Текст книги "Дженнак неуязвимый"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

   – Отчего мы не прыгаем, милый? – спросила Чени.

   – Ждем, когда они выстрелят, – отозвался Дженнак. – Не промахнутся, я думаю, но все же... Торопливый койот чаще бегает с пустым брюхом.

   – А что там... там, внизу? – вновь спросила Чени, и голос ее едва заметно дрогнул.

   – Лес, озеро, тигры... ну, еще дейхолы да изломщики... разбойники, как их называют в Асатле... – Протянув руку назад, он похлопал Чени по упругому бедру – Не бойся, малышка! Если долетим до земли, столкуемся и с тиграми, и с дейхолами.

   – Я не боюсь, – сердито сказала она, дыша Дженнаку в затылок. – И я – не малышка! Я – твоя чакчан! Я ничего не боюсь!

Крыланы плюнули огнем. Прошло не больше вздоха, но Дженнак уже знал, что пара снарядов разнесет в клочья гондолу, а два других нацелены в газовый баллон. Пилоты были умелыми бойцами; вероятно, из ветеранов, сражавшихся в Бихарских войнах. У таких не было причин любить Асатл.

   – Прыгаем, – сказал Дженнак, не обращая внимания на Шихе, отчаянно махавшего ему рукой. – Держись!

Он согнул спину и перевалился через борт, стараясь, чтобы Чени не оцарапало обшивкой. Тугой воздушный поток сразу ударил в лицо, ледяной холод забрался под одежду, резанул острыми когтями; в ушах засвистело, и яростный стон ветра напомнил Дженнаку, что никогда он не прыгал с такой высоты и с таким грузом. С таким драгоценным грузом! Что поделаешь, мелькнула мысль; спев Утреннее Песнопение, не откажешься от Дневного...

Они падали, летели вниз, к остроконечным вершинам сосен, к скалам у озерного берега, к лизавшим их неторопливым волнам, к гигантским полосатым тиграм с когтистыми лапами, к

воинам-изломщикам, что прятались где-то в своих лесных убежищах. Вниз, вниз, вниз... К твердой земле или к столь же губительным водам, к жизни или к смерти, к дороге из лунных лучей, кончавшейся в Великой Пустоте, или к грядущим столетиям, что мелькали перед Дженнаком пестрыми и загадочными картинами.

Вниз, вниз, вниз...

Вверху полыхнуло, оглушительный грохот раскатился над лесом, и Чени ойкнула – фронт ударной волны добрался до них, подтолкнул в спину, оглушил, завертел в воздухе. Земля и небо стремительно менялись местами, и Дженнак видел то вспухающее в вышине багровое облако, то серебристую гладь Байхола, то зеленый лесной ковер, то серые зубья прибрежных утесов. Вытянув руки, он остановил вращение, и мир перестал кружиться словно подхваченный ураганом листок. Теперь – вниз! Быстрее вниз! И сохрани Мейтасса от обломков, что могут посыпаться в любой момент!

Ветер уже не свистел, не стонал – ревел в ушах разъяренным ягуаром или, скорее, тигром; ведь ягуаров здесь не было, как не было кротких лам, медлительных тапиров, кецалей, керравао и попугаев в ярком оперении. Тут все было иным, не таким, как в Юкате и Арсолане, в аситских горах и степях или в родном Одиссаре... Впрочем, Одиссар являлся родиной Дженнака, сына Джеданны, владыки и Великого Сахема, а Тэб-тенгри появился на свет в этих местах, у озера Байхол, и прожил здесь долгие годы – вместе с ласковой нежной Заренкой, да будет милостив к ней Коатль!

Мысль о ней промелькнула и исчезла – вместе с пылающим обломком, просвистевшим на расстоянии сорока локтей. Дженнаку показалось, что то была хвостовая часть гондолы – очевидно, ракеты перебили ее, словно клинок стального меча, рассекший спелую тыкву. Обломок, пришпоренный взрывом, падал быстрее них, и от него разлетались другие обломки, поменьше – то ли частицы обшивки, то ли охваченные пламенем человеческие тела. Почти машинально Дженнак потянулся к ним мысленным усилием и тут же отпрянул, не ощутив ни боли, ни мук, ни проблесков жизни.

Вниз, вниз, вниз...

Они мчались уже с неизменной скоростью – впрочем, вполне достаточной, чтобы размазать хрупкую плоть по ветвям и стволам сосен или раскатать кровавой лепешкой по серебристому блюду вод. Чени за спиной Дженнака замерла, стараясь не двигаться и не мешать ему, когда он разводил руки и ноги, выравнивая полет. Земля казалась совсем близкой; в восьмистах или семистах локтях под ними стремительно мелькали деревья, а впереди, за неровной цепочкой скал, переливалась водная поверхность, уже не серебристая, оттенка Мейтассы, а фиолетовая и темно-голубая, цветов Сеннама.

Дженнак глубоко вздохнул, готовясь замедлить падение, но тут их нагнал обломок гондолы – на сей раз носового отсека, почти целого и неповрежденного огнем, так как был он собран большей частью из стекла и легкого металла. Но хоть пламени не было видно, за обломком тянулся дымный след, и кружились в нем несколько фигур в темных одеяниях, падали, безвольно раскинув руки или переломившись в пояснице – молчаливые и мертвые, будто пригоршня гнилых орехов, сбитых ветром. Впрочем, один был жив, и Дженнак попытался удержать его – конечно, не руками, а той незримой и странной силой, что рождалась в нем в миг опасности, когда чувства натянуты и напряжены словно тугая кожа боевого барабана.

Когда-то – безумно давно! – Че Чантар, кинну, отец Чоллы и повелитель Арсоланы, говорил ему об этом... Говорил, что придет к нему нужное уменье, придет с великой бедой или с великой радостью, с грузом страданий или с улыбкой счастья... Так оно и пришло – в день горести и славы, когда триста его бойцов защитили Святой Цоланский Храм, сгорели в гавани вместе с «Хассом», пали на ступенях храма и в самом святилище, перед ликами богов, у подножий их статуй... В день, когда погиб Урт– шига, второй его телохранитель-сеннамит, когда проткнули дротиком Ирассу, убили Амада, певца из бихарских пустынь, искавшего мудрость и справедливость, а нашедшего смерть... В день, когда Сфера, наследие богов, раскрылась по его желанию, явив потрясенному, залитому кровью Цолану Скрижаль Пророчеств, пятую из Святых Книг...

С той поры минуло много лет, и многому он научился: сперва – отклонять невесомые клочья дыма, играть туманом; потом – подбрасывать песчинки, двигать легкие палочки фасита; а после – останавливать в полете стрелы, сшибать их на землю мысленным усилием. И, наконец, он смог приподнять больший груз – камень размером с кулак, светильник из бронзы, ловчего пса, пушистую ламу... Способность эта была ограниченной; он быстро уставал, манипулируя с громоздкими предметами – вероятно, не потому, что были они тяжелы и неподъемны для ментальной силы, а от того лишь, что казались они тяжелыми. Он был уверен, что не сможет сдвинуть гору – и гора не покорялась ему; он твердо знал, что приподнимет человека – к примеру, самого себя – и удержит в воздухе пять или шесть вздохов – и это выходило, хоть затем он весь покрывался липким потом. Увы, он не был птицей! Скорее, летучей рыбой, что скользит над водами и с неизбежностью погружается в них, завершив свой краткий полет.

К счастью, воды и берег Байхола находились близко, и это сулило спасение. В какой-то момент – представляя, как воздух делается плотным и начинает поддерживать их тела – Дженнак понял, что не сумеет достаточно его сгустить, что сил у него на троих не хватит, а значит, врежутся они в сосны или в скалы на слишком большой скорости; может, и останутся живы, но живого места на них не найдешь. И потому, стиснув зубы и чувствуя, как выступает испарина на висках, он продолжал давить невидимый ментальный пресс, ту плотную подушку, что замедляла их падение. Они летели не только вниз, но и к западу, со скоростью ветра, который еще так недавно гнал «Серентин» над облаками; и каждое выигранное мгновение приближало их к байхольским волнам.

Вершины последних сосен мелькнули в тридцати локтях от Дженнака и фигуры в темной одежде, парившей чуть ниже и сбоку, точно ворон, следующий за своим вожаком. Затем назад ушел прибрежный откос, подпертый невысокими скалами, узкий пляж, засыпанный галькой, обросшие водорослями плоские камни, между которых журчала вода; Байхол дунул в лицо влажным прохладным ветром, подставил свои огромные ладони, готовясь принять странников, павших с небес.

Успел! – мелькнула мысль у Дженнака. Последним усилием он расстегнул пояс, намотал конец на кулак и перевернулся в воздухе, целя ногами под гребень мелкой волны. Ментальная мощь его иссякла, и пространство вокруг снова сделалось зыбким и ненадежным, не сулившим опоры внезапно отяжелевшим конечностям; Чени, обхватившая его за шею, тоже вдруг стала неподъемно тяжелой, словно тело ее налилось свинцом. Но эти ощущения уже не пугали Дженнака; из прежнего опыта он знал, что физические силы вскоре вернутся, восстановленные пищей и сном. Вот только в ближайшие пару дней ему не поднять ни камня, ни серебряного блюда, ни кувшина с вином – разве лишь квадратную аситскую монетку с отверстием посередине... Но сейчас это значения не имело; сейчас он вновь доказал, что остается прежним неуязвимым Дженнаком, что ярость стихий бессильна перед ним, как и оружие врагов.

Потерявший сознание асит с плеском ушел в волны, и Чени, легонько оттолкнувшись от спины Дженнака, тут же последовала за ним. Ее гибкая фигурка скользнула в прозрачной глубине, но в следущий момент Дженнак потерял ее из вида – удар о воду был ошеломляющим. Не столь уж сильным – таким, словно он прыгнул с двадцати локтей – но дело тут заключалось не в силе. Выходит, память подвела, думал Дженнак, выгребая к поверхности; память Тэба-тенгри, прожившего в этих краях половину века, кочевавшего и воевавшего в лесах и горах по обе стороны Байхола. Выходит, забыл он, что воды озерные холоднее льда, ибо глубок Байхол словно море, и солнечные лучи не могут прогреть его в самый жаркий сезон... Забыл! А мнилось, будет помнить вечно... как плескался в этих водах с молодой Заренкой... совсем еще юной, семнадцатилетней... еще до того, как вошла она в их новый дом – по воле отца, атамана взломщиков, и собственному влечению... Где же могила ее?.. Тоже забыл?.. Нет, нет!

Сердце захолонуло в мгновенном ужасе, но тут он пришел в себя и все припомнил: и нежные губы юной Заренки, и седые пряди ее, когда лежала она в сосновом гробу, в какие изломщики и россайны кладут умерших. Вспомнил и место, где ее похоронили – в светлой березовой роще, за дейхольским стойбищем... Она любила березы, и в молодых годах сама казалась похожей на березку... и сладкой была, как березовый сок по весне...

Дженнак вынырнул, стуча зубами и отфыркиваясь, бросил взгляд на берег, темневший в двух сотнях локтей, и решил, что свалились они в ту самую бухту, откуда взлетели крыланы мятежников. Небо над головой было чистым, от «Серентина» не осталось и следа, и лишь две крохотные черточки, уходившие вдоль Селенга к югу, напоминали о свершившейся катастрофе.

Воды перед ним раздались, и появились влажные темные локоны Чени, а затем и ее руки, вцепившиеся в воротник аситского мундира. По контрасту с намокшей черной курткой лицо спасенного казалось невероятно бледным, и Дженнак не сразу признал в нем Туапа Шихе; акдам, разумеется, был без сознания и выглядел так, будто казнили его лютой казнью в бассейне с кайманами, что терзают жертву, пока не выпустят кровь – всю, без остатка, до последней капли. Но кайманов в Байхоле не водилось, так что бледность Туапа объясняли другие причины – скорей всего, холод и едкий дым, попавший в легкие.

   – Ну, вот, – сказала Чени, поддерживая голову асита на плаву, – ты обещал тигров и разбойников, а что мы имеем вместо этого? Что, я спрашиваю? Холодную ванну да полумертвого Туапа...

   – Еще я обещал озеро, – отозвался Дженнак. – В озеро мы и свалились. А Туап... Тут я согласен, Туап Шихе идет сверх обещанного.

Чени окинула его строгим взглядом – примерно так, как смотрит мать на расшалившееся дитя.

   – Шутишь, милый? А доберешься ли до берега? Вид у тебя как у белой ламы с остриженной шерстью. Может, бросить Туапа, а вытащить тебя?

   – Я доберусь, – сказал Дженнак. – Я не лама, а несчастный голодный волк, и нужны мне сейчас еда и ласка.

   – Все будет, – пообещала Чени, направляясь к берегу. Плавала она как морской тапир и, несмотря на изящную тонкую фигурку, была крепкой, словно юное деревце. Впрочем, все светлорожденные отличались жизненной силой; недаром век их был долог, и даже на склоне лет они казались молодыми.

Превозмогая слабость, Дженнак греб к берегу. Чени, фыркая и придерживая голову акдама над водой, плыла за ним. Они добрались до пляжа, вытащили Туапа Шихе на берег, затем Дженнак взвалил его на спину и, с трудом переступая окоченевшими ногами, побрел к скалам. Они поднялись на тридцать или сорок локтей, вошли в сосновый лес и свалились на землю, поросшую мхом. Надвигался вечер, солнце низко висело над непролазной чащей, и с озера дул прохладный ветерок. Поздняя весна, да и начало лета в этих краях не дарили теплом; дни были жаркими, ночи – холодными, и дейхолы, исконные лесные жители, жгли костры и кутались в шкуры волков и медведей.

   – Хорошо бы согреться, – сказала Чени, стуча зубами.

   – Да, – согласился Дженнак. – Собирай хворост, чакчан. Я разведу огонь.

Он опустил Туапа Шихе в моховую поросль, торопливо изба-¹ вился от груза, бросив кучей мешок, оружие и куртку с капюшоном, и стал рубить клинком смолистые сосновые ветви. Одни годились в костер, из других Дженнак соорудил решетчатую загородку между двумя стволами, как обычно делали дейхолы; она защищала от ветра и сохраняла тепло. Куча топлива быстро росла, и наконец Дженнак опустился перед ней на колени, вытянул руки и представил, что в его ладонях концентрируется жар. Ощущение было неприятным; пальцы и кожа ладоней горели, но это не согревало его, он по-прежнему дрожал от холода. Зато хворост вспыхнул – сначала нерешительно, потом язычки огня стали больше, огонь с жадностью набросился на сухие сучья и шишки, потянуло дымом, раздались щелчки и треск.

Дженнак в изнеможении повалился на землю, глядя, как разгорается сотворенное им пламя. Было ли это одним из даров, отпущенных кинну, или древней магией кентиога, которой обучал его старый Унгир-Брён – там, за солеными водами, в другой половине мира?.. Он не смог бы этого сказать. Посещавшие его видения, как и способность передвигать предметы, являлись наследством Кино Раа, но было что-то еще, связанное не с богами, а с его земной сущностью – хотя бы эта власть над огнем и над живыми тварями, не досаждавшими ему. Тучи гнуса носились под ветвями сосен, но он словно был невидим и неощутим для полчищ кровопийц – не потому ли, что даже о них не думал?.. Или отпугивал мошкару бессознательным усилием, сам того не понимая?..

Вернулась Чени с охапкой хвороста, радостно взвизгнула, разглядев костер. Дженнак приподнялся, сел и начал стаскивать сапоги.

– Надо раздеться и высушить одежду. Сбрасывай все, чакчан.

Они повесили куртки, штаны и белье на загородку, потом осторожно сняли с акдама обувь и мокрый мундир. Туап Шихе стонал, но не приходил в сознание, хотя ни сломанных костей, ни иных телесных повреждений вроде бы не имелось. Дженнак, видевший на своем веку всякие раны, явные и скрытые, боялся, что удар о воду вызвал внутренние повреждения. Если они серьезны, Туап Шихе обречен – здесь, в диком лесу, нет ни лекарств, ни целителей. Впрочем, дыхание асита было ровным, и умирать он как будто не собирался.

Передвинув его ближе к костру, Дженнак и Чени опустились в мягкий мох. Близилась ночь, сумрак расползался между стволами сосен, в их кронах возились белки, бесшумно пролетела сова, высматривая добычу. Пахло свежим хвойным ароматом, дымом и смолой, в небе стали загораться звезды, и караваны искр, взлетавших над огнем, потянулись вверх, к своим небесным братьям. Тут ничего не изменилось за сотню лет, и эта неизменность, мощь лесной державы, знакомые звуки и запахи, окружили Дженнака, миг за мигом возвращая его в прошлое. В те годы, когда он был дейхолом Тэб-тенгри и учил своих сыновей ставить капканы, вить силки и охотиться на крупного зверя... Старшего сына звали Айваром, младшего – Сергой... Не дейхольские имена, россайнские... мать назвала, Заренка...

Чени коснулась его плеча. Свет и тени играли на ее лице, кожа в отблесках пламени казалась розово-золотистой, нагие груди были двумя драгоценными чашами, лоно – долиной блаженства меж стройных гладких бедер.

Ее губы шевельнулись.

   – Что мы будем делать, мой лорд? Пойдем в город? Или дождемся судна аситов с Удей-Сири? Если вернуться на берег и выстрелить, они, наверное, услышат...

Дженнак покачал головой.

   – Шуметь не будем и в город не пойдем. Нельзя! Край здесь немирный, и даже свалившийся с неба акдам вызовет подозрения. Начнут проверять, отправят запрос в Шанхо Бесшумными Барабанами, и как ты думаешь, кто оттуда явится?

   – Ро Невара... – прошептала Чени, теснее прижавшись к нему. – Ро Невара, плевок Одисса! Почему ты его не убил?

   – Потому, что он наш родич, человек светлой крови, – произнес Дженнак, поглаживая ее волосы. – Сколько нас осталось, тари? После падения Тайонела, после того, как слились Дома Коатля и Мейтассы? Нас уже немного, и каждый – монета из золота в груде серебра и меди. Кровь богов... – он запнулся, – кровь тех, кого мы считаем богами, растворяется среди людей Эйпонны и может исчезнуть без следа. Ты ведь это знаешь.

   – Знаю, но больше забочусь о нашей крови, твоей и моей. Не хотелось бы сгинуть в этом лесу... – Ее глаза округлились, на губах мелькнула насмешливая улыбка. – Вдруг нас кто-нибудь съест? Кажется, ты говорил о тиграх?

   – У нас есть оружие, и я помню эти места. Утром мы пойдем в стойбище дейхолов и купим лошадей. А с ним... – Дженнак бросил взгляд на бесчувственного акдама. – С ним трудно путешествовать. Я попрошу дейхолов увезти его в город.

   – На лошадях до Росквы ехать долго, – сказала Чени.

   – Долго, но я что-нибудь придумаю. Есть сто способов, как повязать шилак.

Они смолкли. Потом Чени бросила взгляд на Туапа Шихе, призадумалась ненадолго и обняла Дженнака за шею. Ее глаза лукаво блеснули.

   – Костер – это неплохо, милый, но я знаю лучший способ согреться. Какая из поз любви подходит для заблудившихся в лесу? Что-то я не могу припомнить... А ты?

Сказано в Книге Повседневного: не отвергай зова женщины, ибо он есть жизнь, подумал Дженнак. Потом рассмеялся и посадил чакчан на колени.

В киншу, языке жестов и телодвижений, были описаны тридцать три позы любви и семь поз молитвы, с которой обращались к Шестерым богам. Происходящее между мужчиной и женщиной религии не касалось и было не менее важным, чем почитание Мейтассы или Арсолана, Коатля или Одисса, Сеннама или Тайонела. Наверное, еще важнее – ведь человек слаб, и земную страсть, ласки и поцелуи, предпочитает общению с богами. Одиссарцы, насмешливые соплеменники Дженнака, знали об этом и говорили так: поз любви впятеро больше, чем поз молитвы. Нашлась и такая, что подходила для затерянных в чащобе Сайберна...

Прошло изрядное время, пока Дженнак и Чени не разомкнули объятий. На берег озера и лес пала ночь, потрескивал в костре валежник, негромко шумели и поскрипывали сосны, и ветер касался обнаженных тел своими прохладными пальцами. Но холодно не было; раскрасневшиеся, разгоряченные, они ощущали, как кровь быстрее струится по жилам. Их губы еще хранили сладость поцелуев, ресницы трепетали, дыхание было бурным, и отзвук миновавшей страсти еще мерцал в глазах. Наконец Чени поднялась со вздохом и, убедившись, что куртки и штаны высохли, стала одеваться.

   – Как странно, милый... – расслышал Дженнак ее шепот. – Мы низвергнуты с небес на землю, в дикий край, но кажется мне, что я у порога дома – того, что остался в Арсолане, или у нашего хогана в Шанхо... Правда, здесь нет цветов, зато такие могучие деревья!

   – Мой хоган там, где ты, – сказал Дженнак, тоже натягивая одежду.

Чени тряхнула головой, темные пряди волос рассыпались по плечам.

   – Это другой дом, тот, что всегда с нами. Но человеку нужно место, чтобы возвести стены и крышу и разжечь очаг... пусть даже стена будет из древестных веток, а вместо очага – костер. Это дарит чувство уюта и безопасности, и мы...

Низкий грозный рык раскатился среди деревьев, заглушив ночные шорохи и скрипы. Лес замер; чудилось, что волны страха затопили его, смывая покой и тишину.

– С безопасностью ты поспешила, – молвил Дженнак и по тянулся к карабину. Тяжелый вороненый ствол был холоден, как воды Байхола. Вспомнив о недавнем купании, он подумал: только бы не подмок заряд.

Чени бросила ветки в костер и застыла, всматриваясь в тьму под деревьями. Огонь затрещал, ярко вспыхнул, высветив на миг затаившегося хищника: широкую морду, полуоткрытую пасть с огромными клыками, безжалостные янтарные глаза. Он находился в десяти шагах, и Дженнак знал, что это расстояние тигр может преодолеть одним прыжком. Знал и другое: лесной владыка не нападает на дейхолов и изломщиков. Но к чужакам это не относилось. Чужаки были законной добычей.

Он положил оружие на землю, прошептал: «Молчи, чакчан! Не двигайся!» – и направился к зверю. Шаг, другой, третий... Тигр глухо зарычал, мышцы его напряглись, ноздри расширились, втягивая воздух. Тигр был умен, умнее медведя и волка, умнее собак, и смутное чувство тревожило его: помнилось, что не всякий человек – добыча. Были люди, такие же, как он, охотники, оставлявшие ему оленей и лосей, кабанов и мелкую дичь, признававшие его владычество, и он их не трогал. Но кто стоял перед ним сейчас?..

Дженнак замер. Зверь мог достать его когтистой лапой в любой момент. Он услышал, как всхлипнула Чани – должно быть, сердце ее переполнилось ужасом.

– Нин... – тихий монотонный звук вырвался из горла Дженнака. – Нин... ннн...

В этот миг он был не Дженом Джакаррой, не Та-Кемом из страны Нефати и не владыкой Бритайи и Риканны, не вождем, увенчанным белыми перьями. Он превратился в Тэба-тенгри, лесного охотника и колдуна, чью власть признавали когда-то все дейхолы и изломщики на байхольских берегах. Этот лес был его лесом, земля – его землей, его угодьем; ни зверь, ни человек не мог оспорить это право. И обычай леса был его обычаем: с каждой охоты тигру полагалась доля. Сейчас об этом стоило напомнить.

.. – Уходи, лесной хозяин, уходи! – запел Дженнак на гортанном языке дейхолов. – Твоя тропа – не моя тропа, не хожу я по ней с копьем и луком, не рою ям, не ставлю капканов, не пугаю твою дичь. Не хожу я к ручью, где ты пьешь, не смотрю на твое логово, не трогаю детенышей, и если увижу шерсть твою на кустах, не сделаю к тем кустам ни шага. И ты не ходи по моим дорогам, не заступай мне путь, не сверкай во тьме глазами, не рычи, не трогай мой род. Что твое, то твое, что мое, то мое! Уходи, лесной хозяин! Будет у меня добыча, ты получишь от нее, дам тебе оленя, дам тебе лося, как давали предки. А сейчас уходи!

Тигр рявкнул, словно подтверждая договор, и исчез во мраке. Дженнак возвратился к костру, сел и вытер пот со лба. Чени глядела на него широко раскрытыми глазами.

   – Что ты ему сказал, мой лорд?

   – Сказал, что делить нам нечего. Еще сказал, что не получит он ни меня, ни тебя, ни Туапа. Потом добавил, что моей женщине очень нравится его шкура... Этого он уже не вынес.

   – А шкура в самом деле хороша, – с мечтательным видом заметила Чени. – Такая огромная! Он ведь вдвое больше ягуара!

   – Втрое, моя пчелка, – уточнил Дженнак. – Втрое, я знаю. Когда-то я убил одного, единственного за пятьдесят лет. Людоед оказался, не выполнял уговор.

Чени молча кивнула. Нравились ей истории Дженнака – а он, проживший триста тридцать с лишним лет, о многом мог поведать, – но не расспрашивала его чакчан о минувших годах, о выпавших радостях и печалях, о друзьях и возлюбленных, ушедших в Чак Мооль. Сама не просила рассказать, но слушала жадно, когда он вспоминал о чем-нибудь великом или малом, о Восточном походе и пирате О’Кайморе, о Нефатской резне и схватках в лесах Тайонела, о битве у Храма Вещих Камней и сказителе Амаде, о Диком Береге и сеннамите Грхабе, великом воине, чьи кости лежат сейчас в Бритайе, под лондахской стеной. Слушала, но рассказать не просила, понимая, что долгая, долгая жизнь кинну – череда потерь. Кто бы ни уходил от него, ни погибал в бою, ни умирал от старости или недуга, всякий раз то было горем, раной, кровоточившей в душе. Время лечило ее, но рубец оставался. Так стоило ли тревожить те рубцы?..

Они подбросили валежника в костер, потом натянули на акдама просохшую одежду и укрыли своими куртками. Туап Шихе не очнулся, но кажется, его беспамятство перешло в сон – в груди у него не хрипело, дыхание было ровным, и он больше не стонал.

   – Завтра, – сказал Дженнак, укладываясь у огня, – завтра мы пойдем к дейхолам. Но, быть может, они сами нас найдут. У них глаз за каждым деревом.

   – Глаз? Как это понимать? – Чени устроилась рядом, прижалась к нему. Ее губы щекотали ухо Дженнака.

   – Дейхолы похожи на эйпонских северян, на племена из Края Тотемов и Страны Озер, – пробормотал он, смежив веки. – Знают лес, как узоры на своем колчане. Птица пискнула – знак... всполошилась белка – знак... волк завыл – тоже знак... воздухолет взорвался – много, много знаков, надо посмотреть... Они любопытные, чакчан.

Дженнак уснул, чувствуя под боком тепло Чени. И снилось ему, будто он все еще на воздушном корабле, на открытой галерее, что висит над пропастью, и что голубой и зеленый Сайберн расстилается под ним от края и до края. Но вниз он не смотрел, а любовался своей спутницей, хотя лицо ее под капюшоном разглядеть во всех подробностях не мог. Тем не менее он

знал, что черты ее прекрасны. Правда, они не складывались в цельную картину, а лишь дразнили смутными воспоминаниями-0 глазах под ровными дугами бровей, чуть выступающих скулах и маленьком рте с пухлыми алыми губами. Временами ему казалось, что рядом с ним сидит Вианна; но потом Вианна вдруг превращалась в Чоллу, а та – в девушку Чали из диких рардинских лесов, или в смуглую красавицу Ице Ханома, или в белокурых бритских наложниц из его дворца в Лондахе.

Нет, все же с ним была Вианна! Его возлюбленная Вианна, воплотившаяся в ином обличье! Пусть он почти не видел лица женщины, скрытого капюшоном, не представлял ее черт, но был уверен, что любит ее; пусть не знал ее имени, но чувствовал ласку прикосновений; пусть не помнил цвета глаз, но слышал тихий шепот. Возьми меня в Фнрату, мой зеленоглазый! – молила она. Ты владыка над людьми, и никто не подымет голос против твоего желания... Возьми меня с собой! Подумай – кто шепнет тебе слова любви? Кто будет стеречь твой сон? Кто исцелит твои раны? Кто убережет от предательства?

Кто, кто, кто!.. Кто мог говорить эти слова, кроме Вианны?.. Только Чени, ее воплощение, пришедшее к нему из бездны Чак Мооль...

Щемящая нежность затопила сердце Дженнака, и он проснулся.

Солнце уже поднялось, и лес был полон света и птичьего щебета. Прогоревший костер подернулся пеплом, Чени спала, разметав по мхам шелковистые волосы, спал, посапывая, Туап Шихе, а под деревьями стояли люди и смотрели на них.

* * *

Ро Невара подпирал спиной один из столбов высокой деревянной арки. Под сводом этих врат между столбами было растянуто шелковое полотнище с надписью на языке Империи: «Оружейные мастерские Джена Джакарры», и на каждом столбе сиял бронзовый знак, головка сокола с грозно разинутым клювом. По обе стороны ворот тянулась живая изгородь из золотистого бамбука, плотно высаженного в пять-шесть рядов, а за нею, на обширном пространстве у подножия гор, стояли низкие кирпичные корпуса мастерских, складов, хранилищ горючего и взрывчатых веществ. Там дымили трубы, вертелись крылья мельниц, суетились тысячи работников, лязгали и грохотали механизмы, и плыли с ветром едкие запахи металла, перенара и сихорна. Невара знал, что здесь трудились днем и ночью, в четыре смены. Оружейные мастерские Джена Джакарры снабжали армию, а кроме того, кормили четверть населения Шанхо – разумеется, считая с семьями работников.

Место для мастерских было выбрано удачно, за городской окраиной, на ровном и слегка приподнятом участке у высокой скалистой гряды. Дувший с гор ветер уносил неприятные запахи в море, а несколько ручьев служили источником воды, необходимой в производстве. Город лежал севернее, на плоском морском берегу, около удобной бухты. За ним, вдоль побережья, утопавшего в зелени, виднелись дворцы аситов из благородных и местных богачей, большей частью китанов, хотя россайны тоже попадались. Впрочем, многие из них, породнишись, уже вели происхождение от двух или трех племен и хвастались своими предками, явившимися сюда прямиком из Коатля или Мейтассы. Выяснить, правда ли это, было нелегко – у мужчин-китанов, как и у жителей Эйпонны, борода не росла, а волосы были черными. Только примесь россайнской крови давала о себе знать – попадались рыжие, белокурые, сероглазые. Но самым верным признаком – по крайней мере, у мужчин, – были бороды и усы.

Однако ло Джен Джакарра к местным не принадлежал и аситом или потомком аситов тоже не являлся. Несомненно, в нем и в его супруге была эйпонская кровь – кровь Арсолана, по их утверждению. В Шанхо Джен Джакарра прибыл из Ханая, с другого конца континента, из мест, где у аситской разведки прочных связей не имелось, так что добраться до корней и проверить, кто он таков, глава Надзирающих не сумел. Занимался Невара этим несколько лет, хоть с Джакаррой его связала дружба. Может, и дальше бы они дружили, если бы не прекрасная Айчени...

Среди кирпичных построек наметилось движение к воротам. Одна за другой возвращались команды, проводившие обыск, и по лицам цолкинов, их начальников, Невара понял, что не нашли ничего. Он согнал сюда много людей, почти три сотни, чтобы осмотреть здания и обширную территорию мастерских – но, кажется, без результата... Цолкины рапортовали его помощнику батабу-шу, тот выслушивал каждого, временами делая заметки кистью на бумаге. Над плечом помощника колыхалась вампа – перо, вставленное в маленькую блестящую секиру.

Сам Ро Невара был в облачении полного батаба, с секирой покрупнее, чем у помощника, и тремя орлиными перьями. Высокий ранг – вождь Надзирающих всех Западных Территорий! Ранг, который он заслужил потом, кровью и, разумеется, ловкостью и хитростью! На это ушло тридцать лет медленных терпеливых усилий в движении к власти... Но потерять достигнутое он мог в один момент – если прознают, что кровь его чище, чем у самого ахау сагамора. И миг, когда тайна откроется, близился: Неваре было уже пятьдесят, а выглядел он тридцатилетним. Прямой нос, пухловатые губы, холодные прозрачно-зеленоватые глаза, гордая осанка... В святилище Глас Грома ему сказали, что он похож на Оро’тану, его предка в пятом колене.

Команды вернулись, люди встали в строй, помощник закончил опрашивать цолкинов и направился к Неваре. Он был коренным атлийцем, горбоносым, с густыми сросшимися бровями.