Текст книги "Всеволод Бобров"

Автор книги: Михаил Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 39 страниц)

Всеволод Бобров

Автор благодарит за помощь в работе над книгой

Овидия Баженова, Константина Смирнова и Юрия Шейна.

В книге использованы фотографии из семейного архива

Елены Николаевны Бобровой, В. Гребнёва и М. Кононенко.

ВСЁ НАЧИНАЛОСЬ В СЕСТРОРЕЦКЕ

Всеволод был младшим из троих детей в семье Михаила Андреевича и Лидии Дмитриевны Бобровых. В то бурное время многим людям приходилось часто менять место жительства. Вот и у Бобровых дочь Антонина родилась в 1917 году в Петрограде в разгар революционных событий, сын Володя – в 1920-м в подмосковном городе Пушкино, а Всеволод появился на свет в 1922 году в городе Моршанске Тамбовской губернии.

Отец, Михаил Бобров, в 1906 году приехал в столицу – Санкт-Петербург из тверской деревни Полубратово пятнадцатилетним юношей, чтобы пойти по уже проторённому земляками пути – стать рабочим крупнейшего Путиловского (в дальнейшем Кировского) завода. Физически сильный и смекалистый, парень быстро овладел сложной профессией размётчика, требующей высокой квалификации.

На Путиловском заводе в большой чести был спорт. Михаил Бобров начал играть в футбол, а затем увлёкся хоккеем, стал играть в командах «Путиловского кружка». Однажды ему удалось стать обладателем лучших по тем временам стальных коньков знаменитой норвежской фирмы «Хааген», которые в России считались большой редкостью и в народе звались «гаги».

Эти самые коньки сыграли особую роль в жизни Михаила Андреевича. Со своей будущей женой Лидией Ермолаевой зимой 1912 года Михаил Бобров познакомился на катке в Таврическом саду. На отцовских «гагах» впоследствии учились играть в хоккей сыновья Владимир и Всеволод.

Лидия Дмитриевна Ермолаева родилась в Гатчине, под Санкт-Петербургом. С Михаилом Бобровым она познакомилась, будучи ученицей в магазине художественной вышивки на Невском проспекте: под началом мастерицы-итальянки расшивала абажуры. Лидия преуспевала в своём занятии, и её направили учиться во Францию, в известную парижскую школу художественной вышивки и шитья. Свадьбу пришлось отложить на два года...

У Лидии был родной брат Михаил, который служил на военном аэродроме в Гатчине. Михаил Дмитриевич Ермолаев принадлежал к плеяде первых русских авиаторов, был в дружеских отношениях со знаменитым Петром Нестеровым – первым в мире лётчиком-истребителем, автором «мёртвой петли» и воздушного тарана.

В то время питерский пролетариат уже активно вёл борьбу за свои права. Михаил не раз принимал участие в забастовках. После разгона очередной стачки Бобров попал в тюрьму. Просидел он в ней недолго – всего полмесяца, однако в сырой, холодной камере подхватил туберкулёз. Именно это обстоятельство заставило семью Бобровых в 1919 году переехать в подмосковный город Пушкино, где был более подходящий для здоровья Михаила Андреевича климат. Там они поселились у брата Лидии Дмитриевны – Михаила.

В годы Гражданской войны Михаил Ермолаев сумел угнать из белогвардейского тыла самолёт, за что был награждён орденом Красного Знамени. Он был близко знаком с Валерием Чкаловым, провожал чкаловский экипаж в беспосадочный полёт через Северный полюс в Америку.

В голодном 1921 году большевика Михаила Андреевича Боброва направили в Тамбовскую губернию – уполномоченным по заготовке продовольствия для московских рабочих.

Литератор Анатолий Салуцкий в своей книге о Всеволоде Боброве писал: «Семья поселилась в селе Островка, в бывшей помещичьей усадьбе, где размещались правление местной сельскохозяйственной коммуны и заготовительная контора. Однажды летом 1922 года Бобров уехал по делам в уездный центр Сасово. Как раз в этот день на Островку налетела одна из банд атамана Антонова.

Волна всадников в невообразимо пёстрых одеяниях и головных уборах – от фуражки до чалмы – внезапно накатилась на село. В одной из тачанок на богатых коврах сидела – нога на ногу – женщина в военном кителе, она и повелевала. Этот разбойный сброд сразу ринулся к помещичьей усадьбе.

Было время обеда. На первом этаже в своей комнатке пили чай бухгалтер с женой – их застрелили прямо через окно. Денежные купюры в то инфляционное время обесценились донельзя, счёт шёл на миллионы, поэтому в конторе стояли не сейфы, а большие книжные шкафы, туго набитые тысячами ассигнаций, – для расплаты с крестьянами за продовольствие. Добыча показалась бандитам крупной: они мешками таскали деньги в тачанки...

Времени у налётчиков было в обрез. Всё же они решили осмотреть второй этаж и увидели там беременную женщину с маленьким ребёнком на руках, за её подол держалась пятилетняя девочка. В суматохе бандиты не разобрались, что это жена большевика-уполномоченного, выгнали её на улицу, подожгли усадьбу и умчались.

Таким образом, судьба впервые смилостивилась над Всеволодом Бобровым ещё до его появления на свет. Это обстоятельство представляется весьма примечательным по той причине, что впоследствии было много случаев, когда жизни Всеволода Боброва угрожали нелепые опасности. Однако всякий раз, и всегда в самый последний момент, судьба оказывалась благосклонной к нему».

Трудно представить, где почерпнул Салуцкий столь живописные подробности того налёта. Поведать их ему Лидия Дмитриевна, увы, не могла, как и её дети, в ту пору ещё несмышлёныши. Книга Салуцкого заявлена как «художественное исследование», и, стало быть, включать воображение литератор имел полное право. В отличие от автора этой книги, для которого любое отступление от подтверждённых фактов – табу.

Салуцкий продолжал: «После трагедии в селе Островка Бобровы переселились в Моршанск. Там, в старинном рубленом доме на берегу реки Цны, 1 декабря 1922 года и родился Всеволод Бобров, родился с печатью того голодного и трудного времени – очень слабым, тщедушным и болезненным.

Зима уже вступила в свои права, дров не было, круглые железные печи топили дефицитными брикетами сена. Родителей не покидала тревога за жизнь новорождённого: в 1919 году в возрасте шести месяцев у Бобровых умер сын Виктор. Мучительные воспоминания об этом заставляли маму буквально не дышать над Севой. Его укутали в вату и держали в небольшой картонной коробке из-под кукол – обычно так хранят хрупкие ёлочные украшения.

К весне Бобровы завели корову. На её молоке дети окрепли, а главное – отцу удалось излечиться от туберкулёза. И к новому, 1924 году семья вернулась в Гатчину.

А вскоре случился страшный пожар в доме при маленькой электростанции в Тайцах, где Михаил Андреевич работал электриком и где в служебном помещении поселились Бобровы. Здесь Сева (ему было год и два месяца) опять уцелел чудом: в поднявшейся невероятной панике, в удушающем дыму, на ощупь маме с огромным трудом удалось отыскать малыша и вынести его из огня.

Едва Лидия Дмитриевна отбежала шагов на десять от полыхавшего дома, как позади затрещали стропила и рухнувшая крыша погребла под собой остатки строения».

В 1925 году семья переехала в Сестрорецк. Всеволод Бобров в автобиографической книге «Самый интересный матч» вспоминал: «Здесь я и прожил до самой войны. Это один из живописнейших уголков нашей земли, с его знаменитыми дубками, посаженными ещё Петром I, с огромным парком и тенистыми садами...

Отец стал работать инженером-инструментальщиком, а затем преподавателем школы фабрично-заводского обучения (ФЗО) при заводе имени Воскова».

В дружной семье Бобровых как-то само собой повелось, что Всеволод был любимцем мамы, Володя – папиным сыном, а к сестре Антонине, Тосе, все относились ровно. Всеволод всем пошёл в маму: и внешностью, и характером – добрый, мягкий, впечатлительный. Володя отличался отцовским логическим складом ума, подтянутостью, самодисциплиной. А старшая сестра Тося, пропорционально сочетая родительские черты, была к тому же очень категоричной, принципиальной.

Но лидерство среди детей безусловно и безраздельно принадлежало Володе. В Сестрорецке у него было прозвище «Голова». Спокойный, целеустремлённый, очень основательный, Володя хорошо учился, много читал, и ребята слушались его беспрекословно. Он, и только он, был капитаном всех сестрорецких футбольных и хоккейных команд, в которых приходилось играть братьям Бобровым.

И как-то само собой получилось, что Володя взял на себя роль начальника команды и её играющего тренера. Он точил ребятам коньки, помогал мастерить клюшки. Требовал дисциплины на поле, а также опрятного внешнего вида. Он умел организовать тренировку, а перед календарными матчами на первенство Ленинградской области давал хоккеистам наставления по части тактики игры. Сказывалось влияние Михаила Андреевича: именно старшему сыну отец поручал «доведение до юных мозгов» своих взрослых мыслей.

Читаем у Анатолия Салуцкого: «Особенно много внимания Володя уделял младшему брату. Отец с утра до вечера работал и проводил с детьми только выходные. А Володя каждый день играл с маленьким Севой в футбол или в хоккей, обучал его всему, что умел сам. Бобровы жили в старом арсенале петровских времён, переоборудованном в пятиэтажный дом. На глухой торцевой кирпичной стене здания Володя начертил мелом футбольные ворота в натуральную величину и нарисовал в них “девятки” и “шестёрки” диаметром с футбольный мяч. Сам Володя, а под его руководством и Сева часами лупили в эти “девятки” и “шестёрки”, отрабатывая удары. Впоследствии Всеволод Бобров не раз говорил, что без помощи старшего брата не смог бы столь быстро вырасти в спорте.

Сестрорецк двадцатых—тридцатых годов представлял собой своеобразную “высокоразвитую спортивную цивилизацию”. В этом небольшом пограничном городке занятия спортом были не забавой и не доблестью, а такой же обязательной повседневностью, как работа или учёба. Даже новогодние праздники многие, в том числе Бобровы, отмечали здесь не за столом, а на льду – катаясь вокруг нарядной ёлки в городском саду.

Тех, кто не увлекался спортом, презирали, не считали за достойных людей. Здесь были десятки хоккейных и футбольных династий: Викторовы, Бобровы, Шавыкины, Комаровы, конечно, Худяковы, старший из которых Лев Худяков, хотя в силу возраста и занятости сам не играл в мяч, однако всемерно содействовал развитию спорта. А возможности для этого у Льва Худякова имелись немалые: он был директором сестрорецкого завода имени Воскова...»

Младший из четырёх братьев Викторовых – Анатолий впоследствии стал известным футболистом и хоккеистом, много лет выступал за ленинградское «Динамо». Участник легендарных блокадных футбольных матчей, фронтовик Анатолий Викторов в начале 1950-х значительно усилил команду ВВС, возглавляемую Всеволодом Бобровым, трижды становился чемпионом страны по хоккею с шайбой.

Довелось поработать на заводе им. С. П. Воскова после окончания школы ФЗО и Всеволоду Боброву. В своей книге он отмечал: «Годы, проведённые на заводе, в рабочей семье, навсегда останутся в моём сердце как самые замечательные, самые яркие. Старшие товарищи учили нас не только своему удивительному мастерству, но и воспитывали трудолюбивыми, скромными, честными людьми. Здесь, у станка, из уст старого производственника, чудесного воспитателя и спортсмена Ивана Христофоровича Первухина услышал я замечательные слова о рабочей чести:

– Это, брат Сева, – говорил Иван Христофорович, – знаешь ли, превыше всего. Ведь мы теперь кто? Хозяева страны. Мы за всё, что делается у нас на земле, в ответе. Так что давай всегда и во всём показывать другим, как жить надо. Честно. Ясно. Прежде всего для людей. А потом уж и для себя».

«И когда годы спустя в дружеском кругу заходил разговор о самых дорогих собравшимся людях, – пишет Салуцкий, – один вспоминал первую учительницу, другой – старшину в армии, Всеволод в таких случаях называл Ивана Христофоровича.

Видимо, удивительным мастером, замечательным педагогом был этот простой ленинградский рабочий, коль скоро прославленный Бобров пронёс к нему любовь через всю жизнь».

О спортивных достоинствах старшего брата Всеволод Бобров отзывался так: «Должен сказать, что он и в футбол и в хоккей играл намного лучше меня. Отличался точными ударами по воротам, комбинационным талантом. Владимир “выдавал” такие мячи, что не забивать их было просто невозможно. Я не сомневаюсь, что при удачно сложившихся обстоятельствах он стал бы яркой звездой в нашем спорте».

Оценка младшего брата могла бы показаться преувеличенной, но она совпадает с мнениями других специалистов. В 1936 году после одного из футбольных матчей, в котором принимал участие Владимир Бобров, знаменитый Валентин Фёдоров, игрок ленинградского «Динамо» и сборной РСФСР, человек, обладавший большим авторитетом в спортивных кругах, во всеуслышание сказал о Володе:

– Когда этот парень подрастёт, он будет классным игроком. Очень классным. Намного лучше меня.

Уже в 16 лет Владимир Бобров, высокий, стройный юноша, привлекал к себе внимание элегантной и рациональной манерой игры. Это не было стремлением произвести эффект на публику, таков был его стиль, отражавший незаурядность натуры. Он был виднее, заметнее всех своих сверстников не только на футбольном или хоккейном поле, но и в жизни тоже. Одним из немногих сестрорецких ребят он окончил десятилетку почти на одни «пятёрки», а Всеволоду учёба давалась труднее, после семилетки пошёл учиться в школу ФЗО при заводе им. С. П. Воскова.

Такова была семейная традиция Бобровых: хоккей был на первом месте для Михаила Андреевича, то же пристрастие передалось сыновьям. В детскую хоккейную команду Сестрорецка Всеволод вошёл, едва ему исполнилось 12 лет.

Но в хоккей в ту пору, когда зимы были куда суровее нынешних, можно было играть в лучшем случае пять месяцев в году.

Анатолий Салуцкий развивает эту тему: «Когда наступала зима, мальчишки начинали хоккейные сражения на “бочаге”. Об этой знаменитой сестрорецкой “бочаге”, где прошло спортивное детство Всеволода Боброва, написано уже немало. Однако никто не разъяснил смысла этого странного слова. А между тем его происхождение имеет не только познавательную ценность, но также проливает свет на причины одного трагического события, происшедшего на льду “бочаги”.

“Бочага” – это чухонское название непроточного озера, образовавшегося на месте прежнего русла реки, старицы. Вода сюда стекает, однако не вытекает: частично испаряется, частично фильтруется через песок. В Сестрорецке “бочагу” иногда использовали для сброса отработанной воды с завода имени Воскова.

Хотя это предприятие числилось инструментальным, здесь был большой металлургический цех. Сестрорецкий завод – это старый петровский завод, один из самых первых заводов в России. Но известно: при наличии металлургического цикла водяные сбросы могут быть тёплыми. Особенно это сказывалось в начале зимы, когда “бочага” только-только начинала замерзать.

Но юным хоккеистам не терпелось поскорее встать на коньки, они то и дело пробовали лёд. И однажды декабрьским вечером 1933 года, убедившись в его прочности, два брата Бобровых и два брата Томилиных первыми из сестрорецких ребят решили открыть хоккейный сезон на “бочаге”.

Они не знали, что завод только что произвёл очередной сброс тёплой воды. А “бочага” – озеро непроточное... Не окрепший ещё лёд подтаял и треснул, каток разбился на отдельные льдины. Четверо мальчишек в валенках и на коньках провалились в большие полыньи, образовавшиеся на “бочаге”.

Первым выбрался Володя. И сразу бросился на помощь младшему брату, который безуспешно, выбиваясь из сил, карабкался на крошившийся лёд. Лёжа на животе, Володя пытался схватить тонущего, но когда ему наконец удалось вытащить Севу из воды, тот был уже без сознания. В это время на крики о помощи прибежали взрослые и в таком же бессознательном состоянии вытащили из полыньи Володю и Витю Томилиных.

Откачивать ребят стали здесь же, на берегу “бочаги”. Томилиных откачать не удалось. А Сева всё-таки очнулся, через рот пошла вода, он начал дышать, и его отнесли домой.

На следующий день болезненный, слабенький одиннадцатилетний Севка как ни в чём не бывало бегал по морозцу. А Володя слёг с двусторонним воспалением лёгких и воспалением лимфатических узлов...

Через несколько лет Владимиру снова пришлось выручать младшего брата из беды.

Среди детских хоккейных матчей, которые проходили в Сестрорецке, не все были официальными: иногда шли длительные, упорные сражения с парнями из соседних посёлков и городков. И после одной из таких хоккейных баталий вспыхнула драка. Объектом нападения стал маленький, юркий Севка, который в тот раз доставлял соперникам особенно много хлопот своим неудержимым дриблингом. Но добро, если бы дело ограничилось лёгкой кулачной потасовкой – чего не бывает меж ребятами.

Однако команда гостей не отличалась такой дисциплинированностью, как сестрорецкие хоккеисты, парни там были разные... Страсти разгорелись, и кто-то ударил Севу по лицу доской с гвоздём. Володя увидел, как младший брат залился кровью, увидел, что один из нападавших достал распространённый в ту пору финский нож, – и ринулся на защиту.

Ссадина у Севы оказалась пустяковой, хотя до конца жизни он носил между бровей маленький шрам, память о том случае. А Володю с ножевым ранением доставили в больницу...»

Вновь обратимся к книге Всеволода Боброва, где говорится об известности главы семейства Бобровых в городе: «Эта известность во многом объяснялась спортивной биографией отца. Выполняя свои служебные обязанности, обучая молодых рабочих сложному ремеслу инструментальщиков, Михаил Андреевич на протяжении многих лет выступал в сборной завода по футболу и особенно по хоккею. Хоккей он любил самозабвенно, был бессменным капитаном первой команды и, по общему признанию, одним из самых надёжных игроков. Выступал он всё время на месте правого защитника.

День официальных игр, а им почти всегда являлось воскресенье, становился для всей нашей семьи большим и радостным праздником. С утра мать утюжила форму, а отец прилаживал клюшку, точил коньки, складывал хоккейное обмундирование. Потом всей семьёй мы шли на стадион. Отец уходил в раздевалку, а мы выбирали себе места поудобнее на трибунах.

После матча, как правило, отец приглашал к себе в гости особо отличившихся во время матча хоккеистов. Это было своеобразной традицией, и игроки команды очень дорожили ею. Мать готовила вкусный обед, пили чай с вареньем и пирогами, слушали патефон. Спиртного отец не признавал. После угощения отец с товарищами начинали разговор о прошедшей игре, ещё и ещё раз разбирали удачные комбинации и допущенные ошибки, спорили о будущем хоккея.

– Быстрее нужно играть, – как сейчас помню, часто повторял отец. – Скорость, она, брат, всегда в таком деле мать победы.

Каждый раз с наступлением зимы папа заливал во дворе нашего небольшого, уютного дворика семейный каток. Здесь по вечерам он катался вместе с нами, учил технике бега. В одном из углов устанавливались непременно хоккейные ворота. Хотя отец и был в команде защитником, но очень упорно, систематически изучал, отрабатывал удары по воротам. И не случайно, по-видимому, в играх он часто забивал.

Первый раз я встал на коньки, когда мне было лет пять, а может быть, и того меньше. Как сейчас помню, это были очень старые, доставшиеся мне в наследство от старшего брата Володи, “снегурки”. У него и сестры Тони к тому времени уже были клёпаные “гаги”, а я ещё три-четыре года прикреплял свои к валенкам при помощи шпагата и карандашей...

Научившись как следует бегать, я тут же “заболел” хоккеем. Мы играли по вечерам: два брата и сестра против отца. Сначала он нас побеждал легко, потом забрал к себе для усиления Тоню. Сражения шли азартные, долгие. Только когда мать выйдет на крыльцо, прикрикнет: “Да будете вы сегодня спать укладываться?” – мы нехотя возвращались в дом, сбрасывали коньки и аккуратнейшим образом протирали их, складывали мячи и клюшки.

Кстати, о клюшках. Делали мы их с братом тогда сами. Выпиливали из фанеры крючки и скрепляли их мелкими гвоздиками. Потом эти крючки приклеивали к палкам и плотно обматывали сыромятным ремнём. Получались клюшки, правда, у каждого своеобразные, сделанные по индивидуальному вкусу, но, в общем, совсем как настоящие.

В 1935 году мы переехали из маленького деревянного домика в новый – четырёхэтажный, кирпичный. Рядом с ним, всего метрах в двадцати, была чудесная травяная площадка, а за нею начиналось болотистое озеро, которое все мы почему-то называли “бочагой”. Площадка служила нам прекрасным летним стадионом, а “бочага” – зимним. Помню, лёд ещё совсем некрепкий, трещит даже под нашим ребячьим весом, а мы уже носимся по озерку со своими самодельными клюшками.

В этих “свободных”, не связанных никакими официальностями играх как нельзя лучше крепли, развивались индивидуальные качества и наклонности каждого. Хорошо помню, уже с самых первых своих шагов в хоккее я почувствовал непреодолимую страсть к скорости, к обводке, к стремительным проходам. Когда они мне удавались, ребята говорили: “Здорово, Севка!”».

Их общее с Всеволодом детство вспоминал в своей книге «Эти настоящие парни» Олег Белаковский – знаменитый спортивный врач, много лет работавший со сборными СССР по футболу и хоккею: «Семья Бобровых жила рядом с нами. Я часто приходил к братьям, присаживался к ним на диван и слушал эти первые в моей жизни разборы игр. Потом вместе с Севой и Володей мы спускались на их семейный каток, который каждую зиму Михаил Андреевич заливал во дворе дома. Здесь он учил сыновей технике бега на коньках, владению клюшкой, отработке ударов...

Что-то изменилось в нашей игре. Всё меньше становится стихийных атак, откровенной грубости, стремления любыми средствами, любыми путями нашвырять как можно больше “банок” в ворота противника. Красивый финт, красивая обводка или передача уже не проходят незамеченными.

Теперь вокруг поля толпятся не только мальчишки и девчонки. Всё чаще среди наших первых зрителей мы видим взрослых. И, что нам особенно льстит, известных всему Сестрорецку спортсменов из мужских команд завода имени Воскова.

И вообще мы уже не “дикие” дворовые команды, сражающиеся двор на двор, улица на улицу. Мы организованны, у нас есть имя – “хоккейная команда второй сестрорецкой школы”, и у нас есть свой основной и очень грозный соперник – хоккейная команда первой школы, которая находится в Разливе. У нас есть расписание игр, мы официально зарегистрированы в спортклубе, и, что самое главное, мы включены в игры на первенство Ленинградской области среди школьников.

Тренирует нас не просто тренер. Нас тренирует человек-легенда. Герман Николаевич Худяков старше нас лет на пятнадцать. Он уже известен как один из самых сильных хоккеистов не только в Сестрорецке, но и в сборной Ленинграда. В одном из матчей он сумел обвести практически всех соперников и, выйдя один на один с вратарём, забил красивый гол. Но он был не только нашим тренером, но и педагогом...

Я хорошо помню Боброва мальчишкой. Может быть, потому, что жизнь сложилась так, что в течение долгих лет мы оставались друзьями, часто возвращались к дорогим нам воспоминаниям детства. Мы склонны идеализировать детские годы, но и потом, позже, у меня никогда не возникало “разночтений” с теми, кто знал Севу Боброва периода сестрорецкой “бочаги”...

В физическом плане Бобров был просто одарён. И одарён с детских лет. Он прекрасно бегал, был прыгуч, крепок и очень пластичен. Обладал редким по силе ударом, резким, внезапным, ошеломляющим. Севка очень красиво двигался. Красиво обводил соперника. Великолепным было его скольжение. Он, я бы сказал, двигался необыкновенно музыкально. Широко, певуче, свободно. И всем этим он делился с нами. Но, увы, так двигаться мог только он. Остальные просто бегали на коньках. Как бегает большинство мальчишек. Резко, угловато, с большим раскатом, прежде чем набрать скорость. Да и скорости были так себе...

Что ещё поражало уже в те годы в Боброве? Два обстоятельства, уже тогда предвещавшие в нём мастера.

Во-первых, абсолютное неприятие поражения. Эта, как теперь говорят, идиосинкразия к проигрышу. Он физически не воспринимал его. Душа его не принимала поражения. Оно было противно его нутру... Конечно, этим он заражал нас. И уже вся команда в целом рвалась к победе, вырывая успех на последних минутах.

И вторая черта. Черта, без которой тоже нет мастера. С детских лет этот человек был очень стоек по отношению к боли. Ну, сами представьте, ребята целыми днями гоняют то в футбол, то в хоккей. Никаких защитных приспособлений, конечно же, нет. То ударили бутсой, то упал и рассёк бровь, то резанули коньком, то заехали в глаз довольно-таки тяжёлым плетёным мячом. Смею вас уверить, это довольно больно. И вот мальчишка, стиснув зубы, терпит боль. Слёзы на глазах, а терпит. Первые уроки воли, первые уроки спортивного мужества...

Уделом этого мальчишки, счастливым уделом, останется его способность решать судьбу поединков. Спустя много лет, став свидетелем многих первенств мира, Европы и Олимпийских игр, наблюдая сотни спортсменов и сотни самых разнообразных матчей, я могу со всей уверенностью сказать, что его игра не была “игрой Фортуны”. “Феномен Боброва” заключался не только в блистательном техническом мастерстве этого “спортсмена от бога”. Он заключался в не меньшей мере в способности Всеволода Михайловича чувствовать нерв игры в любом временном интервале, предугадать кульминационную ситуацию, собрать себя в упругий крепкий пучок, сжаться в морально-волевую пружину, в единственную, решающую секунду, от которой зависит “быть или не быть”, выбросить навстречу сломленному противнику целенаправленную энергию неукротимой жажды победить.

Становилось ясно, что, пропадая на “бочаге” с утра до темноты, Бобёр не убивал время, отлынивая от уроков, не гонял плетёный мяч просто для того, чтобы позабавиться. Он был из тех счастливцев, которым с детских лет дана одна, но пламенная страсть. Одна любовь. Одна привязанность на всю жизнь. Он играл “свою игру”. Играл, испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение от сиюминутности игровых ситуаций, от скорости, от красоты игры, от решения молниеносно возникающих игровых шарад, от ощущения соперника. Азарт. Бешеный, неукротимый азарт. Но не во имя самого азарта. А того, что рождается вдохновением, наслаждением игрой...

Мы выходим в финал первенства Ленинградской области. Играем с Череповцом. 3:0. Все три гола забивает Бобров».

Это событие вспоминал и сам герой матча: «Финал игрался на стадионе имени В. И. Ленина – самом большом и красивом тогда в Ленинграде. Трудно даже передать словами, какую мы испытывали радость и гордость. А тут ещё победа, первое место – и нам в качестве приза вручают настоящие клюшки. Мы просто не верили своему счастью...»

Герман Худяков был сильным хоккеистом – первым из Сестрорецка прозвучал на всесоюзном уровне, играл за сборные Ленинграда и ВЦСПС.

Олег Белаковский свидетельствовал: «Юношескую хоккейную команду Сестрорецка тренировал Герман Николаевич Худяков. Впоследствии своим размашистым бегом, скоростной обводкой Бобров напоминал мне именно Худякова».

Подтверждение мы находим и в книге Всеволода: «Был, конечно, и у меня свой “старший” – рабочий завода имени Воскова Герман Худяков. Он играл в хоккей за первую заводскую команду, а потом даже вошёл в сборную Ленинграда, где выступал рядом с самыми известными мастерами. Но и среди них он выделялся непревзойдённой обводкой, стремительными рывками, удивительным по красоте катанием. Во время воскресных матчей я часами наблюдал за ним, учился у этого замечательного спортсмена хоккейному почерку».

Вернёмся к книге Белаковского: «Первым из нас был включён в состав заводской команды Сева Бобров...

В долголетней или кратковременной спортивной биографии есть события особой значимости. Они остаются в памяти и больших спортсменов и тех, чей спортивный путь был лишь ярким жизненным эпизодом. Таким событием для нас был матч, в котором мы встретились с одной из сильнейших команд страны тех лет – ленинградским “Динамо”...

Игра 6 февраля 1940 года была для нас решающей: в случае проигрыша коллектив Сестрорецка должен был покинуть первую группу...

Ситуация действительно была не из приятных. И тогда тренерский совет нашего клуба принял решение о переводе части игроков второй команды в первый состав. Мы вновь с Севой оказались в одной команде...

На стадионе творилось что-то невообразимое: сидели буквально друг на друге, стояли и сидели в проходах, на крышах близлежащих строений, у самой кромки поля и за воротами. Такого наш Сестрорецк ещё не видел...

За шесть минут до финального свистка Бобров в каком-то неистовом порыве обводит одного за другим шестерых игроков “Динамо” и забивает гол, решивший судьбу этого поединка. 3:3. Ничья, равная победе...»

После поединка с «Динамо» Всеволода Боброва и Анатолия Викторова утвердили кандидатами в сборную Ленинграда, которая готовилась к традиционному матчу со сборной Москвы. Выйти на лёд им тогда не довелось. А вот год спустя Викторов, который на три года старше Всеволода, за сборную Ленинграда сыграл. Выйдя на поле после перерыва при счёте 0:2, Анатолий трижды поразил ворота москвичей. Встреча закончилась вничью – 5:5.

Олег Белаковский отмечал, что в юношеские годы как футболист Всеволод Бобров не выделялся, а в хоккее уже блистал: «Помню, обычно на тренировке Всеволод вместе с вратарём и защитником играли против десятерых. И минут тридцать у него невозможно было отобрать мяч, пока Бобёр сам не падал от усталости...

Как-то раз, когда ворота соперников защищал один из лучших вратарей того времени Финк, а ворота тогда были маленькими, Бобров, выйдя один на один, успел два раза прокатиться вдоль ворот от одной штанги к другой и только после этого послал мяч в сетку».

Пришлось любимцу болельщиков, будущему фронтовику-герою Николаю Христьяновичу Финку «проглотить» от юнца.

Вызов в сборную Ленинграда Всеволод Бобров вспоминал так: «Нужно ли говорить о том, какая это была для меня высокая честь. Собрал свой нехитрый инвентарь и поехал в город. Но чем ближе я подходил к стадиону, тем всё больше и больше мною овладевали робость и смущение. Я не знал, как войти, что сказать, не знал, как меня встретят. В нерешительности сел на запорошенную снегом лавку, смотрю. Мимо меня один за другим проходят игроки сборной. У всех в руках красивые и, как мне казалось, только что купленные чемоданчики. Красивые клюшки в специально сшитых сумках. А у меня... Посмотрел я на свёрток, в который мать уложила коньки и лыжный костюм, на старую, повидавшую виды клюшку и... пошёл к выходу.

У самых ворот чуть не столкнулся с Валентином Васильевичем Фёдоровым. В то время это был, можно прямо сказать, великолепный мастер обводки и в футболе и в хоккее, игрок большого диапазона. Слава его гремела по всей стране, а Валентин Васильевич оставался для всех, кто его знал, кто находился рядом с ним, удивительно простым, душевным, предельно скромным человеком. Он любил детей и детский спорт и в свободное время по собственной инициативе безвозмездно занимался с юношеской сборной города. Там-то мы с ним и познакомились. Увидев меня и, видимо, поняв моё состояние, Фёдоров подошёл, молча обнял меня: