Текст книги "Русская миссия Антонио Поссевино"

Автор книги: Михаил Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

– Брат Гийом, это от собак?

– Верно, – ответил тот, даже не удивившись сообразительности своего юного спутника, – можно ещё мяту или крапиву. Их проще всего – всегда под рукой. Ты свою веточку не выбросил?

– Когда ты мне полынь сорвал – там, у харчевни, я сразу понял, что она для чего-то нужна, только сначала не знал, для чего. Конечно, не выбросил. Наверно, когда снова будем в лес заходить, там тоже надо будет землю посыпать.

Вопроса в словах Ласло не было – он уже твёрдо знал, что надо сделать, чтобы собаки, если бросятся их искать, совершенно точно не смогли бы найти, где они остановятся во второй раз.

Но всё обошлось. То ли не смогли сразу найти убитых, то ли посчитали, что искать убийц – дело бесполезное, но погони не было. И через несколько дней брат Гийом и Ласло увидели, как вдалеке, над неровной линией тёмного елового леса, поднимаются серебряные и золотые купола древнего Софийского собора.

Глава пятнадцатая
БРАТ ГИЙОМ И ЛАСЛО В ПУТИ

Остановились они при Софии – как паломники. Их накормили, дали отдохнуть с дороги.

– Завтра утром подойди, чадо, – сказал иезуиту отец Амвросий, что принимал паломников и трудников[158]158
  Трудники – люди, живущие при храме без цели принятия монашества. Делают работу по хозяйству, взамен получая еду и кров.


[Закрыть], – скажу, какой урок[159]159
  Урок – норма работы, которая должна быть выполнена за день.


[Закрыть] тебе будет. А уж внучка своего при себе держи, здесь за ним приглядывать некому.

Брат Гийом давно, ещё лет двадцать назад, когда впервые попал в Московию, решил, что удобнее всего здесь представляться паломником. Святых мест у русских много, поэтому надо ли ему в Псков, Москву, Нижний Новгород или на север – всегда есть чем прикрыться. И в монастыре лучше сказываться паломником, а не трудником. К паломникам монахи относятся лучше, да и урок им дают поменьше, чтобы оставалось побольше времени Богу молиться. Православный Бог, ему, конечно, безразличен – схизматики же. Поэтому после выполнения работы оставалось изрядно времени – полдня, не меньше, – побродить по Новгороду: на торжище заглянуть, походить по улицам, разговоры послушать да пройтись по тем местам, где стоят стрельцы, городовые казаки да иные служилые люди. Авось, да ляпнут что, для чужих ушей не предназначенное.

Но войска, что стоят в Новгороде, его сейчас интересовали мало – не для того он здесь. А вот о чём говорит Новгородский владыка Александр, узнать было бы неплохо. Да только где ж его найти? В Софии он, конечно, бывает чуть не каждый день. Да только кто неизвестного паломника к нему пустит? Можно, конечно, попытаться подслушать, о чём он беседует с настоятелем храма, но, поразмыслив, брат Гийом решил этого не делать. Если поймают за подслушиванием – сразу в пыточную, а здешние мастера заплечных дел ни в чём не уступают Малюте[160]160
  Малюта Скуратов – опричник, ближайший помощник Ивана Грозного. Был главой «высшей полиции по делам государевой измены». Погиб во время Ливонской войны в 1573 году.


[Закрыть]. А если даже и уступают, знакомиться с ними всё равно не следует.

Нет, здесь, в Новгороде, подслушивать ничего не надо, разве что чьи слова сами его уши найдут. Но архиепископ Давид[161]161
  Давид Ростовский – епископ РПЦ. В описываемое время – архиепископ Ростовский, Ярославский и Белозерский. Во время переговоров с Поссевино высказывался за объединение церквей.


[Закрыть] расскажет ему всё сам, и куда больше, чем он сможет услышать здесь. Надо только добраться до Ростова.

Иезуит напоказ подолгу молился, даже купил десять толстых восковых свечей и каждый день, пока они жили при Софии, ставил за здравие своего болящего внука Ивана, как он всем представил Ласло. Урок ему на каждый день давали небольшой: прополоть десяток грядок, или вычистить пару-тройку коней, или на поварне помочь стряпухам – воду ль натаскать, дров наколоть или ещё чего. Два дня после работ брат Гийом и Ласло толкались на новгородском базаре, но ничего интересного, как ни прислушивались к разговорам, не узнали. Правда, кое-где поговаривали о том, что "скоро войне конец, потому что едет к царю знатный изуит, который всех и замирит". Война всем осточертела хуже горькой редьки, и слухи вызвали в народе некоторое оживление. Больше опасались шведов, чем поляков.

На четвёртый день брат Гийом на торжище не пошёл. После выполнения урока он стоял в церкви и слонялся по монастырю в надежде, что всё же встретит церковное начальство и случайно узнает что-то стоящее. Да и надо было подыскивать, каким путём уйти из Новгорода. Утром ушёл обоз на Москву – небольшой обоз, из двадцати гружённых любекскими аркебузами телег. Брат Гийом не знал, что пару недель назад из Нарвы привезли несколько сотен фитильных ружей, и новгородский наместник с советниками долго ломали голову: куда их отправить. В конце концов решили: больше половины – в Псков, ведь там со дня на день ожидают шведов. Большую часть от остатка решили держать в Новгороде – не так уж далёк он от Пскова, чтобы совсем уж шведов не опасаться. Да и поляки не сказать чтобы совсем далеко. А толику малую отправили в Москву – стольный град после Молодей живёт спокойно[162]162
  После разгрома крымского войска под Молодями летом 1572 года татарских набегов не было больше двадцати лет.


[Закрыть], ему много оружия без надобности.

Можно было и с этим обозом уйти – с ним стрельцов идёт сотня, поспокойнее как-то от злых людей. Но брат Гийом всё ждал, что будет оказия до Ростова, чтобы не делать крюк через Москву. И дождался: узнал на Торгу, что через два дня возвращаются в Ростов несколько купцов, привёзших в Новгород мёд, воск да дёготь. Обратно везли ткани немецкие, румяна да белила для ростовских женщин, чернь да зернь новгородскую[163]163
  Чернь – технология обработки (чернение) серебряных ювелирных изделий; зернь – технология украшения ювелирных изделий – мелкие шарики из драгоценных металлов.


[Закрыть]. Да остаток выручки – деньги немалые. В охране – не стрельцы, конечно, а наёмные люди, но вооружённые и искусству воинскому обученные не хуже стрельцов. Вот с ними иезуит и хотел отправиться в Ростов, а там предстать перед давним своим знакомцем – Давидом, тамошним архиепископом. На него у брата Гийома была особая надежда. Давид прежде при встрече всегда высказывал мысли, за которые церковный суд наложил бы на него епитимью и отправил в монастырь простым монахом, а правёж государев мог и голову с плеч присудить. Но Давид не был дураком и речи такие вёл лишь с теми, в ком был уверен. А в брате Гийоме он был уверен, хоть и не знал ни его настоящего имени, ни звания.

Знал Ростовский архиепископ лишь, что человек этот католик, из Европы пришедший, чтобы проведать, насколько русские люди готовы к принятию унии с католической церковью. А как да почему решил подойти именно к Давиду да речь об этом завёл – неизвестно. Но чуял архиепископ за ним силу немалую, потому и привечал в надежде, что уния состоится. И в обновлённой церкви ему, Давиду, будет отведён пост немалый, более присущий его важности и притязаниям. Но не только из властолюбия желал Давид единения с католичеством. Виделось ему в нём нечто притягательное, а что именно – он и сам сказать не мог. Да и не всё ли равно, как они крестятся или молитвы читают? Бог наш – един, пусть и вера будет единой. С единой верой и турок с татарами бить легче. А что подчиниться придётся – так что ж с того? Они сильнее, значит, мы, православные, должны подчиниться.

Эти соображения Давид в беседе с братом Гийомом не обязательно высказывал вслух, но они подразумевались. И всегда помогал деньгами, когда иезуит обращался к нему за помощью. Вот и сейчас – добраться бы до Ростова, наверняка отсыплет мелких русских денег, чтобы на Торгу не вызывать подозрения и не возбуждать алчности у торговцев и разбойников, которые при виде полновесного иоахимста-лера готовы на всё, лишь бы прибрать серебро к рукам – то ли нечестной торговлей, а то ли и грабежом.

В последний раз брат Гийом был в Новгороде девять лет назад – два года спустя после страшного погрома, учинённого Иваном Васильевичем для искоренения крамолы, когда посчитал, что новгородцы ведут тайные переговоры с Сигизмундом[164]164
  Сигизмунд И Август – польский король.


[Закрыть], чтобы уйти под польскую руку. Остановился он в доме у богатого купца, но допустил оплошность и бежал, заколов верным своим стилетом дворового человека, больше, правда, похожего на разбойника[165]165
  Об этом – в романе «Охота на либерею», вышедшем в издательстве «Вече» в 2023 году.


[Закрыть]. И теперь, кажется, не было в Новгороде людей, знавших его в лицо: купец тот, конечно, давно сгинул в пыточной, люди его – тоже. И никак иначе быть не могло. Поэтому можно не опасаться, что его узнают на улице.

На следующий день после ухода московского обоза решил брат Гийом сходить на Новгородский торг – купить в дорогу съестного. Ласло оставил в монастыре, да тот и сам не рвался в город. Приобрёл коадъютор сало солёное, вяленое мясо, сушёных карасей, круп всяких да казанок, чтобы крупы те варить. До сих пор казанка не было, потому что неразумным он считал тащить его с собой от Рима. Да и места там обжитые, придорожные таверны на каждом шагу. А здесь, в Московии, порой за целый день пешей ходьбы ни селения не встретишь, ни человека прохожего.

Хороший казанок он купил – небольшой, медный, как раз им с Ласло на один раз похлёбку сварить. Сверху ручка откидная приделана, дно плоское – можно на угли ставить, а можно и на перекладинку повесить, что промеж двух рогатин по разные стороны костра. Брат Гийом уж подумывал: не выйти ли пораньше да прикинуться, что купеческий обоз их в дороге нагнал, – как услышал невдалеке окрик:

– Эй, Волкодав! Ты ли?

Брат Гийом вздрогнул. Обращение "Волкодав" было знакомым, а потому опасным. В памяти сразу всплыло: снежное поле, волчья стая, стекающая по валяному сапогу кровь. И – тяжесть, накатывающаяся тьма, сухость во рту, которую не перебить никаким питьём. И три лыжника с пищалями, отогнавшие волчью стаю, уже готовящуюся отобедать им, братом Гийомом. Он тогда сумел убить двух волков, за что и получил это прозвище. И прозвал его так Епифан – начальник стражи обоза, что направлялся в Новгород.

Брат Гийом медленно повернулся: да, это был Епифан. Постаревший, погрузневший, одетый, как одеваются городовые казаки – в тегиляе поверх синего кафтана, сапогах кожаных, на боку – сабля в ножнах и пистолет в кобуре. Не простой казак, стало быть. Сотник, не меньше. Иезуит растянул в улыбке губы:

– Епифан! Узнал ведь, узнал!

Они обнялись. Брату Гийому жутко не хотелось идти с Епифаном в ближайшую харчевню, но так уж у московитов принято: не выпьешь за встречу – вызовешь подозрение. А вдруг да перерастёт подозрение в уверенность, и тогда не миновать пыточных застенков. Сидели они вдвоём за столом, пили вино, закусывали тушёным мясом и кашей. И говорили. Узнал брат Гийом, что Епифан уже пять лет как нанялся в городовые казаки и с тех пор живёт в Новгороде:

– Старею, – посетовал Епифан, – жить в странствиях – не для меня. Это по молодости можно. А ты как?

– На Соловки теперь иду, – соврал иезуит, – поклониться святым местам.

– Всё бродишь.

– Видно, на роду мне написано – умереть в дороге.

– Неужто не устал ещё? – засомневался Епифан. – А живёшь чем?

– Не устал. Живу тем, что Бог даёт. Да и детишки с семьями у меня в Каргополе. Всегда есть где притулиться.

– Вот и ладно, – произнёс Епифан, – бродягой ведь быть – последнее дело.

Под разговор и вторую бутылку одолели. И всё вроде хорошо, и вопросов, на которые сложно ответить, Епифан не задаёт. Но зудит что-то у брата Гийома – там, внутри, то ли в животе, то ли в сердце. А может, и в голове. Зудит и покоя не даёт: что-то не так. Какая-то опасность, пока малая и далёкая, которая скоро вполне может стать близкой и осязаемой. И почему, интересно, Епифан его не расспрашивает, как и когда он девять лет назад подевался из Новгорода? Наверняка же описание его разослали по округе. А по описанию его узнать – плёвое дело. А может, Епифан из Новгорода раньше ушёл и описания того не слышал? Может, и не слышал, но тогда зуд это внутри – откуда? Может, хочет он всё о брате Гийоме выведать, а про дела давнишние не спрашивает, чтобы не спугнуть? Может, и так.

Расстались они мирно. Захмелевший Епифан всё лез целоваться на прощание, но брату Гийому казалось, что он притворяется. Хотя зачем ему притворяться? Были бы сомнения – вмиг крикнул бы стражу, а то и сам бы схватил за шиворот и оттащил к наместнику царёву. Брат Гийом, конечно, его зарезал бы и попытался сбежать, да только получилось бы?

По пути до Софии иезуит несколько раз оборачивался, проверяя, не следует ли за ним кто. Но нет, кажется, случайная встреча со старым знакомым прошла без последствий. Он вспомнил своё пребывание в Новгороде девять лет назад. Тогда тоже посчитал, что малая оплошность прошла незамеченной, а пришлось потом бежать, рискуя головой. Нет, второй раз одну ошибку повторять – совсем гиблое дело.

Брат Гийом вошёл в келью, отведённую им с Ласло для проживания. Юный венгр лежал на топчане и соломинкой гонял по потемневшей от времени брусчатой стене таракана. Бедное насекомое, не зная, куда скрыться от человека, время от времени останавливалось и шевелило усами, словно раздумывая, чем оно прогневило своего тараканьего бога, пославшего ему такое жуткое испытание. Один раз таракан попытался упасть на пол, чтобы там, вне досягаемости страшной соломинки, удрать к своему племени, но Ласло предусмотрительно держал под ним ладошку. Таракан был пойман, посажен обратно на стену и продолжил безуспешные метания.

– Собирайся, отрок. Уходим, – коротко бросил коадъютор, едва войдя в келью.

Ласло повернул к нему голову:

– Когда?

– Тотчас же.

Ласло, больше ни о чём не спрашивая, встал с топчана. Таракан, воспользовавшись внезапно открывшейся свободой, тут же забился в щель между двумя брусьями.

– Старого знакомого встретил, – пояснил коадъютор, – может, ничего и не будет. А может, будет. Лучше уйти.

Они быстро сложили в сумы свой немногочисленный скарб и вскоре уже выходили из монастырских ворот. Предусмотрительный иезуит направился в противоположную от Волхова сторону, чтобы погоня, если она будет, направилась по ложному пути. Дав по городу петлю, они развернулись и вскоре, перейдя реку по мосту, оказались на правом берегу Волхова. Солнце только клонилось к закату, и проход через городские ворота был свободен. Стрельцы, лениво обсуждающие свои дела, лишь скользнули по тщедушному старику и юродивому отроку взглядом и равнодушно отвернулись, продолжив разговор.

– Теперь куда? – спросил Ласло, когда они отошли от города.

– На Москву, – ответил коадъютор.

– Брат Гийом, может, лучше подождать, когда ростовский обоз пойдёт?

– Нет. Если нас станут искать, у них наверняка будут приметы. Тебе ничего не грозит, а меня могут опознать. А московский обоз вышел утром, там ничего не знают.

Опасения брата Гийома были не напрасными. Епифан, когда немного протрезвел, вспомнил о событиях девятилетней давности. Точно ли государевы люди[166]166
  Государевы люди – опричники. В то время их называли так, а термин «опричники» был придуман в конце XVIII века историком Н.М. Карамзиным.


[Закрыть] ловили тогда спасённого им от волков паломника, он не знал, но давнишнее описание разыскиваемого живо напомнило ему щуплого мужичка в рваном окровавленном валяном сапоге. Да, наверное, это был Волкодав. Как же его зовут? За давностью лет он и не помнил, как тогда представился спасённый, а сейчас и спросить не догадался, Волкодав – и Волкодав.

Сомнениями своими он поделился с казачьим головой, тот сразу побежал к государеву наместнику, и к вечеру в Софию явились два десятка городовых казаков под началом Епифана. Монахи лишь разводили руками: паломников и след простыл. Кое-кто вспомнил, что старик с отроком собирались на Соловки, другие заявляли, что видели, как они направлялись к городским воротам, ведущим в западную сторону. Но все сходились во мнении, что прошло достаточно времени, чтобы они ушли от Софии вёрст на пятнадцать, а то и более. Епифан лишь плюнул в сердцах. Чтобы найти его знакомого, сейчас надо было поднимать весь Новгородский гарнизон и отправлять разъезды во все стороны. Причём даже в этом случае надежда на успех была ничтожной. Долго ли столь опытному человеку раствориться в новгородских лесах? Да и скорее всего, напуганный Волкодав не решился отправляться вглубь русских земель и ищет спасения в западных пределах…

Брат Гийом решил идти до Твери, потом добраться посуху до Калязина и переправиться через Волгу. А там и до Ростова рукой подать. От Новгорода до Твери – четыре сотни вёрст. Во время этого пути брат Гийом впервые ощутил, что стареет. Прежде такого не бывало никогда: насколько бы ни был тяжёлым дневной переход, ночного отдыха для восстановления сил ему вполне хватало. Вот и сейчас – в день они проходили не меньше сорока вёрст, и на четвёртое утро он почувствовал, что проснулся уставшим. Тяжело вздохнув, он уменьшил дневной переход до тридцати вёрст, но усталость не проходила. Пришлось сделать дневной привал, после которого снизить дневной переход ещё на пять вёрст. Впрочем, это не помешало им нагнать московский оружейный обоз и плестись следом, ночуя в стрелецком стане. Ласло развлекал стрельцов ужимками, и те даже подкармливали путников, что позволило иезуиту сохранить оставшиеся иоахимсталеры в неприкосновенности.

На подходе к Твери они отстали от обоза и, обойдя город по краю, вышли на Калязинскую дорогу. До переправы через Волгу оставалось ещё полторы сотни вёрст. Идти приходилось по местам диким, разбойничьим, но брат Гийом, отдохнувший за время путешествия с неторопливым оружейным обозом, рассчитывал пройти их за четыре дня. Да и вряд ли лихие люди будут караулить в этих местах их, нищих паломников, – им ведь богатые обозы подавай, где есть кого пограбить.

– Брат Гийом, – сказал Ласло, когда они остались одни, – а те, из ростовского обоза, если увидят нас в городе, могут ведь узнать. Что тогда делать?

– Такая опасность есть, – согласился иезуит, – но то служение Господу, которое мы с тобой избрали, всегда будет опасным.

Он внимательно посмотрел на Ласло. Лицо венгра не выражало ни страха, ни сомнения. Оно было круглым, как тарелка, и бесстрастным.

– Тем купцам будет не до нас. Купцы всегда больше думают о своём, чем о государевом. Да и не знает никто, куда мы пошли. И защита у нас будет добрая. Нам бы с ними только на Калязинской переправе не столкнуться.

Через пару дней они вышли к Волге и направились вдоль берега. Везде, где это было возможно, брат Гийом старался идти лесом, не выходя ни на дорогу, ни в поле. Попадавшиеся на пути ручьи и мелкие речки переходили вброд, лишь один раз остановившись, когда появившаяся перед ними река не позволяла преодолеть её с ходу. Иезуит, побродив по берегу, наткнулся на рыбацкую хижину, владелец которой подрядился переправить их на другой берег. У него же путники выторговали за один иоахимсталер много лепёшек, добрую вязанку сушёной рыбы, две дюжины крупных яиц и даже небольшого, только что выловленного осетра. Дорого, конечно, заплатили, но меди для платы не хватало – пришлось доставать серебро. Обещал ещё рыбак перевезти их через реку. Новгородские съестные припасы к тому времени почти закончились, и покупка оказалась очень кстати.

Рыбак, мужик средних лет, жилистый и сухощавый, был молчалив и неулыбчив. За всё время проронил едва пару слов, да и то лишь во время торга. Не меньше пяти ребятишек разного возраста стояли в стороне, не решаясь подойти без разрешения отца. Во время переправы с хмурого неба упало несколько дождевых капель. Рыбак посмотрел вверх:

– К вечеру потоп будет. От Медведицы подальше держитесь. Берегом не ходите.

Заметив недоумение на лице иезуита, пояснил:

– Река. Левый берег затопит.

Брат Гийом благодарно кивнул и спросил:

– До переправы далеко ли?

Рыбак наморщил лоб:

– В два дня управитесь. Да только что вам та переправа? Там Волга крюк делает, только ноги бить. Вы завтра, как дождь закончится, ступайте на берег да ищите дом с воротами, где образ святого Трифона[167]167
  То есть с надвратной иконой Трифона Апамейского, покровителя рыбаков и охотников.


[Закрыть]. Там Пётр живёт. Брат старший. Богатые у него ворота, и дом богатый. Скажешь, Стёпка Ёрш направил. Я это.

– Благодарю, – ответил иезуит, перекрестив рыбака.

– Направляетесь-то куда? – поинтересовался Стёпка.

Брат Гийом заколебался: говорить ли рыбаку, что идут они в Ростов? С одной стороны, чем меньше народу знает, тем лучше. С другой – кому он расскажет в этой глуши? Может, чего и посоветует.

– В Ростов, – ответил брат Гийом. – Святым местам поклониться.

Стёпка кивнул:

– Да, не надо вам на переправу, с Петром я дельно посоветовал. Так ближе.

Лодка ткнулась носом в берег. Дождь усиливался, от ударов капель на воде появились пузыри.

– Может, вернётесь? – спросил Стёпка. – Завтра снова переправлю. Платы больше не возьму.

– Благодарю, – снова сказал брат Гийом, – нам быстрее надо.

– Сегодня вы до брата не доберётесь, – сказал Стёпка, – а как к Волге выйдите, смотрите лучше: там недалеко от берега пещеры есть. Вёрст пять отсюда. Обычно не затапливает. Только не по реке надо идти, а наискось. – Он показал направление. – Я бы сам вас через Волгу перевёз, да долго это. А мне с утра на лов. С Богом.

Стёпка направился к лодке и вскоре был уже на середине Медведицы. Брат Гийом, чтобы больше походить на набожного паломника, перекрестил его на прощание.

Дождь усиливался. Коадъютор и Ласло промокли ещё не до нитки, но основательно. Пять вёрст до пещер, да пока их найдёшь… Может, и правда стоило переночевать у Стёпки? Да что там говорить, его и не видно уже, и не докричишься через реку. Он, наверно, уже дома, у печки греется.

Направление на пещеры, которое показал им Стёпка, оказалось проторённым. Не то чтобы наезженная дорога, но тропинка была. Видно, часто здесь люди переправлялись. Брат Гийом и Ласло направились по тропинке. Коадъютор чувствовал, что он совсем продрог: хоть и лето уже, но дождь был холодным, и его начало знобить. "Старею, – с горечью подумал он, – раньше такого не было. И под дождём мок, и в зимнем лесу спал, и ничего. А тут…"

Пещеры они нашли довольно быстро. Это были даже не пещеры, а каменоломни, правда, заброшенные. Когда-то здесь наломали изрядно камня, но по какой-то причине посчитали, что дальше здесь работать не стоит. Кое-где чернели пятна от костров, даже были свалены нанесённые из леса ветки – немного, но на растопку хватит. Ласло сноровисто выбил искру, и вскоре в пещере пылал костёр. Оставив брата Гийома греться, он отправился в лес и натащил целый ворох веток, чтобы хватило согреться, приготовить ужин да ещё на утро осталось бы.

Во время ужина Ласло с тревогой смотрел на брата Гийома – тот выглядел нехорошо: лицо покраснело, глаза слезились, его колотил озноб. Венгр сбегал в лес и принёс огромную охапку еловых ветвей, из которых соорудил коадъютору ложе поближе к костру. Когда он вернулся после следующего похода в лес с новой охапкой лапника, брат Гийом уже спал. Ласло решил полночи бодрствовать, поддерживая в костре умеренный огонь, который не был бы особенно жарким, но и не гас совсем. Пусть наставник хорошо прогреется. Хотя потом всё равно надо будет поспать, завтра предстоит переправа через Волгу и последний переход до Ростова. Ласло не знал местность, поэтому считал, что остался один дневной переход. На деле идти им оставалось самое меньшее три дня – и это если брат Гийом не свалится в горячке. Венгр вспомнил русскую поговорку, слышанную от коадъютора: "Утро вечера мудренее". Он был согласен с ней. В самом же деле: утром отдохнувшему человеку всё видится не настолько угрюмо, как вечером, после тяжёлого перехода, в мокрой одежде и в ожидании неудобной ночёвки на камнях в пещере на берегу реки.

Он вспомнил слова Стёпки: "Обычно не затапливает". А если сейчас затопит? Вот пройдёт хороший дождь, река поднимется и пещеры затопит? Впрочем, к чему беспокоиться о том, чего изменить не можешь? Уже глубокой ночью, подбросив в костёр дров, он поудобнее устроился на ложе, с удовольствием вдыхая еловый аромат и ощущая ладошкой покалывания короткой хвои. В голову само собой пришло: "Pater noster…" И он начал читать молитву – впервые за всё время пути. То ли даже для его молодого тела сегодняшний день был слишком тяжёлым, то ли усталость накопилась за всё время, но уже на словах "Рапет nostrum…" Ласло почувствовал, как сознание его поплыло, веки против воли стали закрываться, словно кто-то большой и сильный ласково тянет их вниз, и он заснул…

Разбудил его брат Гийом. Ласло удивлённо посмотрел на него: от вчерашнего недомогания у него не осталось и следа. Коадъютор был бодр и весел.

– Вставай, вставай! Московиты говорят: "Кто рано встаёт – тому Бог подаёт". И я с ними согласен.

В пещере уже пылал костёр, над ним висел приобретённый в Новгороде казанок, из которого вкусно пахло. Перекусив варёным осетром с лепёшками, они отправились в путь.

Ворота Стёпкиного брата Петра и впрямь оказались богатыми: высокие, с кровлей, резными столбами и полотенцем[168]168
  Полотенце – вид домовой резьбы. Представляло собой плоскую широкую тонкую дощечку с вырезами, край которой выполнен в виде бахромы. Устанавливалось немного ниже конька кровли ворот.


[Закрыть]. С иконы, что чуть ниже полотенца, на путников смотрел суровым взглядом святой Трифон. Дом был под стать воротам, и даже с настоящими стёклами в небольших окнах.

Пётр, степенного вида хозяин, молча выслушал путников и без лишних разговоров перевёз их через Волгу, не забыв стребовать плату. Требовал он две копейки[169]169
  Копейка – серебряная монета, введённая реформой Елены Глинской – матери Ивана Грозного. Стоимость её была значительно ниже иоахимсталера.


[Закрыть], но брат Гийом скрепя сердце вынужден был, поскольку ничего другого не оставалось, отдать ему иоахимсталер. Пётр, поглядев на них, покопался в висевшем на поясе кошеле и, выудив три десятка сабельников[170]170
  Сабельник – мелкая серебряная монета, на которой был изображён всадник с саблей. Немного меньше копейки, на которой изображён всадник с копьём, побеждающий змея.


[Закрыть], вернул иезуиту, немало того удивив.

– Может, твои богоугодные дела и на меня падут, – пояснил перевозчик, крестясь.

Отказавшись от калязинской переправы, брат Гийом и Ласло сильно сократили путь. Да и риск встречи с ростовским обозом отпадал. Они бодро шагали по бойкой наезженной дороге. Изредка их обгоняли или попадались навстречу телеги, везущие всякую всячину. На ночь остановились в придорожной деревне – маленькой, из десятка дворов, но зажиточной. Хозяева с паломников платы не взяли, лишь попросили помолиться за них в святых местах – авось их молитвы скорее до Бога дойдут.

На второй день брат Гийом снова почувствовал недомогание. Отдых в пещере не излечил заболевание, а только отодвинул его.

– Только бы до Ростова добраться, – пробормотал он, отправляясь в путь после обеденного привала, – там подлечусь.

Ласло с тревогой смотрел на него, но коадъютор держался, словно окостенев в желании непременно добраться до Ростова.

– Запомни, Ласло, – говорил он, – архиепископ Давид. Если со мной что – придёшь к нему, скажешь, как есть. Наш он, давно уже. Скажешь, пришло время тайное сделать явным. Он поймёт. Да не смотри ты так, это я на всякий случай. Дойду, дойду, не сомневайся.

Вторая ночёвка принесла облегчение, но ненадолго. Ещё до обеденного привала брат Гийом почувствовал, что идти становится тяжелее. Он хрипло дышал, лицо его покрылось крупными каплями горячечного пота. А вдалеке из-за леса уже поднимались колокольни ростовских храмов.

Ласло боялся, что стрельцы на воротах не пустят их в город, побоявшись, что паломники принесли лихоманку. Но обошлось: брат Гийом, опасаясь того же, перед городом приободрился и миновал ворота степенно, перекрестившись на надвратную икону.

Городок был небольшим, поэтому долго искать Давида им не пришлось. Первый же встречный указал им на дом, где живёт архиепископ. На стук в ворота калитку открыл мордатый слуга в добротных штанах, льняной рубахе и кожаных башмаках. Увидев брата Гийома, который после того, как прошёл ворота, снова сник, он ойкнул и уже собирался захлопнуть створку, но коадъютор тяжело, с грудным сипом, произнёс:

– Передай архиепископу, пришёл известный ему паломник. Давние мы знакомцы.

Увидев, что слуга всё же закрыл калитку, крикнул:

– Передай!

Ждать им пришлось недолго. Вскоре во дворе послышался топот бегущих ног и калитка снова отворилась. Тот же слуга пригласил их войти. Саженях в пяти стоял Давид – высокий, дородный, пухлый. Посмотрел на брата Гийома строго, Ласло как будто не замечая:

– Пришёл. А я ведь ждал тебя. Уверен был, что сейчас-то обязательно придёшь. Время такое. Но в дом не пущу. Пока поживёте там, – он указал на невысокое строение в глубине двора, – как оклемаешься – поговорим.

– Застудился я третьего дня на Волге, – сказал иезуит, – не лихоманка это, нет. Мне бы отогреться да поесть досыта.

– Что надо? – спросил Давид, и в голосе его прозвучало нечто вроде участия.

– Каши с закуской и питья. И воды горячей. Остальное у меня есть. Я бы ещё вчера в добром здравии был, если бы к тебе не торопился. Но сейчас всё ладно будет.

– Всё получишь. Отрок с тобой будет. А теперь ступай, – сказал Давид и добавил, обращаясь к слуге: – А ты дай ему всё, что попросит.

Брат Гийом проболел два дня. Архиепископ в его жилище не появлялся, но слуги исправно носили еду и другое, что было необходимо для лечения. Ласло, совершенно не опасаясь заразиться, ухаживал за больным.

В сумке коадъютора были не только разномастные яды, но и лекарства. Он сам разводил в горячей воде порошки, требуя от Ласло лишь, чтобы тот тщательно взбалтывал снадобье. Еды было с избытком – щи, каша, мясо, рыба, грибы, вдоволь хлеба. На следующий день брату Гийому стало значительно легче, лишь к вечеру начался лёгкий озноб. Но он велел Ласло приготовить горячий напиток из находившихся в сумке сушёных листьев, плотно поужинал и укрылся под ворохом одеял, обильно потея. А наутро встал – розовощёкий, бодрый, улыбчивый. Даже глаза его были не смиренными, как положено богобоязненному монаху, а какими-то особо дерзкими. Ласло посмотрел на него и улыбнулся: брат Гийом исцелился! Надолго ли, нет – другой вопрос, но сейчас всё в порядке, и это главное!

Когда слуги принесли завтрак, коадъютор сказал:

– Передайте Давиду, здоров я. Настала пора поговорить.

Слуги ушли, но вскоре вернулись, приглашая гостей пройти в дом. Архиепископ встретил их за столом, попивая горячий сбитень. По его распоряжению слуги налили питьё и гостям. Давид с сомнением посмотрел на Ласло:

– Отрок нужен ли? Беседа не для всех ушей.

– Успокойся, Давид, – ответил брат Гийом, – отрок сей совершенно надёжен. Иначе он сейчас был бы не здесь, а в Равенне.

– Хорошо, – ответил архиепископ, – тогда рассказывай, зачем пришёл. Хотя я и так догадываюсь. Думаю, появление твоё связано с посольством от папы. Так?

– Всё верно, – согласился коадъютор, – наступают светлые дни. Всё, о чём мы с тобой говорили, уже совсем рядом.

– Извещён я, что папа потребует за помощь при заключении мира с поляками принять унию. Об этом пока не все православные иерархи знают. Но я знаю. Так ли это?

– Всё так, – кивнул брат Гийом, – скоро всё изменится, и верные получат всё, а те, кто пойдёт против, будут низвергнуты в ничтожество.

Давид усмехнулся:

– Давно тебя знаю, и никогда прежде ты не говорил, как на проповеди. Стареешь, что ли? Ты ведь пришёл о помощи просить? Ну так проси.

"Это моё последнее посещение Московии, – подумал брат Гийом, – я действительно старею". Но мысли эти не нашли никакого отражения на его лице.

– Антонио Поссевино, второй человек в "Обществе Иисуса", предложит царю принять положения Ферраро-Флорентийского собора. Взамен обязуется замириться с поляками на условиях, которые устроят обе стороны.

Давид задумался:

– Дело сложное. Моих сторонников в церкви не так много, как хотелось бы.

– Но ты, как я знаю, находишься в особой доверительности у царя.

– Да, – согласился Давид, – на что и уповаю. Я нашепчу царю, как правильно поступить. И не сомневайся, нужные слова я найду. Но вот как быть с другими?