Текст книги "Простые люди"

Автор книги: Михаил Самунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Оля мыла чашки. Худенькая и какая-то будто прозрачная, девочка поправлялась плохо. Головенко все свободные часы отдавал Оле. Читал книжки, рисовал кукол с косичками, похожими скорее на кошачьи хвосты. Девочка серьезно рассматривала рисунки и часто вводила Степана в смущение. То говорила, что кукла не умыта, то не причесана и, наконец, однажды заключила, что все куклы у дяди Степы получаются неряхами.

Забавляя Олю, Головенко все же понимал, что она скучает без сверстниц. «Надо бы Олю в школу отдать», – сказал как-то Степан Клаве. Но Клава считала, что Оле нужно сначала поправиться. Головенко не возражал жене, но в душе не разделял ее мнения. Он был уверен, что среди сверстников в школе девочка скорее забудет пережитое…

– Хозяйничаешь? – сказал Головенко входя. – Ах, ты, хозяюшка моя, славная!

Головенко стянул гимнастерку и, оставшись в сорочке, засучил рукава:

– Давай-ка вместе.

– Вот еще, надо вам брызгаться… Я сама…

– А если я тебе хочу помочь.

Девочка на минуту задумалась и улыбнулась.

– Хотите – помогайте. Только осторожнее, не разбейте. Теперь не купишь посуду, – деловито ответила она.

– Смотри, какая ты строгая!

Головенко посмотрел на Олю и расхохотался. Он вспомнил, что почти таким же тоном бухгалтер сделал ему сегодня замечание, что деньги, предназначенные на ремонт зданий и помещений, расходуются на строительство лаборатории.

Когда пришла Клава, Оля уже спала. Головенко читал.

Она села за стол, подперев рукой подбородок, и стала просматривать «Огонек». Головенко украдкой взглянул на Клаву и заметил необычное выражение ее лица. Прочитав еще полстраницы, Степан подчеркнул привлекшее его внимание место.

– Смотри-ка, Клава! – сказал он. – Чего только нет в сое! Но только мне без твоей помощи тут не разобраться: столько химических терминов и формул, что нужны специальные знания. Цистин, триптофан, лизин… Тут чорт ногу сломит.

Клава взяла книжку из рук Головенко.

Она быстро пробежала глазами страницу и перевернула ее. Головенко, пытаясь скрыть улыбку, следил за ней.

– Неужели все это – в сое?.. Скажи, пожалуйста, – в замешательстве проговорила она, перебрасывая страницу за страницей.

– Как видишь. Гаврила Федорович называет сою складом солнечной энергии.

Головенко оживился и рассказал жене все, что он знал о сое, о работе Боброва над выращиванием особого сорта сои с повышенным содержанием жира.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

К Головенко зашел председатель сельсовета Засядько.

Тяжело переваливаясь, в просторной дубленой шубе, широкий, как стог сена, он подошел к столу. Большое его лицо с длинными обвислыми усами было красно и, как всегда, расплывалось в добродушной улыбке. Он снял с головы беличью ушанку и вместе с меховыми, огромными, как мешки, рукавицами бережно уложил ее около чернильницы.

– Стар становлюсь: идешь, а сердце тук-тук, тук-тук. А ведь, бывало, до полусотни верст по сопкам да по бурелому отмахивал и – ничего… Года!..

Во время интервенции в Приморье Иван Засядько три года командовал партизанским отрядом. Его отряд прославился смелыми вылазками, и одно имя Засядько приводило интервентов в трепет. Ходили слухи, что, когда началась война, Иван Христинович подавал рапорт с просьбой отправить его на фронт, но ему отказали. Впрочем, этого никто достоверно не знал, а сам старый партизан не был болтлив.

– Живем мы за десять тысяч километров от фронта… Живем покойно; тут, конечно, жить можно…

Он вытащил из кармана черную обгорелую трубочку и сунул короткий чубук под седые усы.

Головенко видел, что Засядько пришел с каким-то делом, но не решается начать. Он усмехнулся.

Председатель посмотрел на Головенко:

– У тебя с ремонтом тракторов как? Заканчиваешь?

– Да, как сказать… Кое-что уже закончил.

Председатель посопел, повозился на стуле и вскинул густые брови.

– От тебя, друг, надо одного тракториста взять. Да ты не журись, погоди… На лесозаготовки, месяца на два, не больше…

Головенко присвистнул:

– Да как же я могу в самый разгар ремонта…

Председатель недовольно поморщился.

– Ты постой, Степан. Думаешь, я не знал, что ты возражать будешь? Зна-ал! Я десять лет в председателях… Вы народ такой… Когда ты с ремонтом покончить думаешь? Только честно: к февралю? Хорошо. А если последний трактор к десятому февраля выпустишь – посевная от этого пострадает?

– Да пострадать-то не пострадает… Но нам самим позарез люди нужны. Видишь, вон, – Головенко указал на окно, в котором виднелось недостроенное здание мастерской, – работают двое плотников. Разве они управятся? По вечерам помогаем да по выходным. Руки нужны…

– Я понимаю. Но ничего не поделаешь. На лесозаготовки одного тракториста придется отправить. А насчет постройки – успеешь. Подмогнем, беспокоиться нечего.

Засядько решительно повернулся к Головенко.

– Лесок-то наш, сам знаешь, как стране нужен.

– Ну, что ж. Трудно, очень трудно, но ничего не попишешь: придется, видимо, выделять.

– Заходи как-нито вечерком, – поднимаясь, сказал Засядько. – Старуха моя в тебе души не чает. Похвалил однова тыквенную кашу у нее – навек другом стал. Заходи.

Председатель надел шапку, рукавицы и не спеша вышел.

Головенко проработал до темна. В сумерках за ним пришла Клава, закутанная в большой пуховый белый платок, который очень любил Степан.

– Почему так долго? Идем домой, – сказала она тихо и ласково. Степан обнял жену и прижался щекой к ее холодному с мороза лицу.

К вечеру подморозило. За легкими, как дым, быстро летящими облаками скользила луна. Сухой снег поскрипывал под ногами. Степан взял Клаву под руку. Она доверчиво прижалась к нему.

Они медленно шли по улице. Из труб домов лениво тянулись в небо длинные хвосты дыма. Его горьковато-смолистый запах разливался в воздухе. Слышался ритмический стук электростанции МТС. На таинственно мерцающем голубоватыми искорками снегу перед домами лежали ослепительно яркие прямоугольники света из окон, кружевное переплетение теней садовых кустов. И это причудливое сочетание ледяного света луны и каленого электричества на тихих улицах деревни вызывало неизъяснимо волнующие чувства в душе.

Жвик!.. жвик!.. – равномерно и неторопливо поскрипывали на снегу подшитые кожей валенки Степана.

– Вспомнилось мне, как в такую ночь мы с папой шли с елки. Я в первый раз тогда была на большой елке, – заговорила Клава. – Шла вот так же и звезд на небе не было. Проходили мы мимо одного дома и вдруг – рояль. Что-то очень хорошее играли. Папа сказал: Чайковский… Мы стояли и слушали… Я это навсегда запомнила – музыку, яркий свет в окнах… С тех пор я очень люблю Чайковского.

Головенко любил музыку. Он считался в полку лучшим баянистом. Теперь с изуродованной на фронте рукой нечего было думать о баяне. Он тяжело вздохнул.

– Как я любила потом играть сама эту вещь. Она называется…

Головенко остановился и повернул Клаву к себе.

– Играть?.. Сама? На чем?

– Ну, как на чем? На пианино. Еще с детства.

– Как хорошо! – Головенко даже засмеялся. – Значит, ты можешь играть и учить Олю… Знаешь, я на фронте по-настоящему понял, как много дает человеку музыка.

Олю они застали уже в кровати. Девочка спала с глазастой куклой. Степан заботливо поправил одеяло, в то время как Клава, на лице которой еще лежала тень мечтательности, задумчиво смотрела на Олю. Оля была чем-то похожа на нее. Степан взял жену под локоть и увел ее в столовую, погасив в спальне свет. Они сели на диван. Клава прильнула к мужу. Так, молча прижавшись друг к другу, они сидели долга Потом Клава сказала шопотом:

– Я могу рассказать тебе, Степа, про все эти глицинины, аладины, о которых ты спрашивал, только потом. Только не сегодня… А сейчас я что-то скажу тебе… на ушко. Я сегодня была у врача, Степа.

Степан насторожился.

– У нас будет ребенок, Степа! Милый ты мой…

– Что же ты мне раньше ничего не сказала, а?

Клара обхватила его голову теплыми, нежными руками и прижала к груди.

– Понимаешь, стыдно было говорить, а сегодня почему-то совсем не стыдно.

– Эх, ты – «стыдно»! Да знаешь ты, как это здорово!

– Правда? – и Клава засмеялась.

Вскоре она уснула, с каким-то новым счастливым выражением на лице. Степан не мог спать. Он несколько раз вставал, прохаживался по комнате, неслышно ступая босыми ногами. Выходил на кухню курить. Он тепло думал о ребенке, которого еще нет, но который уже существует.

– Сын… А может и дочь! – произнес вслух Головенко, и неудержимая улыбка расплылась на его лице.

Осторожно он лег на кровать. Боясь пошевелиться, чтобы не разбудить жену, он долго лежал с открытыми глазами.

Заснул Степан только под утро.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Головенко стоял около печки и отогревал замерзшие руки: он только что помогал заводить трактор на улице.

В это время в кабинет вошел человек в нерпичьей шубе, закутанный до глаз. Он поставил чемодан на пол и принялся, покряхтывая, распутывать шарф. Затем развязал уши шапки и энергичным движением сбросил ее с головы.

– Усачев! – воскликнул Головенко, узнав гостя. – Василий Георгиевич, какими судьбами?

Усачев протянул ему красную иззябшую руку.

– Здравствуй, Степан Петрович, не ожидал? Я к тебе.

Он обхватил горячую печку и, блаженно жмурясь, прижался к ней выбритой синеватой щекой. Блестящими глазами он смотрел на Головенко. И вдруг Головенко понял, зачем приехал к нему Усачев. Еще осенью Станишин обещал ему прислать хорошего помощника, но не сказал тогда, когда именно. Головенко искренне обрадовался. Усачев смотрел не него теплым взглядом улыбающихся глаз.

Отогревшись, Усачев вынул из грудного кармана аккуратно сложенную бумажку и протянул ее Головенко. Это было направление райкома на политмассовую работу в Краснокутскую МТС.

– Не ожидал? – еще раз спросил Усачев.

– Не ожидал, – признался Головенко, – но доволен.

Пока приготовят квартиру, Головенко предложил Усачеву остановиться у него.

– Удобно ли? – нахмурился Усачев. – У тебя молодая жена и, кажется…

– Ничего не кажется… – перебил его Головенко, – она рада будет.

– Ну, рад я, Василий Георгиевич, тебе, – сказал Головенко после обеда. – Работы у нас по горло.

Усачев полулежал на диване, подогнув под себя ногу в толстом шерстяном носке.

– Слышал. Стройку развернул. Станишин, конечно, одобряет, но побаивается, как бы это не помешало ремонту машин. А Пустынцев, – тот, как всегда, недоволен. Услышал, что ты лабораторию строишь – рвет и мечет.

Усачев спустил ногу на пол, потянулся и стряхнул пепел с папиросы в пепельницу.

– Но ведь смету мы не перерасходовали, чего же он волнуется? – обеспокоенно проговорил Головенко.

Усачев пожал плечами.

– Тратишь деньги не по назначению. Это для него – нож острый. Он строг насчет этого.

Головенко пересел к нему на диван.

– А все-таки строить лабораторию мы будем.

Головенко замолчал. Усачев с улыбкой рассматривал его, упрямо стиснув губы. Вошла Клава, села к столу, развернула книжку.

– А как с ремонтом, Степан Петрович?

– Не плохо. На ремонте Федор хозяйничает. Нужно кое-что новое сделать, некоторые приспособления к машинам. Алексей Логунов с агрономом готовит специальные лапы к культиваторам – для сои.

– Как у вас с Бобровым? Нашли общий язык?

– Конечно, нашли. Ты знаешь, почему он был недоволен мной: боялся, что я его зажимать буду. Теперь успокоился. Особенно, когда начали лабораторию строить. Трудновато ему, нет помощника, особенно в лаборатории, – Головенко сбоку посмотрел на Клаву, убиравшую со стола. – Надо бы ему помочь. На днях будем открывать что-то вроде курсов по агротехнике. Лекции будет читать сам Гаврила Федорович, главное внимание уделит сое. Ты к нему загляни, Василий Георгиевич, домой: присесть негде, вся квартира – лаборатория. Сейчас он отправил на анализ несколько образцов сои в базу академии, но это его не удовлетворяет. Надо организовать лабораторию здесь, – добавил Головенко и замолчал.

– Ты, что же, и базе академии уже не веришь? Свой исследовательский институт собираешься организовывать?

Головенко задумался:

– Нет, базе я верю. Там большинство – хорошие научные работники… но не все. А хорошую лабораторию иметь здесь, на месте, обязательно надо.

– Что же, попробуй, – снисходительно улыбаясь, сказал Усачев.

– Как, «попробуй»? – вскипел Головенко – А ты что же – себя в стороне считаешь? Извини, брат, пробовать вместе будем. Все будем работать, вот и Клава тоже, – сказал Степан.

– Я? – удивилась Клава.

– Да, и ты, – подтвердил Головенко, – если, конечно, ты не против. Будешь работать с Бобровым.

– Она кончила фармацевтический техникум, – пояснил он Усачеву.

– Думаю, что анализы сумеешь делать? Ну, конечно, кое-что подчитаешь, Бобров поможет.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

На первом же партийном собрании Усачева избрали секретарем парторганизации.

Как-то в сумерки он пошел к Федору. Усачев знал, где живет механик, и поэтому совершенно уверенна пробирался в темном коридоре, заставленном кадками со всевозможными солениями. Он легонько постучал в дверь.

– Да! – раздалось за дверью.

Усачев открыл дверь и шагнул в комнату. Федор поспешно встал с кровати, на которой он лежал поверх одеяла в рабочем комбинезоне. Неловко сунув Усачеву руку, он придвинул табуретку, на которой только что покоились ноги, обутые в рабочие ботинки с подковами.

Усачев присел. Покосился на стол с остатками обеда, на грязную тарелку с ершиками рыбьих костей, раскрошенной ковригой хлеба, на стакан с алюминиевой ложкой, захватанный грязными руками, на блюдечко с медом. Комната была очень маленькой. В ней едва помещалась голубая железная кровать, покрытая зеленым суконным одеялом, шкаф, квадратный столик и две табуретки. К стенке печки, выходившей из соседней комнаты, была пристроена маленькая плита, на которой в зеленом эмалированном чайнике тоненько посвистывала закипевшая вода.

Усачев расстегнул свою нерпичью шубу. Федор поспешно прибрал на столе, смахнул газетой на тарелку крошки.

Пока Федор прибирался, Усачев вытащил из-под подушки потрепанную книжку.

– Читаешь?

– Да, перед оном, чтобы заснуть поскорее.

Усачев полистал книгу. Федор устроился с другого конца стола; несколько смущенный, он выжидательно смотрел на Усачева.

– Что так некультурно живешь, Федор?

У Федора порозовели скулы:

– Почему некультурно?

– Грязь везде… не подметал, наверно, целый год. Валяешься на кровати в грязной спецовке. Механик!

– Ну и что? Механик, – рассердился Федор. – Дыхнуть некогда, где уж тут еще возиться с уборкой.

– Человек должен уметь работать и уметь отдыхать, – в упор глядя на сердитое лицо Федора, медленно выговорил Усачев. – Не чувствуешь, какой в комнате воздух? Разве ты отдохнешь здесь? А завтра с больной головой на работу.

Из чайника с сердитым шипеньем на плитку выплеснулся кипяток. Федор подошел и отодвинул чайник с конфорки.

– Может, чаю выпьешь? – предложил он Усачеву угрюмо.

Усачев, прищурившись, посмотрел на Федора.

– Что же, налей, выпью…

– М-м-м…

Федор, не ожидавший согласия, смутился. Он неумело принялся отмывать стакан и блюдце. Усачев смеющимися глазами следил за ним.

– Сам, пожалуй, не буду сейчас пить… Это я вскипятил, чтобы после работы, часиков в одиннадцать – не возиться с чайником…

Федор поставил перед Усачевым чисто вымытый, поблескивающий гранями стакан, явно любуясь своей работой.

– Не пришел бы я – стакан стоял бы еще месяц немытый?

– Пожалуй, так, – равнодушно согласился Федор. – Некогда. Работы много. Днем на тракторах, а вечером, когда никто не мешает, инструмент готовлю, электрооборудование ремонтирую. С инструментом замучились. Запчастей нехватает… Степан Петрович меня даже от стройки освободил… Кадров нет. Из слесарей – Алексей Логунов да Сашка. А Валя Проценко или Шура Кошелева совсем не сильны в этом деле. О других и говорить нечего.

Усачев, прихлебывая чай, смотрел на озабоченное лицо Федора, на жесткую морщину, пролегшую у него на лбу между бровями. «Летом этой морщины не было», – отметил он.

– По слесарной части я когда-то работал, – в раздумье сказал Усачев. – В тракторах не сильно разбираюсь, но хочу серьезно заняться изучением их. Думаю в кружок техминимума записаться. Буду самым аккуратным слушателем.

«Вот какой хитрый! Одновременно и слушать будешь и контролировать занятия», – с невольным восхищением подумал Федор.

…Вечером того же дня в конторку к Федору пришла Шура Кошелева – сияющая, краснощекая, с загадочной улыбкой на лице. Федор был крайне удивлен появлением девушки в конторе во внеурочное время.

– Федор Семенович, дайте нам ключ от своей комнаты…

– Что? – удивился он.

– Ключ от своей комнаты дайте нам, – повторила Шура.

– Кому это – «нам»?

– Мне и Вале.

– Да зачем же? – недоумевая, спросил Федор, но протянул Шуре ключ.

Через два часа Шура вернула его Федору и, ничего не сказав, поспешно выскользнула за дверь.

Дома Федор обнаружил образцовый порядок. Пол был вымыт, посуда сверкала чистотой, печка была подбелена. На кровати лежало чистое постельное белье. Над столом висела бумажка, на ней красным карандашом кривыми печатными буквами было написано:

«Окурки на пол не бросать, грязных сапог на табуретку не класть, за нарушение – штраф: кило конфет. Шура, Валя».

– Вот девчата! – вслух проговорил Федор, краснея нето от удовольствия, нето от смущения и засмеялся.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

С приездом Усачева начала работать политшкола, которой руководил он сам. Вначале занимались только коммунисты и комсомольцы, потом стали посещать занятия и беспартийные. Занятия пришлось перенести из кабинета директора в клуб.

Валя Проценко не пропускала ни одного замятия. Но все же беседы Усачева не удовлетворяли ее. Она хотела знать больше, подробнее и поэтому просила дать что-нибудь почитать по истории.

– Ну, что же, заходи ко мне, что-нибудь подберем, – сказал парторг.

Через несколько дней Валя зашла к Усачеву на квартиру. Ее встретила жена Усачева – Александра Гавриловна, женщина лет тридцати пяти.

– Валя? Мне Вася говорил, что вы должны зайти. Проходите, пожалуйста, не обращайте внимания на беспорядок, еще не успела прибраться после переезда. Пока живешь на одном месте, кажется в квартире пусто, а как двинешься…

Она взяла Валю за руку и осторожно провела между сундуками, ящиками, ведрами в большую, уже прибранную комнату. С дивана спрыгнули две девочки, в одинаковых красненьких платьях с белыми бантами, с черными, аккуратно причесанными волосами, заплетенными в косички.

– Вот и мои цыганки.

Девочки взвизгнули и бросились к матери. Та ласково отстранила их.

– Знакомьтесь с тетей Валей. Д меня прошу извинить, Валюша, я пойду на кухню. Вася сейчас придет.

И ушла.

Валя почувствовала себя просто и свободно, как в давно знакомой дружеской семье. Она занялась с девочками, одну из которых звали Верой, другую – Катей. Девочки вытащили свои игрушки, куклы. Валя не заметила, как пришел Усачев. Он стоял уже в дверях комнаты в домашних туфлях, когда она увидела его.

– Папа… А у нас тетя Валя. Иди, знакомься, – крикнула Вера. Усачев подошел к ним и присел на корточки. Тотчас же девочки повисли у отца на шее; грохнулась сложенная из кубиков пирамида, рассыпавшись на свежеокрашенном полу.

– Ну, пошла кутерьма! – ласково проворчала Александра Гавриловна, войдя с посудой в руках. – Как папка домой, – в доме начинается хаос.

Вале пришлось поужинать у Усачевых. После ужина Александра Гавриловна принялась укладывать детей. Усачев пригласил Валю в другую комнату.

Усадив ее у стола, он принялся расспрашивать, что она читала по истории. Валя не ожидала этого экзамена и отвечала на вопросы путанно, хотя знала многое из того, о чем спрашивал Усачев.

– Ты меня извини, Валя, за экзамен, но я должен был выяснить, что дать тебе. Вот, попробуй одолеть.

Усачев протянул ей нетолстую книжку.

– А эту я сам читаю, – сказал он, беря с этажерки книгу в серой мягкой обложке.

«Заочная высшая партийная школа при ЦК ВКП(б)», «История СССР», – прочитала Валя. Она вопросительно взглянула на Усачева.

– Вы разве учитесь? Вы же и так все знаете…

Усачев усмехнулся:

– Я очень мало знаю, Валя. Учиться нужно всем.

Вошла Александра Гавриловна. Она бесшумно подошла к столу и с шитьем в руках села в кресло под лампой – на свое обычное место.

– Когда радио, Вася, будет? Живу, как слепая, ничего не знаю о фронте. Что там?

Усачев рассказал о продвижении наших войск в Польше. Александра Гавриловна заметила:

– Значит не помогают Гитлеру ни «тигры», ни «пантеры»!

– Нет такой силы, – сказал Усачев, – которая смогла бы сломить нас. Потому что нет в мире другого народа, который бы так любил свою родину. Нет выше патриотизма, чем патриотизм советского человека…

– Вот капиталисты тоже называют себя патриотами, – после минутного молчания продолжал он. – Американские магнаты на все лады расписывают американский патриотизм. А что на деле? Америка воюет с Германией, они – враги, но в то же время американские капиталисты состоят акционерами немецких фирм, барышами с ними делятся… Этому трудно поверить, но это, к сожалению, факт. Вот вам и патриотизм!

Валя стала частым гостем у Усачевых. И каждая беседа с Василием Георгиевичем как бы приоткрывала завесу перед глазами молодой девушки, и жажда знаний пробуждалась в ней… У нее созрело решение поговорить с Усачевым о создании кружка по изучению общеобразовательных предметов. Однажды она сказала ему об этом. Тот призадумался, потом ответил:

– Ну, что же… Дело-то хорошее, но надо подумать. Для начала можно прочесть молодежи цикл лекций по естествознанию, истории, литературе. Кое-что смогу я, можно привлечь и Александру Гавриловну – она учитель, надеюсь, не откажется, – улыбнулся Усачев, взглянув на жену.

Александра Гавриловна, не отрываясь от работы, молча кивнула головой.