Текст книги "Простые люди"

Автор книги: Михаил Самунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Когда Клава получила известие о гибели мужа на фронте, и почти одновременно с этим радио принесло скорбную весть о том, что Смоленск взят немцами, – она растерялась.

С матерью она не видалась уже несколько лет, с тех пор как вышла замуж за агронома Янковского и уехала на Дальний Восток, но все же она не чувствовала себя такой одинокой, как в это время. Она кончила когда-то фармацевтический техникум, очень любила свою профессию. Она не собиралась стать простой лаборанткой, мечтала о большой творческой деятельности, мечтала открыть новое необычное лекарство… Но эти мечты, с тех пор как она вышла замуж и поселилась с мужем в деревне, как-то незаметно для нее самой отошли на задний план.

Муж зарабатывал достаточно. Клава часто ездила во Владивосток, гостила у своей подруги Нюси неделями. Постепенно привыкла к беззаботной жизни и жила легко и весело. Воспоминания о техникуме, о несбывшихся мечтах лишь изредка нарушали ее душевный покой.

Теперь она работала секретарем у директора. И все чаще и чаще с тоской она стала вспоминать о своей любимой профессии, возвратиться к которой она уже потеряла надежду. Она втайне завидовала Вале Проценко, Марье Решиной и другим, удовлетворенным своей работой.

В это время в МТС появился Подсекин, его откуда-то привез Корольков. Он отрекомендовал его как техника, специалиста по тракторам.

Механик часто встречался с Клавой в конторе, настойчиво ухаживал за ней. Чувствуя себя одинокой, Янковская принимала эти ухаживания. Подсекин показался ей серьезным, неглупым, чутким человеком. Он часто по делам ездил в город и всякий раз привозил ей подарки. Однажды он привез Клаве лакированные туфли. Ома смущенно спросила, почему Подсекин не скупится на подарки ей. Он засмеялся и беззастенчиво ответил:

– Чудачка ты. Рано или поздно ты все равно будешь моей женой – все равно тебя придется одевать…

Клава вспыхнула и наотрез отказалась от туфель. Наглая самоуверенность Подсекина возмутила Клаву. Она стала присматриваться к нему и увидела настоящую сущность этого пошлого человека. Окончательно она разочаровалась в нем тогда, когда приехал Головенко. Новый директор внес свежую струю в жизнь коллектива МТС. Клава не могла разобраться, почему Головенко сразу же приобрел полное доверие краснокутцев, но она видела, что Подсекин остался в стороне, окончательно потерял свой авторитет. Она радовалась, что их отношения не зашли далеко и что поэтому она может с чистой душой смотреть в глаза Марье, Федору, всем «ребятам» и… Головенко. И почему-то при воспоминании о Головенко у нее начинало чаще биться сердце, душа замирала, как в далеком детстве, когда она впервые готовилась к выступлению на сцене: она наперед знала, что сыграет хорошо, но сладкое волнение, глухая тревога охватывали ее всякий раз, как только она вспоминала о предстоящем выступлении…

Клава думала о Головенко. Сегодня утром он позвал ее в кабинет и сказал:

– Пожалуй, нам с вами, Клавдия Петровна, придется на время покинуть кабинет и выйти в поле, помочь колхозникам. Вам не приходилось в поле работать? Приходилось? Ну, вот и отлично.

И директор приветливо улыбнулся.

Клава с пылающими щеками сидела под лампой в низеньком кресле, вытянув ноги в домашних туфлях. На коленях у нее лежала забытая книга. В дверь неожиданно постучали. Клава, предполагая, что это пришла Марья, обрадованно крикнула:

– Войдите.

Вошел Подсекин. Клава подтянула под себя ноги и зябко сжалась в кресле.

Не здороваясь, Подсекин швырнул фуражку на сундук, покрытый кружевной накидкой, подошел к столу и сел напротив.

Клава без удивления наблюдала за ним.

Подсекин сказал:

– Завтра уезжаю.

Клава пожала плечами, как бы творя: «Твое дело». Перевернула страницу и начала читать. Подсекин закурил и нервно прошелся по комнате. Бросил папиросу в таз под умывальником, подвинул стул к Клаве. Она отодвинулась и окинула его холодным взглядом.

– Что тебе надо? Зачем пришел?

– Ничего… Может, мне уйти?

– Можешь…

– Извини, я не понимаю.

Клава молчала. Подсекин изменил тон.

– Послушай, Клавочка, у меня нехорошо на душе.

– Иди опохмелись, полегчает, – усмехнулась Клава.

– Издеваешься?.. Было время, ты разговаривала со мной по-другому, – с горечью сказал Подсекин.

Клава пожала плечами.

– Было время, когда я еще не знала, что ты из себя представляешь и разговаривала с тобой, как с порядочным человеком…

Подсекин вскочил, как будто накололся на иголку.

– Значит, по-твоему, я не порядочный?.. Так?

Клава долгим взглядом, как будто видела его впервые, посмотрела на Подсекина. Он стоял перед ней чуть наклонившись вперед. Побледневшее лицо его нервно подергивалось. Подавляя в себе страх, на секунду охвативший ее, она спокойным тоном сказала:

– Уходите, Подсекин.

Подсекин криво ухмыльнулся, взял фуражку.

– Что же, может быть, я мешаю? Возможно вы поджидаете кого-то?

Подсекин насмешливо окинул взглядом уютную, чисто прибранную комнату, как бы ища подтверждения своей догадке. Клава резко выпрямилась.

– Вы уйдете или мне придется позвать соседей?

Клава сказала это тихо, но таким тоном, который не предвещал ничего хорошего.

Подсекин свирепо взглянул на нее, резким движением нахлобучил фуражку и выскочил за дверь.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Паша Логунова получила телеграмму. Муж, которого она уже два года считала погибшим, возвращался домой и просил встретить его.

В день прихода поезда Паша поехала на станцию. Вместе с ней увязалась Настя Скрипка, работавшая на МТФ. Настя часто ездила в город якобы к врачу, но колхозники не раз видели ее на базаре торгующей махоркой, подсолнухами, а иногда и маслом. Паша не любила Настю, но одной ехать было скучно.

Настя в необыкновенно цветастом городском платье запрятала в сено пятилитровый бидон и поставила в передок объемистый чемодан.

– Едешь в город – бери на все дни пищу, а то голодом насидишься, – в оправдание заявила она, пряча глаза.

Паша знала, что это неправда, что Настя везла и бидон и чемодан на базар, но она промолчала.

Лошадь, донимаемая оводами, отчаянно крутила хвостом. Она то резко дергала телегу и ошалело бежала, то вдруг останавливалась и тянулась мордой под брюхо.

Настя с любопытством поглядывала на Пашу: по какому делу едет она в такую жару на станцию? Но Паша молчала: лгать она не умела, а делиться своими чувствами с Настей не хотела.

Она подстегнула лошадь.

– Успеем, до поезда еще не скоро. Семафор еще закрыт, – сказала Настя.

Паша вспомнила, что у Насти муж тоже на фронте.

– Пишет тебе Михаил? – спросила она дружелюбно.

– Пишет, – небрежно, с усмешкой, ответили Настя. – Беспокоится, как я тут живу. Думает, пропаду без него.

– Поди, мешок денег нахватала, – кивнула Паша на багаж Насти.

– Хватай и ты, коли завидно. Лишняя копейка карман не оттянет. Свое продаю – не чужое, – отрезала Настя.

– Я не потому говорю. Засосет тебя жадность. Смотри, Настя…

На переезде Настя сошла с телеги и пошла к вокзалу пешком.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Валя Проценко первой подготовила свой комбайн к уборке. Для Головенко это было неожиданностью; он рассчитывал, что ее комбайн выйдет днем позже.

Девушка стояла в кабинете на ковровой дорожке в широких шароварах, в красной футболке, туго обтягивавшей ее высокую грудь – стройная, как изваяние спортсменки. Низкое еще солнце обливало ее через окно снопами ярких лучей. Черные, как маслины, глаза Вали возбужденно поблескивали на бледном, осунувшемся лице. Видно было, что девушка не спала в эту ночь.

Головенко вышел из-за стола и пожал ее маленькую и крепкую руку.

– Спасибо, Валя. Идите поспите и с обеда – в поле.

– Спать? – удивилась Валя. – Зачем спать? Дайте распоряжение трактористу – поедем в поле.

Головенко понял: спорить бесполезно. В агрегате Проценко вызвался работать Подсекин. Головенко не возражал против этого.

– Смотри, Яков Гордеич, у нас надо работать, – предупредила его Валя на поле.

– Я вас не понимаю, уважаемая.

– А тут и понимать нечего. Работать, говорю, у нас надо как следует. И всё…

Она отрегулировала хедер и сильным рывком, с полуоборота, заведя мотор, поднялась на мостик комбайна. Когда мотор разогрелся и ровно загудел, она включила рабочую скорость. Лязгнули цепи. Комбайн задрожал, мягко и ровно затарахтел ситами. Валя, чуть склонив голову, прислушалась и осталась довольна. Она выпрямилась на мостике, и Подсекин увидел четко вырисовывавшуюся на голубом фоне неба ее стройную и легкую фигуру.

– Давай, – крикнула Валя.

Подсекин включил скорость и дал газ. Комбайн медленно пошел к стене ячменя.

– Давай, давай! – покрикивала Валя.

Подсекин прибавил газу. Комбайн дернулся, пошел быстрее. Валя сердито показала кулак трактористу. С мягким хрустом нож врезался в ячмень. Комбайн принял первую охапку и глухо заворчал. За ним выросло облако половы, в бункер посыпались первые зерна.

Легкий ветерок трепал пряди черных волос Вали, выбившихся из-под платка. С высоты комбайна веселыми глазами осматривала она расстилающееся перед ней золото хлебов, чуть колеблемых ветром.

Обойдя загон, Подсекин остановил трактор. Валя нахмурилась:

– Это зачем? – спросила она.

– Начало сделано, можно покурить, – ответил Подсекин, спрыгивая с трактора.

Валя, помолчав, негромко, но внушительно сказала:

– Начало сделано, да конца не видно. Курить будем, когда конец покажется. Вот тот участок, что обогнули, сегодня мы должны повалить, имейте в виду.

Подсекин усмехнулся:

– А ты знаешь, сколько здесь гектаров?

– Восемнадцать, – сказала Валя.

– И ты думаешь за один день скосить?

– Не уйдем с поля, пока не кончим.

Подсекин, посмеиваясь, принялся курить. Валя вспомнила Ваню Степахина, которого не нужно было подгонять. Он не слезал с трактора до тех пор, пока задание не было выполнено.

Это было три года тому назад, в первый год после окончания курсов комбайнеров. Неуверенная и робкая в обращении с машиной она вот так же, с волнением впервые повела комбайн. Ваня уже работал второй год и считал себя опытным трактористом. Он подбадривал шутками робкую девушку, посматривая на нее теплым дружеским взглядом. И Валя как-то сразу успокаивалась. Она видела сверху курчавую, золотившуюся на солнце голову тракториста, его белозубую улыбку, когда он повертывал голову и пристальным взглядом смотрел на нее снизу вверх, и на душе у нее было спокойно.

Подсекин покурил, поковырялся в моторе трактора и забрался на сиденье. Валя вздохнула:

– Наконец-то… Я думала, вы еще ляжете отдохнуть после такой тяжелой работы. Заморились, бедненький…

– Это уж мое дело, – озлился Подсекин.

– Нет, не ваше, а наше, товарищ Подсекин, – сказала Валя, прищурив черные, как уголь, глаза. – Вы работаете в агрегате, а не в одиночку; командую агрегатом я и извольте подчиняться нашим порядкам. Понятно?

– Подумаешь, командир! – Подсекин выругался про себя. Он рванул рычаги, но трактор пустил плавно, постепенно набирая предельную скорость.

Они уже сделали несколько кругов, останавливаясь только затем, чтобы освободить бункер от зерна. На одной остановке Подсекин спрыгнул с трактора и приник ухом к мотору. Потом с сумрачным лицом долго стоял перед машиной. Когда подвода была нагружена зерном, он что-то тихо сказал уезжавшему в деревню подводчику. Тот, забравшись в бестарку, сказал:

– Ладно, скажу.

– Что такое? – озабоченно спросила Валя.

– Да, так, – неопределенно ответил Подсекин и залез на сиденье. Он осторожно пустил машину. Комбайн, тяжело покачиваясь, медленно пошел по полю.

– Прибавьте ходу, Яков Гордеич.

Подсекин отрицательно потряс головой. Валя прислушалась и ясно уловила глухие жесткие удары, нарушавшие ровное гудение мотора. Лицо ее вытянулось:

– Что там у вас застучало?

Подсекин остановил трактор и подошел к комбайну.

– Стучат коренные. Что будем делать?

По выражению его лица Валя поняла, что трактору грозит остановка. Она оглянулась. От избушки полевого стана к комбайну торопливо шли два человека. Одного из них, бригадира дядю Тимошу, нетрудно было узнать по большой, во всю грудь, бороде, вторым был инструктор райисполкома Усачев. Он остановился поодаль, критически осматривая комбайновый агрегат.

Лукин залез на трактор, дал полный газ, прислушался.

– Да, стучит, – сказал он. – Придется делать перетяжку. Но это же исправная машина! В чем дело, Яков Гордеич?

Валя поняла, что на сегодня работа кончилась.

– Почему неисправный трактор выпущен в поле? – спросил Усачев и добавил: – Только для того, чтобы отрапортовать, что начали уборку комбайнами?

Подсекин развел руками. Лукин молчал, склонившись над мотором. Потом распрямился и с досадой крякнул.

– Бригадир, почему же все-таки неисправный трактор вышел в поле? – повторил Усачев. – Кто за это отвечает? Механик? Пошлите за ним…

Подсекин вздернул голову и гордо ответил:

– Я механик… вернее сказать, бывший механик.

– Почему бывший?

– Потому что меня сняли с работы.

– Как сняли? Кто снял? За что?

– Снял директор, – зло усмехнулся Подсекин, – а за что, это его спросите, – многозначительно сказал он. – Рылом должно быть не вышел.

– Почему вы допустили, что неисправная машина вышла на поле? В МТС сорвали ремонт и здесь на поле хотите волынить. Работать надо!

Подсекин побледнел, прищуренными глазами в упор посмотрел на Усачева. Потом скривил лицо в нехорошей усмешке, забрался на машину и ухватился за рычаги.

– Пош-шел! – крикнул он Вале, и с места, рывком, пустил трактор на полную скорость. Комбайн тотчас же окутался пылью и половой.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Головенко с трудом удалось уговорить Федора поработать за механика на время ремонта. Он сдал свой трактор Сидорычу и занялся подготовкой комбайна Паши Логуновой. Круглолицая и краснощекая Паша деловито хлопотала около машины, волновалась, покрикивала на слесарей.

Головенко осмотрел комбайн и отошел в сторону, дожидаясь, когда Паша заведет мотор. В это время к нему подошел Ленька. Он остановился около директора и, выждав, когда тот обратил на него внимание, таинственно сказал:

– Товарищ директор, есть до вас дело. – Для убедительности Леня показал Головенко что-то завернутое в тряпку.

– Хорошо, подожди минутку.

Паша с трудом провернула заводную ручку мотора.

Она стояла, наклонив голову, ничего не слыша, кроме урчанья мотора. Потом лицо ее озарила улыбка:

– Порядок! – сказала она радостно.

Головенко улыбнулся, глядя на Пашу.

– Ну вот, отрегулируйте, как следует, и завтра утречком начинайте за балкой убирать ячмень, – сказал он. Повернувшись к Леньке, нетерпеливо переминавшемуся с ноги на ногу, директор спросил:

– Ну, что у тебя, Леня?

Мальчик кивнул, приглашая Головенко следовать за собой.

Под тенистой веткой, около забора, огораживавшего участок МТС, он присел на корточки и торопливо развернул тряпку. В ней оказался кусок какого-то потемневшего металла.

– Что это такое?

– А вы поглядите, – сказал Леня.

Головенко взял металл в руки. Зернистый излом сразу приковал его внимание.

– Баббит, – удивленно произнес Головенко. – Где ж ты его взял?

– Могу взять сколько угодно, – с деланным равнодушием сказал Леня, видя, что Головенко заинтересовался его находкой.

Леня рассказал, что в распадке за деревней когда-то давно были свалены изношенные детали тракторов, об этой свалке постепенно забыли, и она заросла травой, кустарником.

– Мне еще давно папка показывал, потом я забыл, а теперь вспомнил. Мамка сказала: баббиту нехватка в МТС – вот я и вспомнил.

Головенко посмотрел на озабоченное, вспотевшее от волнения лицо паренька:

– И какое ты вносишь предложение?

– Дайте нам какие-нибудь молотки и зубила, мы баббита и наломаем.

– Кто мы?

– Мы-то? Да ребята же.

– Ну, что же, организуй ребят…

– Они все уже организованные – звено пионерское, – с гордостью сказал мальчуган. Он сунул два пальца в рот и так свистнул, что у Головенко зазвенело в ушах. Тотчас из зарослей полыни высыпали ребята.

В это время, раскрасневшаяся, подошла Валя Проценко.

– Что случилось? – спросил ее Головенко.

– Что должно было, то и случилось… Подсекин подшипники поплавил; поршни заклинило, не провернешь.

У Головенко сразу пропало хорошее настроение. Валя сдернула красный платок с головы.

– Тракторист тоже! Выехал, а масло не переменил, забыл, видите ли. Вот теперь и стали… – Она раздраженно то встряхивала платок, то накручивала его жгутиком на пальцы. – Над нами женщины смеются, говорят, лучше бы мы взяли серпы или косы.

Она готова была расплакаться.

– Где же ваши люди?

– Люди на комбайне, а я сюда побежала… к вам. Комбайн остановился как раз около женщин, что на пригорке жнут. Стыд! Дайте нам какой-нибудь трактор, мы должны загонку докосить.

– А не поздно? – раздумчиво спросил Головенко.

– Чего поздно? Солнце еще высоко, ночи сухие, лунные. Мы бы косили и ночью, Дайте нам хоть Сидорыча, он там рядом с нами пары пашет.

– Ну, что же, скажите ему, пусть перейдет.

– Ничего не выйдет. Я с ним разговаривала. Несите, говорит, записку от директора.

Головенко вынул блокнот и, написав карандашом несколько слов, отдал записку Вале.

Валя ушла. Головенко с ребятами пошел в кладовую.

…Сидорыч окончательно освоился с трактором и уже спокойно и уверенно водил машину. Утром он раньше всех выходил на работу и не останавливал трактор до темна, даже не ходил обедать. Он перевыполнял нормы пахоты, но все же был недоволен работой. «Ползаешь, ползаешь один, окромя ворон никто тебя в поле и не видит». Он мечтал возить комбайн, но стеснялся высказать свое заветное желание: как бы не осмеяли, хотя видел, что трактористы уже разговаривали с ним, как с равным.

Когда к нему подошла Валя, он сразу понял, что ей надо. Он видел, как остановился комбайн, как ходили вокруг него люди. Надо ли говорить, что он обрадовался предложению Вали работать в ее агрегате. Однако постарался скрыть свою радость. Выслушав комбайнерку, он равнодушным тоном заявил:

– Неси записку от директора, иначе не могу.

Валя, чуть не плача, пыталась его уговорить, но Сидорыч был непреклонен:

– Я работаю самостоятельно, как бы сказать, в личном распоряжении самого директора. Без него, значит, не могу… Неси записку.

Валя обозвала Сидорыча бюрократом и через поле, напрямик, пошла в деревню.

Сидорыч многое пережил за этот час. Ему казалось, что директор не даст записки, не доверит ему работу в агрегате, что директор пошлет на трактор Федора, и это было бы самое обидное. В сущности говоря, Сидорычу ничего не стоило просто переехать на другое место, но, помня о том, что именно Головенко доверил ему трактор, он и в самом деле считал себя «в личном распоряжении директора».

Через час, показавшийся Сидорычу вечностью, он увидел Валю, возвращающуюся тем же путем из деревни. Сидорыч остановил трактор и принялся закуривать.

– На тебе записку, только запарилась зря. Мне все равно директор не отказал бы, – сказала Валя и беззлобно добавила: – Формалист.

Сидорыч взял записку, полюбовался ею и бережно спрятал в фуражку:

– Вот теперь другой коленкор…

Он отцепил плуги и поехал к избушке на заправку. Валя пошла к комбайну.

Заправившись горючим и водой, Сидорыч лихо подкатил к ячменю. Подсекин лежал в стороне около трактора, положив голову на пиджак. Сидорыч осмотрел трактор Подсекина, пощупал остывший мотор и неодобрительно произнес:

– М-да… дело неважно. – Затем взглянул на лежавшего. – Поберегись-ка, Яков Гордеич, сейчас твою хламину буду оттаскивать, чтобы не мешалась тут…

Подсекин только сплюнул, не глядя на Сидорыча.

Оттащив трактор Подсекина в сторону, старик подъехал к комбайну и прицепил его. Все это он делал не спеша, раздумывая, что и как нужно делать, чтобы не казаться смешным. Справившись с этим, он забрался на сидение.

– Что же, Яков Гордеич, может попробуешь мою машину, прокатай круг. Или торопишься ремонтировать свою?

Подсекин понял ядовитый намек Сидорыча и, свирепо взглянув на него, отвернулся. Посмеиваясь в бороду, Сидорыч зачем-то поплевал на руки и взялся за рычаги.

– Ну, барышни, поехали, что ли?

– Давайте, Сидорыч, поехали, – отозвалась неторопливо Валя.

Когда агрегат двинулся, Сидорыч стал то и дело беспокойно оглядываться, проверяя, правильно ли ведет трактор. Валя корректировала Сидорыча. Заметив по гусенице, как она идет по отношению к стене ячменя, Сидорыч больше уже не сбивался. Круг прошли благополучно. Агрегат остановился, чтобы освободить от зерна бункер, и Валя весело крикнула Сидорычу:

– Молодец, Сидорыч, дело пойдет!

Он уже и сам знал, что дело идет неплохо, но похвала пришлась ему по сердцу. Он подумал: «Ишь, ведь какая девка славная». Однако он и сейчас не выказал удовольствия, а, наоборот, нахмурился и недовольно заметил:

– Не нравятся мне эти остановки, только горючую зря жечь приходится… На ходу надо приноравливаться: я еду, и подвода пусть рядом едет.

Наступал вечер. Длинная тень от комбайна ползла рядом, ломаясь на стене ячменя.

Когда бестарка была наполнена зерном, подводчик, чернобородый, угрюмый мужик Филипп Власов спросил:

– Приезжать еще или остальное утром?

Сидорыч сгоряча закричал:

– Как это так не приезжать, когда мы до утра будем работать. Клин скосим, тогда конец.

Филипп оперся руками о бестарку и удивленно вскинул кустики бровей:

– Вот, зелена муха! Больно ты прыток, Сидорыч.

По всему было видно, что Филипп не верит старику. Сидорыч, не меньше подводчика удивленный своими словами, опасливо покосился на Валю, стоявшую у штурвала. Девушка крикнула:

– Смотри приезжай, дядя Филипп. Всю ночь работать решили.

Филипп снял кепку:

– А нам што? Думаешь, испугаемся. Да хоть пять суток без отдыха работайте, мы не отстанем.