Текст книги "Дженнак неуязвимый"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

За пару лет Дженнак прижился в Шанхо, набрал людей, которым можно доверять, а те уже нашли секретные Дороги в Сайберн. Сначала караваны отправлялись раз в полгода, потом – каждые два-три месяца; в ящиках и вьюках везли снаряды и патроны, клинки, карабины и разобранные метатели, громовые шары, зрительные трубы и перенар. Не все уходило изломщикам – кое-что пряталось в горах Китаны или доставалось местным повстанцам.

Было их немного, так как народ в этой стране отличался миролюбием, и редкий человек имел склонность к оружию и военному ремеслу. Но китаны обладали особой силой, которую Дженнак, по прошествии лет, распознал и оценил. Этой силой являлась сплоченность. Народ в Китане не разделялся на племена, был един и монолитен, обожествлял кровную связь с землей и домом, с предками и родичами, счет которых шел на сотни или тысячи. Как правило, такая община жила в одном селении, в городке или районе крупного города, владела землей либо каким-то ремеслом, и защищала своих до последней капли крови. Китаны мирились с аснтским владычеством, платили налоги и покорствовали власти, если та уважала их обычай. Но Тракт Вечерней Зари и плантации Ама-То не могли обойтись без рук китанов; людей хватали в городах и деревнях, общины защищались, власть отвечала клинком и пулей, и на каждого взятого раба приходился десяток убитых. Те, кому повезло, кто не погиб и не попал в невольники, уходили в западные горы; одни – чтобы мстить, другие – чтобы просто выжить, затаившись в ущельях и пещерах. Были и такие, кто бежал на север, к дейхолам и изломщикам.

Об этих бедах было Дженнаку известно с тех времен, когда называли его Тэбом-тенгри, ибо Тракт прокладывался на его глазах и беглые рабы просили у него защиты. Просили, получали, прятались в дейхольских стойбищах и говорили, говорили – о разоренных деревнях, погибших детях, перебитых родичах, чьи трупы остались гнить в грязи. Сайберн был дик и огромен, Россайнел – далек, а Китана лежала у океанских берегов, напротив Асатла. Боевые корабли плыли в Китану быстро, и власть аситов в ней была крепка. Теперь Дженнак это видел своими глазами. Видел и, отправляя караваны на север и запад, думал: нет такого крепкого, что было бы нельзя разрушить.

Так проходили годы, и спустя шесть лет появился в Шанхо новый военный чиновник Невара, полный батаб и глава Надзирающих. Прибыл он из Чилат-Дженьела, получив там высокое назначение, а до того служил в Инкале советником аситского посла – конечно, по тем же делам, что связаны с надзором. В Арсолане и Сеннаме надзор был, конечно, тайным, но и в Азайе ведомство Невары напоказ не выставлялось. В Шанхо он приехал с повышением, ибо служба здесь имела преимущества: в Сеннаме изобличенных шпионов топтали быками, в Арсолане топили, а в Азайе Надзирающие сами могли утопить и затоптать кого угодно.

Этих людей, большей частью коренных атлийцев, Дженнак не жаловал и не считал их настоящими лазутчиками, подобными Иллару-ро, который некогда пришел к нему в Фирату. Иллар был великим знатоком степи и наблюдал за ней во имя мира между Домами Мейтассы и Одисса, а Надзирающие в Шанхо больше напоминали палачей. Вероятно, их новый вождь такой же помет койота, решил Дженнак, получив от сахема Ицамны приглашение в Три Пирамиды. Там намечался пир в честь Невары – для аситов, любителей всяких церемоний, дело почти священное, которым пренебречь нельзя. Итак, конюхи заседлали лошадей, шесть стражей из китанов сели в седла, Дженнак облачился в пристойный наряд и поехал в Шанхо, представляя Невару в облике крючконосого атлийца с тонкими жестокими губами.

Увидев главу Надзирающих, он испытал потрясение. То была встреча с минувшим, не столь уж далеким для Дженнака и потому особенно памятным: прошло лишь восемнадцать лет, как он, в обличье старого изломщика, бился в пустынях бихара, отступал под палящим солнцем, рыл ямы в песке, чтобы добраться до воды, и в том же песке хоронил погибших. Он помнил об этом, точно случилось все вчера... Помнил и Невару.

Невара... распространенное имя в Асатле... в аситском войске, возможно, сто Невар, и есть среди них цолкины и батабы... Но это был Ро Невара, предводитель тасситских всадников, и за прошедшие годы он не изменился ни на волос. Те же зеленоватые глаза, полные губы и молодая гладкая кожа... Впервые увидев его – там, в песках, во время отступления – Дженнак изумился сходству Невары с людьми, которых знал когда-то. С тех пор миновало не восемнадцать лет, а три столетия, но разве забудешь врагов, ушедших в Великую Пустоту! Оро’тана... С ним Дженнак скрестил клинок в далекой юности, у валов Фираты, и случилось это в День Керравао. Оро’тана назвал его младшим родичем и сражался честно, а перед смертью сказал: ты – Дженнак Неуязвимый... Другим был Оро’минга, властолюбец и глупец, бросивший вызов ему в Цолане, мастер топора; на топорах они и бились, на небольших смертоносных тасситских топориках, и Дженнак разрубил Оро’минге ключицу. Умер этот койот недостойно, обозвав Дженнака колдуном... Люди с разной сетанной, но с одинаковой судьбой, и оба – светлорожденные из рода Оро, похожие, как две горошины в стручке...

А Ро Невара, знал он об этом или нет, тоже был светлорожденным – вероятно, последним осколком семьи, которой по праву принадлежала власть в Мейтассе. Только Мейтассы уже не было – был Асатл, и сидел на его престоле сагамор Шират, в котором светлой крови не хватило б на наперсток. А Невара служил Ширату, не ведая, должно быть, о своем предназначении. и выпала ему судьба погибнуть в знойных песках, умереть от жажды или под кликом номада... Унизительная смерть для светлорожденного! А он хоть из семьи врагов, но все же родич! Так что Дженнак поехал с ним к тому бахвалу, вождю кочевников, и сбросил великого воина Ибада с лошади. Опозорил его, зато спас свой отряд, и тасситов, и родича Невару... Невара, конечно, об этом помнит и наверное даже благодарен – только не Джену Джакарре, а сотнику Гриве, исчезнувшему где-то в северных лесных просторах...

Их представили друг другу, и Дженнак приветствовал 6атаба как равный равного: тот выдавал себя за отанча, а Джен Джакарра унаследовал от матери светлую кровь Арсолана. К тому же Джакарра был богат, владел поместьями, и мастерскими, и сундуками с серебром, а Ро Невара, хоть и был большим начальником, сундук имел с дырой, и гулял в нем ветер. Пока гулял; не исключалось, что, сделавшись главой Надзирающих, этот потомок Мейтассы обогатится. Ибо сказано: есть сто способов, как приготовить земляные плоды, и все они хороши.

Джен Джакарра пришелся по душе батабу, и в ближайшие месяцы их дружба укрепилась. К тому была масса причин: близкий возраст и отдаленное, но все же сходство в облике; любовь к аталийским и иберским винам, запас которых в доме Джакарры был неисчерпаем; серый жеребец, подаренный батабу, и преподнесенный ему же ценный клинок; шкура ягуара из ренигских джунглей, которой батаб отдарился (Дженнак положил ее на почетном месте, у очага); высшая оценка дам и девиц из Цолана и прочие о нем воспоминания – батаб в Юкате служил, а Джакарра учился; наконец, страсть к охоте на фазанов. Кроме всего перечисленного, у каждого имелись тайные мотивы: Дженнак получал от Невары кое-какие полезные сведения, а глава Надзирающих, по долгу службы, был обязан присматривать за людьми богатыми и влиятельными. Если же человек очень богат, то не пристало следить за ним цолкину или, тем более, мелкому лазутчику; такое богатство требует уважения и, оказав его, получишь больше выгод, чем от примитивной слежки. Невара и тар Джакарра понимали этот взаимный интерес и о нем помалкивали, ибо есть вещи не для слуха, а для тайных размышлений.

Нельзя сказать, что они встречались часто и стали уж очень близки, но каждые восемь-десять дней Невара навещал богатого приятеля, пил густое аталийское вино, закусывал фазаном и предавался воспоминаниям. Джен Джакарра был как раз такой персоной, с которой приятно побеседовать о прошлом: слушал внимательно, не пытался выведать запретное и задавал вопросы исключительно по делу. Если же что-то рассказывал сам, то были эти истории поучительны, а временами очень интересны – например, о Нефатской Резне, которой отец Джакар– ры стал невольным свидетелем. Невара же говорил о юности, проведенной у отанчей, о боях с номадами пустыни, о службе в Юкате, о Чилат-Дженьеле и аситских владыках, прошлом и нынешнем, но больше всего – о тех годах, когда он сидел в Ин– кале советником посла. Конечно, тайные труды советника не обсуждались – вместо этих скользких тем Невара восхищался городом и его великолепным климатом, напитками и яствами, садами и дворцами, а также красотою гор и арсоланских женщин. Особенно запомнились ему торжественные шествия и церемонии в Храме Арсолана, что проводились весной, в праздничные дни начала года, когда сагамор выходит к народу со всей своей семьей. Джен Джакарра слушал Невару, вздыхал и говорил, что надо и ему побывать в Инкале, на родине предков, ибо мать его Ирия Арноло – да будут боги милостивы к ней! – ведет происхождение от Джемина Строителя, светлорожденного владыки из Дома Арсолана. В чем проблема? – отвечал собеседник. Садись, достойный тар, на корабль, и через несколько дней будешь в Инкале. Но лучше плыть туда к началу года, чтобы посетить великий Храм и поглядеть на сагамора и его семейство. На самого пресветлого Че Куата, на его супругу и наложниц, на его сыновей и прочих родичей, а особенно на дочь владыки. На четвертую дочь Айчени, так как три старших уже ушли в другие благородные Дома, а младшая тоже в невестах не засидится.

И, словно для того, чтобы поощрить Джена Джакарру в этом предприятии, глава Надзирающих поведал ему некую тайну сердца, а закончив рассказ, с грустью произнес: не стоит койоту любоваться луной и лязгать на нее зубами...

* * *

Ро Невара, арсоланская столица Инкала, 1834 год от Пришествия Оримби Мооль

Пять дней начала года перед первым весенним месяцем, Месяцем Бурь, отмечались во всех Очагах Эйпонны как великий праздник. В Арсолане и Сеннаме, лежавших по другую сторону экватора, с Месяца Бурь начиналась не весна, а осень, но и там соблюдали традицию и древний календарь, предложенный некогда майя. То и другое объединяло страны Эйпонны, и во всех цивилизованных краях месяцы и дни назывались одинаково, а отсчет лет вели от Пришествия Оримби Мооль, Ветра из Пустоты, который принес богов в Юкату.

Итак, начало года было праздником, что приходил ко всем, от несмышленых младенцев до дряхлых стариков. Лишь день, когда на циновку власти садился новый сагамор, считали более великим, но, с учетом долголетия владык, не всякий подданный мог дождаться такого торжества. В Инкале начало года отмечали с большим размахом, так как арсоланский Дом славился щедростью и богатством; пять дней все жители веселились, ели, пили, устраивали шествия и катались по морю на огромных плотах. Дома и знаменитые лестницы Инкалы были украшены коврами из перьев и зелеными гирляндами, всюду звучала музыка, люди танцевали на площадях и славили богов, а вечером зажигались мириады цветных фонарей, питаемых когда-то маслом, а нынче – горючим газом или эммелитовой энергией. За все платил сагамор, и если в эти дни обращались к нему с прошением, его рука была особенно щедра не серебро он дарил, но только золото.

Главное торжество вершилось на пятый день у Храма Арсолана, огромной пирамиды, стоявшей над городом, к югу от дворца арсоланских владык. Там сагамор, окруженный родичами, советниками, мудрыми ахХалями и другими людьми власти, выходил к народу и пел Солнечный Гимн – без слов, но подражая звукам природы, шелесту листьев и звону ручьев. К Храму вела огромная лестница, однако свита владыки едва помещалась на ней, а народ, жители Инкалы и пришедшие из прочих мест, толпился на нижнем ярусе, откуда сагамор и его спутники казались маленькими фигурками в белых с золотом одеждах. Но для почетных гостей, посланников Великих Очагов, отводились места на площадке справа от лестницы, откуда и лицо сагамора было видно, и даже камни в его ожерелье удавалось разглядеть.

Батаб Ро Невара, недавно назначенный военный советник, стоял на площадке рядом с Вашактуном, послом аситской империи в державе солнца. Посол, важный пожилой атлиец, был не очень доволен новым главой лазутчиков, считая видимо, что тассит, да еще из отанчей, мало для нее годится. Разведка, как и дипломатия – тонкое искусство, тогда как тасситы прямолинейны и плохо воспитаны; у них главный аргумент не умная речь, не хитроумная интрига, а меч и топор. Но не взять Невару с собой Вашактун не мог, так как батаб фактически являлся вторым человеком в посольстве, а в секретных делах так даже первым. Поэтому он с брезгливой миной долго инструктировал Невару, объясняя, что тот не должен сморкаться в кулак, что облачиться надо не в мундир, а в богатые одежды, желательно чистые, что пялиться на сагамора и, особенно, на женщин, нельзя, а еще нельзя шаркать ногами и кашлять, а когда владыка запоет, лучше не дышать. И спаси Арсолан и остальные боги глядеть на сагамора в зрительный прибор – это считалось страшным оскорблением! К счастью, на зрение батаб не жаловался и мог выполнять свою задачу без помощи трубы и стекол.

Задача состояла в наблюдении за владыкой и его сыновьями. Невара многое мог почерпнуть из донесений лазутчиков; он знал, сколько метателей в арсоланских крепостях и какова численность гарнизонов, знал, в каком состоянии флот и сколько кораблей заложено на верфях, знал, какие суммы тратятся на армию и сколько карабинов выпускают мастерские. Его помощники даже сумели зарисовать мост над проливом Теель– Кусам и форты Лимучати, смогли снять планы ряда столичных укреплений, но ни один из них не проник под видом слуги или охранника в жилище сагамора. Лазутчиками были люди с Перешейка или из Юкаты, обосновавшиеся в Арсолане под видом торговцев и ремесленников, а их не подпускали к дворцу на четыре полета стрелы. Завербовать же самих арсоланцев или людей из горных племен не представлялось возможным; предложи такое горцу, тот схватится за нож, арсоланец же молвит, что изменник отправится в Чак Мооль с хвостом скунса в зубах, а потом завопит, призывая городскую стражу.

Арсоланцы отличались высокой сетанной и религиозностью; может, и нашелся бы среди этого народа ренегат, но и его бы к дворцу не подпустили. Из всех Великих Очагов арсоланский был самым милосердным к подданным и, в то же время, самым замкнутым; личная жизнь сагамора и его потомков никогда не выставлялась напоказ, и охраняли ее высокие стены, верные слуги и неподкупные стражи. За много веков сложилась особая каста людей, служивших сагаморам из поколения в поколение, и ни один лазутчик, тем более чужестранец, попасть в нее не мог. Так что праздник был для Невары редким случаем понаблюдать за владыкой Че Куатом и, особенно, за его сыновьями В Домах светлорожденных наследовал младший сын, и бывало так, что старших это совсем не радовало. О розни или недоброжелательстве полагалось знать, эта информация была исключительно ценной, позволявшей подбросить дров в костер страстей, а то и направить руку с кинжалом или ядом. Но как узнаешь, если даже с Вашактуном и прочими послами сагамор общается через советников?..

Способ был один: смотреть. Смотреть, пользуясь случаем, на сыновей Че Куата, наблюдать, как относятся к наследнику старшие братья, ловить на их лицах признаки гнева и зависти... В самом деле, тонкое искусство! – подумал Невара, незаметно разглядывая арсоланских владык. Но зря Вашактун считает, что отанч для этого слишком глуп... Отанч, может, и глуп, но он, Ро Невара, потомок богов, светлорожденный из Дома Мейтассы! И для него Че Куат с сыновьями – родичи! Вдруг мир перевернется, сдохнут все ублюдки Шираты, и его, законного владыку, поднимут на циновке власти... И будет он не у лестницы стоять, а говорить с Че Куатом как равный с равным... Почему бы и нет? У людей светлой крови жизнь долгая, и все может в ней случиться, даже такое, что кажется сейчас невероятным...

Сагамор воздел руки к солнцу и начал петь. У него был звонкий сильный голос, которым он превосходно владел.

Люди у подножия лестницы замерли. От Храма и дворца сагамора Инкала спускалась к морю ярусами, выбитыми в горном склоне, и самый ближний к святилищу казался сейчас морем светлых одежд и разноцветных флагов. Людей было тысяч сто или больше – Невара не мог охватить взглядом эту толпу, так как многие сгрудились в улицах, во дворах, на лестницах, ведущих вниз, и оставались невидимыми за стенами домов. Его поражало, как вела себя эта масса народа, соблюдавшая идеальный порядок: ни выкриков, ни ругани, ни толкотни. В Чилат-Дженьеле в таком многолюдстве уже задавили бы и затоптали не один десяток... Но Невара знал, что после церемонии люди мирно разойдутся, и ни один не будет ранен. Любая ссадина или синяк, полученные в этот день, считались плохом предзнаменованием, что было еще одним поводом соблюдать спокойствие.

Сагамор пел. Лица его сыновей сияли улыбками, и Невара не видел на них даже следов тайной неприязни. Это раздражало батаба; его проницательность, опыт и знание душ человеческих были бессильны перед этими людьми. А опыт был немалый! С той поры, как он выбрался из гибельных песков, избегнув оружия бихара, прошло четырнадцать лет, и эти годы он провел не у армейского котла. Он стал искушенным разведчиком и уже не слишком опасался, что его секрет раскроется и придется повторить судьбу отца. Имелось много способов чтобы избежать такой кончины, и все они были доступны главе Надзирающих. Он даже не хотел мстить династии Ширатов; тот, кто убил его отца, умер, не дожив до шестидесяти, и новый – в лучшем случае! – проживет немногим больше. У него, Ро Невары, наследника Оро, хватит времени, чтобы увидеть, как Шираты один за другим ложатся на погребальный костер... К чему им мстить, этим мотылькам-однодневкам? Другое дело, вернуть себе власть!

Он усмехнулся, подумав, что переживет даже сагамора Арсоланы – ведь тот старше его на добрых сорок лет. Заметив эту улыбку, Вашактун насупился, свел губы в тонкую линию и возмущенно цыкнул. «Стану владыкой, – мстительно подумал Невара, – вырежу атлийцев! Конечно, не всех – пусть рубят камень, льют металл и служат в войске. Но бычий помет вроде Вашактуна расплатится кровью!»

В посольском штате он был единственным тасситом, хотя империя держалась на тасситских клинках и тасситской храбрости. Но это изменится, непременно изменится! Когда он станет повелителем, он...

Додумать Невара не успел – один из сыновей владыки чуть отодвинулся, и батаб увидел девушку. Совсем юную, лет восемнадцати, но поза, в которой она стояла, и ее лицо были полны достоинства, той уверенности в себе, которое дается лишь по праву рождения и укрепляется с годами. В ней не было высокомерия или надменности, и ее черты казались не столько прекрасными, сколько чарующими и милыми: золотисто-бледная кожа, алые пухлые губы, изящный носик, огромные зеленые глаза... На мгновение затмился разум Невары и почудилось ему, что он растворяется в этой зелени словно подбитая стрелою птица, падающая на огромный яркий луг. Вашактун толкнул его острым локтем, прошипел: «Не гляди на нее, пожиратель грязи! Это дочь Че Куата!» – и Невара очнулся. Девушки он уже не видел, братья заслонили ее, но видеть не было нужды: ее лицо легло на сердце как печать, как знак, которым скреплено решение богов.

Он не помнил, как добрался до посольского хогана. Верный помощник Кампече-ако напоил его вином, полагая, что если господин не в себе, то лучше уж ему напиться, чем окончательно сойти с ума. Утром Невара был в полном порядке, не жаловался на похмелье и на косые взгляды Вашактуна отвечал приятными улыбками.

Дочь сагамора Айчени больше на праздниках не появлялась, но позабыть ее батаб не смог.

* * *

Инкала и Цолан, похищение, 1838 год от Пришествия Оримби Мооль

В Инкалу Дженнак отплыл в начале года, в Месяц Бурь, который у китанских берегов выдался на удивление спокойным.

Советом Невары добраться туда к праздничным дням он пренебрег. во-первых, были в Шанхо срочные дела, а во-вторых, зачем ему глядеть на сагамора и его семейство, выискивая Айчени? Она являлась ему в видениях, то крохотной девчушкой, то девочкой-подростком, то юной девушкой, будто намекая, что время идет и плод зреет. Теперь он знал, кто она, и это знание было безошибочным. Хоть Дженнак не верил в богов, но вынужден был согласиться, что, кажется, они послали ему Невару и сделали это вовремя – по его расчетам Айчени исполнилось чуть больше двадцати. Подходящий возраст, чтобы встретить своего мужчину и зажечь огонь в своем очаге...

Дженнак не очень представлял, как разыщет дочь сагамора, спрятанную за дворцовыми стенами, но не испытывал сомнений в том, что встретившись, они договорятся. Как же иначе! Знаки грядущего были ясны: он видел эту девушку задолго до рождения и, наконец, ее дождался. Правда, трудности не исключались: будь у тара Джакарры не капля, а целый наперсток благородной крови, родичем его не признают и девушку не отдадут. В Риканне таких родичей, далеких потомков Джемина, у арсоланского Дома сотни и сотни, не говоря уж о мошенниках и богачах, купивших родословные. Так что дела в Инкале могли повернуться по-всякому, и уповать на счастливый случай не стоило. Обдумав возможные варианты, Дженнак призвал китайского лекаря Шаня Третьего, пожаловался на бессонницу и спросил, нет ли от этой беды чего-нибудь покрепче. Есть, ответил Шань, потомственный целитель, чье искусство не подлежало сомнению. Конечно, есть, благородный господин, и покрепче есть, и послабее, но с крепким лекарством нужно обращаться аккуратнее: капнешь лишнего, и не проснешься. Так что лучше состоять под наблюдением, чтобы он, Шань Третий, капал собственной рукой, а обойдется это господину в пустяки, чейни в день на протяжении месяца. Но Дженнак отговорился дальней поездкой, вручил целителю пятьдесят монет и стал обладателем флакона с сонным зельем.

В Инкалу он плыл на собственном драммаре «Хитроумный Одисс», имевшем не только паруса, но еще и мощный двигатель. Судно было торговое, трюм набили рулонами шелка и ценной посудой в прочных ящиках, а командовал им Рувейта, лихой акдам и опытный купец. Этот Рувейта, родом с Синцила, прежде ходил по Длинному морю и Бескрайним Водам, но Дженнак, убедившись в его верности, распорядился, чтобы акдама с командой перевели в Шанхо, а плату положили вдвое против прежнего. Экипаж на «Одиссе» тоже был с Бальора, Сарда и Синцила, все мореходы из племени мхази, и хоть их давно не считали пиратами, умели они и клинком рубить, и ножи метать, а с карабином обращались как заправские стрелки. Словом, люди были очень подходящие для деликатных поручений и разболтать ничего не могли, так как на китайском, арсоланском и многих других языках знали пару фраз: «где девки?» и «наливай полнее!».

В Арсолане, расположенной по другую сторону экватора, в Месяце Бурь созревали плоды, ламы давали приплод, а с гор тянуло прохладным ветром, освежающим воздух в прибрежных долинах. В гавани Инкалы, под защитой столичных фортов, сгрудились огромные плоты из Лимучати и суда из Одиссара и Юкаты, Асатла и Рениги, Бритайи, Иберы и Атали, но более всего – с Перешейка и Кейтабских островов. Здесь пахло пряностями и смолой, потом и соленой рыбой, здесь шуршали паруса, скрипело дерево, звенели якорные цепи, а купцы, мореходы и грузчики перекрикивались на двух десятках языков. Под эти вопли и шум Дженнак сошел на пристань, велев Ру– вейте побыстрее избавиться от товаров и быть готовым к отплытию в любой момент.

Он не раз бывал в Инкале – как за время долгой жизни не посетить такой прекрасный город! Но первая встреча с ним помнилась лучше всего. Тогда Дженнак приехал тайно, на огромном плоту из Лимучати, сопровождаемый чиновником, носившим звание Стоящего За Спиной. Плот пришвартовался в военной гавани, где Дженнака ждали охранники и Шаче Ция, Глаз Сагамора, ближний к владыке человек. И повел его этот провожатый подземными ходами в Дом Утренней Свежести, на встречу с Че Чантаром... Двести семьдесят шесть лет прошло, но те лабиринты под городом наверняка сохранились! Ибо строили их не на века – на тысячелетия...

Миновав торговую гавань с ее шумом и суетой, Дженнак вышел на нижний ярус Инкалы, на широкую улицу, что тянулась вдоль берега моря, остановился между харчевней и зданием гостевого двора и запрокинул голову. Город, врезанный гигантскими ступенями в склоны Лунных Гор, возвышался над ним, сверкая облицовкой домов из полированного камня и покрытых глазурью кирпичей, цветным стеклом окон и кровлями из бронзы и черепицы. Сотни лестниц и пандусов поднимались вверх, от яруса к ярусу, и каждый из них был украшен особо: аллеями пальм или рощей магнолий, озером с бьющими над ним фонтанами, колоннадой или галереей, за которыми угадывались статуи, мозаичные картины или свежая зелень садов, навесами, сплетенными из ветвей и пестрых тканей, искусственным водопадом или каналом с легкими изящными мостиками. Еще выше вздымались причальные мачты для воздушных кораблей, позолоченные шпили с солнечными дисками и символами божеств, и лес массивных каменных строений – дворцы арсоланской знати, небольшие храмы, Дома Закона и военных ведомств, школы, где обучали различным искусствам, увеселительные заведения. Между верхней и нижней частями города, на двух просторных ярусах, помещались рынки и торговые дворы под крытыми колоннадами – туда тянулись люди, моторные экипажи, тележки, запряженные лошадьми, и караваны лам. Дженнак знал, что где-то среди этой круговерти стоит прочное здание с решетками на окнах, а в его подвале лежат ящики с серебром и золотом, с долговыми расписками, торговыми договорами и обязательствами о поставках. Рука Банкирского Дома Аполло Джумы дотянулась и сюда... Он мог бы войти в это здание, сказать тайные слова, и перед ним раскрылся бы сундук с сокровищами... Но в этом не было нужды.

Границей города и его вершиной являлись дворец сагамора, Храм и соединявший их серповидный корпус, вознесенные на восемь тысяч локтей. Только горы были выше – горы, сиявшие голубоватым панцирем из льда и снегов. Вершины гор и две ступенчатые пирамиды, дворец и Храм, будто подпирали небеса, а в них, знамением нового времени, неторопливо плыл к причальным мачтам воздухолет.

Все же изменилась Инкала, подумал Дженнак и направился к одной из лестниц, где, как помнилось ему, были небольшие лавки с сувенирами, одеждой и украшениями. Скромные, тесноватые, но весьма дорогие, ибо предлагался в них товар наивысшего качества.

Он приобрел сандалии, пояс и белое, расшитое золотом одеяние, какие обычно носили чиновники и жрецы, потом, заглянув в ювелирную лавочку, выбрал серьги из нефрита и серебряную цепь с подвеской в форме солнечного диска Сделав это, Дженнак вернулся на корабль, понаблюдал за разгрузкой, после чего отправился в свою каюту и просидел там до темноты.

Когда солнце скрылось за чертой, соединявшей небо с морем, и суета в гавани затихла, он вновь появился на палубе. Теперь на нем было белое одеяние, ниспадавшее складками почти до пят, новые сандалии, цепь на груди, а в ушах – тяжелые нефритовые серьги. Увидев его в таком наряде, Рувейта пробурчал:

   – В Храм собрался, господин? Ну, возвращайся с добычей... Слышал я, там статуи из чистого золота. Если Одисса притащишь, я его приколочу под корабельным бушпритом.

   – Богохульник, – сказал Дженнак с улыбкой и, приподняв полу одеяния, перепрыгнул на камни пристани.

Затем он повернул к цитадели, охранявшей военный порт. Дорога была знакома; помнились ему массивные здания казарм и арсеналов, стоявшие ближе к городу, за линией береговых укреплений. В тени такого склада, невидимый для людей, луны и звезд, Дженнак остановился и начал превращение. Кожа на его лице приобрела оттенок старой бронзы и покрылась морщинами, веки набрякли, губы стали сухими и узкими, мочки ушей отвисли под тяжестью серег, плечи согнулись; прошло не больше пяти вздохов, и он уже выглядел старцем лет восьмидесяти, почтенным аххалем, перед которым вот-вот откроется дорога в Чак Мооль.

Шаркающей походкой Дженнак направился дальше, петляя среди темных строений и временами натыкаясь на патрули – в этом случае он поднимал руку, благославляя воинов, а те отвечали почтительными жестами. Наконец в одном из закоулков возникла щель в стене, а за нею – узкий проход, памятный с того мгновения, когда привел его сюда Шаче Ция, Глаз Сагамора. Миновав довольно длинный коридор, Джен– нак очутился в круглом зале, тоже ему знакомом, но прежде его освещали восковые свечи в виде змей, птиц и витых раковин, а теперь – эммелитовые фонари. Здесь стояла стража из горцев, склонившихся перед ним также почтительно, как воины патрулей.

   – Во имя Шестерых, – молвил Дженнак тихим дребезжащим голосом.

   – Да свершится их воля! – откликнулись стражи и расступились.

Лишних церемоний в Арсолане не любили, предпочитая им те молчаливые свидетельства, которые даются ситуацией. Раз старый важный жрец знает про тайные ходы, значит, имеет полное право тут находиться, а уж зачем и почему, это стражей не касалось. Благословив их, Дженнак зашагал по широкому тоннелю, тянувшемуся от зала; этот коридор, как и два с лишним века назад, был тих, безлюден и уходил словно бы в бесконечность. Стены его, покрытые светящейся краской, слегка мерцали, пол постепенно повышался, и, вспомнив объяснения Шаче Ции, Дженнак подумал, что сейчас над ним прибрежная равнина, засаженная злаками и фруктовыми деревьями, а через пять тысяч шагов он окажется под склонами Лунных Гор. Очевидно, это случилось в тот момент, когда тоннель сменился лестницей с пологими ступенями и площадками, от которых отходили помеченные знаками проходы, ведущие на городские ярусы, к тем или иным сооружениям.

Подниматься пришлось довольно долго, но наконец лестница кончилась, Дженнак отворил обитую бронзой дверь и очутился в большом квадратном зале с очагами в каждом углу. Это помещение было ему знакомо, но когда он попал сюда в первый раз, хоган озаряло пламя множества светильников. Теперь зал встретил его темной и тишиной. В трех его стенах зияли арки с проходами в другие покои дворца, а четвертой стены не было вовсе – за нею, как помнил Дженнак, лежал широкий балкон, а над ним простиралось усыпанное звездами ночное небо.

Он находился не в парадных залах, а в расположенной выше пристройке к главному дворцу. Тут, в Доме Утренней Свежести, обитал сагамор со своей семьей, и когда-то, в далеком прошлом, Дженнак бродил по этим чертогам с их хозяином, заглядывал в книгохранилище, сокровищницу и другие комнаты, полные всяческих редкостей. В те годы у Че Чантара не было ни супруги, ни возлюбленной, а дочери его разлетелись кто куда, так что женская половина пустовала. Но где она, Дженнак помнил и уверенно свернул к одной из арок.