Текст книги "Русская миссия Антонио Поссевино"

Автор книги: Михаил Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

© Федоров М.Ю., 2024

© ООО «Издательство „Вече“, 2024

ОБ АВТОРЕ

Михаил Юрьевич Федоров родился в шахтёрском городе Коркино, на Урале, в 1969 году. В 1986 году поступил в Высшее военное училище МВД в городе Орджоникидзе (ныне Владикавказ). В 1988–1989 годах участвовал в ликвидации массовых беспорядков в республиках Средней Азии и Закавказья. После окончания училища в 1990 году получил распределение в наукоград Арзамас-16 (ныне Саров) Нижегородской области – город, где создана первая советская атомная бомба. После развала СССР уволился из войск, вернулся на малую родину.

Работал в милиции, а также в печатных и электронных средствах массовой информации Челябинской области в должностях от репортёра до редактора газеты. В 2010 году переехал в посёлок Серебряные Пруды Московской области.

Первая книга вышла в издательстве "ЭКСМО" в 2014 году. Повесть "Пиар по-старорусски" написана в жанре юмористического фэнтези. В 2016 году стал победителем Международного литературного конкурса имени С.В. Михалкова на лучшее произведение для детей и подростков. Повесть "Два всадника на одном коне" рассказывает о событиях, предшествующих Куликовской битве, а также о самой битве глазами 15-летнего мальчика, воспитанника рязанского князя Олега.

Выбор тематики объясняется давним, ещё с детства, увлечением историей. Повесть "Два всадника на одном коне", название которой делает явную отсылку к ордену тамплиеров, призвана связать европейскую и русскую историю XIV века. К сожалению, школьная программа составлена таким образом, что при изучении отечественной истории сложно сопоставить события, происходившие на Руси, с европейскими событиями. Повесть "Два всадника на одном коне" создаёт такую связь, хотя при её написании сделан ряд допущений, которые, впрочем, укладываются в общепризнанные исторические рамки.

В 2023 году в издательстве "Вече" вышел роман "Охота на либерею", в котором рассказывается о действиях могущественного ордена иезуитов в Московском царстве в 1571–1572 годах. Новый роман "Русская миссия Антонио Поссевино" продолжает тему предыдущего произведения и знакомит читателя с историческими коллизиями 1580–1582 годов, когда Ватикан попытался ввести в Русском царстве католичество, используя его тяжёлое положение. В центре повествования – визит Истомы Шевригина, "лёгкого гончика" царя Ивана, ко двору папы римского Григория XIII и ответное посольство легата Антонио Поссевино в Москву.

В романе даны характеристики реальных исторических деятелей эпохи – иезуита Антонио Поссевино, посольского дьяка Андрея Щелкалова, царя Ивана Грозного, Истомы Шевригина, польского короля Стефана Батория и Великого канцлера коронного Речи Посполитой Яна Замойского.

Несмотря на некоторое количество допусков, сделанных автором исключительно ради придания повествованию динамизма и интриги, основные события изложены в соответствии с академической исторической наукой.

ПРОЛОГ

Дверь распахнулась настежь: на пороге стоял царь. Кто-то из писцов испуганно ойкнул и вскочил с лавки, отбросив гусиное перо, которым только что корябал по бумаге. Вслед за ним поднялись и остальные.

Последним встал Андрей Щелкалов – дьяк Посольского приказа.

– Брысь, – сказал царь, и помещение быстро опустело.

Когда в последний раз хлопнула боковая дверь, что вела из приказа сразу в кремлёвский двор, царь подошёл к Щелкалову и положил тяжёлую руку на плечо. Щуплый дьяк вздрогнул, но остался стоять.

– Да садись, Андрюшка, – с лёгким раздражением произнёс государь, – не время с тобой чиниться. Эх, кабы все такие, как ты, были. Ох, беда.

– Что случилось, государь Иван Васильевич? – спросил Щелкалов.

– Да садись ты.

Дьяк сел, вслед за ним опустился на стул и царь. Долго смотрел куда-то вбок, потом на дьяка.

– Люди с той стороны пришли.

И замолчал, вздохнув. Молчание затянулось. Андрей Щелкалов привычно ждал, когда царь соберётся и выложит, с чем пришёл. Так бывало всегда: Иван Васильевич с горестями, коих в последние годы в Русском царстве было немало, шёл к верному своему слуге и делился, спрашивая совета. Щелкалов в Посольском приказе уже двадцать лет, из них десять – дьяком[1]1
  Дьяк – в данном случае глава Посольского приказа, по сути, министр иностранных дел.


[Закрыть]. Повидал всякого-разного и людей разных. Знакомцев у него много – и среди поляков, и среди шведов, и других. И пробился на должность немалую из самых низов, поскольку был не из родовитых, и если б не светлая голова да царёво заступничество, то из-за местнических споров не прошёл бы дальше писца или пристава.

– Говорят, Баторий в войско, кроме шляхты, венгров да немцев набирает, – нарушил молчание царь. – И шведы с севера жмут. Чую, не выиграть нам войны.

Царь в отчаянии махнул рукой.

– Да, непросто, – согласился Щелкалов.

– Ну-ну, – с лёгким раздражением сказал царь. – Никогда ж не лебезил, и начинать нечего.

– Не выиграть, – решительно произнёс Щелкалов. – А когда войну силой закончить не получается, надо её заканчивать хитростью.

– Во! – Царь поднял вверх указательный палец. – Хитростью! Потому заканчивать её должны не Воротынский с Хворостининым[2]2
  Михаил Воротынский и Дмитрий Хворостинин – русские военачальники, герои сражения при Молодях.


[Закрыть], а ты.

– Думал я уже об этом, – признался Щелкалов.

– И что надумал?

– Посланника нужно к папе отправлять, – просто сказал Щелкалов, глядя царю прямо в глаза.

– Что? – Брови Ивана Васильевича изумлённо выгнулись.

– Посланника. К папе. С ним письмо, да наказ, как себя в дороге и в Риме вести.

Царь задумчиво почесал нос:

– Ну давай, давай. Не томи.

– А в письме, что твой человек повезёт, будет вот что. Знаю, в Риме сильно хотят с турками воевать. Мы им и скажем – давайте начинайте, а мы за вами. И тут же на Ба-тория укажем – мол, турецкий выкормыш[3]3
  Стефан Баторий до избрания королём Речи Посполитой в 1575 году был князем Семиградья (Трансильвании) – государства, вассального по отношению к Османской империи.


[Закрыть]. Сомнение зароним – дескать, может, он и сейчас под турецкую дудку пляшет?

– Мало этого, – засомневался царь, – чем нам в Риме помогут?

– А ты не торопись, государь, выслушай всё. С турками сейчас никто, кроме Рима, воевать не станет. Поляки здесь увязли, у цесарцев император блаженный, ему не воевать, а по звёздам гадать[4]4
  Рудольф II, император Священной Римской империи германской нации, имел репутацию поклонника наук и искусств, а также интересовался оккультизмом.


[Закрыть]. У испанцев и без того забот хватает с голландцами да заморскими владениями[5]5
  В это время шла война за независимость Нидерландов от Испании, а также освоение Испанией Южной и Центральной Америки.


[Закрыть], а венецианцы – не воины, а купцы, они на такое хлопотное дело сейчас не пойдут, на том и стоят. Да и после Лепанто[6]6
  Сражение при Лепанто (1571 г.) – крупное морское сражение, в котором объединённый католический флот наголову разбил флот Османской империи. Но из-за внутренних разногласий католики воспользоваться плодами победы не сумели, а турки спустя несколько лет отстроили новый флот.


[Закрыть] с сомнением ко всяческим союзам да лигам относятся. Они тогда больше всех деньгами вложились, а не получили ничего, хотя турок расколошматили до самого хвоста. Вот и мы скажем, как спрос будет: воевать готовы, но не одни же. Пусть другие начнут, а мы подсобим. А другие не начнут. Сейчас не начнут, а через год-другой-третий всё так поменяться может, что не до прежних уговоров будет.

– Там ведь не дураки, тоже это понимать должны.

– Верно, государь. Но это так… в довесок к главному.

– Что же главное?

Щелкалов вздохнул, словно собираясь нырнуть в холодную воду:

– А мы папе намекнём, что готовы выслушать то, от чего греки сто сорок лет назад отказались.

– Что? Да ты в своём ли уме, Андрюшка? – погрознел царь. Глаза его нехорошо заблестели.

Иван Васильевич в делах церковных разбирался прекрасно и сразу понял, о чём говорит дьяк. Конечно же, о Ферраро-Флорентийском соборе! Тогда греки, пытаясь оборонить Царьград от турок, согласились на унию – объединение православной и католической церквей, но уже через несколько лет отказались от обещания.

– Да ты выслушай, государь! – чуть ли не в отчаянии, как говорят с горячим и непослушным ребёнком, простонал Щелкалов. – Они этим загорятся, от Рима сейчас многие державы отпадают, им наше предложение – как маслом по сердцу. Посольство отправят, Батория увещевать станут. А тот ведь и сам понимает, что под большим подозрением как бывший турецкий данник. Его братец старший и сейчас Семиградьем под турецким бунчуком правит[7]7
  Криштоф Баторий. Правил Семиградьем в 1576–1581 годах.


[Закрыть].

– Дальше что? – всё ещё хмурясь, спросил царь.

– А дальше будем с поляками торговаться. Тут и моя служба начнётся, чтобы выйти нам из войны с малыми потерями. Тут уж, прости, государь, совсем без потерь – не получится. Плохо всё у нас.

Щелкалов замолчал. Молчал и Иван Васильевич, обдумывая слова главы Посольского приказа. Наконец он вздохнул, как будто принимая тяжёлое решение:

– Хорошо, Андрей Яковлевич, убедил ты меня. Так и сделаем.

Щелкалов радостно выдохнул:

– Отправим лучше не посланника, а малого гончика, неча нам посланниками разбрасываться. А то ведь путь дальний, не дай бог, сгинет боярин древнего рода. А сын боярский – что ж, их много. Если спроворит всё дельно – будет и ему почёт да деньги. У меня и на примете есть – по-польски и по-итальянски умеет и на латыни немного. Возьмёт в Ливонии толмача толкового, кто немецкий знает. А что он по-итальянски да по-польски понимает, пусть никому не говорит. Так проще будет в Риме слушать речи, для его ушей не предназначенные.

Царь посмотрел на Щелкалова весело:

– У тебя, наверное, уже и письмо папе написано, и наказ гончику.

– Написано, государь, написано.

Царь рассмеялся:

– Вот за что я тебя ценю, Андрей Яковлевич, так за то, что наперёд видишь.

– А чего б не видеть-то, государь, если дело своё знаешь? У меня и человек в Ливонии готов – хоть и немец, но крещён в православии.

– Ну, тогда отправляй. И немедленно!

– Завтра утречком и отправлю. Все добрые дела утречком начинаются, когда солнышко встаёт. Утро ведь вечера мудренее, государь. А сегодня гончик кошель с дорожными деньгами получит, письма, подарки папе, наказ пусть прочтёт.

– Хорошо! – сказал царь. – Как зовут твоего гончика?

– Твоего, государь, твоего, – ответил Щелкалов. – А зовут Леонтием. Леонтий Шевригин, а по прозвищу Истома.

– Отправляй! – повторил царь. – Истома так Истома.

Глава первая
НАПАДЕНИЕ

Студёный ветер дул с моря. Сырой, колючий, он забирался под верхнюю одежду и холодил стальной доспех, усиливая и без того зябкое состояние трёх всадников, идущих неспешной рысью в полуверсте от набегающих на песчаный берег серых волн с белыми навершиями пены. От холодных стальных пластин не спасали даже надетые под бехтерец[8]8
  Бехтерец – вид доспеха, стальные пластины, соединённые кольчужными вставками.


[Закрыть] толстые льняные рубахи и короткие зипуны.

Двое из всадников, одетые в русские кафтаны, выглядели как воины: оба лет двадцати пяти, высокие и широкоплечие, но жилистые и сухощавые, они походили на стремительных поджарых волков. Русоволосые и светлоглазые, они, не отвлекаясь от скачки, внимательно наблюдали за окрестностями. При беглом взгляде этих всадников можно было принять за братьев – настолько похоже они держались. Осанка, манера понукать поводьями лошадь, даже жест, которым каждый из них время от времени ощупывал висящую слева саблю, словно проверяя – на месте ли оружие? Но, тщательно изучив их облик, любой догадался бы, что они не являются родственниками. Уж больно разными были черты лиц, и даже бороды росли неодинаково: у одного растительность на лице была прямой, у другого – чуть волнистой, похожей на ту пену, что выносили на морской берег, по которому они шли, невысокие волны. Схожесть повадок же была вызвана не родством, а принадлежностью к воинскому сословию.

Третий всадник, звали которого Франческо Паллавичино, резко отличался от них обличьем. Тоже сухощавый и явно привычный к дальним конным переходам, он был значительно старше и чуть ниже ростом. Черты лица – смуглая кожа, блестящие карие глаза и крючковатый нос – выдавали в нём уроженца южных краёв. Если двое его спутников были одеты в простую, но добротную походную одежду, то южанин выделялся богатством одеяний: выкрашенная в красно-жёлтые цвета роскошная шерстяная мантия с капюшоном укутывала его от головы до высоких сапог из хорошо выделанной кожи. У седла его коня была приторочена плотно набитая походная сума.

Накануне этот небольшой отряд ночевал в лучшей таверне Тревизо, городка в нескольких десятках вёрст от побережья, входящего в область терраферма – материковых владений Венецианской республики. И вот спустя четыре часа после того, как городские ворота остались за спиной, они уже шли берегом Адриатического моря.

Пологий берег, которым шёл отряд, представлял собой пустынную местность, кое-где поросшую высокими пиниями. Изредка встречались небольшие группы низеньких строений, возле которых топорщились в небо толстыми жердями каркасы для сушки сетей. Но из-за дождя и ветра ни одного человека видно не было – погода для выхода в море не годилась. На берегу сиротливо стояли большие рыбацкие лодки.

– Дома сейчас снегу по пояс, – сказал обладатель волнистой бороды, предводитель отряда Истома Шевригин, – а здесь вон что.

Из Тревизо они выезжали под мокрый снег, но здесь, вблизи моря, было теплее, и снежинки не успевали долететь до земли, превращаясь в капли холодного дождя, к счастью, не сильного. Впереди показалась очередная пиниевая роща.

– Интересные здесь сосны, – произнёс его спутник, ливонец Вильгельм Поплер, в православном крещении получивший имя Фёдор, – издали посмотришь – как грибы. Никак не привыкну.

Он говорил по-русски правильно, хотя и с заметным акцентом. Поплер принял православную веру не так давно, при переходе на русскую службу. С тех же пор начал основательно изучать русский язык, до этого знакомый ему очень слабо. Но постоянное проживание в русской среде сделало своё дело: разговорную речь Поплер освоил довольно быстро.

Действительно, относительно тонкий ствол вкупе с раскидистой кроной делали сосны издали похожими на огромные грибы. Истома улыбнулся: верно подмечено. Третий спутник, Франческо Паллавичино, нанятый в Любеке толмач, знающий, кроме родного итальянского, русский и немецкий языки, молчал. Он всю дорогу от Балтийского до Адриатического побережья говорил мало, опровергая распространённое о своих соотечественниках мнение как о неисправимых болтунах.

Поплер и Паллавичино невзлюбили друг друга с первого взгляда. Едва обмолвившись меж собою первыми словами, они стали посматривать друг на друга настороженно и даже подозрительно. Шевригин озадаченно поглядывал на них, совершенно не понимая, откуда взялась взаимная неприязнь. Поплер был воином, а Паллавичино – купцом, не в этом ли всё дело? Может, это обычное недружелюбие людей, привыкших добывать себе средства на хлеб насущный в бою, с риском для жизни, по отношению к тем, кто наживает куда большие богатства, рискуя разве что деньгами? И понятно, что последние в ответ на такое отношение к себе тоже не пылают к первым особой любовью.

Истома решил не спрашивать об этом у спутников. Он был не только воином, но и работником Посольского приказа, поэтому давно приобрёл такие необходимые в его деле качества, как сдержанность и хитрость. Допускать открытое противостояние своих соратников было бы неразумно. А что они меж собой не ладят – так что ж? Пусть едут – один справа, другой слева, а он – посерёдке. И на постое им ложиться рядом не следует. Вот как выполнит он царёво поручение – так пусть хоть поубивают друг друга. Хотя к Поплеру Истома чувствовал дружеское расположение – ход его мыслей и отношение к миру были русскому посланнику более близки. Такой точно в спину не ударит и не сбежит, когда товарищу угрожает опасность.

В этом он мог убедиться, когда посольство только въехало на территорию Священной Римской империи германской нации. Едва они прошли воинскую заставу, предъявив страже грамоту от царя Ивана императору Рудольфу[9]9
  Рудольф II – император Священной Римской империи германской нации с 1576 по 1612 год.


[Закрыть], как повстречали небольшую шайку местных разбойников, которые, судя по всему, считали бойкую дорогу своей собственностью, обирая одиноких путников или небольшие группы как пеших, так и конных путешественников.

Вот и тогда – видимо, признав по одежде иноземцев, решили, что их в случае исчезновения никто и искать не будет. И напали, встретив приближающийся малый отряд выстрелом из арбалета. Но то ли стрелок был неважным, то ли арбалет его без надлежащего ухода потерял убойную силу, но от небыстро летящей стрелы Истома легко увернулся. А когда ватажники выскочили на дорогу, Поплер первым же выстрелом из длинного рейтарского пистолета уложил того, кто, упёршись арбалетом в придорожный камень, пытался зарядить оружие для нового выстрела. И тут же выхватил второй пистолет. Следом начал стрелять и Истома. Остальные разбойники большой угрозы не представляли. Вооружённые лишь саблями да моргенштернами[10]10
  Моргешптерн – примерный европейский аналог русского кистеня. Представляет собой металлический шар с шипами. Мог крепиться на рукоять булавы или соединяться с рукоятью цепью.


[Закрыть], они, потеряв после выстрелов Истомы и Поплера почти половину шайки, с криками скрылись в лесу, бросив своих раненых и умирающих товарищей на произвол судьбы.

Победители в неравной схватке, переглянувшись, благоразумно решили покинуть место сражения – а ну как сбежавшие приведут с собой подмогу? Да и итальянца следовало вернуть в отряд – толмач всё-таки. Сейчас, конечно, он без надобности, но при папском дворе пригодится. В самом начале схватки Паллавичино, воспользовавшись тем, что разбойники отвлеклись на его спутников, дал коню шпоры и вскоре скрылся из глаз за ближайшим поворотом извилистой лесной дороги. Наездником купец был очень неплохим.

Догнали его только через три мили, когда лес закончился и вдоль дороги потянулись укрытые неглубоким снегом поля. Паллавичино, не опасаясь больше нападения, пустил коня шагом, давая ему отдохнуть. Услышав приближающийся топот копыт, он дёрнулся в седле и оглянулся. Убедившись, что его догоняют спутники, чудом, по его мнению, избежавшие верной смерти, остановился и облегчённо вздохнул, перекрестившись:

– Святая Дева Мария! Вы живы.

И тут же испуганно вжал голову в плечи: вид у Истомы и Поплера был грозный. Рассчитывая во внезапной схватке на помощь спутника, они, лишённые ожидаемой поддержки, пылали к беглецу справедливым гневом. Немец, обогнав Истому, выхватил из-за пояса нагайку, приобретённую им, как отличную плеть, ещё в Новгороде, и с размаху хлестнул ею Паллавичино. Тот попытался увернуться, но от неожиданности движения его были не слишком быстры, и итальянца настиг жёсткий, хлёсткий удар. Вплетённая в конец нагайки пищальная пуля рассекла ему щёку, брызнула кровь. Паллавичино вскрикнул от боли и страха: вид Поплера не предвещал ничего хорошего. Ливонец вновь взмахнул нагайкой, но подоспевший Шевригин схватил его за руку, потому что новый удар, придись он точно по голове, мог покалечить итальянца или даже убить. Обычно нагайки представляли собой простые ремённые плети разных видов, часто – с кожаной "лопаткой" на конце, чтобы не повредить при ударе кожу лошади. А пули или камни вплетали в них лишь из молодецкой удали, намереваясь использовать или в драке, а если и в бою – то исключительно когда противник вызывал не опасение, а презрение, и поганить саблю его кровью было ниже достоинства.

Поплер обернулся. Глаза его, прежде серо-голубые, сделались белёсыми от бешенства, рот оскалился в улыбке, не предвещавшей итальянцу ничего хорошего:

– Ты что? Он же струсил, предал.

От волнения его акцент стал более заметен.

– Оставь, – коротко и спокойно произнёс Шевригин, глядя Поплеру прямо в глаза.

Тот попытался вырвать руку, но Истома держал крепко.

– Оставь, – повторил он, не отрывая взгляда. – Не для того мы здесь.

Но немец уже и сам остыл, вложив всё своё бешенство в первый неточный удар. Всё ещё тяжело дыша, он вырвал руку и засунул нагайку за пояс. Паллавичино, тихо поскуливая, гарцевал в стороне, пытаясь остановить струящуюся по щеке кровь. В верхней части его роскошной мантии появились тёмно-красные пятна. Истома подъехал к нему:

– Есть чем кровь унять?

Тот, словно спохватившись, кивнул и полез в притороченную к седлу суму. Покопавшись, вынул кусок чистого холста и склянку с каким-то снадобьем. Вытерев лицо, налил в ладонь содержимого и приложил к месту удара. Кровотечение вскоре прекратилось. Итальянец оторвал от холста длинную полосу, намочил её и обвязал голову таким образом, чтобы пропитанная снадобьем часть оказалась на ране.

– Вот и ладно, – произнёс Истома, отъезжая от него.

– Вам тоже надо было скакать! – крикнул итальянец. – Могло случиться, что мы и втроём не спаслись бы.

Поплер, снова оскалившись, направил коня в сторону Паллавичино, который тут же испуганно смолк. Немец презрительно посмотрел на него:

– Вдвоём спаслись.

И, бросив взгляд на Истому, снова отъехал в сторону. Отряд продолжил путь в Прагу – столицу императора Рудольфа.

Истома на протяжении всего пути об этом случае не заговаривал. Да и Поплер больше на итальянца не кидался, просто стараясь не обращать на того внимания. Шевригин же старался поддерживать в их маленьком отряде хотя бы видимость мира, не давая своим спутникам возможности спорить даже по ничтожному поводу.

Здесь, на побережье Адриатического моря, когда до цели посольства оставалось совсем немного, Истома расслабился. Они находились во владениях Венеции – богатейшей и могущественнейшей республики, с которой считались не только в Риме, но и во всей Европе, и даже Османская империя, это страшилище христианских держав, была вынуждена учитывать интересы небольшого по территории, но чрезвычайно влиятельного государства.

Между Поплером и Паллавичино к этому времени установился мир, хотя и непрочный, чем Истома был чрезвычайно доволен. К счастью, больше их небольшой отряд в разбойничьи засады не попадал. Но не потому, что во владениях Священной Римской империи оные были искоренены, нет! Просто он, проявляя разумную осторожность, предпочитал передвигаться только днём и преимущественно в составе то купеческого обоза, который всегда сопровождал отряд вооружённых солдат, а то и при воинском отряде, отправляющемся по каким-нибудь своим делам. А когда вооружённых попутчиков не оказывалось, двигался только там, где, по заверениям местных жителей, разбойников сроду не бывало. Добравшись до Тревизо, он был уверен, что больше посольству бояться нечего.

Успокоился и Поплер, и даже Паллавичино, оказавшись в местности, где жители говорили на его родном языке, воспрял духом и порой напевал под нос какую-то мелодичную и весёлую итальянскую песенку.

– Истома, – прервал его размышления Поплер, – слышал я, что на соснах тех, – он указал на рощу молодых пиний вдалеке, – орехи растут. Говорят, вкусные. Может, остановимся да нарвём?

– Откуда знаешь? – удивился Шевригин.

– Вчера, когда на ночлег остановились, встретил торговцев из Дрездена. Они из Рима возвращались. Говорил с ними много. И про орехи эти рассказали.

– Кто мы, куда и зачем едем, не спрашивали? – нахмурился Истома.

– Спрашивали.

– Что сказал?

– По торговым делам в Венецию.

– Хорошо.

Паллавичино, услышав их разговор, подъехал к Шевригину:

– Да, очень вкусные орехи.

Истома задумался. До Рима осталось недели три неспешного конного хода. Вряд ли во владениях Венеции можно ждать нападения. А потом начнутся земли римского папы… Может, и правда остановиться на короткое время?

Он огляделся. Вокруг всё тихо. Лишь со стороны моря доносился негромкий шум прибоя. Даже дождь закончился и ветер стих. И в самом деле – что там за орехи такие на этих похожих на грибы соснах?

– Купец залезет на дерево да шишки вниз посбрасывает, – настаивал Поплер, – он ловкий – вон как на коне резво скачет. Надолго не задержимся.

Паллавичино не обратил внимания на неприятный для него намёк немца:

– В детстве мне часто доводилось влезать на самые высокие пинии, чтобы полакомиться вкусными орешками. Я поднимусь и сброшу, сколько будет надо.

Он, кажется, пытался хоть таким образом загладить свою вину за не самое лучшее поведение при встрече с разбойниками.

– Хорошо! – кивнул Истома. – Скачем к той роще.

И он указал плёткой в сторону пиний в полуверсте от них… Спустя несколько минут они гарцевали среди редко стоящих сосен, выбирая, на какую из них лезть за шишками. Поплер вопросительно посмотрел на Истому, а тот – на итальянца.

Паллавиччино внимательно оглядел деревья, затем неспешно подъехал к наиболее привлекательной, по его мнению, пинии, и спешился, даже не привязав хорошо вышколенную лошадь. До нижних веток было не меньше трёх саженей, но купец, скинув на грязный песок свою дорогую дорожную мантию с засохшими и потемневшими пятнами крови, отвязал пояс с двумя кобурами, из которых торчали богато отделанные рукояти пистолетов, ловко, словно белка, полез по стволу вверх. Сапоги из хорошо выделанной мягкой кожи позволяли ставить стопы наиболее удобно и не мешали использовать ноги для упора в ствол пинии.

Немец только хмыкнул, глядя, как бойко Паллавичино поднимается по стволу. Истома тоже по достоинству оценил расторопность итальянца: видать, и вправду изрядно ему в прошлом довелось лазить на эти необычные сосны. Вскоре купец уже сидел на ветке и, отрывая одну за одной шишки, кидал их вниз.

Истома и Поплер тоже спешились и подбирали их, складывая в заплечные мешки, намереваясь вышелушить в ближайшей таверне, где они остановятся на ночлег. Шишек было много, их крупные чешуйки неплотно закрывали семена: сразу было видно, что орехи созрели и вполне готовы к тому, чтобы быть съеденными проголодавшимися путешественниками.

– Мы как белки сейчас, – улыбнулся Истома.

Поплер поддакнул. Обоих забавлял неожиданный сбор орехов, немного разнообразивший долгий и тяжёлый конный переход от Балтийского до Адриатического побережья. Вскоре заплечные мешки были плотно набиты шишками. Поплер, задрав голову, коротко свистнул и махнул рукой, призывая итальянца спускаться. За спиной раздался смех. По спине Истомы пробежал холодок. Смех был нехорошим, очень нехорошим. Короткий, гаденький, злобный. Он медленно обернулся и тут же пихнул локтем немца, который, кажется, то ли не расслышал смеха, то ли не обратил на него внимания.

Позади них стояли не меньше десяти вооружённых людей и насмешливо в упор разглядывали незадачливых сборщиков шишек. Одеты они были в самое разнообразное платье: кто в обычную крестьянскую одежду из некрашеного сукна, кто кутался в плотный шерстяной плащ, из-под полы которого выглядывало трико. Чуть впереди остальных стоял, очевидно, предводитель шайки, одетый как солдат и даже в панцире. Голову его прикрывал видавший виды помятый испанский шлем. Трое разбойников, что стояли возле него, держали в руках готовые к бою аркебузы с дымящимися фитилями.

Истома помрачнел: как же неосмотрительно он себя повёл! Проделать длинный многотрудный путь, с превеликим тщанием уходя от возможных опасностей, и настолько глупо попасться, когда до цели путешествия осталось совсем немного! Нет, никогда не надо считать, что опасность далеко. Лучше считать, что она близко, – целее будешь! Как же он так оплошал? Весь долгий путь сторожок в голове, который он включал каждый раз перед началом дневного перехода, позволял их маленькому отряду избегать нежелательных встреч, никогда прежде не давал сбоя, и вот вдруг!

Истома медленно, едва заметным движением потянулся к пистолетам. Не зря, ой не зря он с таким вниманием отнёсся к снаряжению своего отряд. У каждого было по два пистолета с колесцовыми замками, которым не требуется зажжённый фитиль и которые всегда готовы к стрельбе. И во время конного перехода хранились они не в седельных сумках, как у рейтар, а в специально пошитых кожаных кобурах, которые носили у пояса, – простых, но прочных. И не зря он каждое утро перед началом дневного перехода выковыривал шомполом из ствола старый пороховой заряд, забивал новый и заводил замок особым ключом. Потому что за время дневного пути порох в стволе вполне мог отсыреть, и тогда вместо выстрела могло получиться только "пш-ш-ш-ш" или вообще ничего. Вот и сегодня перед выездом из таверны в Тревизо он зарядил свои пистолеты и проследил, чтобы его спутники сделали то же самое. И сейчас, когда они, пешие, стояли перед разбойничьей шайкой, пистолеты оказались при них.

– Первую пулю – пищальникам, вторую – атаману, – негромко приказал он Поплеру.

Тот в ответ лишь негромко угукнул. Мол, и сам понимает, что сначала надо обезопасить себя от огневого боя. А что там дальше в сабельной схватке будет – ещё бог ведает.

Разбойники двинулись вперёд, заходя справа и слева, чтобы отрезать пути отступления. Поплер сделал шаг вперёд, выхватывая оружие. Раздался грохот. Над ружьями аркебузиров взлетели вверх клубы белого дыма. И одновременно с ними выстрелили Истома и Поплер, тут же доставая вторые пистолеты.

Предводитель разбойников, сражённый метким выстрелом, повалился на землю. Истома почувствовал, как его левый висок словно обдало ветром, даже волосы всколыхнулись, и тут же позади него послышался глухой стук. "Пуля в ствол попала, – мелькнуло в голове, – не надо давать им перезарядить пищали".

Выстрелы их пистолетов наповал сразили предводителя шайки и одного из аркебузиров. Двое других, не ожидавшие столь решительного отпора, с перепугу пальнули куда попало. Где-то в кроне пинии раздался короткий крик. "Кажется, его тоже задели", – подумал Истома. Он посмотрел влево, чтобы убедиться, что у Поплера всё в порядке. Но тот едва стоял: заряд из аркебузы с близкого расстояния попал ему в плечо, и левая рука теперь висела безжизненно, а второй пистолет, который он едва успел извлечь из кобуры, валялся на земле. Тёмная кровь падала на землю крупными частыми каплями. Поплер посмотрел на Истому мутным взглядом и осел, прислонившись спиной к стволу пинии. Вместе с кровью он быстро терял силы.

Двое оставшихся в живых аркебузиров поставили оружие на приклады и суетливо пытались засыпать в ствол порох. Делали они это неумело. Про себя Истома отметил, что заранее отмеренных порций пороха, как положено у воина перед боем, у них не было: выходит, надеялись, что больше одного выстрела не понадобиться. А навыка боевого нет – так откуда ж ему взяться, у разбойников-то? Для их работы другие навыки нужны.

Остальные разбойники, смущённые гибелью предводителя и одного из стрелков, застыли в нерешительности. Но отступать они явно не собирались. Они были настырными и понимали, что жертвам никуда не деться. А приученные к дальним переходам лошади, как и содержимое седельных сумок, станут их законной добычей. Да и оружие лишним не будет – эти рейтарские пистолеты и сабли здорово усилят боевую мощь шайки.

– Ты как там? – крикнул Истома вверх, направляя свой второй пистолет в сторону аркебузиров. – Ранен?

И тут же нажал курок. Пуля попала стрелку в плечо, и он, выронив оружие, с криком повалился на землю. Его рана была много тяжелее, чем у Поплера: кровь не капала, а била ключом. Раненый попытался перетянуть рану, но у него это не получилось. На помощь ему никто не спешил, и вскоре он затих. Истома поднял пистолет и снова крикнул, поднимая оброненный Поплером пистолет:

– Эй, слезай, мне одному не отбиться, а вдвоём – может быть.

И снова выстрелил. Второй стрелок, так и не успевший зарядить аркебузу, тоже повалился на землю. На этот раз Истома был точнее, и разбойник умер сразу: пуля попала ему в голову. Теперь оставалось надеяться, что больше никто из шайки не умеет обращаться с аркебузой. Только тогда у него появится крохотная, маленькая такая надежда выйти живым из этой схватки. Он вынул из ножен шамшир[11]11
  Шамшир – персидская сабля с сильным изгибом. Предназначалась для рубки, в качестве колющего оружия могла использоваться только в конном строю. У Русского царства были налажены интенсивные торговые отношения с Персией через Каспийское море и Волгу.


[Закрыть] – кривую персидскую саблю, чрезвычайно удобную для рубки, и ловко взмахнул ею, давая понять разбойникам, что клинком он владеет не хуже, чем пистолетом.