Текст книги "Русская миссия Антонио Поссевино"

Автор книги: Михаил Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Поссевино уже решил, каким образом он подцепит русского на крючок, как опытный рыболов цепляет жирного глупого карпа. Спустя несколько дней после прибытия в Прагу он пришёл в жилище Истомы и со своей обычной доброжелательной улыбкой заявил:

– Дорогой Томас! Тебе предстоит долгий путь через Балтийское море, а мой путь будет значительно короче, поэтому я увижу твоего государя раньше. Полагаю, ты хотел бы передать через меня письмо, в котором сообщил бы царю, каких успехов ты добился в Риме? Я уверен, что твой монарх по достоинству оценит быстроту, с которой ты сообщил ему о твоём успехе.

Истома в упор смотрел на иезуита, возле которого застыл Паллавичино, переводивший его слова. Поплер, как только итальянцы появились на пороге комнаты, которую они с Истомой снимали, вышел, буркнув:

– Распоряжусь, чтобы стол накрыли.

Но Истома прекрасно понимал, чего боится ливонец: он опасается, что вид Паллавичино, которого Поплер не переносил до зубовного скрежета, заставит его сорваться и совершить поступок, о котором потом будет жалеть. А нагайка с вплетённой пулей у него всегда была при себе.

– Хорошо, – сказал Истома, – я готов. Письмо напишу сегодня же и отправлю тебе.

– Зачем такие сложности, дорогой Томас, – елейно пропел иезуит, – чтобы облегчить твой труд, я уже составил такой отчёт, и тебе не придётся напрягать память, чтобы вспомнить обо всех обстоятельствах твоего римского бытия. И не забывай, мы делаем общее дело, которое одинаково необходимо и твоему государю, и папе.

Истома в душе смеялся над ним: Поссевино был старше его почти вдвое и, конечно, поднаторел как в делах посольских, так и в том, как ловчее обмануть ближнего. Но он и предполагать не мог, насколько хорошо Истома видит – спасибо бабке Барсучихе! – всю его лживость!

– Я рад, что ты избавил меня от лишних забот, – сказал он, – и я готов прямо сейчас своей рукой написать письмо. Пусть купец перетолмачивает, что ты написал.

Поссевино кивнул и достал приготовленную бумагу. Написанное им не содержало ничего опасного для Истомы – обычное описание его римских встреч, разговоров, прогулок. Было описание и той охоты, на которой присутствовали поляки, и посещение с герцогом Сорским Ватикана для осмотра картин и скульптур, и рассказ о приёме у папы.

Да, там не было ничего опасного, кроме одного: в письме Поссевино упоминал о посещении Истомой Венеции, где тот представился посланником русского царя. Об этом говорилось вскользь, как о незначительном событии, достойном лишь одной-двух строк. Но эти строки вполне могли обернуться для Истомы в Москве серьёзным наказанием. А каким оно окажется – да кто ж знает? Не в духе будет Иван Васильевич – может и вместо благодарности за честно, а самое главное, удачно выполненное поручение и в ссылку отправить, и плетей всыпать, а то и чего похуже. И Истома знал, что надо сделать, чтобы этого не случилось.

Внимательно слушая перевод Паллавичино, Шевригин тщательно записывал заготовленные для него легатом слова. Наконец иезуит сказал:

– На этом всё, дорогой Томас. Позволь…

Поссевино хотел сказать, что желает проверить, не ошибся ли Истома, записывая его слова. Бывает же такое – не очень точный перевод, что-то недослышал, и вот уже послание царю искажено и имеет другой смысл. А неточности в посланиях такого рода способны вызвать недопонимание и поставить успех предстоящей миссии под сомнение.

Истома, улыбаясь ему в лицо, посыпал написанное мелким песком, после чего сложил бумагу в несколько раз, перевязал бечёвкой и, растопив на свечке воск, запечатал пакет печатью с двуглавым орлом.

Поссевино наблюдал за его действиями спокойно, не делая попыток убедить Истому дать ему письмо на проверку. Выдержка, выдержка и ещё раз выдержка – это правило иезуит усвоил прекрасно, во многом именно поэтому и добился высокого положения.

Истома протянул ему запечатанный пакет. Поссевино склонил в знак благодарности голову и сказал:

– Благодарю, дорогой мой Томас. А теперь я вернусь к своим делам. Ты когда выезжаешь из Праги?

– Завтра в полдень, – ответил Истома. – Путь у меня неблизкий, надо поторапливаться.

– А я задержусь на несколько дней, – сказал легат, – при имперском дворе остались некоторые дела. Но не позднее чем через три дня отправляюсь и я.

Покинув Истому, он в сопровождении поджидавших его у крыльца стражников, что следовали с ним от Рима, действительно отправился ко двору императора Рудольфа. Хотя ему уже было ясно, что на помощь империи в случае войны рассчитывать не стоит, он должен был оставить своим людям в окружении императора инструкции, как себя вести, на что настраивать внушаемого монарха и чем интересоваться. К месту отведённого ему ночлега Поссевино добрался только к вечеру.

Плотно закрыв за собой дверь, он достал письмо русскому царю и, выдернув впаянные в воск куски бечёвки, вскрыл послание. Затем пригласил брата Стефана, знающего русскую грамоту. Выслушав перевод, легат снисходительно усмехнулся: Истома не стал слово в слово записывать то, что диктовал ему иезуит. О визите в Венецию здесь было сказано такими словами, из которых невозможно понять, какой чин принял на себя Истома при встрече с дожем. Если царь Иван прочитает письмо даже в самом плохом расположении духа, ему всё равно не в чем будет упрекнуть своего гончи-ка. "Что ж, неплохо сделано, Томас Северинген, – подумал Поссевино, – но на этот раз ты перехитрил самого себя"[116]116
  Письмо, которое Поссевино написал для отправки Истомой царю, сейчас хранится в Библиотеке Ватикана. Тот вариант, что написан рукой Шевригина, историк Н.П. Лихачёв разыскал в архивах Посольского приказа. Шевригин действительно перехитрил Поссевино, не указав в письме о своём статусе, объявленном им в Венеции.


[Закрыть]. Он снова усмехнулся, только на этот раз усмешка была кривой, недоброй. Верхняя губа непроизвольно приподнялась, словно у волка, готового вцепиться в горло добыче смертельной хваткой. Что ж, русский гонец, накликал ты на себя неприятности, ой накликал! Да что там неприятности, ты только что задел ту пружинку, которая приводит в действие взведённый капкан. Но не медвежий, нет, – не походишь ты на медведя, совсем не походишь. Да и на волка – тоже. Молодой лис – так будет вернее. Лис, который при удачном стечении обстоятельств мог бы стать старым матёрым лисовином, но… но не повезло тебе, Томас Северинген, ой как не повезло!

Поссевино достал из дорожной сумки связку печатей, выбрал нужную и, растопив воск, запечатал прочитанное письмо. Приложив печать – точно такую же, которая была у Истомы, убрал пакет. Он, конечно, вручит его царю – пусть удостоверится в удачном выполнении поручения своим гончиком, пусть. Всё равно он Северингена никогда больше не увидит.

Поссевино, оставив свою комнату под охраной стражи, вышел на улицу. Взяв с собой двух солдат – время было уже ночное, – он верхами отправился в Градчаны, где в таверне "Три пивные кружки" вот уже почти месяц жили неприметный маленький человек, носящий одежды небогатого горожанина, и его слуга – столь же скромно одетый юноша с лицом ангелочка.

Оставив стражников внизу и поднявшись на второй этаж, где находились жилые комнаты, иезуит отыскал ту, в которой разместились брат Гийом и Ласло. Брат Гийом, увидев шагнувшего через порог легата, встал и приветствовал его лёгким поклоном. Вслед за ним вскочил и Ласло, который в лицо Поссевино не знал, но по поведению своего наставника догадался, что они наконец-то дождались человека, ради встречи с которым живут в этой таверне.

– Ступай, Ласло, – сказал брат Гийом, – у нас будет разговор.

Венгр сделал попытку выйти из комнаты, но Поссевино остановил его:

– Постой, юноша.

Брат Гийом не выказал удивления, но Поссевино пояснил свои действия:

– К чему это? Ты говорил, что уверен в нём, пусть новиций привыкает к своему положению. Судьба даёт ему возможность быстро пройти долгий путь.

– Хорошо, отец Антонио, – ответил брат Гийом, и Ласло снова уселся на свой табурет.

– Человек, о котором мы говорили в Риме, не внял голосу разума, – произнёс легат, – поэтому он может стать для нас опасным.

Он сделал паузу. Брат Гийом слегка кивнул головой, давая понять, что знает, какими будут дальнейшие слова Поссевино.

– Да, – сказал тот, – он не должен доехать до Москвы.

– Когда выезжать? – спросил брат Гийом.

– Он выезжает в обед, значит, ты – завтра утром.

– Хорошо, отец Антонио.

– Всё должно быть сделано вне имперских владений. Думаю, Любек подойдёт лучше всего.

– Хорошо, отец Антонио.

– Деньги нужны?

– Благодарю, отец Антонио, не нужны. Мы не были расточительны, пока ждали тебя.

– Хорошо. Тогда желаю удачи. До встречи в Московии.

– Встречи не будет, отец Антонио. Мне незачем показываться в твоём окружении. Но, возможно, к тебе подойдут наши тайные сторонники и передадут привет от меня.

Поссевино внимательно посмотрел на брата Гийома:

– Хорошо. Да будет с нами Пресвятая Дева Мария и Господь наш Иисус Христос!

– Аминь! – произнесли они одновременно.

Антонио Поссевино вышел из таверны и вскочил на коня. Теперь – он был уверен в этом – Томасу Северингену жить осталось не больше нескольких недель.

Глава одиннадцатая
ОТ ПРАГИ ДО ЛЮБЕКА

Брат Гийом и Ласло выехали из Праги с рассветом. Едва солнце наполовину поднялось над ближайшим лесом, когда копыта их подкованных коней процокали по мостовой, оборвавшейся почти сразу за городскими воротами.

Коней – ещё в монастырской конюшне – брат Гийом выбрал самых лучших. Он понимал, что несоответствие скромной одежды и явно видимой знатоку лошадиной стати вызовет вопрос – ну откуда у людей, не способных купить дорогое платье, нашлись деньги на отличных коней? Но с этим пришлось мириться: в дороге хороший конь – первое дело. На нём и от разбойников, и от погони уйдёшь, а вопросы – что ж, придётся потерпеть. Впрочем, это всё до Любека, там коней придётся продать – не тащить же их за собой в Московию! Тем более что брат Гийом хотел, как уже не раз делал, прикинуться на Русской земле паломником к святым местам. А к каким именно – зависит от того, куда они направятся для выполнения поручения отца Антонио. Ласло будет, как они условились, немым блаженным отроком.

До имперской границы брат Гийом и Ласло шли скорой рысью и лишь иногда, давая лошадям отдохнуть, пускали их шагом. Ночёвки на постоялых дворах были краткими. Иезуит понимал, что русский тоже торопится в Любек, но въехать туда он должен был лишь после него, когда в тамошнем порту всё будет готово для его встречи. У коадъютора были некоторые знакомства в тех краях. Правда, если бы добропорядочные католики узнали, с кем водит если не дружбу, то хотя бы видимость оной богобоязненный иезуит, они бы ужаснулись. Богохульники, убийцы, разбойники, воры, фальшивомонетчики, которым и по божеским, и по человеческим законам одно место – на виселице. Но… опять это но, которое не раз заставляло брата Гийома сквозь пальцы смотреть на всевозможные злодеяния человеческого отребья, когда его услуги могли послужить вящей славе Святого престола. Цель оправдывает средства – да будет именно так!

Через две с половиной недели после отъезда из Праги брат Гийом и Ласло были уже совсем рядом с границей империи и земель вольного города Любека – центра старинного Ганзейского торгового союза. В паре миль от заставы располагалась таверна "Жирный гусь", где они решили подкрепиться и переночевать перед тем, как попасть на территорию Любека.

Брат Гийом вошёл в помещение первым, внимательно оглядев внутреннее убранство обеденного зала. Всё здесь явно говорило, что заведение рассчитано на посетителей достатка среднего и выше среднего. Зал мог вместить до трёх десятков человек, но сейчас он был почти пуст. Лишь в углу сидел какой-то здоровяк, а перед ним стояла огромная кружка, из которой он время от времени смачно прихлёбывал, кося глазом в сторону вошедших.

Михель по прозвищу Здоровяк принадлежал к той самой разбойничьей шайке, которую встретили в этих местах Истома, Поплер и Паллавичино по пути в Рим. Часть разбойников погибла в стычках с охраной торговых обозов, кое-кого поймала и показательно повесила здешняя стража. Некоторые, сумевшие избежать поимки, вернулись к честному труду и сейчас, проходя мимо виселиц, где болтались их бывшие сподвижники, благодарили Бога, что он вовремя их вразумил. И только Михель остался неприкаянным, бродя меж дворов да заседая в таверне, где прежде он закатывал с товарищами попойки.

Нажитые разбойничьим делом деньги заканчивались, и сейчас он, сидя в таверне за кружкой пива, размышлял, что ему теперь делать. Может, сколотить шайку и заняться прежним промыслом? Но нет, до сих пор висящие на перекладинах тела у любого отбивали охоту разбойничать в здешних местах. Вряд ли найдутся несколько десятков сорвиголов, не боящихся крови и смерти ради денег и опасной праздности. Может, податься в Голландию, к гёзам? Голландцы сейчас сильно нуждаются в солдатах – Испания не торопится отпускать на свободу своё взбунтовавшееся владение[117]117
  В Голландии в это время шла Восьмидесятилетняя война за независимость от Испании. Гёзы (буквально – нищие) – так называли участников борьбы против Испании.


[Закрыть]. Или завербоваться матросом или морским пехотинцем к англичанам или тем же голландцам. Их корабли ходят далеко, за сто морей, а там смелым да решительным – раздолье! Платят неплохо, а в случае удачи можно быстро разбогатеть. Или пойти в каперы[118]118
  Каперы – легальные морские разбойники. Каперы получали от монарха патент, в котором указывалось, суда каких стран им разрешается грабить.


[Закрыть]. Но до Голландии, а тем более до Англии сначала надо добраться, а денег у него осталось – всего ничего: всё пропил в размышлениях, куда бы податься.

Михель снова покосился на вошедших. Какой-то старый мозгляк с благостным лицом, а при нём придурковатый мальчишка. Одеты небогато, но пришли верхами. Стало быть, деньги есть. Может, ощипать напоследок гусей да покинуть здешние неблагодарные места? К тому же по покрою одежды ясно, что они пришли из Италии, а ограбить католика – если и не богоугодное, то простительное дело. Да, наверное, так и надо сделать.

Здоровяк отодвинул почти пустую кружку и решительно встал. Подойдя к столу, где брат Гийом и Ласло ели чечевичную похлёбку с бараниной, запивая еду вином прошлогоднего урожая, навис над ними, словно мрачная грозовая туча, из которой в любой момент может зарокотать гром и ударить убийственная молния.

– Что-то я гляжу, – прорычал Михель, – здесь католическим дерьмом завоняло.

Он смолк, ожидая, как посетители отреагируют на его слова. Но те даже не повернули в его сторону головы, продолжая хлебать варево.

– Ненавижу католиков, – снова рыкнул Михель, – моя воля – всех бы поубивал. Может, с вас начать, а, господа подданные римской обезьяны?

– Михель! – раздался сердитый окрик. – Прекрати!

Хозяин таверны только что поднялся в зал из погреба, где он хранил свои лучшие вина. Он был опытным человеком и прекрасно видел, что посетители, хоть и одеты небогато, при деньгах. А значит, им надо предложить что-то получше, чем обычное, не дошедшее до зрелости вино из яблок. Поэтому он и спустился в погреб за итальянским вином.

Михель обернулся на крик и гневно сказал, указывая на стол перед собой:

– Это же католики, Вилли! От них все беды. И я хочу сделать здешние места немного чище.

Вилли, протирая на ходу бутылку от пыли, подошёл к Михелю. Ростом он был лишь немного ниже здоровяка, но отличался худобой и казался вполовину менее широким, чем тот. Поэтому исход рукопашной схватки мог быть только один. Однако тавернщик не выказывал никакого страха перед буяном.

– Все твои беды от того, что ты дурак. А теперь отойди от господ, ты мне мешаешь.

Михель недовольно засопел, разбрызгивая вокруг капли слюны, но ослушаться не посмел. Отойдя, он уселся за свой стол и грустно уставился в пивную кружку, где на дне оставалось немного пива, из которого вышли все пузырьки.

Тавернщик поставил перед посетителями бутылку вина:

– Прошу вас, господа. Это вино месяц назад привезли из Пьемонта. Очень хорошее и стоит всего один иоахимста-лер за четыре больших бутылки.

– Благодарю тебя, добрый человек, что защитил бедных странников от этого буяна, – сказал брат Гийом, – и хотя мы небогаты, но из уважения к тебе попробуем это замечательное вино. И будь любезен, приготовь нам комнату с двумя кроватями. Мы заночуем у тебя.

Хозяин благодарно кивнул и, вернувшись к себе, налил новую кружку пива и поставил перед Михелем:

– На, пей. И веди себя подобающе месту, где ты находишься. Мне совсем не хочется, чтобы ты распугал всех постояльцев.

Михель злобно зыркнул на него маленькими быстрыми глазами и поднял кружку со свежим пивом.

Отведённая гостям комната располагалась на втором этаже, как чаще всего и бывает в подобных заведениях. Но вход в неё находился в закутке, в который можно было незаметно выйти на проходящий вдоль стен по всему заведению помост, где были двери и в остальные спальни. Почему хозяин выделил им именно эту комнату, брат Гийом не знал. У него было подозрение, что она оборудована неким приспособлением, позволяющим извне проникать в неё, когда находящиеся там люди закроют дверь изнутри. Но, тщательно обследовав всё, иезуит решил, что подозрения его напрасны. Стены комнаты были сделаны из массивных сосновых брёвен, и совершенно ничто не указывало, что в них есть тайный ход или запор. Но всё же стоило быть осторожным.

– Спать будем по очереди, – сказал он Ласло, – уж больно хозяин подозрителен, хоть и защитил нас. И с этим Михелем он явно хорошо знаком и поддерживает приятельские отношения.

– Хорошо, брат Гийом, – послушно ответил Ласло.

– Тогда я ложусь, а ты разбудишь меня за полночь.

– Когда?

– Когда почувствуешь, что невмоготу.

– Хорошо, брат Гийом.

Монах улёгся на кровать. Он давно выработал у себя умение быстро засыпать и просыпаться в тот момент, который он сам себе назначил. Вот и сейчас коадъютор мысленно разделил пополам отведённое на сон время. На стыке половинок он поставил колокольчик, который должен будет разбудить его, когда минует первая половина. Способ этот использовался многократно и ни разу не давал сбоя. Нигде – ни в лапландской тундре, ни в снежной берлоге русского леса, ни в богатых или бедных домах, в которых ему доводилось ночевать. Правда, почти десять лет от не использовал это своё умение, но вряд ли оно пришло в негодность.

Спустя совсем немного времени брат Гийом спал – тихо, почти неслышно. Если бы не мерно поднимающаяся грудь да едва различимый в тишине звук входящего и выходящего из лёгких воздуха, его вполне можно было принять за мёртвого.

Ласло, убедившись, что монах заснул, прислушался: снизу доносился какой-то шум. Вот явно двигают мебель, потом слышны шаги, что-то говорят. Вот слова стали громче, но ничего не разобрать. Юноша подошёл к двери и, вытащив ключ, приложил ухо к замочной скважине. Всё равно не разобрать. Немецкий язык он знал очень хорошо, правда, здешний диалект немного отличался от того, которым он владел. Но разговор Михеля и хозяина таверны был ему совершенно понятен, разве что слова звучали несколько иначе да звуки были более глухими, чем те, к которым он при-вык.

Ласло снова вставил ключ в скважину и медленно повернул его. Надо отдать должное тавернщику – замок был смазан отлично, как и дверные петли. Поэтому Ласло, не замеченный никем, осторожно выбрался из комнаты и, не выходя на ту часть помоста, что была видна из обеденного зала, затаился. Теперь все слова были слышны прекрасно.

– Прекращай распугивать моих постояльцев, – сердито шипел хозяин таверны, – ты, ничтожный пивохлёб!

– А когда мы приносили тебе добычу, то я не был ничтожным? – раздражённо отвечал Михель. – Отдавали тебе за четверть цены, а сколько ты потом за неё выручал, а?

– Сколько ни выручал – всё моё. Награбленное сбыть – это тебе не череп несчастному путнику проломить. Тут думать надо. Но это не про тебя, пустая голова!

– Вот как ты запел, – не сдавался Михель, – сейчас наши – кто в петле качается, кто едва сбежал, потеряв все деньги. Только ты один в выигрыше. И чистенький остался, и при деньгах.

– Да кто ж виноват, – хохотнул тавернщик, – что я умный, а вы дураки?

Послышалась какая-то возня, пыхтенье. Потом хозяин таверны произнёс:

– Только попробуй. Крикну – мои работники тебя живо отделают. Хоть ты и силён, но их много. И никто не узнает, куда подевался Михель Здоровяк.

– Ладно, – ответил Михель, тяжело дыша. – Завтра я ухожу из этих мест. Но мне нужны деньги. Я возьму их у твоих постояльцев, и больше ты меня никогда не увидишь.

– Конечно, возьмёшь, – согласился тавернщик, – только не сейчас и не здесь. Завтра они отправятся дальше, вот там и делай с ними что хочешь, меня это не касается. Только не ближе, чем за три мили от моей таверны.

– Хорошо, – раздражённо произнёс Михель, – а я ведь всегда говорил, что ты крыса, Вилли. Большая такая, жирная хвостатая крыса.

– Умная крыса, – добавил тавернщик.

– Но крыса.

– Вот и славно. А теперь давай-ка ложись спать. А завтра с рассветом убирайся отсюда, и больше чтоб я тебя не видел. Если увижу – я уже говорил – никто не узнает, куца подевался Михель Здоровяк.

Внизу снова что-то сдвинулось, затопали шаги и всё затихло. Ласло осторожно вернулся в комнату. Опасаться ночного нападения не следовало. Он задумался: что делать – просто лечь спать? Но брат Гийом его завтра за это накажет. Нет, лучше разбудить его и сообщить о ночном разговоре. Он подошёл к коадъютору и осторожно тронул его за плечо:

– Брат Гийом!

И тут же испуганно отпрянул: монах уже не лежал, а сидел на кровати, держа в левой руке стилет, острие которого было приставлено к горлу юного венгра. Пробуждение в незапланированное время у брата Гийома вызывало чувство опасности, на которое он всегда реагировал как на угрозу немедленной смерти, поэтому и выработал у себя эту привычку, несколько раз спасавшую ему жизнь.

Убедившись, что угрозы нет, коадъютор расслабился, но тут же нахмурился:

– Почему разбудил раньше срока? Что-то случилось?

– Нет, брат Гийом, – радостно сообщил ему Ласло, – наоборот, всё хорошо.

И он пересказал ему подслушанный разговор. Коадъютор, выслушав, усмехнулся:

– Говоришь, всё хорошо? Хвалю. У тебя верное отношение к смертельной опасности, тем более что о ней нам стало заранее известно. Ты в очередной раз меня не разочаровал. Ну что ж, этот Михель и вправду дурак, хозяин таверны не ошибся. А теперь, если нам нечего бояться этой ночью, давай спать. Встаём на рассвете.

Он на всякий случай ещё раз проверил, хорошо ли заперта комната, глянул на укрывшегося одеялом Ласло и задул свечу. Затем сам улёгся на ложе, предварительно не забыв перевесить колокольчик с полуночи на рассвет.

Утром, наскоро перекусив холодной похлёбкой и запив итальянским вином из вчерашней бутылки, они выехали из таверны. Заспанный хозяин запер за ними дверь. Михеля нигде не было видно.

Кони шли шагом. Сразу после таверны лежала открытая местность, где были разбиты огороды и поля, на которых уже зеленели всходы. Лес начался, когда они отъехали на полмили. Ещё стояли утренние сумерки, и что таится за густым подлеском, видно не было. Местами кусты подходили совсем близко к дороге, и нападение могло случиться в любой момент. Они старались держаться точно посередине, на равном расстоянии от кустарника с любой стороны. Оба понимали, что Михель решил устроить засаду, но справа или слева – вот вопрос.

Брат Гийом поглаживал левый рукав своей куртки, где в потайном кармане спрятан короткий, с трёхгранным лезвием длиною в пять с половиной пулгад[119]119
  Пулгада – старинная испанская мера длины, 24 мм. Клинок имел длину 13,2 см.


[Закрыть], стилет с маленькой крестовиной. Его можно было быстро и незаметно вытащить и ударить нападающего, но со стороны обнаружить его можно лишь при ощупывании одежды, да и то если знаешь, что искать.

Таверна скрылась за поворотом лесной дороги, вокруг лежал мрачный ельник, у подножия деревьев только-только начали распускаться розовые цветки грушовки, белые с жёлтыми тычинками седмичники да плауны с побегами, похожими на колосья. Где-то вдалеке, за полмили, не меньше, раздавался треск дятла, но вокруг них был тихо. Эта тишина вкупе с тяжёлой тёмной зеленью огромных елей действовала угнетающе, но брат Гийом, за свою жизнь исходивший немало лесных дорог в местах куда более глухих, чем имперское пограничье, был бесстрастен. Он оценивающе оглядывал каждый изгиб дороги, каждую раскидистую ель, под нижними ветками которой мог скрыться человек. Вряд ли он будет стрелять, даже не вряд ли, а наверняка не будет. Зачем ему лишний шум – мало ли кто может проходить по торной дороге – здесь же не Лапландия и не русские северные леса, где можно неделями не встретить ни одного человека.

Нет, скорее всего, он попытается убить их ножом или Моргенштерном. В том, что Михель попытается их убить, брат Гийом не сомневался – зачем ему люди, которые могут указать на него как на грабителя? Он, конечно, собрался покидать эти места, но в дороге ведь могут и перехватить, и тогда будет удачей, если его всего лишь отправят гребцом на галеры.

Чуть впереди качнулись ветки, и на дорогу выехал Михель. Поперёк седла лежал неизвестно как попавший на территорию империи шотландский палаш с причудливо отделанной рукоятью. Правая рука Михеля покоилась на эфесе оружия. Брат Гийом остановил лошадь, Ласло последовал его примеру. Михель медленно подъехал к ним и, подняв палаш над головой, с силой рубанул им воздух.

– Деньги, – сказал он. – Все. Если хотите ехать дальше.

Брат Гийом и Ласло стояли молча. У венгра был явно испуганный вид. Но Михель даже не глядел в его сторону, не принимая явно хворого на голову мальца во внимание. Михель нахмурился: на его угрозу никто не прореагировал. Лишь старый мозгляк как-то странно мял рукав своей куртки. Разбойник приблизился к нему и стал деловито обшаривать его – сначала одежду, потом, не найдя искомого, седельной сумки. Брат Гийом сделал едва уловимое движение, и в его руке тускло блеснул не раз выручавший его в смертельно опасных передрягах стилет, выкованный по его заказу четверть века назад Себастьяном Фернандесом[120]120
  Фернандес – в XVI–XVII веках семья оружейников из Толедо, специализирующаяся на холодном оружии.


[Закрыть], одним из лучших мастеров клинкового оружия Испанской империи. Михель, не подозревающий о нависшей над ним опасности, продолжал деловито рыться в сумках брата Гийома.

Но нанести удар монах не успел. Грабитель покачнулся в седле, на коадъютора брызнуло чем-то липким, вязким и горячим, и огромное тело Михеля ничком уткнулось в шею коня. Затем Здоровяк захрипел и стал валиться вправо, сползая с седла. Конь коротко заржал, не понимая, что происходит с хозяином, но тут же затих: подъехавший Ласло ласково погладил животное по шее и, увещевая, что-то зашептал ему на ухо. У ног коня лежал мёртвый Михель. Из шеи его торчал короткий метательный нож, рассекший сонную артерию и гортань разбойника. Брат Гийом посмотрел на Ласло: тот был совершенно спокоен, словно убийство являлось для него столь обыденным занятием, что не вызывало никакого душевного волнения, несмотря на столь юный возраст.

– Надо отнести тело с дороги, – сказал венгр, – а то увидят, станут дознаваться, кто здесь проходил рано утром. А мы католики, нас повесят с особой радостью.

Брат Гийом кивнул в знак согласия. Теперь следовало решить, как избавиться от тела. Ласло вытащил нож из шеи убитого, тщательно вытер о его одежду и спрятал за пазухой в нашитый на изнаночной стороне куртки кармашек, откуда его было удобно доставать. Рядом располагалось ещё шесть метательных ножей, которые он предусмотрительно захватил с собой в дальнюю дорогу.

Коадъютор, поразмыслив, привязал тело убитого за ногу к седлу его лошади и хлопнул её ладонью по крупу. Ласло взял животное под уздцы и повёл в лес. Тело медленно потянулось следом, оставляя за собой широкий след и примятую сухую траву.

– Впереди ручей шумит, – сказал Ласло, – значит, там должен быть овраг. Скинем туда. Если и найдут, время пройдёт, нас уже не догнать будет.

Брат Гийом согласно кивнул головой. Здесь, на лесной дороге, они словно поменялись ролями: теперь семнадцатилетний венгр казался предводителем их экспедиции, а брат Гийом, несмотря на почтенный возраст, рядовым участником. "Старею, старею, – с сожалением подумал коадъютор, – молодёжь соображает и действует куда быстрее меня". Но он не жалел о смене ролей: это рано или поздно должно было произойти, ведь никто не вечен. И хорошо, что такие люди, как Ласло, выбирают служение ордену, очень хорошо! Мальчик заслуживает самых лестных отзывов: он мало того что ввёл противника в заблуждение своей мнимой никчёмностью и недалёкостью, но ещё и в минуту смертельной опасности действовал решительно и хладнокровно, не испугавшись взять на себя грех убийства. Впрочем, этот грех ему легко отпустят… Цель оправдывает средства!

На краю оврага они остановились. Ласло деловито обшарил тело убитого, но нашёл лишь три мелкие серебряные монеты, да на шее болтался золотой флорин с пробитой в центре дырочкой, в которую был продет тонкий кожаный шнурок. Очевидно, монета служила её хозяину талисманом. Ласло серебро забрал, а приметный флорин оставил на месте. Брат Гийом отметил, что монета вместо нательного креста прекрасно характеризует суть протестантов, сделавших своим богом деньги и наживу. По достоинству он оценил и действия Ласло: деньги не пахнут, но о существовании приметного флорина могли знать другие люди, и если монету найдут у них, этого будет достаточно, чтобы обоих повесить.

Ласло ногами столкнул убитого в овраг. Тело покатилось по крутому склону, тяжело подминая под себя траву и короткие побеги какого-то кустарника, и остановилось в самом низу, перегородив собой русло ручья. На этом месте сразу образовалась небольшая заводь – вода скапливалась, поднималась, пока, наконец, не нашла новый путь в обход седеющей русой головы Михеля.

Теперь можно было бы и уходить, но… но бегающая без присмотра лошадь могла вызвать у кого-нибудь ненужные вопросы. Нет, конечно, скорее всего, местные жители, найдут ей применение, не интересуясь, откуда взялось такое богатство, но всё же следовало быть осторожнее. Ласло с сожалением посмотрел в глаза коню и нанёс один, но сильный и точный удар. Он использовал не метательный нож, который для подобного не годился, а обычный бауэрвер – тяжёлый длинный нож, который немецкие крестьяне используют для хозяйственных нужд. Такой нож в умелых руках представлял собой грозное оружие, но вместе с тем не вызывал ни у кого вопросов, так как был предметом повседневного обихода не только в сельской местности, но и в городе. Зная об этом, Ласло ещё в Праге приобрёл его в оружейной лавке, расположенной по соседству с таверной "Три пивные кружки", где они жили.

Животное, не ожидавшее от человека такой подлости, не успело даже заржать: Ласло прекрасно знал, куда надо ударить, чтобы смерть была мгновенной. Брат Гийом отметил про себя, что неплохо бы осведомиться, по какой причине граф Хуньяди отправил своего бастарда в новициат. Мальчик явно выказывает умения, совсем не свойственные такому молодому человеку.

Лошадь повалилась на бок, и Ласло, не давая ей упасть, изо всех сил подтолкнул животное к краю оврага. Но тяжёлая туша не скатилась на самое дно, а, зацепившись за оказавшуюся на пути молодую ель, застряло посреди склона. Венгр равнодушно отошёл от края.