ссорились и воевали, что объяснялось несходством темпераментов: дейхолы были неторопливы и обстоятельны, изломщики – быстры и вспыльчивы, как начиненный перенаром шар. Однако уживались, смешивая друг с другом кровь и принимая к себе всяких людей, уже не россайнов, а бежавших из Кита– ны или приходивших из степи, пустынь и южных гор. Многие в этих лесах даже не знали, что обитают в аситской империи, и ни аситов, ни иных уроженцев Эйпонны никогда не видели.

Но все же была от аситов польза: согнали всех, кого смогли, изломщиков, китанов и дайхолов, велели строить дорогу, прокладывать рельсы одноколесника, ставить мачты для Бесшумных Барабанов. Обошлось это в тысячи жизней и затянулось на пару веков, зато другой такой дороги в мире не было: от Китаны – в Россайнел, а оттуда – к Днапру и дальше на запад, до Бритайи и Иберы! Стала та дорога чудом света, соединившим океаны, так что от Шанхо до Сериди, иберской столицы, можно было добраться за семнадцать дней.

Другая польза, не столь очевидная, заключалась в стремлении империи раздвинуть границы на юге до Хинга и земель 6и хара. Схватки с бихара были свирепыми, и хоть имелось у аситов опытное войско, людей не хватало, да и стоил пеший боец в пустыне немногого. Пришлось завезти скакунов из Иберы и посадить на них изломщиков. Те умели воевать конными и пешими и дрались с охотой, пока платили серебром и лошадьми. А как закончилась война, вернулись выжившие в Сайберн и принесли с собой великое богатство – не чейни, давно истраченные, и не коней иберских, а знания о мире. Ведь Сайберн так огромен, так велик, что можно было думать, будто нет на свете ничего иного! Но оказалось, что мир еще огромнее, и есть в нем другие климаты и страны, есть всякие народы со своим обычаем, есть каменные города, невиданные звери и растения, есть континенты за океаном, где живут эйпонцы, а правят ими великие вожди, потомки Шестерых богов. Не сказать, чтобы изломщики прежде не знали об этом – приходили сородичи из Россайнела, говорили, как много в мире чудес. Но одно дело услышать, и другое – увидеть...

Увидели. А заодно и силу свою осознали.

Меченый махнул рукой, подзывая ближе, и Дженнак пришпорил жеребца. Теперь они двигались рядом, колено в колено.

   – Я вот смекаю, как ты с женкой своей и с аситом уцелел, – произнес Тяженя. – Видел вчерась – летели высоко, над облаком... Знатная высота! Что в воду свалишься, что в землю воткнешься, все едино: был человек, стал мешок с костями. Одначе не разбились вы, даже аситский пес – этот хоть в беспамятке, а жив-живехонек. Как это вышло?

Дженнак улыбнулся.

   – Супруга моя из Иберы, а там много женщин, что умеют летать по воздуху.

   – Во как! – Обернувшись, изломщик поглядел на Чени, потом сказал, понизив голос: – Непростая девка у тебя! Видать, ведьмацкой породы!

   – Колдуну в самый раз, – заметил Дженнак.

Всадники ехали на запад, постепенно приближаясь к изгибу озерного берега. Места, знакомые Дженнаку: когда-то жил здесь Тэб-тенгри со своей женой Заренкой, и до дейхольского стойбища было отсюда недалеко. Вдоль озера по оленьей тропе, через глубокий распадок с ручьем – на луговину к березовой роще, и там...

Он вздрогнул, увидев, как серебрятся озерные воды. Тропа, которой олени ходили на водопой, не исчезла, но и шире не стала.

Дейхолы спешились, начали приседать и кланяться – Лунное озеро почиталось у них священным. Изломщики с коней

не сошли, но тоже что-то забормотали; один из них подъехал к воде, бросил в волны лепешку и пролил из фляги несколько капель – на кормление озерному Хозяину. Чени негромко запела – то был арсоланский гимн, каким приветствуют солнце и благодарят его за щедрость. Что до Дженнака, то он богам не молился, ни эйпонским, ни местным, а обозревал озерную ширь. Абсолютно пустынную, и это его удивляло.

До города Удей-Ула, возведенного на западном берегу, было далеко, четверть соколиного полета, но остров Удей-Сири лежал прямо перед ним и был гораздо ближе – тысяча или две длин копья. На острове, по имевшимся у Дженнака сведениям, располагался военный стан аситов, укрепление с прочными стенами, пристань с множеством мелких кораблей и грузовыми баржами, дальнобойные метатели и причальные шесты для воздухолетов. Несомненно, с острова наблюдали за гибелью «Серентина», и сейчас, при свете дня, аситам полагалось бы искать обломки и вылавливать погибших. Важные люди летели на «Серентине», а значит, тела их надлежало опознать, составить об этом донесение, возложить на костры и сжечь, пропев Прощальные Гимны. Но ни один кораблик не скользил по светлым водам Байхола.

   – Спят они, что ли... – пробормотал Дженнак.

   – Спят, – с ухмылкой откликнулся Тяженя. – С зимы спят и уже не проснутся. Зимой, как озеро встало, мы к ним гостевать нагрянули. В ночь! Вьюга, тьма, ветер злой... Не ждали нас, а мы тут как тут! Всех посекли и под лед спустили!

Дженнак молча кивнул. Мелькнуло перед ним мгновенное видение: люди в оленьих и волчьих мехах, с пиками и карабинами, лезут на стены, прорвавшись сквозь снежную завесу, машут факелами, поджигают фитили, швыряют шары с пе– ренаром, режут, колют, бьют... Страшное зрелище! Но повидал он такое не раз и давно не ужасался людской жестокости – тем более, что изломщики были в своем праве. Сказано в Книге Повседневного: тот, кто обороняет свой очаг, подобен благородному соколу, нападающий же смердит, как стервятник: А Очаг дейхолов и изломщиков был здесь, среди рек, озер и лесов. Они продолжили путь но едва заметной тропке, и вскоре открылась Дженнаку знакомая картина: урочище с крутыми откосами, выходившее к озеру, полноводный ручей, широкий луг, где паслись лошади, а за ним, среди берез, крытые шкурами островерхие шатры дейхолов. Сердце у него кольнуло – там, в роще, лежала Зарейка, спала под заросшим травою холмом. Внезапно она явилась ему, но не так, как Вианна, первая | его возлюбленная, которую он помнил только молодой. С Зарей кой он прожил половину века и видел ее запечатленной в долгом промежутке времени: юной синеглазой девушкой, зрелой женщиной в ореоле золотых волос и старой, сморщенной, седой... Последнее видение было особенно горьким – время, которому он сам не подчинялся, напоминало о своей суровой власти.

Стойбище дейхолов вроде бы не изменилось, но лощина, в которой он когда-то выбрал место для хогана, выглядела совсем иначе. Теперь здесь было множество домов – наверное, целая сотня: основательных, сложенных из толстых бревен, крытых тесом или сланцевыми плитками. Из тех, что повыше и побольше, доносился гул моторов, пронзительный визг пилы и грохот кузнечных молотков, над ними дымились трубы, и быстрый поток вращал колеса нескольких мельниц. Кое-где стены урочища подкопали, пристроили к ним кровлю на столбах, и там, выстроившись в ряд, торчали стволы метателей – возможно, захваченных на острове Удсй-Сири. Под другими навесами громоздились бочки с переиаром и горючим, фургоны и моторные экипажи, оружейные ящики, штабеля ракет и прочее имущество. В дальнем конце распадка, где он открывался к озеру, соорудили пристань с небольшим каменным молом, и около licit) покачивались четыре крылатые машины и десятка два баркасов. Тут и там сновали люди, большей частью молодые парни и мужчины, но ребятишки и женщины тоже встречались – кто возился во дворе» кто нес в ведрах воду или тащил охапку хвороста, кто был при скотине или пас гусей. Занятия как у крестьян Одиссара, только вместо быков – лошади, а вместо керравао гуси, подумалось Джоннаку. Но он понимал, что видит не мирное селение, а воинский лагерь.

Всадники спустились в лощину, к ручью. По его берегам были проложены дороги, над потоком горбатился мост, и перед ним, на небольшой площадке, виднелись два строения: святилище Шестерых и дом из потемневших бревен, сложенный на россайнский манер, с небольшими окнами, пристройками и широким, выстланным кедровой доской крыльцом. Дом был стар, но за ним, очевидно, следили, конопатили щели, подновляли крышу, а оконные стекла вообще были новыми, сменившими пластинки слюды. При виде этого хогана Дженнак глубоко вздохнул, дернул поводья и замер на своем коне точно каменная статуя. Хоть больше не верил он в богов, а все же шевельнулась мысль: не их ли промыслом он здесь?.. Не рука ли Провидца Мейтассы сбросила с неба «Серентин», не Хитроумный ли Одисс привел его к этому месту?.. Или, возможно, Сеннам, Великий Странник?..

   – Что с тобой, милый? – услышал он тревожный голос Чени. – Опять видения? Очнись, во имя Шестерых!

   – Да будет с нами их милость, – пробормотал Дженнак. – Нет, моя пчелка, никаких видений. Просто этот хоган... двор, как говорят россайны...

Он умолк.

   – Хоган что-то тебе напомнил? – спросила Чени, успокоившись.

   – Можно сказать и так. Это мой дом, чакчан. Я построил его сто сорок лет назад. Моя спина еще помнит тяжесть этих бревен... каждого бревна и каждого камня, из которых я сложил очаг.

Изумрудные глаза Чени затуманились.

   – Временами я чувствую себя мошкой, – произнесла она. – Мошкой рядом с соколом, что летает из века в век... И тогда мне становится страшно.

   – Прости. Я не хотел тебя пугать. – Покинув седло, Дженнак обхватил ее за талию и опустил на землю. – Ты выросла в Инкале, во дворце сагамора, возведенном самим Арсоланом или его сыновьями. И ты – светлорожденная! Время для нас течет иначе, чем для других людей. Надо привыкнуть к этому.

Чени молча кивнула.

Изломщики уже спешились. Тяженя Бочар распоряжался: тому вести лошадей на конюшню, тому харчами озаботиться, а этот моложавый пусть проведает семью, чтобы женка не скучала. Дейхолам было велено ехать в стойбище, сгрузить аситскую вошь у шатра старого Мунга, пусть лечит или тащит в лес и скормит волкам да медведям. Потом на зов Тяжени явились две пригожие девицы, им передали хозяйку Жакара из Шан-хи со строгим наказом – отмыть ее, попарить, в чистое одеть, накормить и приветить. А сам хозяин Жакар пусть подождет с едой и баней, щас к атаману пойдем.

С этими словами Тяженя исчез. Дженнак, глядя на прежний свой хоган, уже не печалился, не вздыхал, а улыбался. Встреча с прошлым редко сулила радости, но, кажется, сейчас случай был другой. Кто обитает в этом доме? Вероятно, потомок Тэба-тенгри, внук или, скорее, правнук – словом, его, Дженнака, кровь! Двух сыновей подарила ему Заренка, и, когда он их покинул, оба были зрелыми мужами. Младший, Серга, еще не нажил ни семьи, ни детей, но у старшего Айвара имелась дочь... Как ее звали?..

Заренкой, подсказала память, тоже Заренкой. Смешная девчушка... Лезла к деду на колени, теребила за ухо, любопытствовала, почему у него не растет борода... А Тэб-тенгри – он, Дженнак! – объяснял: у дейхолов нет на лице волос, такие уж дейхолы люди... А я – дейхол? – спрашивала маленькая Заренка, поглаживая собственные щеки. Ты красавица, говорил он ей. И не ошибся – к пятнадцати годам стала красавицей, светловолосой и синеглазой...

Дверь в дом распахнулась, и вышел на крыльцо человек с проседью в волосах и бороде, но еще не старый: лицо суровое, смугловатое, брови вразлет, волосы темные, как у самого Дженнака. Младшего сына потомок, мелькнула мысль. Младший в отца пошел, не в мать – только глаза были синие, заренкины.

   – Берлага Тэб, наш атаман, – молвил появившийся следом Тяженя.

   – А это Жакар из Шанхи, свалившийся с неба. Большой хозяин! И большой колдун! Показал нам такое...

Не слушая его, Берлага живо спустился во двор и зашагал к Дженнаку.

   – Здрав будь, гость дорогой! Пусть Тассилий пошлет тебе удачу!

Тассилием у изломщиков и россайнов называли Мейтассу, божество Судьбы и Всемогущего Времени. В этом краю почитали его больше, чем других Кино Раа – быть может от того, что Хоран, прежний россайнский бог, тоже распоряжался жизнью, смертью и долей, что выпадает человеку.

По обычаю изломщиков атаман трижды обнялся с Дженнаком и повел его в дом. В большой светлой комнате уже накрыли стол – там дымились тонкие лепешки, любимое кушанье в Сайберне. К лепешкам – масло, мед, березовый сок и крепкая брага-горлодер в огромном глиняном кувшине. У стола хлопотала женщина, круглолицая и миловидная. Берлага огладил ее по спине, сказал:

   – Марха, женка моя. А дочки сейчас твою хозяйку обихаживают. Согреть ее надо в парной – Тяженя сказал, в озеро вы свалились, а ночь просидели в лесу... И мы согреемся! Вот этим!

Он разлил по чашам горлодер. Дженнак тем временем повернулся к изукрашенной резьбою полке, где лежало Пятикнижие в серебрянном окладе, и сотворил молитву. Потом сел, выпил за здоровье атамана и его семейства, отведал горячих лепешек с маслом и произнес:

   – Слышал я о Тэбе-тенгри, вожде дейхолов и изломщиков, жившем когда-то в этих краях. Говорят, мудрый был человек! Не от него ли ты род свой ведешь?

   – От него, – подтвердил Берлага. – И сидишь ты сейчас в доме, сложенном его руками, на лавке, что вырезал он из сосны. И полка со Святой Книгой тоже от него осталась, от пращура моего.

Дженнак покосился на лавку. Вроде и правда та самая... а может, не та... Хоган свой он узнал, а лавки, полки и столы выпали из памяти.

   – Тэб-тенгри – твой дед?

   – Прадед. А дед Серга и дед Айвар – его сыны. Матерые были старичины, кузнецы, охотники! Плечи – во! Как пойдут бить молотами, грохот по всей округе! Каждый дольше века прожил... Серга, мой дед, в девяносто ходил на медведя с рогатиной, а лося ударит в лоб кулаком, и нет лося! Пришлось ему нас поднимать, и меня, и братов моих, и сестриц... Однако поднял! Нет перевода изломному роду!

Атаман о предках своих говорил с охотой – видно, расспросы гостя его не обидели, а показались знаком искреннего интереса. Почувствовав это, Дженнак спросил:

   – Отец твой где? Как его звали? И жив ли он?

В глазах Берлаги сверкнул огонь.

   – Звали отца Людо Тэб. Его и матушку мою аситские крысы убили во время Первого Мятежа. Слышал о таком?

Дженнак кивнул. Этот мятеж случился тридцать семь лет назад, когда он жил в Ханае под именем нефатца Та-Кема Джакарры. Время выдалось нелегкое. Он взял в супруга Ирию Ар– ноло из рода Протекторов Атали, но она умерла при родах, а вскоре умер младенец Джен – двое близких, что прибавились к его потерям. Смерть Джена он скрыл, сказав, что мальчик с кормилицей в горах, у целебных источников. Прошло какое-то время, Джен, по слухам, излечился, но в Ханае его не увидели – Та-Кем будто бы отправил сына в Юкату, в древний город Цолан, где было на что поглядеть и чему поучиться. Года через три, решив его проведать, Та-Кем сел на корабль, один из многих принадлежавших ему, но рейс закончился трагически: у берегов Ка’гри судно столкнулось с плавучей ледяной горой, и больше о нефатце Та-Кеме никогда не слышали. Что до Джена, то он возвратился в Ханай уже юношей, вступил в права наследства, но потом уехал, желая постранствовать по миру. Бумаги с его родословной были в полном порядке, и был он похож на Та-Кема в молодости точно брат-близнец.

У губ атамана пролегли глубокие складки.

   – За отчих своих я отомстил и еще буду мстить, – хрипло выдохнул Берлага. – Здесь моя земля, мое владение, а не аситских псов, понаехавших с моря! Зимой мы остров взяли, ни один живым не ушел, все рыб отправились кормить... Слышал про это, хозяин Жакар?

   – Слышал, – отозвался Дженнак. – Тяженя рассказывал.

   – Взяли, вот так! И город возьмем! Лист еще не пожелтеет, а возьмем! – Атаман потянулся к кувшину. – Стоит за это выпить, хозяин!

   – Не называй хозяином, другом зови, – молвил Дженнак и подставил чашу.

Они выпили. Глотая крепкое зелье, Дженнак думал, как прихотливы, как странны узоры судьбы. Когда-то давно!., о, как давно!.. – был он гостем Че Чантара, тайным гостем, приплывшим в Инкалу к мудрейшему владыке и старшему родичу. Говорили они грядущем, и убеждал его Че Чантар, что нужно отдать Азайю, весь огромный континент, Домам Коатля и Мейтассы во владение. Убеждал его долго, а он сомневался... И было сказано тогда мудрейшим: пусть берут! Много лет уйдет у них на освоение новых земель, много прольют они крови и много потратят сил, а когда плод созреет, сорвет его другая рука. Найдутся там желающие власти и свободы, и развяжут они войну, и прогонят всех несогласиях, и придумаю себе новые символы, и примут новые обычаи, и вудет в тех краях множество стран и владений либо одна большая гграна, сильнейшая, а при ней – подчиненные княжества, земли варваров, свои Ледяные Края и Мглистые Леса-

Так или почти так сказал мудрый кинну Че Чантар, но это будущее виделось столь далеким, зыбким и неясным!" И вот оно фишло, думал Дженнак, наступило с той же неизбежностью, с какой брошенная в реку ветвь доплывает до моря... И не просто фишло, а явилось творением собственных его потомков, пусть te повсюду, но во многих местах, где проросло его семя, взошла его кровь – в сыновьях, внуках, правнуках. Здесь, в Сайберне, в Ибере, где долгое время правил Джемин, его светлорожденный сын от Чоллы, и в Дельте Матери Вод, где Хальтунчен Лесное Око, другой его потомок, основал свою державу. Они ггроили будущее из собственных жизней, творили его, сражаюсь, созидали и умирали... Своей смертью или от рук врагов, как Людо Тэб...

Печаль охватила Дженнака, печаль и великая гордость, ибо он тоже был в числе строителей и созидателей. Сказано в Книге Повседневного: истина отбрасывает длинную тень, но лишь умеющий видеть узрит ее... Че Чантару это удалось.

Они с Берлагой засиделись до вечера. Атаман говорил, что войско у него изрядное, и оружие есть, и – спасибо другу Жакару! – боезапаса в избытке; даст он сигнал, и выйдут из леса тысячи воинов, а ведут их люди опытные, бывшие наемники из бихарских ветеранов. Еще говорил, что обложили его люди Удей-Улу с воды и суши – змея не проскользнет, рыба не проплывет. Зимой, в арсеналах на острове, взяли пять крылатых машин, а по весне перевезли их в лагерь и нашли бойцов-летателей. Теперь и в воздухе стерегут врага, не пропустят возду– холетов в город. Немногое осталось: вторгнуться в Удей-Улу, выбить гарнизон аситов и захватить контроль над одноколесной дорогой и станцией эммелосвязи. А как содеется это, будут аситские владения разорваны: на востоке – Китана, на западе – Россайнел, а между ними – вооруженный Сайберн. И двинутся тогда изломщики через Айральский хребет на помощь братьям-россайнам, а у тех клинки не заржавеют – Мятежный Очаг уже войско собрал, и во главе его Тур Чегич, прозываемый Трехглазым...

Вот и добрались они до Чегича. Здесь Дженнак, прервав атамана, пояснил, что собрался в Роскву и что есть к тому два повода: улететь из Шанхо, где ожидали его допросы и даже, быть может, бассейн с кайманами, и встретиться с Чегичем, вождем россайнских повстанцев. Однако не вышло – улететь-то он улетел и был бы сегодня в Роскве, но помешали доблестные соколы, воздушные бойцы Берлаги. И что теперь делать?

Атаман, уже изрядно захмелевший, молвил, что утро вечера мудренее, и на трезвую голову он что-нибудь придумает. К тому времени кувшин с горлодером опустел, солнце пошло на закат, и две девицы, берлагины дочки, взяли Дженнака под руки и отвели в опочивальню для гостей. Глядя на этих пригожих девиц, он смутно вспоминал, что обе – его праправнучки, а вспомнив, тихо радовался. Оставил Тэб-тенгри достойное потомство! Мужчины крепки и сильны, женщины красивы... И есть в них капля светлой крови: зелень в глазах, брови вразлет, и кожа чуть посмуглее, чем у россайнов...

Девушки уложили его на кровать рядом с Чени, расстегнули пояс, стянули одежду и сапоги. Похихикали, пожелали Жакару и его хозяйке веселой ночи и удалились, оставив зажженную лампу. Чени приподняла ее, осмотрела супруга и спросила:

   – Почему они зовут меня хозяйкой, а тебя хозяином? Ты знаешь, милый?

   – Кхх... нечно... – пробормотал Дженнак. – Это по... почетное обрщение... кх... как т-тар и тари в Арс-солане...

   – Да ты совсем пьян! – воскликнула Чени, принюхавшись. – Забыл, что говорят твои одиссарцы: пьющий крепкое вино видит сладкие сны, да пробуждение горько!

   – Пьян, – подтвердил Дженнак. – Т-такой здесь об... обычай: если гость не пьян, значит, н-не уважжает хозяев. Но это п-пройдет. Скоро.

Он закрыл глаза и сосредоточился. Борьба с хмелем была недолгой – в голове прояснилось, исчезло жжение в горле, и больше его не клонило ко сну. Еще один дар долгожителя... Дженнак пошевелился и сел, коснувшись босыми ногами медвежьей шкуры, расстеленной на полу.

   – В Сайберне крепкая брага, чакчан. Давно я ее не пробовал... Поистине медвежье молоко!

Чени обняла его, прижалась щекой к щеке, шепнула:

   – Хвала Шестерым, мне ее не предлагали. Пришлось бы выпить, раз я в твоем доме... Это в самом деле твой старый хоган?

   – Да. Сыновья давно умерли, и живет в нем мой правнук Берлага Тэб, вождь байхольских изломщиков. Атаман, как здесь называют сахемов.

   – А эти девушки...

   – Дочери Берлаги и тоже мое потомство.

Объятия Чени сделались крепче. Она не спросила про Заренку, а Дженнак не назвал ее имени. Что было, то прошло, оставив зарубку в душе, тоску и память о былом. Теперь у сердца Чени, его светлорожденная возлюбленная... Она будет с ним долго, очень долго, оставаясь такой же прекрасной и юной. Может быть, она проживет еще целое столетие... Может быть, когда завершится ее жизнь, он тоже уйдет в Чак Мооль... Уйдет, чтобы провести ее по тропе из радуги в чертог богов, и встретится там с умершими, с Вианной и Грхабом, с Заренкой, Амадом, Ирассой, с отцом Джеданной и матерью, которую почти не помнил. Встретится с предками, с братьями и со своими детьми...

Впрочем, надежда на это была слабой – вера в богов иссякла, и он не ждал посмертных встреч. К тому же, кем измерена жизнь кинну?.. Даже мудрый аххаль Чиграда из святилища Глас Грома, собиравший сведения о долгожителях, про это ничего не знал. Одно он мог поведать Дженнаку: кинну убивали, чтобы не дать им слишком большую власть, но никто не видел кинну, умершего от старости. Не являлся исключением и Че Чантар – о нем говорили, что он погиб в горах.

Кожа Чени пахла байхольской водой и березовыми листьями.

   – Мы летели в Роскву, – молвила она. – Как мы теперь туда попадем? На одноколеснике из Удей-Улы?

   – Боюсь, это невозможно – город окружен изломщиками. Кроме того, нас могут узнать и захватить в любом поселении вдоль Тракта Вечерней Зари. Если Ро Невара послал такой приказ...

Чени кивнула.

   – Я понимаю. А если отправиться на лошадях? Тайными лесными тропами?

Глаза у нее заблестели. Должно быть, она предвкушала странствие на вороном жеребце, ночевки у костра, переправы через бурные реки, схватки с дикими зверями и – кто ведает! – даже с разбойниками.

   – Сейчас кончается Месяц Цветов, – сказал Дженнак. – Если поедем на лошадях, да еще тайными лесными тропами, доберемся до Росквы в Месяце Зноя. А может, Плодов или Войны... Нет, чакчан, нужно лететь по воздуху! Только не вдоль Тракта, а севернее, над лесами, где нет ни городов, ни лагерей взломщиков. Там нас никто не остановит.

   – Лететь? На тех крылатых машинах, что сбили «Серентин»?

   – Нет. Это боевые крыланы, они не могут плыть по ветру на большие расстояния. Нам нужен воздухолет, пусть не такой огромный, как «Серентин».

   – Ты умеешь таким управлять?

   – Никогда не пробовал. Они ведь появились недавно... Но я научусь! И потом... потом у нас есть опытный летатель. Ты не забыла про Туапа Шихе?

   – Он аситский акдам, милый. Захочет ли он помочь ло Джакарре и его жене, сбежавшим из Шанхо?

Дженнак вытянулся на постели, оглядел свою прелестную супругу и улыбнулся.

   – Во-первых, ему не известно, что мы беглецы. А во-вторых, тебя он доставит куда угодно, хоть в Роскву, хоть на Дальний материк или в Инкалу, во дворец твоего предка Че Чантара. Тебя доставит! Ну и меня заодно.

* * *

Над снежными пиками разгоралась утренняя заря. Переход от темноты к свету радовал глаз феерией красок: в начальный миг вершины гор казались фиолетовыми, синими, лиловыми, потом первые солнечные лучи заливали их золотисто-розовым и пурпурным, и, наконец, яркое солнце заставляло искриться льды и снега белым и серебристым. Восход словно приветствовал богов и напоминал о них людям; синее было цветом Сеннама, лиловое – Тайонела, золотое и розовое – Арсолана и Одисса, а белое и серебристое принадлежало Мейтассе. В этой палитре не хватало черной и серой красок Коатля, но под ледяными шапками, где виднелся каменный монолит, темные цвета преобладали, так что бог Мрака и Великой Пустоты не был обижен. Скорее, наоборот – грозное величие гор чаще напоминало о Коатле, чем о других божествах.