Текст книги "Русская миссия Антонио Поссевино"

Автор книги: Михаил Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Да, ваше святейшество, – ответил тот. – Это брат Стефан из хорватских земель, уроженец Богемии брат Андрей, брат Паоло из Кампаньи и коадъютор брат Микеле Мориено, миланец[99]99
  Стефан Дреноцкий, Андрей Модестин, Паоло Кампани и Микеле Мориено. Соответственно – хорват, чех и двое итальянцев.


[Закрыть].

– Одобряю твой выбор, – ответил папа, – двое из четверых – славянского корня. Возможно, это послужит на пользу при обращении в католичество народа общего с ними происхождения.

– Это соображение я учитывал при выборе спутников, ваше святейшество, – ответил Поссевино. – Но кроме этого, они – грамотные и преданные Святому престолу братья.

– Сын мой, – обратился папа к Гийому, – пусть тебя не смущает, что тебя нет в составе посольства. Ты принесёшь больше пользы, если станешь действовать тайно, а московиты даже не будут знать о твоём существовании. Именно поэтому ты не участвовал во встрече с этим Северингеном, но сам мог хорошо рассмотреть его. Каким ты его увидел?

– Это чрезвычайно умный и проницательный человек, – просто ответил брат Гийом.

В кабинете повисла тишина. Краткая характеристика, данная братом Гийомом русскому, настолько отличалась от общего устоявшегося мнения о гонце московского царя, что её следовало сначала переварить в сознании. Первым рассмеялся кардинал Комо:

– Да этого не может быть! Он целыми днями бродит с герцогом Сорским по Ватикану и разглядывает женские прелести на картинах и скульптурах. На его родине такого он не увидит!

– А чем он занимается вечерами? – спросил брат Гийом.

– Герцог утверждает, что русский частенько посещает римских весёлых дев. Он даже купил новое платье, чтобы выглядеть как житель Рима.

– В Московии я тоже всегда ходил в русской одежде, – ответил брат Гийом.

Папа и Поссевино переглянулись: неужели брат Гийом прав, и Томас Северинген уже не меньше трёх недель пропадает по вечерам из герцогского дворца неизвестно куда? Хотя… даже если так, он вряд ли сумел в столь короткий срок найти себе осведомителей – пусть шляется, где хочет. Да и итальянского он не знает. Но… Папа нахмурился:

– Сын мой, русский заявил, что не знает никакого языка, кроме родного, да ещё немного – латынь. Как ты оцениваешь его слова?

– У меня есть некоторые основания сомневаться в его словах, ваше святейшество. В то время, когда мне довелось скрытно наблюдать за ним, я обратил внимание на интересную особенность. Иногда случалось, что в его присутствии некоторые начинали по-итальянски обсуждать между собой вещи, не предназначенные для чужих ушей. Ведь при дворе все знают, что русский лишь немного знает латынь, но не итальянский. И он на мгновение как будто останавливался, и лишь то, что он вёл со своим собеседником разговор через переводчика, позволяло ему быстро собраться.

– И что это значит? – с тревогой спросил папа.

– Не буду утверждать, что мнение моё бесспорно, но так обычно бывает, когда человек, ведя разговор на одном языке, настраивается на то, чтобы понять, о чём говорят на другом, ему, безусловно, знакомом языке. Для этого нужны некоторые усилия. А в то время русский говорил со своим переводчиком на родном языке и, допускаю, пытался понять, о чём рядом с ним шепчутся по-итальянски.

В кабинете вновь повисло молчание.

– Надеюсь, никто при дворе не был настолько глуп, чтобы вести в присутствии русского разговоры, касающиеся нашей предстоящей миссии? – спокойно поинтересовался брат Гийом.

Оценив смущение присутствующих, он добавил:

– Возможно, это не для каждого очевидно, но сомнение должно быть всегда. Я и предположить не мог…

– Хорошо, сын мой, – перебил его папа, – он пока в Риме, и даже если ты прав, то… До Москвы дорога дальняя.

Он не договорил, но все и без того поняли, что хотел сказать понтифик. Если наблюдения брата Гийома верны, то доехать до Москвы русскому не суждено.

Глава девятая
ПОДГОТОВКА К ОТЪЕЗДУ

Истома ежедневно проверял, на месте ли его записи. Он понимал, что выкрасть их могут в любой момент – да вот тот же Люка, приставленный ему в услужение, и утащит. И способы русской тайнописи им наверняка известны, поэтому им останется только нагреть письмо над пламенем свечи, а уж знатоков русской грамоты здесь хватает – в этом Истома теперь не сомневался! Конечно, они вряд ли пойдут на столь открытое вмешательство в его дела, ведь злить русских сейчас – не в их интересах. Но народ здесь живёт премудрый – вдруг да нашли возможность сделать невидимые чернила видимыми, а потом снова невидимыми?

Он задумался и мысленно обругал себя: что ему стоило с самого начала писать тайное письмо ещё и литореей? Достаточно – литореей простой, а уж какие буквы какими следует заменять, о чём они с Андреем Щелкаловым договорились загодя, ещё в Москве, – это у него навсегда отпечаталось перед внутренним взором. Сегодня ему не нужно было ехать к Орацио с Джованни, поэтому он решил посвятить вечер на переписывание бумаг. Сначала он переписал письмо, которое служило прикрытием, – о Риме, здешних нравах, картинах, скульптурах. Также переписал заметки о Венеции, об Арсенале, о приёме у дожа. Записки, составленные во время пути от Балтики до Адриатического побережья, в том числе во время нахождения в Праге, он трогать не стал – всё равно там межстрочные промежутки были пустыми – просто не о чем писать. Ну, авось ещё пригодятся!

Когда он дописывал последние листы, чернила на первых уже высохли. Теперь Истома стал нагревать старые бумаги и переносить проявившиеся записи на новые листы – тоже молоком, но уже с использованием литореи. Дело это оказалось небыстрым, и Истома провозился до самого вечера. Когда Люка пришёл звать его на ужин, Истома засовывал в походную сумку обновлённые записи, а перед ним на столе лежал целый ворох старых бумаг. И оставлять их здесь совершенно не стоило!

– Господин посланник, герцог просит тебя к столу.

Истома кивнул:

– Хорошо, Люка, сейчас буду. А ты, пока я ужинаю, растопи-ка камин. Ночи ещё холодные, я мёрзну.

Люка равнодушно пожал плечами: странный он, этот русский. Уже почти месяц здесь живёт, а камином не пользовался ни разу. Говорил, что для тепла ему хватает одеял. А сейчас, когда солнышко припекать стало куда сильнее, чем раньше, требует затопить! За то время, пока Истома жил во дворце герцога Сорского, Люка научился хорошо понимать его, даже невзирая на то, что Шевригин ни разу не обратился к нему по-итальянски. Истома произносил приказ на латыни, а Люка – то ли он начал учить этот язык, то ли, будучи очень хорошим слугой, угадывал желание господина по жестам, интонации и отдельным понятым словам – тут же выполнял требуемое, не ошибившись при этом ни разу.

– Слушаюсь, господин.

– Ну, ступай, доложи герцогу.

Когда слуга вьппел, Истома задумался: куца спрятать на время ужина бумаги? С собой их ведь не понесёшь – герцог сразу заметит, станет спрашивать. Он оглядел комнату. Спрятать толстую стопку бумаги было решительно негде. В кровати, под одеялом? Только и остаётся. Только надо пересчитать, чтобы быть уверенным, что Люка точно ничего не унёс.

Истома быстро пересчитал листы: двадцать три. Потом откинул одеяло и равномерно, чтобы не создавать горки, разложил их на ложе, после чего восстановил прежний вид кровати. Теперь можно и идти. На пороге он столкнулся с Люкой, который тащил охапку дров.

– Ты не усердствуй особо, – кивнул Истома в сторону камина, – и следи, чтобы огонь не перекинулся куда-нибудь.

Люка кивнул, и Истома покинул спальню. Когда он вошёл в комнату, где был накрыт стол, герцог и Паллавичино уже сидели на своих местах, не начиная есть, пока не появится Истома.

– Прошу тебя, дорогой Томас, садись за стол, – произнёс герцог, – сегодня мой повар особо постарался. Он уроженец Фландрии, но добрый католик, поэтому бежал от проклятых еретиков, ведь там сейчас война[100]100
  Восьмидесятилетняя война (1566–1648) за независимость Нидерландов от Испании.


[Закрыть], и обосновался в Риме. Блюда, которые он сегодня приготовил, популярны на его родине.

За спиной герцога стоял здоровенный белобрысый верзила в белом колпаке, с лицом цвета свёклы и лиловым носом. Очевидно, добрый фландрский католик был очень неравнодушен к здешним винам.

– Вот суп "лейденская мешанина", в нём много говядины, лука, моркови, а также перца и других специй. В последнее время в него стали добавлять эту новинку – картофель. Многие находят его вкусным, но мне не нравится.

Паллавичино переводил слова герцога на русский, а повар за спиной герцога стоял, равномерно кивая головой, хотя при взгляде на него было ясно, что он ничего не понимает ни по-итальянски, ни тем более по-русски.

– Вот гюцпот – рагу из тушёной свинины с овощами, а ещё из вторых блюд он приготовил хаше – тушёную говядину с приправой из овощей и зелени, и отдельно – яблочный соус к нему Вот зеландские мидии, копчёная селёдка – голландцы мастера её готовить. А на десерт – олеболлен – кусочки сладкого теста, которое варили в кипящем масле.

Истома стиснул зубы: герцог ещё ни разу не был настолько любезен, чтобы подробно объяснять, из чего состоит обед или ужин. Поесть он любил – а кто не любит? Но чтобы вот так… может, он этими объяснениями хочет подольше задержать Истому за столом? Да ну, ерунда. Не мог же он знать, что Истома именно сегодня решит переписать свои тайные письма литореей и сжечь старые бумаги? Да Истома и сам даже в обед об этом не знал. Нет, наверное, это просто случайность.

Истома натянуто улыбнулся и сказал Паллавичино:

– Передай герцогу, что я высоко ценю его желание сделать удобным моё пребывание в его дворце. Удобным и вкусным. А теперь я предлагаю приступить к трапезе.

– А вино мы будем пить итальянское, – произнёс герцог, выслушав Паллавичино, – фландрские вина отвратительны на вкус. Но тут, – он вздохнул, – ничего не поделаешь. Винограду для полного вызревания нужно много солнца и тепла, а во Фландрии этого не хватает. Даже море, на берегу которого находится эта страна, называется Северным.

Они принялись есть, и Истома по достоинству оценил мастерство фламандца: действительно, герцог не зря взял его на службу – кушанья были великолепными! А вот попробовав олеболлен, Истома понял, что эти сладкие пончики он раньше уже ел. Задумавшись, он стал вспоминать. Порывшись в памяти, понял – ну конечно же! У касимовских татар, когда был в Касимове[101]101
  Касимовское ханство – татарское ханство, находившееся в вассальной зависимости от Русского царства. Один из ханов после крещения некоторое время являлся номинальным царём Руси (Симеон Бекбупатович).


[Закрыть] по делам Посольского приказа. Ну точно, олеболлен – эти самые баурсаки и есть. Только баурсаки вкуснее.

Когда вино было выпито, герцог, благодушно улыбаясь, отпустил Истому и Паллавичино из-за стола. После того как они вместе с поваром вышли, благодушие сползло с его лица, словно маска. Он трижды хлопнул в ладоши, и в небольшую, почти незаметную дверь в углу комнаты вошли двое молодых людей. Одеты они были почти одинаково – в трико, камзолы и фетровые шляпы с маленькими полями и перьями. Одежда была основательно потрёпанной, а камзол того из них, что постарше, оказался на груди разрублен или разрезан и грубо зашит. А сломанное перо на шляпе младшего топорщилось, словно вязальная спица в клубке шерсти.

– Ну, что скажете? – спросил герцог после того, как молодые люди подошли к нему и остановились в двух шагах, всем видом своим выражая почтение. – Успели его разглядеть?

– Он это, – сказал старший, – точно он. И саблей ловко владеет. Я даже увернуться не успел.

Он поморщился: очевидно, нанесённая Истомой рана болела до сих пор.

– И по-итальянски он говорит хорошо, – не то спросил, не то констатировал герцог.

– Ещё как! – сказал тот, что помладше. – И не только говорит, но и ругается. А по выговору кажется, что с севера приехал.

– Да-а-а, – задумчиво протянул герцог, – так он с севера и приехал.

Младший нерешительно улыбнулся, ещё не зная, были слова герцога одобрением его наблюдательности, или сказаны как подтверждение уже известного факта.

– Ну хорошо, – сказал герцог, – деньги получите, когда выполните следующее поручение. А теперь ступайте, мне надо подумать.

Разбойники, поклонившись герцогу, вышли из комнаты…

Когда Истома вернулся в спальню, Люка сидел на стуле напротив камина и задумчиво смотрел на огонь. Звука открывшейся двери он не расслышал, зачарованный пляской языков пламени. Истома оглядел кровать: кажется, ничего не изменилось – каждая складочка на неровно наброшенном покрывале была точно такой же, как и в тот момент, когда он покидал помещение. Вряд ли Люка, если он действительно искал его записи, сумел бы так точно воспроизвести прежний вид кровати. Успокоившись, Истома окликнул слугу:

– Люка!

Тот встрепенулся, словно очнувшись ото сна, и огляделся. Увидев Истому, поднялся со стула.

– Благодарю. Грацие, – сказал Истома и указал слуге на дверь. – Ступай.

Когда он покинул спальню, Шевригин достал бумаги и пересчитал: все двадцать три листа были на месте. Он уселся на стул и стал кидать записи в камин – по одному, по два листа, тщательно перемешивая их кочергой и следя, чтобы бумага прогорала полностью, и даже сам пепел измельчая в серый порошок, чтобы не сохранилось ни одно слово, ни одна буковка от собранных им сведений о нравах папского двора, о явных и тайных направлениях европейской политики и о планах Рима относительно предстоящей миссии в Русском царстве. Никто, кроме Андрея Щелкалова и государя, не должен знать о том, что именно стало ему известно!..

Наутро Шевригина разбудил Люка. Слуга тормошил его за плечо, взволнованно тараторя:

– Господин, вставай, вставай! К тебе от папы приехали, очень важный человек. Говорить с тобой хочет.

Истома поднял голову: Люка, убедившись, что он проснулся, стоял в шаге от кровати, держа в одной руке кувшин с водой, в другой – полотенце. У его ног зеленел помятыми боками медный таз. В Риме металлические вещи на удивление быстро покрывались плёнкой окислов. Истома ещё вечером обратил внимание, что даже серебряные миски, которые он поставил под ножки своей кровати для защиты от клопов, стали значительно темнее, чем в момент покупки. Хотя тут, возможно, сыграла роль налитая в них вода. И лишь оружие, казалось, не было подвержено ржавчине, но это скорее была заслуга капралов папского войска, нещадно наказывающих солдат за ненадлежащую сохранность оного. А уж у аристократов явиться в свет с пятнышком ржавчины на шпаге было равнозначно позору.

– Господин, – повторил Люка, протягивая кувшин, – изволь умыться. Тебя ждут.

Прохладная вода прогнала остатки сна. Интересно, кому он понадобился? И почему такая срочность? Или, может, здешние нравы предполагают ранний подъём, и лишь он, предоставленный самому себе, валяется на кровати, сколько влезет?

В коридоре Истома увидел Паллавичино, который, протирая заспанные глаза, направлялся в сторону столовой. Значит, разговор будет за завтраком. Так кто же к ним приехал?

За накрытым столом сидели герцог Сорский и тот монах, что во время аудиенции принял у Истомы письмо и передал его. Антонио Поссевино! Они о чём-то негромко разговаривали. Увидев Истому, монах встал и, мягко улыбаясь, молча приветствовал его кивком головы. Герцог указал на места за столом:

– Садись, дорогой гость. Прости, что подняли тебя так рано. Но при дворе день начинается сразу после восхода солнца, а приближающийся момент твоего отъезда заставляет нас завершить начатые дела. С тобой будет говорить Антонио Поссевино, который назначен посланником к твоему царю. А теперь прошу всех отдать почтение моему угощению.

И герцог первым принялся за еду. Вслед за ним взяли ложки и остальные. На завтрак были поданы бобы с бараниной.

"Выходит, я должен показаться этому монаху дурачком, – подумал Истома. – Что же он за человек? Судя по тому, что на аудиенции стоял рядом с папой – из особо приближённых. Стало быть, прощелыга".

Он сделал блаженное лицо и сказал:

– Рим – хороший город. Мне понравился.

Поссевино, внимательно выслушав переводчика и посмотрев на Истому в упор, от чего у того словно колючая волна от лба до подбородка прокатилась, ответил:

– Римская история насчитывает более двадцати трёх столетий. За это время случались и взлёты, и падения. И жители сумели накопить изрядный опыт в области устройства городской жизни. Неудивительно, что он нравится многим. И я рад, что Рим понравился и тебе, дорогой посланник.

Истома, стараясь сохранять безмятежное выражение лица, напрягся: Поссевино назвал его посланником, хотя отлично знает, что в грамоте он указан, как "лёгкий гончик". Что это – оговорка, или он намекает, что ему известно, как Истома назвал себя в Венеции? А зачем ему об этом намекать? Поссевино, словно не замечая или действительно не замечая смятения гостя, продолжил:

– Нам предстоит совершить совместное путешествие от Рима до Москвы, и мне хотелось бы иметь рядом надёжного друга.

Истома сделал удивлённое лицо:

– Разве я давал повод усомниться в том, что я друг? Да и государь мой отправил меня к папе для того, чтобы завести дружбу для совместных действий против безбожного султана турецкого. И чтобы папа указал королю литовскому и польскому Стефану Баторию на невозможность проливать христианскую кровь, и на то, что нам всем следует объединиться против басурман.

Поссевино наклонил голову, словно соглашаясь с ним, между тем в голове его клубились совсем другие мысли: "Разумеется, этот варвар пытается врать, но общие представления о том, как следует вести политику, у него полностью соответствуют его сути, то есть дикарские. Представление о тонкой политической игре у него отсутствует совершенно".

– Я придерживаюсь того же мнения, дорогой Северин-ген, – ответил Поссевино, – и я чрезвычайно рад этому. Теперь, когда мы решили, что являемся единомышленниками, нам следует обсудить некоторые вопросы, касающиеся нашего путешествия.

– Какие же?

– Посольство будет двигаться на север через Венецианскую область, затем на Прагу и далее – в Речь Посполитую. Полагаю, для тебя этот путь не совсем приемлем, не так ли?

Истома сокрушённо вздохнул:

– Я буду с вами только до Праги, а через Речь Посполитую мне путь заказан. Уж больно поляки чванливы и не любят русских. Если я последую и после Праги с вашим посольством, мне наверняка придётся рубиться со многими, и я допускаю, что меня даже могут зарезать исподтишка или выстрелить в спину. Я готов биться в честном бою, но от подлости защититься невозможно. Поэтому я поеду на север – в Любек и далее морем на Русь.

Поссевино согласно кивнул головой:

– Это разумное решение. Боюсь, даже если папа защитит тебя посольской грамотой, там, вдалеке от Рима, многие поляки не посчитают это достаточным основанием, чтобы отпустить тебя живым. – Он поморщился. – Очень буйный народ.

Хорошо вышколенные слуги убрали со стола тарелки с остатками бобов и баранины и поставили блюда с жареной рыбой и вино, тут же разлив его по бокалам. Поссевино, пригубив вина, поднял свой бокал и внимательно посмотрел через него на окно, затем, уже без бокала – на хозяина дворца:

– Знаю, ты всегда был ценителем хороших вин. А это по описанию напоминает мне…

– Фалернское, – перебил его герцог.

– Откуда?

– Мои люди основательно изучили древние источники, поэтому виноград для его изготовления, – герцог кивнул на вино, – сажали именно там, где наши предки возделывали лозу для фалернского, – на склонах горы Массико в Кампанье. И именно тот сорт, который указывал Колумелла[102]102
  Колумелла – древнеримский агроном, оставивший обширные записки по земледелию.


[Закрыть], – Альянико.

Поссевино отпил из бокала:

– Вино отменное. Поздравляю, герцог. Тебе удалось совершить невероятное[103]103
  В действительности традиция изготовления фалернского была утрачена с гибелью Западной Римской империи. Информация о том, что итальянским виноделам в XXI веке удалось возродить производство фалернского вина, – лишь маркетинговый ход. В действительности специалисты до сих пор спорят даже о том, какого цвета было вино – в диапазоне от золотистого (янтарного) до кроваво-красного.


[Закрыть].

– Дорогой Томас, – обратился он к Истоме, – попробуй, такого вина ты больше не увидишь нигде. Оно производится в очень небольших количествах и вряд ли будет вывезено за пределы Италии.

Истома осторожно отпил из своего бокала: вино как вино. На его вкус, оно ничем не отличалось от того, которое он дважды в неделю покупал для попоек с Орацио и Джованни. Равнодушно пожав плечами, он поставил бокал на стол.

– Понимаю, Томас, – сказал герцог, – для наслаждения изысканным вином нужна определённая привычка, я бы даже сказал… – Тут он запнулся, стараясь выбрать слова, которые не оскорбят его гостя. – Словом, это как в музыке или в литературе. Чтобы в полной мере насладиться творением, следует изначально быть готовым к этому, получить некие основы, меры для того, чтобы иметь своё суждение. Мой повар тоже не разбирается в винах, потому что на его родине нет культуры виноделия. Как и в Московии.

Истома герцогово сравнение виноделия с музыкой и литературой не понял, но решил, что любыми средствами захватит пару бутылок из запасов герцога, чтобы угостить своих приятелей. Пусть он ничего в этом не понимает, но ведь Орацио и Джованни – итальянцы и вина выпили куда больше, чем он. Должны разбираться.

– Дорогой Томас, – вновь обратился Поссевино к русскому, – посольство отправляется через три дня. Постарайся к этому сроку завершить все свои дела здесь, в Риме.

– Хорошо, – ответил Шевригин, – а теперь мне пора идти. Действительно, остались некоторые дела.

– Ступай, – с мягкой улыбкой ответил Поссевино.

Истома и Паллавичино вышли. Герцог проводил их взглядом, подождал, пока закроется дверь, и для верности молчал ещё некоторое время. И лишь потом обратился к Поссевино:

– Антонио, ты передал папе, что этот варвар прекрасно говорит по-итальянски?

– Конечно, герцог, – улыбнулся Поссевино, – и сегодня мы узнаем, к кому в Риме он ходил всё время, пока пользовался твоим гостеприимством. Это могут быть люди, причастные к делам Святого престола.

– Но он не производит впечатления умного человека.

– Однако у него хватило ума ввести всех нас в заблуждение относительно знания им итальянского языка. Почти всех. Его раскусил брат Гийом – ты его не знаешь – наш лучший знаток Московии. А сведения, полученные от тебя, лишь подтвердили его правоту.

Поссевино вздохнул, и черты его лица изменились, прогоняя обычную елейно-приторную улыбочку. Теперь это было лицо умного, властного и жестокого человека.

– Сегодня мы узнаем, к каким людям тайно ходит русский, – медленно произнёс он. – И к ним придёт беда.

Эти слова были произнесены таким тоном, что герцог, хоть и имел, как сын папы, пусть и незаконный, наивысшую степень защиты от преследования кем бы то ни было, ощутил, как по спине пробежал холодок. Воистину – иезуиты имеют в католическом мире огромную власть, частенько поправляя даже папу. И считаться с ними необходимо.

– Ты намерен пустить по его следу ищеек? – спросил герцог.

– Конечно, – ответил иезуит, – они уже здесь, во дворце. И русский находится под их постоянным наблюдением. Незаметно ему не уйти.

– Я полагаю, что он посещает римские бордели.

– Убеждён, что это не так. Несмотря на молодость и небольшой опыт в посольских делах, он показал себя хорошим слугой своего монарха. И знание итальянского языка он скрывал не просто так. У него всё подчинено одной цели – собрать как можно больше сведений о наших намерениях.

Заметив, что герцог хочет ещё о чём-то спросить, Поссевино вновь сладко улыбнулся ему:

– Довольно, герцог. Сейчас наша общая задача состоит в том, чтобы русский не догадался, что мы разгадали его игру. Пусть веселится, и не отказывай ему в просьбах.

Поссевино на мгновение задумался:

– Только, пожалуй, посещать Апостольский дворец ему больше нет необходимости. Если русский попросит сопроводить его туда – сошлись на недомогание, а один он не пойдёт.

Герцог послушно кивнул. Поссевино пожевал губами, о чём-то размышляя:

– Пожалуй, я удалюсь. Надо готовиться к отъезду. Как только русский покинет дворец, будь любезен, извести меня об этом.

– Хорошо, Антонио.

Поссевино поднялся со стула, и, как духовное лицо, протянул герцогу руку для поцелуя. Три оставшихся дня на подготовку к посольству – слишком малое время, чтобы тратить его ещё и на пребывание в герцогском замке. Герцог почтительно проводил его к выходу из дворца. Уже на улице, держа своего коня за узду, Поссевино проникновенно посмотрел в глаза герцогу:

– Джакомо[104]104
  Джакомо Бонкомпаньи – имя герцога Сорского. Герцогство Сора вместе с титулом было куплено для него Григорием ХШ.


[Закрыть], кроме дипломатических дел, у меня есть ещё одно поручение от папы, – сказал Поссевино. – Надеюсь, ты догадываешься, какое?

Герцог потупился: ну конечно, он догадывается, ещё бы не догадываться! Содомитские наклонности сына, вызывая пересуды в Риме, сильно не нравились высокопоставленному родителю. По его настоянию Джакомо женился на прекрасной Констанции, принадлежащей к влиятельнейшему миланскому роду Сфорца. Но, вопреки всему, ожидание папы, что женитьба отвратит сына от недостойного поведения, не оправдалось.

Поссевино дружеским жестом взял герцога за плечо:

– Сын мой, пора взять себя в руки. Все мы чудим в юности, но потом взрослеем и берёмся за ум. Тебе скоро тридцать три – возраст Христа. А папе семьдесят девять, и он не вечен. Если ты не бросишь своего пагубного увлечения, после его смерти не много найдётся людей, которые будут твоими союзниками. Ты рискуешь потерять всё. Оглянись: вокруг – дикий лес с хищными зверьми, а не милая Аркадия[105]105
  Аркадия – историческая область на Пелопоннесе (Греция). В переносном смысле – некая сельская идиллия.


[Закрыть], где всё спокойно и все желают всем добра. И твоё благоденствие закончится, едва над Сикстинской капеллой взовьётся белый дым[106]106
  Об избрании нового римского папы конклав (собрание) кардиналов извещало жителей Рима сжиганием в печи дров, пропитанных специальным веществом для придания дыму соответствующего оттенка.


[Закрыть].

Герцог плотно сжал губы. Он признавал правоту Поссевино, но годы беззаботного существования не выработали у него тех качеств, которые необходимы для преуспевания в этом мире. Вот Антонио – он поднялся почти на самый верх могущественнейшего ордена исключительно благодаря своему уму, жестокости и постоянному напряжению сил. Причём протекции у него практически не было, но зато с избытком было упорства и умения верно определять, к чему сейчас стремятся сильные мира сего. И следовать в этом русле. Да, пора браться за ум, иначе… Что – иначе, Джакомо Бонкомпаньи и думать не хотел.

– Я… согласен с тобой, – с трудом произнёс он, – и передай отцу, что я выполню его приказ[107]107
  После смерти Григория XIII Джакомо Бонкомпаньи получил в распоряжение двухтысячный отряд для борьбы с разбойниками в Папской области. Он попытался вмешаться в выборы нового папы, но неверно оценил свои возможности и в результате лишился части назначений, полученных при прежнем папе. Он прожил 64 года, и его влияние, хотя и не достигало тех высот, что ранее, оставалось достаточно большим.


[Закрыть].

– Вот и хорошо, – улыбнулся Поссевино, на этот раз без елейности, а с простой искренней улыбкой, – думаю, этим ты сильно его порадуешь.

Иезуит вскочил в седло – он был неплохим наездником – и пустил лошадь шагом, перейдя за воротами дворца на рысь. Герцог посмотрел ему вслед и вернулся в кабинет в твёрдой уверенности с завтрашнего дня начать новую жизнь. А сегодня… Он дёрнул за шнурок звонка. В кабинет вошёл слуга.

– Позови моего секретаря, – приказал герцог…

Истома выбрался из дворца ближе к вечеру. На его удивление, герцог не возражал, когда русский попросил взять из его запасов две бутылки нового вина. Истома постоял немного в подвале, подумал и взял ещё три. Нагружённый вином, которое он сложил в приобретённую уже в Риме вместительную кожаную сумку, Шевригин отправился на конюшню. Здешний конюх, хорошо изучивший привычки необычного гостя, уже приготовил всё к отъезду.

Выйдя за пределы дворца, Истома некоторое время ехал шагом. Он ощущал какое-то беспокойство, что-то казалось необычным. Он огляделся: вроде всё, как всегда, ан нет, сердечко то и дело ёкает, намекая на какую-то если и не опасность, то на неправильность, без которой вполне можно обойтись. Отчего-то вспомнилась Барсучиха, рассказы матери, как она его отстояла у судьбинушки. Да и потом, прозорливость детская, другим чадам не присущая, – откуда? Значит, действительно, есть в нём что-то такое. Не просто так соринка в левый глаз попала да холодок от затылка к копчику пробежал. Выходит, поостеречься надо. Ему-то, конечно, ничего сделать не посмеют, а вот другим…

Истома оглянулся ещё раз и дал коню шпоры: "А ну, соглядатаи, если вы есть, догоните! Нет, не догоните, а если сами на конях – так хоть узнаю, кто вы такие". Шевригин намеренно уходил на окраину Рима – подальше от жилья Орацио и Джованни. Шёл быстрой рысью, на прямых и пустых улицах порой переходя в намёт. Иногда оглядывался – а ну, кто там, покажись!

Но никого не было. Преследователи, если и шли за ним от дворца, отстали по причине безлошадности. Покружив ещё по Риму, Истома окольными путями добрался до жилища Орацио и Джованни.

Истома привязал коня у дверей и остановился: смогут ли найти его по коню? Нет, совершенно точно. С улицы вход не виден, а обыскать все римские дворики – на это не ищейки нужны, а пара рот городской стражи, и то вряд ли.

Оба квартиранта уже были на месте. Джованни радостно обнял его – он всегда был более страстным, чем уравновешенный Орацио. Художник пожал Истоме руку и скромно уселся за стол.

– Друзья, привёз я вам вина с герцогского стола, – сказал Истома. – Его гости считают, что лучшего вина не бывает. Прошу, оцените его.

С этими словами он поставил все пять бутылок на стол. Джованни аж заурчал, словно кот при виде таза, наполненного кроличьей требухой, и, развернувшись, достал с полки три стакана.

– Ох, – огорчился Истома, вспомнив, что во время долгой поездки по городу совершенно забыл купить сыра, колбас и хлеба, – а об остальном-то я запамятовал.

– Ничего, – ответил Джованни, – Орацио у нас молодой, нога быстрая. А лавок в округе – сколько угодно.

Истома потянулся к кошелю с дукатами, но астролог остановил его:

– Не надо, брат. Мы и так много за твой счёт съели и выпили. Мне сегодня выплатили жалованье, поэтому оставь золото себе. Тебе оно в дороге пригодится. Ты ведь прощаться пришёл?

Джованни достал из поясного кошелька несколько серебряных монет и протянул их Орацио.

– У меня тоже деньги есть, – обиделся художник, – могу и сам заплатить.

– Молодец, – одобрил Джованни, – покупай и на мои, и на свои. Жизнь ведь нынешним вечером не кончается, всё съедим.

Они выпили по стакану, и Орацио отправился за продуктами.

– Как ты догадался, что я прощаться пришёл? – спросил Истома.

– Вино уж больно хорошее. Ни разу ты из герцогских подвалов ничего не приносил. Вот я и подумал.

Он ударил себя в грудь:

– И вот здесь что-то стукнуло. Так и понял.

– Барсучиха, – негромко произнёс Истома по-русски.

– Что? – не понял Джованни.

– Дом вспомнил, – ответил Истома.

– А-а-а, – протянул астролог, – слушай, Истома, давно хочу тебя спросить.

– О чём?

– Хороший ты человек. И чего бы тебе здесь, в Риме, не остаться?

Истома удивлённо посмотрел на него:

– С чего бы это?

– Сам же рассказывал, у вас там полгода – зима такая, что снегу по шею, а лето – как у нас зима.

– Ну, не совсем так, – смутился Истома, который, действительно, как-то раз спьяну приврал ради красного словца.

– Да что тебя там держит? Царь у вас – как лютый зверь. Ты же говорил, что многие, кто составляет славу державы, поплатились не за действительные, а за мнимые грехи. Ведь так?

Истома вспомнил Дмитрия Хворостинина и промолчал[108]108
  Дмитрий Хворостинин – герой битвы при Молодях, позже не раз подвергался гонениям из-за местнических споров и даже заключался в тюрьму.


[Закрыть].

– Истома, да посмотри ты кругом! – горячо произнёс Джованни. – Ты и здесь карьеру сделаешь, и даже легче, чем дома. Теперь дом твой здесь будет. Всякий человек ищет, где лучше.

– А как же держава? Как родина?

– А что держава? – презрительно хмыкнул Джованни. – Державе от людей одного надо – чтобы больше делали и меньше требовали. Такова суть вещей, Истома, и изменить её не дано никому.

– Как же жить вне державы? Так и забудешь, какого ты роду-племени.