Текст книги "Простые люди"
Автор книги: Михаил Самунин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Головенко встал рано. Он надел шинель, кирзовые сапоги и по дождю пошел осматривать хозяйство МТС.
Давно небеленое здание мастерской было закопчено, штукатурка местами обвалилась, обнажив решетку дранки, кое-где в оконных переплетах вместо стекол была вставлена фанера. Рядом со старым зданием стояло недостроенное новое из красного кирпича. За зданием мастерской он насчитал семь колесных тракторов СТЗ и два гусеничных НАТИ. Они ржавели под открытым небом. У трех СТЗ были открыты картеры и сняты поршни, не было электрооборудования. Здесь же стояли два разобранных комбайна «Коммунар», валялся хедер без полотна.
На свалке запасных частей были коленчатые валы, звездочки, траки гусениц, колеса. Все это поросло крапивой, бурьяном, душистой ромашкой. Головенко прищурился: «При нужде кое-что можно выбрать для реставрации», – прикинул он в уме, и настроение его поднялось.
Осмотрев двор, он направился в мастерскую и вдруг увидел человека в комбинезоне, тащившего на плече рваный мешок с торчащим из дыры самоварным краном. Это был Сашка. Он поднялся по лесенке комбайна и опустил мешок в бункер.
Головенко подошел к комбайну. Сашка увидел Головенко, принялся старательно натягивать цепи на шестеренки.
– Здравствуйте, товарищ, – сказал Головенко.
Слесарь повернулся и нето испуганными, нето удивленными круглыми глазами уставился на директора, потом затараторил, скрывая смущение:
– Доброго здоровьица, наше вам почтение. Интересуетесь? Вы не директор ли, часом, будете? Очень приятно. Я так и знал…
– Комбайн ремонтируете?
Застигнутый врасплох, Сашка растерянно уселся на лесенку комбайна с явным намерением не пропустить директора.
– Да, стараемся помаленьку…
– А покажите-ка, что вы там в бункер спрятали?
Сашка поперхнулся.
– А это… это так…
– Ну, ну, не валяйте дурака. Вытаскивайте мешок!
По тону Головенко Сашка понял, что хитрить дальше бессмысленно. Он нехотя поднялся по лесенке, лениво вытащил мешок из бункера, опустился на землю и поставил к нотам директора. Головенко заглянул в мешок. В нем желтел самовар.
– Понятно! Ну-ка, берите мешок и – в кладовую!
Кладовщик, густо дымя самокруткой, торчащей из-под седых казацких усов, придирчиво обследовал запаянные места самовара, поколупал их ногтем и бережно поставил его на полку.
– Подходяще сделано! Сашкина работа…
Он долго, шевеля усами, писал приемный акт и, вручив его директору, объявил:
– Можете не сомневаться, никуда не денется без закону. Выдадим согласно требованию.
Головенко осмотрел мастерские. Подошел к старому, степенному на вид токарю.
Тот вытер замасленную руку задубевшим от мазута фартуком и протянул ее директору.
– Саватеев.
Увеличенные толстыми стеклами очков глаза его смотрели строго. Он обмахнул табуретку и подвинул Головенко.
– Садитесь, товарищ директор.
Сам присел на станину и закурил черную обгоревшую трубку в медных кольцах.
Токарь Саватеев года за два до начала войны поступил в МТС. До этого он работал на строительстве завода. Когда завод был пущен, Саватеев заскучал и подался в МТС, услышав о начавшемся здесь строительстве. Он был и плотником, и слесарем, и токарем, но любимой его профессией оставалась профессия монтажника.
В детстве он ходил со своим отцом-плотником подручным из деревни в деревню. Строили дома, овины, амбары. Отец был веселый человек, играл на гармонии, и вятская тальянка при переходах всегда болталась у него за спиной на кожаном ремне.
– Милое дело, Павлушка, дома строить, – говорил он сыну. – С твоих лет с тятенькой покойным начал да вот по сию пору хожу, украшаю земельку нашу.
Отцовская страсть к строительству передалась сыну. Как только закончилась гражданская война, Саватеев, не снимая шинели, ушел на стройку, учился на курсах и стал монтажником. Потом овладел слесарным и токарным делом.
– От Урала до океана прошел. На каждой версте, поди-ка, моя рука приложена, – не без гордости говаривал он.
С началом войны Саватеев перешел на токарный станок, но душа его томилась по строительству. Впрочем, он не терял надежды, зная, что после войны строительство мастерской будет продолжаться. В МТС он не мало подростков обучил токарному делу.
Неторопливо он рассказал Головенко об МТС.
– Конечно, без дела сидеть не приходится. Да что толковать, сами своим глазом всё увидите…
Во время разговора несколько раз к Саватееву подходили рабочие. И по тому, как они выслушивали указания старика, было видно, что Саватеев пользуется здесь уважением.
– Неважные дела, запущено всё, – сказал Головенко.
Саватеев вздохнул:
– Этот вопрос мы уже ставили на партсобрании… Конечно, кое-чего добились – убрали от нас Королькова. Вот теперь вы пришли… Видите ли дело какое: мы – хотя бы меня, к примеру, взять, да вот и ребят тоже – мы же душой болеем за работу, но бывает и так, что делаем не то. Как бы и без дела не сидим, а вот возьми ты!.. Наточил я втулок, «стахановец» говорят, на краевую доску вывесили, а к чему? Лежат втулки в кладовой. Лишку наделали. А при нехватке рабочей силы это, я вам скажу, – преступление, потому машины стоят, к ним кое-что другое нужно. Нам руководитель нужен, чтобы за сто верст вперед видел.
Трудно было определить по внешнему виду возраст Саватеева. Он принадлежал к той категории людей, которые, однажды постарев, остаются такими на долгие годы. Худощавый, чуть сутулый, он был крепок, как дубовый кряж. Большие руки с цепкими и ловкими пальцами, не привыкшие к праздности, беспокойно перебирали блестящий, точно отполированный нутромер.
– Народ у нас, я вам скажу, хороший, работящий, их только настрой – дело пойдет. С умом надо, с понятием. Прикинуть наперед, что и как, перспективу открыть перед ними. Вот дело то в чем.
Рассудительная и спокойная речь Саватеева произвела на Головенко хорошее впечатление. Неприятный осадок от сцены с самоваром постепенно сгладился. В хорошем настроении он вышел из мастерской. Дождь уже перестал. Омытая дождем яркая зелень нежилась в лучах солнца. По сопкам еще скользили темные тени облаков, стремительно, как огромные птицы, взмывая к вершинам. Но все уже выглядело нарядно, празднично.
Как только Головенко открыл дверь конторы, голоса разом смолкли.
– Доброе утро, товарищи, – поздоровался директор с трактористами и, проходя в кабинет, прибавил: – Кто ко мне, прошу заходить.
Люди гурьбой направились следом за ним, шаркая ногами, тихо переговариваясь.
Головенко снял промокшую шинель и, поглаживая одной рукой голову, сел за стол на обитое черным дерматином кресло. Чувствуя на себе взгляды трактористов, он улыбнулся:
– Садитесь, товарищи.
Трактористы шумно расселись на стульях. Механик с агрономом Бобровым устроились у стола, стоявшего в притык к директорскому.
– Ну, что же, давайте поговорим, как идут дела.
Сначала все молчали, потом постепенно оживились и стали рассказывать о неполадках в МТС, о частых простоях машин, снижающих выработку.
Головенко внимательно слушал, изредка опуская глаза к столу, чтобы сделать заметку в блокноте. Собравшиеся заметили, что директор правую руку держит неестественно.
Трактористы жаловались на мастерские, обвиняя слесарей в задержке ремонта. Головенко серыми, холодно поблескивающими глазами с неудовольствием посматривал на механика.
– Что нужно для того, чтобы все тракторы и комбайны через неделю вышли в поле? – спросил он его неожиданно.
– Через неделю? – механик усмехнулся. – Неделя, товарищ директор, срок нереальный…
– Это почему?
– Запасных частей нет. Нет людей.
– А как загружены работой люди?
Механик вместо ответа чиркнул ладонью по горлу. Девушки фыркнули. Этот жест Подсекина был им знаком.
– А вы не пробовали из старых запасных частей кое-что выбрать?
– Ну, как не пробовал? Все свалки перерыты.
Головенко бросил карандаш на стол, откинулся на спинку кресла и тихо сказал:
– Дело, товарищи, неважное! С такой техникой мы урожая не уберем. Вы, товарищ механик, напрасно оправдываетесь. Вам давно следовало бы организовать полевой ремонт тракторов. Вы знаете, чем у вас в мастерской занимаются: паяют и лудят. Только не то, что положено. Я не напрасно спросил о свалке. Ее в этом году не трогали: она заросла бурьяном.
Подсекин нервно вздернул голову.
– Ни одной детали, ни одного ключа вы не сделали, а вот самоваров да кастрюль запаяно, я думаю, не мало. Помощь населению – дело, конечно, неплохое, но мы призваны хлеб убирать, а не кастрюли чинить. Я вас, товарищи, задерживать не стану. Прошу внимательно просмотреть свои машины и выяснить – какой ремонт требуется, а мы с товарищем Подсекиным подумаем, как организовать его. Вот и все. А сейчас прошу отправиться в поле и заняться машинами. Дождь, я думаю, вам не помешает.
Головенко хитро улыбнулся и встал из-за стола.
– Ну, этот парень, кажется, подходящий, – сказал о Головенко бригадир трактористов Лукин. Высокий и широкоплечий, с пушистой во всю грудь бородой с медным отливом он неторопливо вышагивал по скользкой после дождя тропинке.
Тимофей Михайлович Лукин, или дядя Тимоша, как его здесь звали, родился в Красном Куте. С детства его тянуло к машинам. Впервые он сел на трактор лет двадцать назад, когда в Красном Куте организовалась коммуна. Позже дядя Тимоша ушел в город и несколько лет работал машинистом на лесопильном заводе. А когда организовались МТС, вернулся в родную деревню и с тех пор уж не покидал ее.
Это был трезвый, неторопливый в выводах человек, пользовавшийся в Красном Куте всеобщим уважением. В дни войны коммунисты избрали его секретарем парторганизации.
– Простой парень, а видать дотошный, – сказал он, медленно и веско выговаривая слова.
Шедший рядом с ним Федор тоже думал о Головенко. Его беспокоило, почему Головенко, как только приехал, – пошел к Марье Решиной. То, что директор оказался простым человеком, обезоруживало его. Головенко понравился Федору.
– У этого, пожалуй, дело пойдет, – продолжал бригадир. – Главное дело – в корень смотрит. Ишь, как он механика подсек. Тот как кумач красный стал.
– Не торопись с выводами, посмотри сначала на работе, – возразил Федор.
– Это правда, конечно, а только человека сразу видно! Другой бы приехал, накричал – там плохо, здесь нехорошо… А этот… Главное, ведь сразу определил, в чем загвоздка. Сразу понял. Я так думаю, что он Подсекина насквозь видит. Он всю усадьбу обошел, а потом в контору. Вот как!
Федор молчал. «Почему все-таки он пошел к Марье», – мучительно думал он.
– Слушай-ка, Федя, сегодня к семи директор просил собрать коммунистов. Не забудь – приходи. Поговорить, сам знаешь, есть о чем, – сказал на прощанье Лукин.
Валя Проценко и Шура Кошелева, выйдя из кабинета, подошли к Клаве Янковской. Кивнув головой на дверь, она спросила:
– Как? Сердитый?
– Какой там сердитый! Простой человек, – отмахнулась Шура.
Валя Проценко навалилась грудью на стол и, блестя черными глазами, зашептала:
– С лица будто и неинтересный, а как улыбнется, ну, право, знаешь… А глаза какие! Так и кажется, что он тебе в душу заглядывает.
В это время из двери кабинета высунулось хмурое лицо механика:
– Товарищ Янковская, к директору.
Клава, торопливо поправив прическу, пошла в кабинет.
Директор встал и пристально посмотрел на нее: он узнал в ней ту красивую женщину, у которой спрашивал, где живет Марья.
– Будем знакомы, Клавдия… Клавдия…
– Петровна, – подсказала она.
– Петровна? Да мы с вами почти тёзки. Меня зовут Степаном Петровичем. Возьмите направление и напишите, пожалуйста, приказ, как там нужно, что я приступил к работе. Вот пока и всё.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Головенко с Подсекиным пошел в поле. С шоссе они свернули на размякшую от дождя проселочную дорогу.
Они осмотрели тракторы, поднимавшие пары. По полю идти было трудно. Подсекин нехотя брел за директором, проклиная в душе свою жизнь, А Головенко шел бодро, расспрашивая Подсекина обо всем. Тракторы он осматривал долго и придирчиво. На обратном пути он задумчиво, как бы отвечая на собственный вопрос, сказал:
– Да, тракторы надо, пожалуй, ремонтировать.
– Как? Сейчас? Накануне, уборки?
– Именно накануне, иначе они встанут во время уборки, – с ударением сказал Головенко.
Вечером в кабинете у Головенко собрались коммунисты: Лукин, Федор, токарь Саватеев, председатель сельсовета Засядько, широкий в плечах, с запорожскими усами. Пришли комсомолки Валя Проценко, Шура Кошелева и еще несколько девушек и парней, которых Головенко еще не видал.
На совещание были приглашены агроном, председатель колхоза, механик, трактористы.
– Хотел посоветоваться с вами товарищи: что делать будем? Уборка на носу, а тракторы неисправны, комбайны в ремонте, – сказал Головенко, окидывая взором собравшихся.
Федор острым, пронизывающим взглядом смотрел на него. Дядя Тимоша со скрещенными на груди руками слушал спокойно, выставив вперед роскошную свою бороду. Саватеев нервничал; он то и дело доставал из кармана носовой платок и вытирал им сухую морщинистую шею.
Председатель колхоза Герасимов боком сидел у стола, готовый, казалось, ежеминутно сорваться со стула и уйти. Он был небольшого роста, с рыжеватой реденькой бородкой. На загорелом дочерна лице скользнула недоверчивая улыбка: затею с постановкой тракторов на ремонт он считал несерьезной.
Явился и Сидорыч. Головенко узнал его и кивнул головой. Польщенный вниманием, Сидорыч важно подошел к столу и подал директору руку, как старому знакомому. Когда все были в сборе, Головенко рассказал о том, какое впечатление произвела на него МТС.
– У меня есть одно предложение – не знаю, как вы на него посмотрите, – продолжал Головенко, закурив. – Давайте подумаем вместе…
Выжидательное молчание воцарилось в комнате.
– Предложение вот какое – приступить к ремонту тракторов.
– Как к ремонту? – воскликнул Федор.
– Ты подожди, сынок, подожди, – перебил его Саватеев.
– Я предлагаю, – продолжал Головенко, – пока еще не поздно, заняться ремонтом в ударном порядке…
Засядько крякнул и расправил свои пышные усы.
Головенко с тревогой взглянул на Засядько. Он был уверен, что при поддержке всего коллектива можно выполнить ремонт до начала уборки.
– Дело серьезное, – после раздумья выговорил Лукин. – Что машинам ремонт необходимо нужен – это факт. Против этого возражать не приходится. Однако уборка на носу… Надо обмозговать.
Головенко вынул из ящика стола исчерченный лист бумаги.
– В нашем распоряжении неделя – срок не маленький. Капитального ремонта не требуется, но заменить некоторые части нужно. За неделю, я думаю можно сделать. Неужели мы не сделаем по машине на брата? Наконец, исправные машины пока трогать не будем, в случае задержки уборку начнем с ними.
Головенко неторопливо доложил свои расчеты.
– Ежели на то пошло, у нас, у самих, такая думка была. Так я говорю? – сказал Лукин.
– Правильно, – с жаром подтвердил Саватеев.
Председатель колхоза, почесывал бороду согнутым указательным пальцем.
– Остановить тракторы нам, конечно, никто не дозволит, – заговорил он. – Тут сбухты-барахты нельзя. Невозможно… На днях, как никак, мы начинаем выборочно жнитво, а через недельку комбайны понадобятся.
Герасимова поддержал механик. Головенко хмуро слушал.
Подсекин все более и более разгорячался. Он размахивал руками, подбегал к плану посевов, висевшему на стене, и, тыкая пальцем в разноцветные квадраты, треугольники, ромбы, доказывал, что остановить тракторы сейчас – это значит сорвать и подъем паров и уборку хлеба.
– Всю зиму хребет гнули, теперь начинай сначала. Тракторы у нас ходят? Ходят. И если посадить опытных трактористов, будут ходить весь сезон. Так я говорю, Тимофей Михайлович, вы, как бригадир, скажите?
Лукин грузно поднялся с места. Поглаживая широкой ладонью свою пышную бороду, он неторопливо заговорил:
– Оно, конечно, ходят… а, вернее сказать, ползают… Так, как и в прошлом году… Это не работа – маята одна. День работали – два стояли… Ремонтировать беспременно нужно… Не знаю вот, как ребята скажут.
– А вы что скажете, товарищ фронтовик? – обратился Головенко к молчавшему Федору.
Федор отодвинулся от стола, громыхнув стулом.
– Отремонтировать тракторы, конечно, очень хорошо было бы. Ребята против этого тоже возражать не будут. Вот с запасными частями – беда… С кольцами особенно. Подносились кольца у машин, да и цилиндры поразработались. Павел Николаевич, – Федор кивнул на Саватеева, – предлагает из старых четезовских поршней колец наточить. Выйдет или нет – не знаю…
Совещание кончилось уже заполночь. Как ни протестовали Герасимов и механик, трактористы высказались за ремонт.
Сидорыч, выбрав удобный момент, после совещания сказал:
– Как, Степан Петрович, не раздумали ублаготворить мою просьбу?
Головенко, подумав, весело ответил:
– А, да, да! Чуть было не забыл, – и обратимся к Лукину: – Вот товарищ просит дать ему трактор. Справится он с этим делом?
Выдув очередную затяжку дыма под стол, бригадир серьезно сказал:
– Я так думаю, что Сидорыч будет работать не хуже иного тракториста… Дело хорошее, давно пора.
Сидорыч благодарно взглянул на него и приосанился.
– Ну, что же, Сидорыч, приходите завтра в мастерскую, выберем вам машину, – сказал Головенко.
Придя домой, Головенко распахнул окно. Влажная прохлада ночи, медвяные запахи цветов потянули в комнату. На темнокубовом небе безмолвно сверкали крупные звезды. Выхваченные светом от окна из чернильной тьмы кусты крыжовника с непривычно серым кружевом листвы казались затопленными неподвижной, хрустально-чистой водой.
Деревня спала. Было тихо. Живо и ощутимо встал в памяти Степана фронт с постоянным грохотом взрывов, сотрясающих землю. Такая покойная тишина там, на фронте, до предела натягивала нервы ожиданием чего-то невиданно ужасного; при такой тишине за каждым кустом, за каждой кочкой чудился враг.
…Это ощущение тревоги невольно охватило Головенко и сейчас.
Когда прощался с товарищами по госпиталю, они говорили, что Головенко едет отдыхать. Так это казалось и ему. Поэтому чувство неловкости, ложного стыда перед фронтовиками не покидало его, пожалуй, до вчерашнего дня. Конечно, здесь не рискуешь жизнью, но и здесь требуется упорная и не менее благородная борьба, чем там, на фронте, – борьба за хлеб. Завтра должна начаться работа уже по его указаниям, под его руководством. Что думают о нем председатель колхоза, механик, оставшиеся явно недовольными поступком Головенко. Может быть, следовало бы найти иной путь? Какой? – Путь, который предлагал Подсекин: не трогать тракторы, ждать уборку с неисправными машинами – путь сознательного срыва уборки. Головенко представил себе, как он, фронтовик, смог бы пойти в бой на неисправном танке… Он закрыл рукой глаза и содрогнулся. А здесь, что же – здесь тоже бой. Неубранный во-время хлеб – потерянный хлеб. Этого Головенко допустить не мог. Меры приняты. Надо действовать. Он с вечера поручил механику составить план очередности ремонта машин, план расстановки людей, однако у него не было уверенности, что Подсекин выполнит это, судя по той неприязни, которая выражалась на его лице, когда он выслушивал это распоряжение.
Головенко достал листы бумаги с фамилиями трактористов, которые он записал на собрании, записную книжку с пометками о состоянии осмотренных машин и сел за письменный стол.
Просидел до тех пор, пока не выгорел керосин в лампе. Тогда он, привернув чадящий фитиль, подсел к раскрытому окну.
В раздумье сидел Головенко на подоконнике и курил папиросу за папиросой. Невидимые во тьме сопки постепенно стали проявляться на фоне светлеющего, неба синим, как остывшее железо, силуэтом. Начинался рассвет. Раскидистые кроны боярышника, растущего по-над рекой, закутались в легкую прозрачную вуаль тумана. Стало холоднее, Головенко поежился, но от окна не отошел. Небо между тем все ярче и ярче разгоралось изумрудным светом. Рваные пушинки облачков порозовели. В орешнике на сопках мелодично свистнула иволга. В деревне озорно загорланили петухи. Что-то зашелестело в садике: из кустов выпорхнула пичужка. Трепыхая крылышками, как бы стряхивая с себя жемчуг росы, она с ликующей песней взлетела в небо. Наконец, дрогнул полумрак, и из-за сопок выглянула каленая горбушка солнца.
– Не спишь, директор?
Головенко вздрогнул и оглянулся. Около забора, навалившись на него грудью, стоял Саватеев.
– Не спишь, говорю? Раненько поднялся.
Головенко не знал, что ответить. Признаться, что он не спал всю ночь, почему-то было неловко. Саватеев, видимо, и не ожидал ответа; он задумчиво смотрел в сторону, мирно попыхивая трубочкой.
– Чего ж так рано на работу собрался? – спросил Головенко.
Саватеев выколотил трубку о столбик забора, рассыпая искры.
– Посмотреть надо, кое-что подготовить. Взялись за гуж. Ты, директор, сообрази, чем нам заняться в первую голову. У меня кое-какие соображения есть. Ну да увидимся – потолкуем.
Высунувшись из окна, Головенко взглядом сухо блестевших от бессонной ночи глаз проводил Саватеева до мастерской. У ворот к токарю подошел сторож. Они закурили. Потом Саватеев с громким скрипом распахнул двери мастерской. Лязг тяжелой дверной накладки звучно разнесся по поселку. Головенко засмеялся, ударил кулаком по подоконнику.
– Порядок.
И поспешно начал одеваться.
