Текст книги "Русская миссия Антонио Поссевино"

Автор книги: Михаил Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Разумно, – похвалил Истома, окидывая взглядом развернувшуюся перед ним панораму рационального кораблестроения.

Крытая верфь поражала воображение. Огромное сооружение позволяло одновременно строить двадцать судов длиной до восьмидесяти венецианских локтей[34]34
  Венецианский локоть составлял 63,68207 см.


[Закрыть]. Однако сейчас Истома насчитал лишь восемь строящихся галер.

– Поэтому мы никогда не испытываем трудностей с флотом и всегда, даже при потере всех находящихся в море кораблей, готовы быстро спустить на воду до сотни галер, – продолжал Альберто. – Но сейчас Венеция не испытывает нужды в судах, а в доках стоит достаточное количество галер и галеасов[35]35
  Крупное парусно-гребное судно. Венецианский галеас достигал в длину 47 метров, а в ширину 8 метров.


[Закрыть].

– А как же пушки? – спросил Истома, подталкивая секретаря к тому, чтобы он показал любопытному посланнику хранилище оружия. Вряд ли оружие и боевые припасы хранятся здесь, где постоянно снуют туда-сюда многочисленные мастера корабельных дел.

– Большое количество пушек и прочего оружия хранится в специально отведённых помещениях, – пояснил словоохотливый Альберто, – и они также при необходимости в короткий срок устанавливаются на корабли. Сейчас я покажу, где хранится оружие Венецианской республики. Пройдём.

Они прошли вдоль почти готовой галеры и уже за кормой свернули направо, затем проследовали по коридору, остановившись у широкой дубовой двери, вдоль, поперёк и наискось густо обитой полосами железа. В двери было смотровое окошко размером не больше четверти аршина в высоту и полуаршина в ширину. Возле двери на стене на коротком куске пеньковой верёвки висел деревянный молоток. Секретарь взял молоток и несколько раз сильно ударил им в дверь.

Спустя некоторое время за дверью послышались шаги, и смотровое окошко бесшумно откинулось внутрь. Появилось настороженное лицо с внимательными глазами. Стражник, увидев секретаря, ни о чём не спросил, лишь оценивающе глянув на Истому. Открыв дверь, он посторонился, пропуская посетителей, но вопросов не задавал: Альберто, как личному секретарю дожа, в хранилище оружия был разрешён свободный вход. И лицам, которых он сопровождал, – тоже.

Они шли по залам, где стояли рядами пушки разных размеров, лежали пирамиды ядер, у стен стояло и лежало холодное оружие, мушкеты и аркебузы. Истома заметил ещё пятерых стражников, но подумал, что правители перестарались с охраной. Вряд ли какой-то враг способен прорваться сюда, в самое сердце островного города. А если всё же прорвётся, несмотря на мощный флот, укрепления и хорошо вооружённую армию, то это будет большое войско, и пять или даже пятьдесят стражников сделать ничего не смогут, и оружие, что хранится здесь, не сможет выстрелить по врагу. Хотя… кто его знает: город стоит уже тысячу лет, и, наверно, именно благодаря таким мерам предосторожности захватить его за все прошедшие века не удавалось никому.

Оружия было много, очень много! "На сотню кораблей его хватит с избытком, – подумал Истома, – не соврал Альберто". Они прошли всё хранилище до самой последней комнаты – венецианцы ничего не скрывали от русского посланника. Затем Истома на верфи смотрел, как споро работают корабельные мастера, и подумал, что когда каждый человек делает малое дело и предельно отточил в этом своё мастерство, то общее дело выходит и совершеннее, и быстрее. Он решил обязательно записать об этом. Молоком, конечно, – неча тем, кто, без сомнения, будет копаться в его бумагах, знать, что он примечает.

На верфи они задержались довольно долго, и только под вечер Истома и Паллавичино добрались до постоялого двора. Альберто на прощанье заверил их, что не далее как через три дня они отправятся на специально отряжённой галере в город Пезаро, что расположен в Папской области, а оттуда до Рима сущая безделица – около ста шестидесяти итальянских миль[36]36
  Итальянская миля —1,85 км.


[Закрыть]. И да, коней господин посланник и его переводчик могут взять с собой. Истома посетовал, что в таверне Кампальто остался его раненый товарищ, но Альберто ответил, что лично даст распоряжение присмотреть за ним, и пусть господин русский посланник не тревожится об оплате его проживания и лечения. На том они и распрощались.

Глава четвёртая
В РИМ!

Отплытие из Венеции состоялось ранним утром. Галера, которую республика выделила русскому посланнику, была небольшой, тридцативухвёсельной.

Корабль почти недвижимо стоял в спокойной воде лагуны, когда Истома и Паллавичино, ласково поглаживая своих коней по тёплым мягким мордам, провели их по специальным сходням на борт. Лишь когда палуба легко качнулась под копытами, лошади проявили беспокойство, но русский посланник с переводчиком тут же поднесли к лошадиным мордам загодя заготовленный тёплый хлебный мякиш и стали что-то шептать на ухо – один на русском, другой на итальянском. Лошади ухватили угощение и, прядая при этом ушами и косясь на своих хозяев, быстро успокоились, и весь путь до Пезаро их не беспокоили. Вместе с русским посланником на борт галеры взошли солдаты охраны – уже знакомый Истоме Димитрос Ипсиланти со своими страдиотами. Командир отряда сердечно поприветствовал русского посланника, холодно кивнув при этом переводчику. Очевидно, он был извещён обо всех обстоятельствах схватки на побережье.

Умелые гребцы взмахнули вёслами, и галера плавно заскользила по почти неподвижной воде лагуны. Вскоре, выйдя меж островами в открытое море, корабль взял курс на юг. Комит[37]37
  В Средние века и Новое время на гребных судах – должностное лицо с широким кругом полномочий, в число которых входила и организация гребли.


[Закрыть] с помощью свистка задал гребле первоначальный темп, прекратив подачу звукового сигнала после того, как гребцы устранили разнобой и стали погружать вёсла в воду одновременно. Они работали спокойно, без надрыва. Истома подумал, что, когда настанет время обеда, галере придётся остановиться, ведь не могут же люди одновременно и грести, и есть!

Но не зря венецианцы уже тысячу лет ходили по морям: у них была учтена любая мелочь, и гребля организована таким образом, чтобы не останавливаться даже на обед или ужин. Когда Венеция скрылась за линией, соединяющей землю и небо, и лишь по правому борту тянулся далёкий берег, комит с помощником разнесли гребцам еду – бобовую похлёбку и немного вина. Часть гребцов, равное количество с каждого борта, оставили вёсла и принялись за еду, а когда они закончили, то снова взялись за греблю, давая отдохнуть своим товарищам[39]39
  В галерном флоте существовало несколько разновидностей гребли– для хода на дальние расстояния, для атаки или, наоборот, отрыва от преследования и т. д. Была предусмотрена и возможность отдыха гребцов.


[Закрыть].

Капитан, среднего роста рыжий крепыш в тёплой кожаной морской куртке, время от времени всматривался в горизонт слева по борту: турецкие владения лежали не так далеко, и, хотя войны сейчас не было, кто их знает, этих турок. Убедившись, что опасности нет, капитан стал смотреть в сторону близкого берега справа от корабля. Очевидно, что-то его там заинтересовало, потому что он вытащил из кожаной сумки футляр, из которого извлёк подзорную трубу, и вновь развернулся в сторону берега. Истома с удивлением глядел на него: предмет в руках капитана был ему совершенно неизвестен. Он покрутил головой, ища, у кого бы поинтересоваться. К нему, заметив недоумение русского посланника, подошёл Димитрос.

– Тебя удивляет предмет, что находится в руках капитана? – спросил он на латыни.

Истома молча кивнул.

– Меня тоже. Эта зрительная труба – совсем недавнее изобретение. Один неаполитанец очень преуспел в деле использования выпуклых и вогнутых стёкол[38]38
  Джамбаттиста делла Порта (1535–1615) был разноплановым учёным, в сферу его интересов входили в том числе и опыты с выпуклыми и вогнутыми линзами.


[Закрыть]. Она очень дорога и не слишком удобна, но с ней лучше, чем без неё.

– Чем хороша эта труба? – спросил Истома, тщательно подбирая и не менее тщательно коверкая латинские слова.

– Она делает далёкое близким, – медленно, чтобы собеседник успел всё понять, произнёс Димитрос, – наш капитан сейчас рассматривает что-то на берегу. Очевидно, там есть на что посмотреть.

– Могу ли я взглянуть в эту трубу? – спросил Истома. Его чрезвычайно заинтересовало сказанное Димитросом, и желание хоть краешком глаза взглянуть в волшебную трубу стало таким сильным, что он едва не подпрыгивал на месте, словно нетерпеливый отрок.

Димитрос в сомнении пожал плечами:

– Не знаю. Но думаю, что русскому посланнику он не откажет.

Истома огляделся.

– Эй, – по-русски окликнул он Паллавичино, – скажи капитану, что я прошу его взглянуть в зрительную трубу.

Купец сидел на корме судна, обнимая свою туго набитую суму. Услышав окрик Истомы, он встрепенулся. Паллавичино подошёл к капитану и вежливо сказал:

– Господин капитан, господин русский посланник просит твоего позволения взглянуть в эту трубу.

Капитан медленно оторвал взгляд от окуляра и посмотрел на Паллавичино, потом так же медленно перевёл взгляд на Истому. В его движениях не было ничего нарочитого, в каждом жесте сквозили лишь основательность и спокойствие человека, чуждого всякой суетливости. Он некоторое время смотрел на Истому, потом протянул ему трубу, произнеся:

– Отойди от борта.

Паллавичино тут же угодливо перевёл его реплику.

Истома принял трубу, послушно отступив на шаг от борта галеры. Поднеся трубу к правому глазу, он сначала не увидел ничего, лишь какую-то рябь.

– Выше, – произнёс капитан.

– Господин капитан говорит, что ты смотришь на волны и надо немного поднять трубу, – сказал Паллавичино.

Истома медленно поднял трубу, и вскоре – о чудо! – он разглядел на далёком берегу людей! Десятка полтора маленьких фигурок, одетых в тёмные одежды, бегали вдоль кромки воды, размахивая шпагами, и нападали друг на друга или, наоборот, защищались. Три фигуры стояли чуть поодаль, не участвуя в общей схватке.

– Это что – нападение разбойников? – в недоумении произнёс Истома по-русски.

Паллавичино тут же перевёл его слова на итальянский, и Димитрос, а вслед за ним даже суровый капитан улыбнулись.

– Мы идём мимо последней столицы древней Римской империи, – сказал грек. – Столицы её западной части. Перед нами город Равенна[40]40
  Равенна – город в Северной Италии. В V веке он был столицей Западной Римской империи. В 476 году под Равенной произошла битва между германским племенем герулов и остатками римской армии. Римляне потерпели поражение, а последний император Ромул Августул попал в руки вождя герулов Одоакра и отрёкся от престола.


[Закрыть], возле которого расположен монастырь, а при монастыре – новициат[41]41
  Новициат – учебное заведение ордена иезуитов. В нём проходили обучение юноши, желающие вступить в орден.


[Закрыть] ордена иезуитов. Он находится во владениях Святого престола. Причём не в духовном владении, как весь католический мир, а в светском. Папа является прямым владетелем этого города. И думаю, мы наблюдаем занятия новициев по фехтованию.

Истома, услышав так много новых слов, едва не попросил у Димитроса на итальянском, чтобы тот пояснил свои слова, но вовремя спохватился. Дождавшись, пока Паллавичино переведёт объяснение грека, велел спросить, что всё это значит.

Димитрос взял у Истомы трубу и приложил к глазу. Понаблюдав некоторое время, вернул её капитану. О купце, который надеялся, что ему тоже дадут глянуть, никто и не подумал.

– Там учатся молодые монахи, – медленно произнёс Димитрос на латыни, – и тебе, Истома, покажется странным, что монахи обучаются владению оружием, но у католиков много странностей, отличающих их от нас, православных.

Он внезапно стал грустным:

– Но великая православная держава ромеев[42]42
  То есть Византийская империя, ликвидированная турками в 1453 году.


[Закрыть] пала под натиском мусульман, а католическая Венеция стоит и даже одерживает победы. Поэтому мой прадед и стал служить Венеции. Наша семья обосновалась во владениях Венеции больше ста лет назад.

Димитрос замолчал. Истома тоже молчал, наблюдая, как медленно уплывает назад Равенна. Вскоре смотреть на берег наскучило. Всё равно без трубы он везде почти одинаков – блёклая зимняя серость, кое-где разбавленная вечнозелёными рощами пиний. Злосчастных пиний! И строения, издалека рассмотреть которые было невозможно.

Истома стал смотреть на море. Оно было серым – почти таким же серым, как берег, но выглядело живым. Чайки, неприятно крича, то и дело ныряли за добычей. Иногда они поднимались, крепко сжимая в когтях улов, иногда – нет. Один раз Истома видел, как чайка, ухватив небольшую рыбёшку, уже направлялась к берегу, но улов, не желая быть съеденным, как-то особенно ловко извернулся и полетел вниз. "Повезло, – подумал Истома, – поживёт ещё, мальков наплодит".

Его внимание привлекли большие рыбы, которые шли недалеко от галеры, придерживаясь того же курса. Иногда они выпрыгивали из воды – по одному или по три-четыре сразу. Заметив его интерес, Димитрос сказал:

– Дельфины. Не встречал раньше?

– Нет. Этих рыб едят?

– Это не рыбы. Они дышат, как наземные животные, но привыкли жить в воде и могут долго обходиться без воздуха. А ещё они помогают людям, потерпевшим кораблекрушение. Многие моряки рассказывают, что дельфины поддерживают тонущих людей и подталкивают к ближайшей суше. Моряки считают их своими покровителями и не обижают. И если рядом с судном идёт стая дельфинов – это хороший знак.

"Если наши поморы будут тонуть в Студёном море[43]43
  Студёное море – Северный Ледовитый океан.


[Закрыть], – подумал Истома, – никакие дельфины не помогут. В ледяной воде никто долго не выдержит". Но говорить об этом не стал. Зачем? Успеху его поручения высказывание не поспособствует, да и Димитрос со своими головорезами будут сопровождать его лишь до границы Рима, после чего они расстанутся.

Димитрос верно оценил состояние русского посланника, не желающего вести беседу, и стал молча наблюдать за дельфинами. Истома также глядел, как животные забавляются в воде, пока те не исчезли куда-то, очевидно, решив, что достаточно порадовали моряков и теперь следует заняться более насущными делами.

Был уже исход зимы, да и судно шло на юг, поэтому к заходу солнца, против ожидания, не похолодало, а, напротив, подул тёплый южный ветер и стало ощутимо теплее. Капитан указал Истоме на каюту, которая находилась на корме судна. Она оказалась достаточно просторной для того, чтобы вместить не только господина русского посланника, но и его переводчика. Димитрос и его солдаты ночевали на палубе, прикрывшись плащами, у кого они были, а многие просто устроились поудобнее, положив под головы сёдла. Лошади переносили плаванье совершенно спокойно – по-видимому, их специально приучили к водным путешествиям: интересы Венецианской республики нередко предполагали переброску войск морем.

День прошёл монотонно: всё те же чайки, тянущаяся справа полоса берега, становившаяся с каждой пройденной милей всё более зелёной, да море. Истома, встав возле борта, смотрел вниз, стараясь разглядеть что-нибудь в воде, казавшейся уже не серой, как накануне, а бирюзовой. Порой вплотную к борту проплывали какие-то рыбы – впрочем, как следует разглядеть их было невозможно. Парившая прямо над галерой особо наглая чайка резко упала вниз, угодив в воду лишь в полуаршине от борта, и тут же поднялась, гордо крича. В лапах её трепетала серебром неосторожная рыба, похожая на голавля. "Отчаянная птица, – подумал Истома, – промахнись чуток, разбилась бы о борт. Хотя с голодухи и не на такое пойдёшь".

Смотреть на море надоело. Он стал повторять в уме вызубренный наизусть наказ Андрея Щелкалова: "А нечто Папа позовёт Истому к себе ести, а Истоме за стол к Папе идти, а того проведывати, не будет ли у него Турского, или Цесарева, или Литовского или иного которого государя послов, и посланников, и гонцов. И будут у Папы иных государей посланники, или гонцы будут, а Истоме за стол одно-лично не идти, а о том ему говорите: посадит меня Папа вьппе иных государей посланников, и я за стол иду, а не посадит выше их, и мне за стол не идти. И учнут Истоме говорите, что ему сидети вьппе иных государей посланников, и Истоме за столом сидети. А нечто Истому посадят ниже иных посланников, и Истоме за столом не сидети, и ехати к себе на подворье"[44]44
  Фрагмент текста наказа дан по изданию «Памятники дипломатических сношении Древней России с державами иностранными» 1871 года, раздел «Сношения царя и Великого князя Ивана IV Васильевича с папою Григорием XIII в 1580–1582 годах».


[Закрыть].

– Не посадят ниже, не посадят, – совсем тихо пробормотал Истома, – у них сейчас к нам большой интерес. Больше, чем у нас к ним.

Морское путешествие утомило непривычного к воде Истому. До этого он путешествовал морем лишь в начале своего пути – от Пернова до Любека, и тогда он также быстро утомился от постоянного покачивания резво идущего корабля. Вот и теперь, едва Истома устроился на роскошном ложе, как почувствовал, что голова его закружилась, глаза стали слипаться, и последнее, что он слышал перед тем, как заснуть, – мерный плеск опускаемых в воду вёсел…

Проснулся он на рассвете и чувствовал себя совершенно отдохнувшим. Паллавичино посапывал на соседнем ложе, улыбаясь чему-то. Очевидно, ему снилось что-то хорошее. Истома вышел на палубу.

Солнце поднялось над соединяющей воду и море линией едва на треть, дул лёгкий ветерок, и по-прежнему, как и в момент отхода Истомы ко сну, вёсла гребцов мерно опускались в воду. "Они не спят, что ли, – удивился Истома, – так ведь и жилы можно порвать!"

Но он беспокоился напрасно: половина гребцов спала, кое-как устроившись на своих местах, которые были приспособлены для сна. Ночью, когда количество рабочих рук снизилось вдвое, галера лишь немного замедлила ход. Капитан, как и вечером, стоял на своём месте, изредка доставая зрительную трубу, чтобы разглядеть заинтересовавшие его далёкие предметы по правому борту, на берегу, или по левому – со стороны моря. В походе капитаны спали немного, ложась глубокой ночью и вставая после восхода солнца. Венецианская республика платила им большие деньги, но и служба была нелёгкой, и лишь многолетняя привычка, железное здоровье и сила характера позволяли выдержать многодневный морской переход.

Тем временем все гребцы проснулись и взялись за вёсла. Галера пошла бойчее. Берег постепенно приближался, из чего Истома заключил, что Пезаро уже недалеко и вскоре они пристанут к берегу.

Капитан, подозвав Паллавичино, подошёл к Истоме и начал говорить.

– Капитан уверяет, – переводил купец, – что галера сегодня ещё до обеда войдёт в гавань Пезаро, как и было велено. И оснований для беспокойства нет.

"А я и не беспокоился", – подумал Истома, но вслух сказал другое:

– Передай капитану, что я ценю его мастерство и верность приказу и на обратном пути обязательно скажу об этом людям, начальствующим над ним.

Капитан, выслушав ответ, бесстрастно кивнул и вернулся на своё обычное место на корме судна.

Галера, направляемая сильными и умелыми руками гребцов и кормчего, уверенно шла по волнам, и задолго до того, как солнце поднялось в верхнюю точку своего дневного пути, она входила в гавань Пезаро, расположенного в пределах светских владений наместника святого Петра, римского папы Григория Тринадцатого. До Рима отсюда было не больше двух недель неторопливого конного перехода. А скорее, и того меньше. На следующее утро, переночевав в портовой таверне, Истома и Паллавичино под охраной отряда Димитроса направились на юго-запад – в Рим!

Путники двигались по старинной дороге, построенной ещё во время древней Римской империи. На удивление, она сохранилась прекрасно, хотя с момента постройки прошло больше тысячи лет. Подкованные копыта коней цокали по плоским неровным камням, выбивая кое-где искру. Путнику, несомненно, такая дорога была бы не очень удобна, так как приходилось бы всё время выбирать, как ступить, чтобы не подвернуть ногу. Да и повозке эти неровности доставили бы немало неудобств: постоянная тряска, скорее всего, довольно быстро приводила в негодность колёса и оси. Но, наверное, даже такие дороги лучше, чем никакие, а уж во время осеннего ненастья и подавно!

Первый день отряд шёл по слабо всхолмлённой равнине. Заночевали прямо под открытом небом, разведя костры, – всё-таки даже здесь, ближе к южным землям, ночью было ещё прохладно. Спустя три дня после выхода из Пезаро въехали в горы. Димитрос забеспокоился и велел своим солдатам запалить фитили аркебуз.

– Здешние горы ещё в древности были прибежищем разбойников, – пояснил он Истоме через Паллавичино. – Древние писатели сетовали, что и во время высшего расцвета империи некоторые внутренние области, лежащие в горах, оставались опасными для путешествующих. И нет никаких оснований полагать, что сейчас всё изменилось.

Истома проверил пистолеты, из которых не стрелял с момента нападения разбойников в венецианских владениях. Он и сейчас, находясь под охраной хорошо вооружённого отряда отважных солдат, не изменил своей давней привычке каждое утро заряжать пистолеты. Но на Паллавичино внимания не обращал: на помощь того во время серьёзной схватки рассчитывать не приходилось.

Но, очевидно, древний здешний бог, покровитель путешественников, а заодно и купцов с жуликами – Меркурий, – не оплошал. А может, просто разбойники посчитали слишком опасным для себя нападать на солдат, вооружённых готовыми к бою аркебузами. Второй день горного перехода также прошёл спокойно. Лишь при расположении на ночлег Димитрос выбрал место, исключающее внезапное нападение, да выставил усиленный караул.

Ночью Истома был разбужен выстрелом. Спустя мгновение весь отряд был на ногах. Вскочил, выхватив пистолеты, даже Паллавичино. Эхо от выстрела металось меж горных склонов, постепенно затихая. Страдиоты зажгли от костра, огонь в котором не гасили всю ночь, факелы и рассыпались по округе, ища разбойников. Димитрос разговаривал с одним из караульных, выясняя причину выстрела. Оказалось, тот разглядел в темноте фигуру человека и пальнул в него, чтобы не допустить внезапного нападения. Место, на которое указал стрелок, тщательно обыскали, но не нашли ничего: ни человека, ни даже следов пребывания людей.

– Возможно, разбойники хотели проверить, как охраняется стоянка, – поделился Димитрос, – теперь поняли, что скрытно приблизиться к нам не получится.

Димитрос сменил караулы, и все снова легли спать. В дальнейшем ночь прошла спокойно. Наутро, после завтрака, отряд снова двинулся в путь.

Они забирались всё выше в горы. Становилось холоднее. Вокруг лежал снег, правда, неглубокий. Страдиоты, хоть и повидавшие за время службы всякого, зябко кутались в плащи. Теперь было ясно, что ожидать нападения не надо: какой разбойник будет зимой жить в горах, где один лишь снег, и даже пастухи, сами мало отличающиеся от разбойников, отогнали свои стада вниз по склону, где в это время овцы могут добыть себе пропитание.

На третий день солнце стало светить жарче, подул южный ветер. Истома по звуку, с каким ступал его конь, понял, что снег начал подтаивать. Он, усмехнувшись, остановился и ловко выпрыгнул из седла. Зачерпнув ладонями снег, быстро слепил большой снежок и запустил им в спину Паллавичино. Тот испуганно дёрнулся, но, обернувшись, увидел весёлое лицо господина русского посланника и тоже рассмеялся. Затем, скользнув из седла вниз, тоже принялся неумело лепить снежок. Если у Истомы получались красивые, ровные снежные шарики, то у итальянца – нечто кривое, корявое и неудобное для метания. Он попытался попасть в Истому, но снежок полетел куда-то в сторону и попал в одного из страдиотов. Тот удивлённо оглянулся, улыбнулся и, спрыгнув на снег, тоже стал лепить снежок. Спустя короткое время весь отряд, спешившись, увлечённо предавался старинной русской забаве.

Страдиоты что-то кричали друг другу, весело скаля зубы. Кому-то снежок попал в лицо, оставив великолепный перламутровый след, который спустя некоторое время превратится в роскошный синяк цвета глубокого индиго. Другой в короткий срок оказался весь облеплен белым, а третьего уже засунули головой в сугроб и накидали сверху снега. Страдиоты веселились, словно дети. Истома с улыбкой смотрел на их весёлые лица с горящими глазами и не мог поверить, что именно эти люди всего несколько дней назад деловито отрезали у убитых разбойников головы, чтобы получить за них обещанные венецианскими властями деньги.

Лишь один человек не принимал участия в этом веселье. Димитрос, сидя в седле, со стороны наблюдал за общей свалкой. При этом он не забывал о том, что надо осматривать окрестности, чтобы избежать внезапного нападения. Конечно, сейчас оно совсем маловероятно, но… но на то он и командир, чтобы быть на голову выше своих солдат. Конечно, такие всплески веселья необходимы солдатам, но кто-то должен держать их в узде.

Когда веселье было в полном разгаре, он что-то громко крикнул, и страдиоты сразу стали отрясать с одежды снег и помогли выбраться из сугроба товарищу, который ничуть на них не обижался и, весело улыбаясь, смахивал с бровей снег.

На следующий день дорога стала медленно спускаться вниз, и кони пошли веселее. Разбойники, если и наблюдали ранее за ними, остались позади. Паллавичино, умело придерживая своего гарцующего коня, подъехал к Истоме. Некоторое время они шли рядом. Шевригин видел, что толмач о чём-то хочет с ним поговорить, но не решается начать беседу. Наконец он собрался с духом.

– Я знаю, – сказал купец, – ты и Поплер презираете меня за то, что я сбежал, когда на нас напали разбойники. Сначала там, на границе Дании и империи, а потом в венецианских владениях. И ты, наверно, считаешь, что я поступил подло.

Он замолчал. Истома не торопился ему отвечать: если уж решился на этот разговор, пусть говорит всё, что думает.

– Но вы с Поплером воины, а я купец. И если купец будет поступать как воин, то он недолго будет купцом. Его или убьют, или он будет вынужден бросить своё ремесло и тоже стать воином. Ты понимаешь, о чём я говорю?

Истома посмотрел на него озадаченно:

– Не понимаю.

– Человек любого сословия, если он хочет добиться успеха в выбранном им деле, должен вести себя так, как положено, как ведут себя другие успешные люди. А если он не захочет или не сможет, то… Согласись, если благородный синьор начнёт выращивать просо или лепить горшки, он обречён на неудачу. Потому что он научен другому, и всё, что он может и умеет, направлено на то, чтобы добиться успеха в деле, приличествующем благородному синьору. Так же и наоборот, если крестьянин или гончар захотят стать рыцарями, у них ничего не выйдет.

Истома усмехнулся:

– Ты нанялся ко мне переводчиком. Ты знал, что нам предстоит дальнее путешествие. А уж о том, сколько на этом пути нам встретится разбойников, ты знал намного лучше меня. Это значит, что ты, как верный слуга, был обязан стоять рядом со мной и отражать нападение.

Паллавичино энергично замотал головой:

– Нет, нет, нет! Хоть я нанялся к тебе, я был и остаюсь купцом. Для вас, воинов, делом являются победа и слава. Для нас – получение, сохранение и приумножение прибыли. И я вёл себя так, как надо себя вести, если хочешь сохранить прибыль. Ты уже знаешь, что у меня при себе сумка с деньгами, которые я получил после продажи своего товара в Копенгагене и Любеке. В силу некоторых причин, о которых сейчас говорить не стоит, я не стал закупать товар, который мог бы продать в Италии. Мне надо доставить деньги в Рим и там рачительно распорядиться ими. В этом суть торгового дела. Да и нанимался я к тебе переводчиком, а не воином. Думаю, ты поймёшь меня и больше не осудишь.

Истома посмотрел на него внимательно: Паллавичино, кажется, говорит искренне, и как бы его представления о том, как правильно себя вести, ни были противны русскому посланнику, но хорошо, что он это сказал. Чем меньше непонятного в отношениях между людьми, тем вероятнее, что дорога будет безопасной и успешной. Он уже почти был готов простить Паллавичино, но вспомнил слова дожа да Понте, сказанные им Паллавичино в Совете десяти. Разумеется, в отношении дожа к русскому посланнику не было ничего необычного: он правитель и должен заботиться о своей державе – что ему Истома! Но Паллавичино-то – хорош гусь! Будь он так честен, как заливался только что перед ним, то был обязан сказать Истоме о тех словах дожа. Да, был обязан, но не сказал! И хорошо, что итальянец не догадывается, что Истома понимает его язык! Шевригин широко улыбнулся переводчику:

– Вот и хорошо, что поговорили об этом. Надеюсь, теперь до Рима у нас не будет нужды обнажать сабли и доставать пистолеты. Понадобится лишь твоё искусство толмача.

Паллавичино облегчённо вздохнул, и Истоме показалось, что он этим разговором пытался то ли облегчить душу, то ли заручиться его поддержкой на случай каких-то передряг. Разбираться в этом ему не хотелось.

Через день отряд спустился с гор на равнину. До Вечного города оставалось совсем немного. В окрестностях Рима вовсю цвела весна. Кроме уже знакомых русскому посланнику пиний и изредка встречавшихся берёз он с радостью, как на добрых знакомых, смотрел на склонившиеся над реками и прудами ивы. Многие деревья и цветы были ему незнакомы, но их пробуждение после зимы было столь быстрым и дружным, что сердце в груди у Истомы невольно начинало биться как-то иначе, чем прежде: чаще и сильнее.

По обе стороны дороги тянулись поля, крестьянские дома и траттории. Все участки земли, пригодные для земледелия, были покрыты садами или засеяны. Часто он встречал отары овец, но их отгоняли в сторону от дороги, на горные пастбища. Дома в поселениях, которые встречались им по пути, были добротные, каменные, часто – под черепичными крышами. Было видно, что люди здесь живут в достатке.

Во второй половине дня Истома разглядел вдалеке большое количество вооружённых людей, а чуть в стороне стояло несколько повозок. Разбойниками они быть не могли: слишком густо населена здешняя местность, да и Рим – рукой подать.

Димитрос остановил отряд и выехал вперёд, взяв с собой троих страдиотов. Было видно, как он вдалеке недолго переговорил с кем-то, после чего вернулся назад.

– Я своё дело сделал, – переводил его слова Паллавичино, – вас встречает кардинал Медичи со стражей. Прощай, господин русский посланник.

Он пожал Истоме руку, затем страдиоты по его приказу повернули коней и поскакали вслед за своим командиром. Истома и Паллавичино направились вперёд, к встречающим их солдатам и приближённому папы – кардиналу Медичи.

Кардинал был одет во всё красное, и даже маленькая шапочка на его голове была сшита из красной материи. При виде Истомы он широко, совершенно искренне, как показалось русскому посланнику, улыбнулся и сразу же затараторил что-то, да так быстро, что Паллавичино едва успевал переводить:

– Господин кардинал предлагает нам пересесть с коней на повозки, щедро выделенные его святейшеством папой для встречи. Ещё он говорит, что безмерно рад видеть посланника могущественного владыки Севера и что папа непременно примет его в самые ближайшие дни, как только груз повседневных забот станет чуть менее тяжким.

– Передай ему, – сказал Истома, – что за колымаги я благодарю, но не могу воспользоваться этой услугой, потому как с детства приучен сидеть в седле, да и путь от Копенгагена до Венеции проделал верхом. Мне так сподручнее. А что насчёт остального, то… то поглядим.

И он тоже широко улыбнулся кардиналу, чьё лицо в ответ стало совсем уж умильным. Медичи махнул рукой, и начальник стражи громко крикнул солдатам:

– Вперёд, в Рим!

Стражники были в сверкающих латах, которые не имели ни одной помятости или царапины. Истома решил, латы эти изготавливались не для сражения, а для того, чтобы одевать в них стражу, встречающую иноземных посланников и для других торжественных случаев, когда надо было показать блеск и богатство папского двора.

Стражников было не меньше полутораста. Они разделились на два равных отряда, из которых один пошёл впереди посланника, другой – позади. До Рима оставалось лишь пять вёрст, и спустя совсем немного времени они въехали в город.